Текст книги "Замок Лорда Валентина"

Автор книги: Роберт Сильверберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 43 (всего у книги 87 страниц)

Наконец последний экран оказался на месте. Шла к концу третья неделя их плена.

– Запустить роторы! – приказал Лавон.

Роторы начали вращаться, и корпус судна задрожал, как будто в него вдохнули новую жизнь. На мостике как зачарованные застыли Лавон, Вормечт и Галимойн. Они слышали дыхание друг друга. От носа вдоль бортов потянулась крошечная волна. «Спурифон» сдвинулся с места! Медленно, упрямо судно начало пробивать путь через плотные массы корчащейся драконовой травы…

…Корабль дрожал, дергался… и вдруг шум роторов стих…

– Экраны не держатся! – закричал Галимойн.

– Вормечт, выясните, что случилось,– распорядился Лавон и повернулся к Галимойну. Тот стоял, широко расставив ноги, как будто его ступни прибили гвоздями к палубе, и дрожал с головы до ног; лицо его покрылось крупными каплями пота, губы и щеки резко подергивались.– Это, вероятно, просто какая-то незначительная помеха,– мягко сказал ему Лавон,– Пойдемте в рубку, выпьем по глотку вина, и увидите, не успеем мы вернуться, как судно пойдет дальше.

– Да нет же! Нет! – взревел Галимойн,– Я чувствую, что экраны оторвались. Драконова трава съедает их.

– Экраны выдержат,– уже тверже сказал Лавон,– Завтра в это же время мы будем далеко отсюда, и вы снова будете рассчитывать курс на Алханроэль…

– Мы погибли! – Галимойн вдруг сорвался с места и, отчаянно размахивая руками, стремительно сбежал по трапу и исчез из виду. Лавон в нерешительности остался на месте. Возвратился Вормечт; вид у него был мрачный: экраны действительно не выдержали, роторы снова забились и судно остановилось. Лавон растерялся. Что еще можно сделать? Отчаяние Галимойна заразило и его. Мечта его жизни завершалась провалом, глупейшей катастрофой…

Появилась Жоачил Hyp.

– Капитан, Галимойн совсем спятил. Он воет, кричит и пляшет на смотровой палубе, призывает команду к бунту.

– Я пойду к нему,– сказал Лавон.

– Я почувствовала, что роторы заработали. Но потом…

Лавон кивнул.

– Снова забились. Экраны не выдержали,– Шагая к трапу, он слышал, как Жоачил Hyp что-то говорила о своем электрическом проекте, что она готова провести первый опыт, и ответил, чтобы она немедленно начинала и сразу же сообщила ему, если получит хоть какие-нибудь обнадеживающие результаты. Но ее слова быстро вылетели у него из головы: мысли были полностью заняты Галимойном.

Главный штурман был на штурманском мостике – высокой надстройке по правому борту, где он во время рейса постоянно вел наблюдения и брал высоту солнца, чтобы вычислять широту и долготу. А теперь он бесновался там, как обезумевший зверь, метался взад-вперед, размахивал руками, испускал бессвязные вопли, хрипло распевал какие-то обрывки баллад и кричал, что Лавон сумасшедший и что он нарочно завел их в эту западню. Дюжина или полторы членов команды уже собралась внизу; кое-кто смеялся, некоторые возражали безумцу, были и такие, кто соглашался с ним, а со всех сторон торопливо подходили все новые и новые моряки: никто не желал пропустить такое развлечение, незапланированный спектакль. К своему ужасу, Лавон увидел, что по противоположному трапу на мостик поднимается Микдал Хасц. Он что-то негромко и спокойно говорил, видимо, уговаривая штурмана сойти вниз, а Галимойн смотрел на него с ненавистью и несколько раз прерывал его увещевания угрожающим нечленораздельным рыком. Но тот продолжал подниматься. Теперь он находился всего лишь в ярде или двух от Галимойна и, улыбаясь, продолжал говорить; вот он поднял руки, как будто хотел показать, что безоружен.

– Назад,– взревел Галимойн.– Прочь!

Лавон принялся протискиваться к мостику, чтобы приказать Хасцу отступить, но опоздал. В порыве неуправляемой ярости взбешенный Галимойн метнулся к Хасцу, подхватил маленького человечка, словно куклу, и швырнул его через перила в море. Все в ужасе ахнули. Лавон подбежал к борту как раз вовремя для того, чтобы увидеть, как Хасц, раскинув руки, спиной ударился о воду. Драконова трава сразу же конвульсивно задергалась. Мясистые ленты заметались, будто клубок потревоженных змей, они крутились, корчились, море, казалось, вскипело на мгновение, а затем Хасц исчез.

У Лавона вдруг закружилась голова, и он еле удержался на ногах. Ему показалось, что сердце в груди расширилось, прижав легкие к ребрам, а мозг вот-вот взорвется. Ему никогда еще не приходилось видеть подобное насилие. Более того, за всю свою жизнь он ни разу не слышал о преднамеренном убийстве одного человека другим. И то, что это произошло на его судне, что один из членов его команды оказался жертвой другого, да еще в столь трудный для всех момент, было для него невыносимо. Двигаясь, словно во сне и как бы наблюдая за собой со стороны, он взлетел по трапу, схватил Галимойна за мощные, мускулистые плечи и с силой, какой и сам в себе не подозревал, ни на мгновение не задумавшись, легко перекинул штурмана через перила. Последовал сдавленный вопль, всплеск… Пораженный, потрясенный своим поступком, Лавон посмотрел вниз и увидел, что море вторично вскипело и драконова трава сомкнулась над судорожно дергавшимся телом Галимойна.

Лавон медленно спустился с мостика. Внутри него царила пустота, душа словно выгорела. Что-то в нем сломалось. Окружившие его кольцом фигуры казались расплывчатыми. Постепенно Лавон начал различать глаза, рты, знакомые черты лиц… Он попытался что-то сказать, но слова не шли с языка – только какие-то нечленораздельные звуки. Внезапно у него подкосились ноги, но его поддержали и усадили на палубу. Чьи-то руки обхватили его за плечи, кто-то подносил к губам стакан с вином.

– Да вы взгляните на его глаза! – услышал он чей-то голос.– Он же в шоке!

Лавона начала бить дрожь. Каким-то образом – он не помнил, как его поднимали и несли,– он оказался в своей каюте; над ним склонился Вормечт, за спиной которого маячили другие лица.

– Судно движется, капитан,– спокойно сказал первый помощник.

– Что? Вы о чем? Хасц мертв. Галимойн убил Хасца, а я убил Галимойна.

– Это был единственный выход. Этот человек сошел с ума.

– Я убил его, Вормечт.

– Мы не могли держать на борту под замком сумасшедшего в течение следующих десяти лет. Он представлял опасность для всех нас. Нужно было выбирать: или его жизнь, или наши. У вас хватило на это сил. Вы поступили правильно.

– Мы не убийцы,– отозвался Лавон.– Наши предки-варвары на Старой Земле когда-то отбирали жизни друг у друга, но мы не убийцы. Я не убийца. Мы некогда были животными, но это было в другой эре, на совсем другой планете. Я убил его, Вормечт.

– Вы капитан. Вы имели на это право. Он угрожал успеху плавания.

– Успеху? Какому успеху?

– Судно снова движется, капитан.

Лавон уставился на помощника, но не мог четко разглядеть его лицо.

– Что вы сказали?

– Пойдемте. Посмотрите сами.

Четыре мощные руки обняли его, и Лавон ощутил сильный мускусный запах меха скандара. Гигант легко поднял его, вынес на палубу и осторожно поставил на ноги. Лавон пошатнулся, но к нему сразу же подскочили Вормечт и Жоачил Hyp. Первый помощник указал на море. Вдоль всего корпуса судна тянулась полоса чистой воды.

– Мы опустили кабели в воду и хорошенько долбанули драконову траву током,– объяснила Жоачил Нур.– Электрошок резко сократил их двигательные системы. Ближайшие к нам растения умерли немедленно, а остальные начали отступать. Насколько видит глаз, перед нами тянется свободный канал.

– Плавание продолжается,– сказал Вормечт.– Мы снова можем идти вперед, капитан!

– Нет,– ответил Лавон. Он ощущал, что его мысли путаются, словно голова полна тумана.– Кто у нас теперь штурман? Прикажите ему повернуть судно назад, к Зимроэлю.

– Но…

– На обратный курс! Назад к Зимроэлю!

Все изумленно и растерянно уставились на Лавона.

– Капитан, вы все еще не в себе. Отдать такой приказ в тот самый момент, когда все наладилось. Вам нужно отдохнуть, и через несколько часов вы почувствуете…

– Плавание закончено, Вормечт. Мы возвращаемся.

– Нет!

– Нет? Значит, это мятеж? – Глаза моряков, окружавших капитана, были пусты, лица лишены выражения.– Вы действительно хотите продолжать поход?! – воскликнул Лавон,– На борту обреченного корабля, с капитаном-убийцей? Все устали от плавания еще задолго до того, как все это случилось. Может быть, вы думаете, что я не знаю об этом? Вы стремились домой, но просто не осмеливались говорить об этом. Что ж, теперь я чувствую то же, что и вы.

– Мы пробыли в море пять лет,– ответил Вормечт,– И, быть может, преодолели уже полпути. Вполне вероятно, что до того берега, к которому мы плывем, мы доберемся скорее, чем до того, который мы покинули.

– Не менее вероятно, что не доплывем никогда,– возразил Лавон,– Это не имеет значения. У меня больше нет сил, чтобы двигаться вперед.

– Завтра вы, наверное, будете думать по-другому, капитан.

– Завтра на моих руках по-прежнему останется кровь, Вормечт. Мне не было суждено благополучно провести этот корабль через Великий океан. Мы заплатили за свободу четырьмя жизнями, но поход на этом закончился.

– Капитан…

– Разворачивайте корабль,– повторил Лавон.

Когда они на следующий день пришли к нему, упрашивая продолжать плавание, поминая о бессмертной славе, которая ждет их на берегах Алханроэля, Лавон спокойно, но непреклонно отказался даже обсуждать эту тему. Продолжать поход невозможно, снова сказал он. Моряки переглянулись между собой. Они возненавидели это плавание и всей душой мечтали о его завершении, но под влиянием эйфории от победы над драконовой травой изменили свое мнение. И вот теперь им пришлось снова изменить свое мнение, так как без силы и энергии Лавона, от которых движение судна вперёд зависело больше, чем от роторов, дальнейшего пути быть не могло. Они легли курсом на восток, и о пересечении Великого океана не было сказано больше ни единого слова. Годом позже на них обрушилось несколько штормов, изрядно потрепавших корабль, а еще через год произошло столкновение с морскими драконами, которые серьезно повредили корму судна. Но «Спурифон» плыл своим путем, и, когда на одиннадцатом году плавания он кое-как доковылял до родного порта, из ста шестидесяти трех путешественников, вышедших когда-то в море из Тил-омона, в живых оставалось более сотни, и среди них капитан Лавон.

ЧАСТЬ 4. ВОСПОМИНАНИЯ КАЛИНТЭЙНА

Несколько дней Хиссун ходит удрученный. Он, конечно, и без того давно знает, что путешествие завершилось неудачей: ни одно судно никогда еще не пересекало Великий океан и никогда не пересечет, потому что сама идея такого плавания абсурдна, а осуществление, вероятно, невозможно. Но потерпеть вот такое поражение: зайти так далеко, а затем повернуть назад не из-за трусости, или болезни, или голода, а из чисто моральных соображений – Хиссун не в силах понять это до конца. Уж он-то никогда не повернул бы обратно. Все пятнадцать лет своей жизни он неуклонно и прямо шел к тому, что воспринимал как свою цель, а те, кто колебался в выборе и осуществлении своего пути, всегда казались ему лентяями и слабаками. Но, во-первых, он не Синнабор Лавон и, во-вторых, ему никогда не приходилось никого убивать. Такое дело могло бы сломить душу любому. Он испытывает некоторое презрение и одновременно жалость к Синнабору Лавону, но, по мере того как он вникает во внутренний мир этого человека, на смену презрению приходит восхищение: он понимает, что капитан «Спурифона» был вовсе не слабаком, а, наоборот, человеком огромной моральной силы. Это потрясающее откровение, и подавленность Хиссуна мгновенно исчезает. Мое образование продолжается, думает он.

Однако он обратился к записи Синнабора Лавона в поисках приключений, а не ради философских размышлений. Он нашел далеко не то, что искал. Но он знает, что всего через несколько лет после событий в Великом океане кое-что произошло в его родном Лабиринте, что этот случай необыкновенно изумил всех и что даже по прошествии шести с лишним тысяч лет история считает его одним из самых странных происшествий, когда-либо приключавшихся на Маджипуре. И потому, выбрав день, Хиссун совершает новый набег на Регистр памяти душ, чтобы предпринять историческое исследование. Он решает войти в сознание человека безупречной репутации – некоего молодого чиновника из аппарата понтифекса Ариока.

Утром на следующий день после того, как кризис достиг кульминации и были совершены последние глупости, в Лабиринте Маджипура воцарилась странная тишина, как будто от изумления все лишились дара речи. Воздействие вчерашних экстраординарных событий только начало сказываться, хотя даже те, кто явился их свидетелем, все еще не могли до конца поверить в реальность произошедшего. По приказу нового понтифекса все министерства в то утро были закрыты.

И крупные и мелкие чиновники пребывали в чрезвычайном напряжении после недавних перемен и с радостью воспользовались этой возможностью, чтобы отоспаться, пока новый понтифекс и новый корональ – оба ошеломленные неожиданно доставшейся им властью – укрылись в своих личных покоях, чтобы обдумать резкие перемены, свершившиеся в их судьбах. А Калинтэйн наконец получил возможность увидеться со своей возлюбленной Силимур. С некоторой опаской – поскольку он почти не общался с нею весь последний месяц, а она была не из тех, кто легко прощает обиды,– он послал ей записку, в которой говорилось: «…Признаю, что виновен в позорном невнимании, но теперь тебе, возможно, уже известна его причина. Если ты согласишься позавтракать со мной в кафе на дворе Шаров, я все тебе объясню».

Крайняя вспыльчивость была, пожалуй, единственным, но достаточно серьезным недостатком Силимур, и Калинтэйн боялся ее гнева. Они были любовниками уже около года и вот-вот собирались обручиться; все сановники двора понтифекса считали, что он сделал мудрый выбор. Силимур была красива, умна, хорошо разбиралась в политике и принадлежала к знатному роду: среди ее предков числились три короналя, в том числе не кто-нибудь, а сам легендарный лорд Стиамот.

Несомненно, она была бы идеальной парой молодому человеку, предназначенному для высокого положения. Хотя ему еще не минуло тридцати, Калинтэйн уже входил в наиболее близкое окружение понтифекса и выполнял обязанности, которые нечасто поручались столь молодым людям. Именно эти самые обязанности в последнее время не позволяли ему встретиться и поговорить с Силимур. Он не сомневался, что она будет ругать его, но, хотя и без большой уверенности, надеялся, что в конце концов простит.

Всю прошлую бессонную ночь безмерно уставший Калинтэйн мысленно репетировал длинную оправдательную речь, которая начиналась словами: «Как ты знаешь, последние недели я был занят срочными государственными делами, слишком деликатными для того, чтобы в деталях обсуждать их даже с тобой…» И преодолевая уровень за уровнем по пути к двору Шаров, он продолжал повторять про себя эти фразы. Призрачная тишина Лабиринта этим утром заставила его прочувствовать происшедшее с новой, еще большей остротой. Самые глубокие уровни, где размещались правительственные учреждения, казались совершенно пустыми. Выше он встретил лишь нескольких людей, да и эти немногие тесно сбивались в небольшие кучки в самых темных углах и перешептывались между собой, как будто произошел государственный переворот, что в некотором смысле было не так уж далеко от истины. Все провожали его взглядами. Кое-кто даже указывал пальцем. Калинтэйн поначалу недоумевал, как им удалось узнать в нем чиновника из понтифексата, но быстро вспомнил, что лицо его по-прежнему скрыто под официальной маской. Но он не стал снимать ее – в какой-то мере маска защищала его уставшие до боли глаза от слепящего искусственного света. Сегодня Лабиринт казался ему душным и гнетущим. Он жаждал ускользнуть из мрачных подземных глубин, из уходивших по спирали ниже и ниже огромных залов, образовывавших этот невероятный город. За одну-единственную ночь Лабиринт стал ему неприятен.

На уровне, где располагался двор Шаров, он вышел из подъемника и прошел напрямик через причудливо отделанное необъятное пространство, украшенное тысячами загадочным образом висевших в воздухе сфер – из-за которых это место и получило свое название,– к небольшому кафе на противоположной стороне. В тот момент, когда он вошел туда, часы пробил полдень. Силимур уже сидела за маленьким столиком возле задней стены, отделанной полированным ониксом,– он знал, что так будет: подчеркнутая точность входила в число ее излюбленных способов выражения неудовольствия. Она поднялась ему навстречу, но не подставила губы, а протянула руку – впрочем, этого он тоже ожидал – и улыбнулась строго и холодно. Калинтэйну ее красота показалась поистине ослепительной: короткие золотые волосы, зачесанные наподобие короны, искрящиеся бирюзовые глаза, полные губы, высокие скулы. Но в таком состоянии он с трудом мог вынести столь изумительное зрелище.

– Я так тосковал без тебя,– хрипло произнес он.

– Конечно. Долгая разлука была для тебя, несомненно, суровым испытанием…

– Как ты знаешь, я в последние недели был занят срочными государственными делами, слишком деликатными для того, чтобы в деталях обсуждать их даже с тобой…

Сейчас даже ему самому эти слова показались совершенно дурацкими, и он почувствовал облегчение, когда она прервала его.

– Об этом мы еще успеем поговорить, милый,– спокойно сказала она.– А сейчас, может быть, выпьем вина?

– Пожалуй… Да.

Она сделала еле заметный жест, и одетый в ливрею официант, надменного вида хьорт, немедленно подошел принять заказ и сразу же удалился.

– А ты что, не хочешь даже снять маску? – с легким удивлением спросила Силимур.

– Ах, да. Извини. Эти дни были такими тяжелыми…

Он снял и отложил в сторону закрывавшую верхнюю половину лица полоску с прорезями для глаз, которая служила отличительным знаком служителей понтифекса. Силимур присмотрелась к нему повнимательнее, и выражение праведного гнева на ее лице уступило место чему-то, похожему на беспокойство.

– У тебя глаза совсем красные, а щеки бледные и ввалившиеся…

– Я почти не спал. Это было какое-то безумие.

– Бедный Калинтэйн.

– Неужели ты думаешь, что я не виделся с тобой, потому что мне так хотелось? Силимур, я находился в самом сердце этого безумия.

– Я понимаю. Вижу, каких усилий это стоило.

Он внезапно понял, что она не дразнила его, а напротив, искренне сочувствовала и что, возможно, все окажется проще, чем ему представлялось.

– Беда честолюбивого человека в том, что он зачастую оказывается вовлеченным в дела, ему не подвластные, и поэтому у него не остается иного выхода, кроме как позволить этим делам поглотить себя. Ты слышала о том, что вчера сделал понтифекс Ариок?

Она с трудом сдержала смех.

– Да, конечно. Я хочу сказать, что до меня дошли слухи. Да и все хоть что-нибудь, да слышали. Неужели сплетни верны? Это действительно произошло?

– К несчастью, да.

– Это изумительно, просто изумительно! Но ведь от такого мир должен перевернуться вверх тормашками, не так ли? И это должно каким-то ужасным способом отразиться на тебе?

– Это отразится на тебе, на мне, на всех и каждом в мире,– ответил Калинтэйн, сопровождая свои слова жестом, который подразумевал не только двор Шаров, не только Лабиринт, в котором они находились, но и всю планету, находившуюся вокруг этой вызывающей клаустрофобию бездны, от вознесшегося на умопомрачительную высоту Замка, венчавшего Гору, до глядевших в Великий океан городов крайнего предела западного континента,– Отразится на всех нас, причем с такой силой, какую я сам пока что не в состоянии постичь до конца. Но позволь, я расскажу тебе все с самого начала…

Возможно, ты не знала о том, что понтифекс Ариок уже несколько месяцев вел себя странно. Думаю, всякая высокая должность оказывает на своего носителя определенное давление, которое в конечном счете сводит его с ума. Мне даже кажется, что любой человек, стремящийся к высокой должности, немножко не в своем уме. Но ты же знаешь, что Ариок целых тринадцать лет был короналем при Дизимауле, и вот уже двенадцать с лишним лет, как он понтифекс. А четверть века достаточно долгое время для того, чтобы в полной мере ощутить на себе бремя власти. Особенно, когда живешь здесь, в Лабиринте. Насколько я себе представляю, понтифекс должен то и дело с тоской вспоминать внешний мир – дуновение ветров Замковой горы, охоту на гихорнов в Зимроэле, простое плавание куда-нибудь по настоящей реке – в то время, как на самом деле он зарыт на несколько миль под землю, обреченный до конца своей жизни заниматься проведением ритуалов и надзирать за бюрократами.

Как-то, с год назад, Ариок внезапно заговорил о проведении великого паломничества по Маджипуру. Я как раз в тот день дежурил при дворе вместе с герцогом Гуаделумом. Понтифекс приказал принести карты и начал прокладывать маршрут поездки вниз по реке к Алаизору, оттуда к Острову Сна для молитвы и посещения Повелительницы Снов во Внутреннем храме, затем по Зимроэлю с остановками в Пилиплоке, Ни-мойе, Пидруиде, Нарабале – словом, повсюду. Знаешь, такая поездка должна была продлиться по меньшей мере пять лет. Гуаделум с усмешкой взглянул на меня и мягко указал Ариоку, что великие паломничества совершают не понтифексы, а коронали, а лорд Струин совершил такую поездку года два назад.

– Значит, мне это запрещено? – спросил понтифекс.

– Нельзя сказать, что запрещено, ваше величество, но традиция диктует…

– Значит, в Лабиринте я – пленник?

– Ни в коей мере не пленник, ваше величество, но…

– Но мне лучше пореже появляться в верхнем мире, а еще лучше не показываться там вообще?

Ну и так далее. Должен сказать, что мои симпатии принадлежали Ариоку; не забывай, что я не уроженец Лабиринта, подобно тебе, а просто человек, которого привели сюда служебные обязанности, и порой подземная жизнь несколько тяготит меня. Во всяком случае, Гуаделум убедил его величество, что о великом паломничестве не может быть и речи. Но я отчетливо видел беспокойство в глазах понтифекса.

Следующее необычное явление заключалось в том, что его величество начал тайно уходить по ночам и бродить по Лабиринту в одиночку. Никто не знает, насколько часто он делал это, прежде чем мы узнали о происходящем, но до нас стали доходить странные слухи о том, что одетого в маску человека, очень похожего на понтифекса, замечали под утро то во дворе Пирамид, то в зале Ветров. Мы отказывались верить слухам до той ночи, когда одному из лакеев понтифекса послышался звонок, а войдя в его спальню, он обнаружил, что она пуста. Думаю, Силимур, что ты должна помнить ту ночь, потому что я был с тобой, а один из людей Гуаделума выследил меня и заставил пойти с ним, объявив, что идет экстренное совещание высших советников, для которого требуются мои услуги. Ты была расстроена… я бы даже сказал, сильно расстроена. Конечно, совещание было связано с исчезновением понтифекса, хотя мы скрыли это, заявив, что обсуждались меры помощи Стойензару, сильно пострадавшему от грандиозной приливной волны. Мы нашли Ариока приблизительно в четыре часа утра. Он был на Арене – ты же знаешь эту дурацкую пустую площадь, построенную понтифексом Дизимаулом в один из его периодов помутнения рассудка,– сидел, скрестив ноги на дальней ее стороне, играя на зутибаре и распевая песни перед аудиторией из пяти или шести оборванных малышей. Мы привели его домой. Несколькими неделями позже он снова ускользнул и сумел добраться аж до самого двора Колонн. Гуаделум решил серьезно поговорить с ним. Ариок упорно твердил, что для монарха очень важно бывать среди своих подданных и узнавать, чем они недовольны, приводил при этом примеры из жизни Старой Земли.

Гуаделум начал потихоньку расставлять охранников вокруг покоев его величества – якобы для того, чтобы застраховаться от покушения. Хотя кому может прийти в голову убивать понтифекса? Охранники были нужны для того, чтобы помешать Ариоку выходить наружу. Но понтифекс, хотя и эксцентричен, далеко не глуп, и, несмотря на охрану, за следующие два месяца ему удалось вырваться еще дважды. Ситуация становилась критической. Что, если он вдруг исчезнет на неделю? Что, если он выберется из Лабиринта на поверхность и отправится погулять в пустыню?

– Так как мы, похоже, не можем воспрепятствовать его побегам,– сказал я Гуаделуму,– то почему бы нам не дать ему компаньона, который сможет принять участие в его приключениях и одновременно будет следить, чтобы с ним не приключилось ничего плохого?

– Превосходная идея,– ответил герцог.– И я назначаю на этот пост вас. Понтифекс любит вас, Калинтэйн. А вы достаточно молоды и проворны для того, чтобы вытащить его из любой неприятности, в которую он может впутаться.

Силимур, это произошло шесть недель тому назад. Ты, конечно, помнишь, что тогда я внезапно перестал проводить с тобой ночи, ссылаясь на появление многочисленных новых обязанностей при дворе. Так началось наше отчуждение. Я не мог рассказать тебе, чем занимаюсь по ночам, и мне оставалось только надеяться, что ты не заподозришь меня в том, что я перенес свою привязанность на кого-то другого. Но теперь я могу признаться, что был вынужден поселиться рядом со спальней понтифекса и каждую ночь исполнять обязанности его камердинера. Мне удавалось урывать лишь по нескольку часов сна днем, но зато, пустив в ход некоторые хитрости, я смог стать компаньоном Ариока в его ночных прогулках.

Это была очень трудная работа. Я был, по сути дела, телохранителем понтифекса, и мы оба знали об этом, но мне приходилось прилагать массу усилий для того, чтобы не подчеркивать этот факт, пытаясь чрезмерно подчинить его своей воле. И все же я должен был предостерегать его от неподходящих знакомств и опасных прогулок. Существуют жулики, существуют скандалисты, существуют чрезмерно горячие головы; никто не стал бы сознательно причинять вред понтифексу, но он легко мог бы случайно оказаться между парой дуралеев, желающих сделать что-нибудь дурное друг другу. В редкие моменты сна я искал советов Хозяйки Острова – да упокоится она на груди Божества,– и она присылала мне благословения в своих посланиях и говорила мне, что я должен сделаться другом понтифекса, если не хочу стать его тюремщиком. Как же нам повезло, что мы можем получать советы столь доброй матери в наших сновидениях!

И поэтому я посмел подтолкнуть Ариока на несколько новых приключений. «Почему бы нам не отправиться погулять этой ночью»,– говорил я ему. Если бы это слышал Гуаделум, он бы обмер от страха.

Именно мне принадлежала идея отвести понтифекса на один из простонародных уровней Лабиринта, чтобы пошататься ночью по тавернам и рынкам – конечно, в маске, чтобы никто не мог его узнать. Я водил его по укромным переулкам, где собираются игроки в азартные игры, так как хорошо знал, что они не выносят насилия и поэтому не представляют опасности.

И именно я однажды ночью на самом деле вывел его за пределы Лабиринта. Я знал, что именно этого он желал больше всего, но даже он сам опасался предпринять такую попытку; поэтому я преподнес ему такое предложение в качестве тайного дара. Мы вместе с ним поднялись по личному ходу понтифекса к вратам Вод. Мы стояли бок о бок совсем рядом с водами Глэйджа и даже ощущали прохладный ветерок, который веет со стороны Замковой горы, и смотрели на сверкающие звезды.

– Я не бывал здесь более шести лет,– сказал понтифекс.

Он дрожал и, кажется, украдкой плакал под защитой своей маски. Ну а я тоже не видел звезд уже слишком долго и был почти столь же сильно растроган.

Он указал на одну из звезд и сказал, что вокруг нее вращается мир, с которого к нам прибыл народ гэйрогов, про другую сказал, что это звезда хьортов, про третью – едва различимую световую точку,– что это не что иное, как Солнце Старой Земли. В этом я, впрочем, усомнился, так как в школе мне показывали совсем другую звезду, но он так радовался, что я не мог решиться возразить ему.

А потом он повернулся ко мне, взял меня за руку и чуть слышно сказал:

– Калинтэйн, я верховный правитель всего этого колоссального мира, но на самом деле я ничто. Раб, заключенный. Я отдал бы все, чтобы удрать из Лабиринта и провести последние годы жизни на свободе, под звездами.

– Тогда почему бы вам не отречься от престола? – спросил я, сам изумившись своей смелости.

Он улыбнулся.

– Это было бы трусостью. Я избран Божеством, и как я могу отказаться от этого бремени? Я предназначен для того, чтобы до конца моих дней оставаться олицетворением Власти на Маджипуре. Но должен найтись какой-нибудь благородный способ освободиться от этого жалкого подземного существования.

И я увидел, что понтифекс отнюдь не был ни безумным, ни злым, ни капризным, а был просто одинок, так как ему пришлось отказаться от ночей, от гор, от лун, от деревьев, от рек его мира и возложить на себя бремя правления.

А затем, две недели назад, прибыло известие о том, что Хозяйка Острова, мать лорда Струина и наша общая мать, заболела и вряд ли уже поправится. Столь необычный кризис порождал серьезные конституционные проблемы, поскольку среди властителей Маджипура Повелительница Снов по своему рангу равна понтифексу и короналю и найти ей замену весьма сложно. Сам лорд Струин, как сообщали, уже ехал сюда с Замковой горы, чтобы обсудить с понтифексом свою предстоящую поездку на

Остров Сновидений, поскольку он, скорее всего, не смог бы успеть попасть туда вовремя, чтобы попрощаться с матерью.

Тем временем герцог Гуаделум, как верховный герольд пон-тифексата и высший сановник двора, начал составлять список кандидатов на этот пост, который следовало потом сравнить со списком лорда Струина, чтобы определить, окажутся ли в них одни и те же имена. Для выбора необходимо было провести совещание с понтифексом Ариоком, ну и все такое… и мы считали, что в его нынешнем расстроенном состоянии это пойдет ему на пользу, заставив глубже окунуться в вопросы управления империей. По крайней мере, согласно протоколу, умирающая Повелительница была его женой, поскольку по формальным требованиям нашего закона о наследовании он назвал лорда Струина своим сыном, выбрав его в качестве короналя. Конечно, Хозяйка Острова Сна имела собственного законного мужа, который жил где-нибудь в Горном замке, но тебе нет нужды объяснять соотношение бытовых законов и освященного традицией права… Гуаделум сообщил понтифексу о приближающейся кончине Повелительницы Снов, и началась череда правительственных совещаний. Я не принимал в них участия, так как нахожусь на слишком низком уровне полномочий и ответственности.

И, поскольку мы рассчитывали, что серьезность ситуации должна была заставить Ариока вести себя более благоразумно, то, боюсь, мы, по крайней мере подсознательно, ослабили бдительность. И той же ночью, когда известие о смерти Повелительницы достигло Лабиринта, понтифекс сбежал в одиночку – впервые с тех пор, как я был приставлен надзирать за ним. Он ускользнул от охранников, от меня, от всех своих слуг, скрылся в бесконечных переплетениях Лабиринта, и никто не смог его найти. Мы искали всю ночь и половину следующего дня. Меня терзали опасения как за его судьбу, так и за собственную карьеру. Предчувствуя дурное, я послал людей к каждому из семи входов Лабиринта, чтобы они обшарили раскинувшуюся наверху мрачную засушливую пустыню. Сам я побывал во всех притонах, которые показывал ему; где бродили люди Гуаделума, мне неизвестно, но повсюду мы старались скрыть от народа, что понтифекс пропал. Мне кажется, что с этой задачей нам справиться удалось.