Текст книги "Замок Лорда Валентина"

Автор книги: Роберт Сильверберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 44 (всего у книги 87 страниц)

Мы обнаружили его в тот же день, ближе к вечеру. Он оказался в некоем доме в районе, известном под названием Зубы

Стиамота в первом кольце Лабиринта, и был одет в женское платье. Мы могли бы вообще не найти его, если бы не ссора из-за неоплаченного счета, в которую пришлось вмешаться уличным прокторам. Когда же понтифекс не смог ясно назвать свое имя, да еще и услышав, как эта якобы женщина говорит мужским голосом, прокторы заподозрили неладное и у них хватило мозгов вызвать меня, ну а я поспешил взять его величество под свою опеку. У него был совершенно дурацкий вид в платье и браслетах, но он спокойно приветствовал меня, назвал по имени и выразил надежду, что не причинил мне слишком больших тревог. Он полностью владел собой и держал себя совершенно разумно.

Я ожидал, что Гуаделум разжалует меня. Но герцог не был настроен карать; вернее, он слишком сильно увяз в главном кризисе, чтобы придать значение моему промаху, так что он вообще ничего не сказал по поводу того, что я позволил понтифексу выйти из спальни.

– Утром прибыл лорд Струин,– сказал Гуаделум; у него был встревоженный и усталый вид.– Естественно, он захотел сразу же встретиться с понтифексом, но мы сказали ему, что Ариок спит и не стоит его тревожить. Именно поэтому половина моих людей бросились разыскивать его. Мне больно лгать короналю, Калинтэйн.

– Но сейчас понтифекс на самом деле спит в своих покоях,– ответил я.

– Прекрасно. И, думаю, там он и останется.

– Я приложу все возможные усилия для того, чтобы так оно и было.

– Вовсе не это меня заботит,– произнес Гуаделум.– Совершенно ясно, что понтифекс Ариок не в своем уме. Выползти через заднее окно прачечной, пробираться по городу в женском наряде – это выходит за пределы простой оригинальности, Калинтэйн. Как только мы покончим с выбором новой Хозяйки Острова Сна, я намерен предложить для его же собственной безопасности постоянно держать понтифекса в личных покоях под сильной охраной и передать обязанности регенту. Такой прецедент существует. Я изучил хроники. Когда Бархольд был понтифексом, он заболел болотной лихорадкой, и это сказалось на его разуме…

– Господин,– возразил я,– я не считаю, что понтифекс безумен.

Гуаделум нахмурился.

– Но как еще можно объяснить все его поступки?

– Это поступки человека, которому пришлось слишком долго быть правителем, отчего его душа возмутилась против всего, что он вынужден в связи с этим переносить. Но я пришел к убеждению, что знаю его достаточно хорошо, и рискну заявить: все, что проявляется через эти эскапады, можно назвать душевными муками, но вовсе не безумием.

Это была выразительная речь и, должен сказать, весьма смелая, так как я всего лишь мелкий советник, а Гуаделум был в тот момент третьей из влиятельнейших персон в империи, уступая только Ариоку и лорду Струину. Но бывает время, когда нужно отложить в сторону и дипломатию, и амбицию, и хитрость и просто говорить чистую правду. К тому же сама мысль о том, что несчастный понтифекс окажется взаперти, подобно обычному сумасшедшему, когда он и так уже испытывает нестерпимые страдания от заточения в Лабиринте, казалась мне страшной. Гуаделум долго молчал, и предполагаю, что мне следовало испугаться и подумать о том, ждет ли меня полное увольнение со службы или же просто ссылка в департамент текущей почты, где я буду обречен провести остаток жизни за перекладыванием бумаг, но я, ожидая его ответа, был спокоен, совершенно спокоен.

А затем в дверь постучали: прибыл посыльный с письмом, запечатанным большим оттиском Горящей Звезды – личной печатью короналя. Герцог Гуаделум разорвал пакет, прочел письмо, затем перечитал его во второй, в третий раз… Я никогда еще не видел выражения такого недоверия и ужаса на лице человека. Его руки затряслись, а кожа стала пепельно-серой. Потом он поднял на меня взгляд и сдавленным голосом произнес:

– Тут корональ собственноручно сообщает мне, что понтифекс покинул свои покои и ушел на площадь Масок, где обнародовал декрет столь ошеломляющего содержания, что я не в силах произнести эти слова вслух.– Он протянул мне бумагу.– Вперед,– приказал он,– думаю, что нам следует поспешить на площадь Масок.

С этими словами он выбежал за дверь, а я, естественно, последовал за ним, отчаянно стараясь на бегу прочесть письмо.

Но почерк лорда Струина очень неразборчив, к тому же Гуаделум несся с феноменальной скоростью, а коридоры, которые казались в тот день особенно извилистыми, были плохо освещены. Так что я смог выхватить из текста лишь несколько отдельных фраз и понял, что речь идет о провозглашении новой Хозяйки Острова Сна и об отречении. А кто же мог отречься, кроме самого понтифекса Ариока? Но ведь он же сам говорил мне, причем совершенно искренне, я был несокрушимо уверен в этом, что попытка уклониться от предназначения, которое сделало его одним из Великих Властителей, было бы трусостью.

Хватая ртом воздух, я добежал до площади Масок. Эта часть Лабиринта обычно производит на меня угнетающее впечатление: огромные головы с узкоглазыми лицами, возвышающиеся на сверкающих мраморных постаментах, кажутся мне воплощением кошмара. Шаги Гуаделума гремели по каменному полу, а мои отдавались эхом далеко позади, поскольку, хотя он был более чем вдвое старше меня, но летел вперед, словно крылатый демон. Впереди я слышал крики, смех, аплодисменты. А затем я увидел толпу из примерно полутора сотен граждан, среди которых узнал нескольких министров понтифексата. Гуаделум и я следом за ним врезались в толпу и остановились, только увидев фигуры в зеленой с золотом униформе – цветах людей короналя,– а потом и самого короналя. Лорд Струин казался одновременно разъяренным и ошеломленным; похоже, он находился в состоянии шока.

– Он не желает успокоиться,– хрипло сказал корональ.– Он переходит из зала в зал, повторяя свое провозглашение. Слушайте: он начинает снова!

И тут я увидел понтифекса Ариока во главе группы его служителей. Он восседал на плечах колоссального скандара. Его величество был одет в свободные белые одежды, похожие на женские, с роскошной парчовой каймой, а на груди у него красовался сверкающий алый драгоценный камень невообразимой величины.

– Учитывая, что среди властителей Маджипура возникла пустота,– кричал понтифекс на удивление мощным голосом, делая паузы в самых неожиданных местах,– и принимая во внимание необходимость назначения новой Хозяйки Острова Сна! Да будет провозглашена она безотлагательно! Чтобы могла она править в душах людей! Появляясь в их сновидениях, дабы оказывать помощь и даровать покой! И! Принимая во внимание, что! Это мое искреннейшее желание! Сложить с себя бремя пон-тифексата, которое я нес на протяжении двенадцати лет! Потому! Я делаю это здесь и сейчас! Используя высочайшую власть, находящуюся в моем распоряжении! Объявляю настоящим, что с сего момента я числюсь лицом женского пола! И как понтифекс я объявляю Хозяйкой Острова женщину Ариок, бывшую прежде мужчиной!

– Безумие,– пробормотал герцог Гуаделум.

– Я слышу это уже в третий раз и тем не менее не могу поверить! – воскликнул лорд Струин.

– И одновременно отказываюсь от принадлежащего мне трона понтифекса! И призовите обитателей Лабиринта! Подать колесницу для Повелительницы Ариок! Доставить ее в порт Стойен! А оттуда на Остров Сна, дабы могла она даровать всем вам необходимое утешение!

И в этот момент Ариок повернулся лицом ко мне, и его глаза на мгновение встретились с моим взглядом. Щеки у него были красными от волнения, а на лбу поблескивали бисеринки пота. Он узнал меня, улыбнулся и подмигнул, совершенно явно подмигнул, подмигнул радостно, подмигнул торжествующе!.. А уже в следующую секунду его унесли прочь.

– Это необходимо прекратить,– сказал Гуаделум.

Лорд Струин покачал головой.

– Слышите, как его приветствуют? Они довольны! По мере того как он переходит с уровня на уровень, толпа становится все больше. Они вынесут его наверх, к вратам Лезвий, и оттуда – еще до исхода дня – на стойенскую дорогу.

– Вы – корональ! – повернулся к нему Гуаделум.– Так неужели вы не в состоянии что-либо сделать?

– Отменить указ понтифекса, любую волю которого я поклялся исполнять? Отважиться на измену перед лицом сотен свидетелей? Нет, нет, нет, Гуаделум! Что сделано, то сделано, и, каким бы нелепым ни был этот поступок, мы должны смириться с ним.

– Да здравствует Повелительница Ариок! – взревел неподалеку оглушительный бас.

– Слава! Да здравствует Повелительница Ариок! Слава! Да здравствует!..

Не веря своим глазам, я смотрел, как процессия выходила с площади Масок, направляясь в зал Ветров или двор Пирамид.

Мы – Гуаделум, корональ и я – не пошли следом. Оцепеневшие, молчаливые, мы провожали взглядами кричавший, размахивавший руками народ. Я был смущен тем, что нахожусь рядом с величайшими людьми нашего царства при этих до оскорбительности невероятных событиях. Все это было абсурдом, фантастикой – и это отречение, и это назначение Повелительницы, и они, казалось, не в силах были перенести подобное.

Первым заговорил Гуаделум.

– Если вы, лорд Струин, принимаете это отречение как законное,– задумчиво сказал он,– то вы уже не являетесь короналем и должны приготовиться к тому, чтобы остаться здесь, в Лабиринте, поскольку теперь вы – наш понтифекс.

Эти слова поразили лорда Струина, как удар молнии. В безумии всего происходившего он, очевидно, вовсе и не подумал о самом первом и очевидном последствии поступка Ариока.

Он открыл было рот, но не промолвил ни слова. Развел руками, как будто собирался сделать знак Горящей Звезды в свою честь, но я понял, что это всего лишь проявление замешательства. Я почувствовал озноб волнения и страха, поскольку оказаться свидетелем смены власти вовсе не пустяк; а сейчас я видел, что Струин совершенно не готов к этому. Лишиться всех радостей жизни на Замковой горе, сменить ее блестящие города и роскошные леса на мрачный Лабиринт, снять корону Горящей Звезды и надеть вместо нее диадему верховного правителя – нет, он не был готов к этому. По мере того как он осознавал реальное положение вещей, он становился бледным как полотно.

Моргая будто от яркого света, лорд Струин заговорил лишь после неимоверно растянувшейся паузы:

– Значит, так тому и быть. Я – понтифекс. И кто, я спрашиваю вас, должен стать короналем вместо меня?

Полагаю, это был риторический вопрос. Конечно, я не сказал ни слова. Герцог Гуаделум тоже промолчал.

– Кто должен стать короналем? – не сводя пронзительного взгляда с Гуаделума, яростно выкрикнул Струин.– Кто? Я вас спрашиваю!

Поверь мне, я ощущал себя совершенно раздавленным тем, что являюсь свидетелем событий, которые никогда не будут забыты, даже если наша цивилизация просуществует еще десять тысяч лет. Но на протяжении какого времени они все еще будут сказываться?! Гуаделум отступил на шаг; он что-то бормотал трясущимися губами. И Ариок и лорд Струин были еще далеко не старыми людьми, и вопрос о преемственности власти пока что не обсуждался. А Гуаделум, хотя и обладал властью и величием, думаю, никогда не ожидал, что сможет достичь высот Замковой горы. Ну а если даже этому суждено случиться, то, конечно, не таким образом. Он разевал рот, словно громварк, которого за хвост вытащили из воды, и, как и Струин в первый момент, не мог сказать ни слова, так что я оказался первым, кто решился на какое-то действие. Я опустился на колено, сделал знак Горящей Звезды перед ним и крикнул не своим голосом:

– Гуаделум! Лорд Гуаделум! Славьте лорда Гуаделума! Да здравствует лорд Гуаделум!

Никогда больше мне не придется увидеть двоих людей; которые были бы настолько удивленными, настолько смущенными внезапно обрушившимися на них переменами, ибо бывший лорд Струин превратился теперь в понтифекса, а бывший герцог Гуаделум – в короналя. Лицо Струина было искажено гневом и болью, а лорд Гуаделум, казалось, с трудом держался на ногах от изумления.

Наступила новая долгая пауза.

Затем лорд Гуаделум произнес странно дрожащим голосом:

– Если я корональ, то традиция требует, чтобы моя мать была названа Хозяйкой Острова, не так ли?

– Какого возраста ваша мать? – спросил Струин.

– Очень старая. Можно сказать, древняя.

– Да. И не подготовленная к обязанностям, налагаемым пребыванием на Острове в качестве Хозяйки, и недостаточно сильная, чтобы исполнять их.

– Это так,– согласился лорд Гуаделум.

– Кроме того,– продолжал Струин,– на сегодня мы уже имеем новую Повелительницу, и не дело сразу же выбирать другую. Давайте посмотрим, хорошо ли Повелительница Ариок сможет устроиться во Внутреннем храме, прежде чем мы постараемся поместить на ее место кого-нибудь другого. Вы согласны?

– Безумие,– отозвался лорд Гуаделум.

– Конечно, безумие,– согласился понтифекс Струин.– Ну а сейчас отправимся к Повелительнице и позаботимся о ее переезде на Остров.

Я поднялся вместе с ними на верхний уровень Лабиринта, где мы обнаружили десять тысяч обитателей подземной столицы, приветствующих Ариока или Ариок, а он – или она – босиком и в роскошных одеждах уже приготовился взойти на колесницу, которая должна была доставить ее – или его – в порт Стойен. Протиснуться к Ариоку было невозможно: так плотно сгрудилась толпа.

– Безумие,– вновь и вновь повторял лорд Гуаделум,– Безумие, безумие!

Но я-то знал, что это не так, поскольку видел, что Ариок подмигнул, и хорошо понял, что он желал мне сообщить. Это не было безумием ни в малейшей степени. Понтифекс Ариок нашел возможность исполнить свое глубочайшее желание – выбраться из Лабиринта. Будущие поколения, я уверен, будут думать о нем как об олицетворении сумасбродства, а может быть, назовут сумасшедшим, но мне известно, что он был совершенно нормален – этот человек, для которого корона стала чрезмерно тяжким бременем, но которому честь не позволяла просто отречься от нее и сменить власть на тихую частную жизнь.

И вот после вчерашних странных событий власть на Маджи-пуре полностью сменилась и мы имеем новых понтифекса, короналя и Повелительницу. Теперь, моя дорогая Силимур, ты, конечно, понимаешь, что произошло в нашем мире.

Калинтэйн умолк и сделал большой глоток вина. Силимур смотрела на него с выражением, в котором, как ему показалось, смешались жалость, презрение и симпатия.

– Вы похожи на маленьких детей, – наконец сказала она,– с вашими титулами, королевскими дворами и узами чести. Однако я, кажется, понимаю, что ты испытал и насколько это могло встревожить тебя.

– Есть еще одна мелочь,– заметил Калинтэйн.

– И какая же?

– Корональ лорд Гуаделум, прежде чем удалиться к себе и там наедине с собой осознать наконец все эти перемены, назначил меня своим канцлером. На следующей неделе он уедет в Горный замок. И я, естественно, должен уехать вместе с ним.

– Какая удача для тебя,– холодно отозвалась Силимур.

– И поэтому я прошу тебя разделить со мной жизнь в Замке,—тщательно подбирая слова, закончил он.

Ее великолепные бирюзовые глаза обдали его холодом.

– Я родилась в Лабиринте,– ответила она,– и всем сердцем люблю эту жизнь.

– Значит, таков твой ответ?

– Нет,– отрезала Силимур,– Ты получишь ответ позже. Мне, как и твоему понтифексу и твоему короналю, требуется время, чтобы привыкнуть к большим переменам.

– Тогда это твой ответ?

– Позже,– повторила она, поблагодарила его за вино и за рассказ и удалилась, оставив одного за столом. Через несколько минут Калинтэйн тоже поднялся и отправился, словно призрак, блуждать по глубинам Лабиринта. Он был измотан свыше предела человеческих сил, и повсеместные взволнованные разговоры о том, что Ариок теперь стал Повелительницей, Струин – понтифексом, а Гуаделум – короналем, сливались в его ушах в однообразное жужжание роя насекомых. Потом он пришел к себе домой и попробовал уснуть, но сон не шел, и он углубился в мрачные раздумья о своей жизни, опасаясь, что вынужденный период разрыва с Силимур нанес губительный удар их любви и что, несмотря на явный намек на готовность принять его предложение, она все же откажет ему. К счастью, его пессимизм не оправдался. Ибо через день после разговора она прислала ему письмо, в котором говорила о своем согласии поехать с ним. Вместе с Калинтэйном она прибыла на свое новое место жительства в Замок, оставалась она рядом с ним и много лет спустя, когда он занял трон короналя, освобожденный лордом Гуаделумом. Его пребывание на этом престоле было недолгим, но счастливым. За время царствования он построил широкий тракт в районе вершины Замковой горы, который потом стал носить его имя, а когда в преклонном возрасте он вернулся в Лабиринт – уже как понтифекс, это не не стало для него потрясением, поскольку он полностью утратил способность к потрясениям в тот давний день, когда понтифекс Ариок провозгласил себя Хозяйкой Острова.

  ЧАСТЬ 5. ПУСТЫНЯ УКРАДЕННЫХ СНОВ

Хиссун теперь видит, что, как это происходит в большинстве случаев, легенда об Ариоке вытеснила правду о нем, поскольку по прошествии веков Ариок кажется странной и гротескной фигурой, своего рода шутом на троне. А в действительности, если воспоминания лорда Калинтэйна чего-нибудь стоят, он был совсем не таким. Страдающий человек искал свободу и, для того чтобы получить ее, выбрал весьма диковинный способ. Нет, он ни в коей мере не был ни шутом, ни сумасшедшим. Хиссун сам находится в капкане Лабиринта и очень хочет дышать свежим воздухом просторов; он неожиданно обнаруживает в понтифексе Ариоке родственную душу – нечто вроде брата по духу, жившего несколько тысяч лет тому назад.

Долго после этого Хиссун не навещает Регистр памяти душ. Последствия его незаконных проникновений в прошлое оказались слишком мощными: в его мыслях расстроенными струнами перекликаются судьбы Тесме и Калинтэйна, Синнабора Лавона и капитана Эремойля; когда же все они принимаются напоминать о себе, он с трудом находит в себе Хиссуна, и это тревожит его. Кроме того, у него появляются и другие дела. После полутора лет возни с древними налоговыми отчетами и разного рода другими документами он уже вполне уверенно чувствует себя в Доме Записей, и его уже ожидает другое назначение: обзор распределения групп коренного населения на современном Маджипуре. Он знает, что у лорда Валентина были какие-то проблемы с метаморфами – что все события недавних лет, к которым он случайно оказался причастен, явились следствием заговора меняющих форму. В результате этого заговора несколько лет назад корональ сверхъестественным образом оказался свергнутым с трона. Хиссун не забыл подслушанный во время посещения Замка разговор великих вельмож о плане лорда Валентина включить, если это вообще возможно, метаморфов в жизнь планеты. Вот почему Хиссун подозревает, что статистика, которую ему велели собрать, имеет какое-то отношение к великой стратегии короналя, и это приносит ему некоторое удовлетворение.

Это занятие дает ему также поводы для иронических улыбок, поскольку он достаточно проницателен, чтобы видеть, что происходит с уличным мальчишкой Хиссуном. Тот проворный и хитрый пострел, попавшийся на глаза короналю семь лет назад, стал теперь юным бюрократом – он изменился и стал покладистым, воспитанным и уравновешенным. Ну и пусть, думает он, никто не остается навсегда четырнадцатилетним: приходит время расстаться с улицей и стать полезным членом общества. Но и при этом он испытывает некоторое сожаление по поводу исчезновения того мальчишки, которым был. Проказливый характер прежнего Хиссуна по-прежнему проявляется – пусть не слишком часто, но достаточно сильно. Он ловит себя на непростых размышлениях о том, что собой представляет общественное устройство Маджипура, об органической взаимосвязи политических сил, о власти как ответственности, о том, что осознание взаимного долга объединяет все население планеты в гармонический союз. Четыре Великих Властителя: понтифекс, корональ, Хозяйка Острова, Король Снов… Хиссун недоумевает, как им всем вместе удается столь плодотворно работать. Даже в этом глубоко консервативном обществе, которое за тысячи лет претерпело так мало изменений, гармония отношений властей кажется удивительной, они являют собой баланс сил, которые поддерживаются не иначе, как божественным образом. Хиссун не получил никакого образования, рядом с ним нет никого, к кому он мог бы обратиться и задать все интересующие его вопросы; однако существует Регистр памяти душ, магически хранящий в застывшем на века состоянии всю кипучую жизнь Маджипура и готовый по команде высвободить глубоко скрытую жизненную энергию. И будет просто безумием не исследовать это море знаний. И потому Хиссун снова подделывает документы, снова ловко заговаривает зубы тупым смотрителям архива, снова нажимает кнопки. Но теперь он ищет не только развлечений и радости обладания запретным плодом, но еще и понимания эволюции политических учреждений его планеты. Каким серьезным молодым человеком ты становишься, говорит он себе, в то время как перед его мысленным взором начинает мелькать многоцветие великолепных огней, а в его душе просыпается энергичная, сильная сущность другого человека, уже давно почившего, но тем не менее сохранившегося навеки.

Глава 1

Сувраэль простерся вдоль южного горизонта, словно раскаленный клинок огромного меча – пылающая унылым красным светом железная полоса, воздух над которой переливается от жара. Деккерет стоял на баке торгового судна, на котором совершил долгое и тоскливое плавание, и чувствовал, как учащается биение его пульса. Наконец-то Сувраэль! До этой кошмарной земли, этого континента… нет, мерзости, а не континента, этой бесполезной и жалкой части света оставалось всего лишь несколько дней пути, и кто знает, какие ужасы ждут его там? Но он был готов ко всему. Что ни делается, верил Деккерет, все к лучшему, будь то в Сувраэле или на Замковой горе. Этому высокому массивному человеку с короткой шеей и чрезвычайно широкими плечами было двадцать с небольшим лет. Шло второе лето великолепного правления лорда Престимиона в царствование великого понтифекса Конфалюма.

Путешествие Деккерета в огненные пределы бесплодного Сувраэля было актом покаяния. Во время охоты далеко на севере, у Граничий Кинтора, он совершил позорный поступок – конечно, не желая этого; он даже не сразу осознал свой позор – и считал необходимым принести нечто вроде искупительной жертвы. Он знал, что это в общем-то всего лишь пылкий романтический жест, но жест простительный. Если делать пылкие романтичные и яркие жесты не в двадцать лет, то когда? Ведь не через десять же или пятнадцать лет, когда он полностью окажется во власти своего предназначения, уютно устроится в нише неизбежной спокойной и легкой карьеры поблизости от лорда Престимиона. Или сейчас, или никогда. Ну а если так, значит – вперед, в Сувраэль, чтобы, не думая о последствиях, очистить там свою душу.

Акбалик, его друг, наставник и компаньон по охоте в Кинто-ре, оказался не в состоянии понять его. Но ведь Акбалик ни в коей мере не был романтиком и к тому же уже далеко перешагнул двадцатилетний рубеж. Однажды ночью, ранней весной, в затерявшейся где-то в горах таверне для простого люда Деккерет после нескольких бутылок золотого терпкого вина объявил о своем намерении. Акбалик в ответ разразился взрывом неудержимого хохота.

– Сувраэль?! – вскричал он.– Ты слишком строго судишь себя. Столь тяжкого греха, для искупления которого потребовалась бы прогулка в Сувраэль, просто не существует.

Ужаленный этим хохотом, оскорбленный снисходительным тоном Деккерет медленно покачал головой.

– Грех лежит на мне пятном. И с помощью солнца жарких стран я выжгу это пятно с моей души.

– Так соверши паломничество на Остров, если уж ты настолько уверен, что тебе необходимо что-то сделать. И пусть благословенная Повелительница излечит твой дух.

– Нет. Сувраэль.

– Но почему?

– Ради страдания,– объяснил Деккерет.– Удалиться как можно дальше от радостей Замковой горы, в наименее приятное место на Маджипуре, в мрачную пустыню со свирепыми опаляющими ветрами и неведомыми грозными опасностями. Умерщвлять плоть, Акбалик, и демонстрировать раскаяние. В качестве своего рода епитимьи подчинить себя неудобствам и даже боли – ты знаешь, что такое боль? – пока я не смогу простить себя. Теперь понятно?

Акбалик, усмехнувшись, зарыл пальцы в густой черный мех накидки Деккерета.

– Ладно. Но если умерщвлять, так уж умерщвлять по-насто-ящему. Я полагаю, что ты ни разу не снимешь эту штуку с плеч, пока будешь жариться под сувраэльским солнцем?

– Даже для моего стремления к неудобствам имеется предел,– хихикнул Деккерет и потянулся за вином. Акбалик был почти вдвое старше Деккерета и совершенно откровенно потешался над его серьезностью, как, впрочем, в определенной степени и сам Деккерет, что ни в коей мере эту серьезность не уменьшало.

– Наверное, мне все же следует еще раз попробовать отговорить тебя.

– Бессмысленно.

– Но ты только подумай, чего это будет тебе стоить? – заговорил Акбалик, как будто не обратил внимания на последнюю реплику собеседника.– Тебе следует позаботиться о своей карьере. В последнее время твое имя часто произносят в замке. Лорд Престимион о тебе очень высокого мнения: многообещающий молодой человек, блестящее будущее, великая сила характера, ну и так далее… Престимион молод, ему предстоит долгое правление, и те, кто, как и он, молод сейчас, в начале его царствования, будут подниматься по служебной лестнице рядом с ним. А ты, вместо того чтобы, находиться при дворе, сидишь в глухом углу Кинтора и уже собираешься в другое, еще более бессмысленное путешествие. Выкинь из головы эти сувраэльские бредни, Деккерет, и возвращайся вместе со мной в Замок. Выполняй приказы короналя, доказывай сильным мира сего, что ты немало стоишь, и строй свое будущее. Сейчас на Маджипуре замечательные времена, и очень полезно находиться среди властей предержащих. Что, скажешь нет? Зачем ссылать себя в Сувраэль? Никто не знает о твоем грехе, этой мелкой ошибке провидения…

– Но я-то знаю.

– Тогда дай себе слово, что подобное не повторится, и покончи с этим.

– Это не так просто,– ответил Деккерет.

– Потратить год, а то и два своей жизни или, может быть, лишиться ее вообще ради бессмысленной, бесполезной поездки…

– Не бессмысленной. И не бесполезной.

– Это твое личное мнение.

– Вовсе нет, Акбалик. Я знаком со многими служащими пон-тифексата, и мне удалось получить официальное назначение. Я провожу расследование. Разве плохо звучит? Сувраэль не выполнил обязательства по поставкам мяса и домашнего скота, и понтифекс хочет узнать причину. Неплохо? Я продолжаю свою карьеру даже во время того, что тебе кажется моим совершенно частным приключением.

– Значит, ты уже принял меры?

– Я уезжаю в следующий Четвертый день,– Деккерет протянул своему другу руку через стол,– и буду отсутствовать, наверное, года два. Встретимся на Горе. Как ты относишься к идее игр в Горном Морпине? В Зимний день через два года?

Спокойный взгляд серых глаз Акбалика остановился на лице Деккерета.

– Я буду там,– медленно сказал он,– И прошу тебя тоже явиться на встречу.

Та беседа состоялась всего лишь несколько месяцев тому назад, но сейчас, когда Деккерет ощущал над бледно-зеленой водой Внутреннего моря пульсирующее жаркое дыхание южного континента, ему казалось, что она происходила невероятно давно и плавание тянется бесконечно долго. Первая часть поездки была довольно приятной: он спустился с гор в Ни-мойю, великую столицу Зимроэля, а оттуда доплыл на речном судне по Зимру до порта Пилиплок на восточном побережье. Там он пересел на грузовое судно – самый дешевый и неблагоустроенный транспорт,– направлявшееся в Толагай, город на дальней оконечности северного побережья Сувраэля, и они направились к югу… все плыли и плыли к югу… все лето к югу и к югу… Его крохотная каютка находилась с подветренной стороны и в ней скапливался, как ему казалось, весь запах от груза – сушеных детенышей морских драконов. А после того как судно пересекло тропик, дневная жара превратила путешествие в настоящую пытку; впрочем, и ночи были немногим лучше, а вся команда, состоявшая главным образом из мохнатых скандаров, смеялась над его страданиями и советовала наслаждаться прохладой, пока можно, потому что в Сувраэле он узнает, что такое настоящий зной. Ну что ж, он жаждал страданий, и его желание уже вполне начало сбываться, а впереди ждало худшее. Он не жаловался. И не испытывал ни малейшего сожаления. Но его благополучная жизнь среди молодых рыцарей Замковой горы не подготовила его ни к бессонным ночам, когда вонь мяса морского дракона режет ноздри, ни к удушающей жаре, которая навалилась на судно спустя несколько недель после выхода из Пилиплока, ни к всепоглощающей скуке, порожденной однообразным морским пейзажем. Планета была невероятно, невообразимо огромна; настолько огромна, что возникало ощущение тревоги. Чтобы попасть откуда-нибудь куда-нибудь, требовалась вечность. Взять даже переезд с его родного Алханроэля на западное побережье Зимроэля: от подножия Горы на речном судне до Алаизора, далее морем до Пилиплока, оттуда вверх по реке поближе к горным перевалам… Но тогда рядом с ним был Акбалик, в обществе которого время тянулось не так медленно, и было волнение первой серьезной поездки, непривычные новые места, новая пища, новые диалекты. А впереди ждала охотничья экспедиция. Но сейчас… Это заточение на борту грязного скрипучего судна, до последней щелочки пропитанного смрадом вяленого мяса… Эта бесконечная череда – нет, не череда, а замкнутый круг – пустых дней без друзей, без дел, без разговоров… Пусть бы хоть один чудовищный морской дракон оказался в поле зрения, думал он, и оживил бы поездку привкусом опасности; но нет, нет, драконы странствовали в других местах, одно большое стадо, как ему сказали, находилось сейчас где-то к западу от Нарабаля, а другое – на полпути между Пилиплоком и архипелагом Родамаунт, так что Деккерету не удалось увидеть ни одного из этих гигантов. Ощущение скуки тяготило еще больше оттого, что она, похоже, не имела ни малейшего очищающего значения. Да, он страдал, страдал по-настоящему, и именно страдание должно было, по его представлениям, исцелить его раны, но все же ощущение тяжести содеянного в горах, казалось, вовсе не ослабело. Ему было жарко, он томился от скуки и не находил себе места, а вина все так же бременем лежала на его душе, и он все так же ядовито смеялся над собой, вспоминая о том, как его не кто-нибудь, а сам корональ лорд Престимион похвалил за большую силу духа, тогда как сам он обнаруживал в себе только слабость, трусость и глупость. Пожалуй, одних только сырости, мерзкой вони и скуки для исцеления души недостаточно, решил Деккерет. Так или иначе, но путешествием в Сувраэль он уже насытился по горло и был готов перейти к следующему этапу своего паломничества в неизвестность.