Текст книги "Воронья Кость (ЛП)"

Автор книги: Роберт Лоу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 24 страниц)

– Гуннхильд, – сказал он, и глаза Орма расширились, он пригляделся, а затем покачал головой.

– Это не Гуннхильд, парень, – ответил Орм. – А другая ведьма.

Всё ещё ошарашенный, Воронья Кость едва ли соображал, как шагал вперёд; несколько последних шагов к ней показались ему прогулкой по трясине в железных сапогах.

Глава четырнадцатая

Финнмарк, гора Мёртвый Рот...

Команда Вороньей Кости

Она сказала, что её зовут Торгерс Хольгабрут, и Гьялланди побледнел, услышав это имя потому, что хорошо знал его. Орм понял лишь, что это имя означает что-то вроде невесты, и что эта женщина владеет сейдром, но в то же время, в ней была и частичка Тора, хотя рыжебородого бога никогда не примечали в женщинах, занимающихся колдовством.

Вороньей Кости было всё равно, как её зовут, потому что лишь вблизи он понял, что это не Гуннхильд, и это оказалось для него самым важным. Ох, да у рот весь в морщинах, словно кошачья задница, кожа мягкая, как жёваная оленья шкура. Высокая, худощавая, одновременно и старая, и молодая, смотрела любопытными голубыми, глубокими, как старый лёд, глазами прямо в его собственные.

– Я знаю, госпожа, что ты хранишь жертвенный топор, – удалось вымолвить Вороньей Кости, он постарался сказать это вежливо, его насторожило, что Клэнгер опустился на колени, а Адальберт поступил совсем иначе, – вытянулся во весь свой немалый рост и, глядя на неё, вздёрнул подбородок, осеняя себя крестным знамением.

Она не обращала внимания на всё это, а тем временем, саамы, её сторожевые псы, неуверенно расступились.

– Он был у меня, – ответила она, её голос дрогнул, словно треснувший котёл, она говорила по-норвежски с плохо скрываемым отвращением. – За ним приходила одна мудрая женщина. Хотя я не уверена, что она действительно мудра, потому что однажды она уже заполучила этот топор, и из-за него погибли и её муж, и все сыновья, кроме одного. И теперь она захотела то же самое для последнего сына.

– Ave Maria gratia plena, – нараспев затянул Адальберт, закрыв глаза. – Dominus tecum, benedicta tu in mulieribus, et benedictus fructus ventris tui Iesus[27].

– Так значит, Эрлинг не соврал, – резко ответил Воронья Кость, с горечью в голосе. – Гуннхильд и её сын взяли Кровавую секиру.

– А был ли здесь христианский священник? – спросил Орм. – С искалеченной ногой, выглядит так, будто его недавно вырыли из могилы?

– Был. Тихо, тише, – сказала она. Последнее она сказала, обращаясь к саамам, которые вскочили, услышав латынь священника, подумав, что он произносит какое-то заклинание. Она опустила руки ладонями вниз, и облачённые в шкуры воины, защищая женщину, окружили её и присели на одно колено.

– Этот топор – мой, – заявил Воронья Кость, прищурив глаза. Женщина кивнула, как будто знала это.

– Sancta Maria, Mater Dei, ora pro nobis peccatoribus, nunc et in hora mortis nostrae …[28]

– Волосатая задница Тора, священник, да заткнись ты уже, – взревел Финн.

– Аминь, – сказал Адальберт. Финн искоса посмотрел на женщину.

– Я совсем не хотел проявить неуважение к Громовержцу, – поспешно добавил Финн, и женщина улыбнулась.

– Холодно, – сказала она. – Я вернусь к огню. Как только будете готовы поговорить, присоединяйтесь ко мне.

Она повернулась и уверенно ступая, пошла прочь, поведя руками над сидящими саамами, они вскочили на ноги и поспешили за своей госпожой.

– Громкоголосый, ты знаешь эту женщину по имени Торгерс – сказал Орм, и Гьялланди, наконец, оторвал взгляд от спины удаляющейся женщины и кивнул, облизывая пухлые губы.

– Она была невестой конунга Хельги из Халагаланда, – сказал он, покачав головой. – Но это невозможно, то было так давно, задолго до времён дедов наших дедов.

– Возможно, она и вправду так стара, – пробормотал Финн и осенил себя защитным знаком. – Она выглядит как последний лист перед зимой.

– Вероятно, это какая-то женская община, – предположил Адальберт, – а она самая последняя из них. И они называют друг друга одним и тем же именем.

– Ты хочешь сказать, как христианские монахини?

Адальберт взглянул на неё и отказался от своего предположения, а Воронья Кость пожал плечами.

– Я видел таких монашек, в Великом городе и ещё кое-где. Они из женской общины, и называют себя именем Мария.

– Нет, эти язычницы совсем не то же самое, – возразил Адальберт.

– Женская община? Значит, ты отрицаешь, что кто-то может быть настолько старым, христианский священник? – спросил Орм. – А как насчёт одного из ваших священных книг – Мафус... как-то так?

– Мафусаил, – невозмутимо ответил Адальберт, – сын Еноха, отец Ламеха. Он умер очень старым, – но потому, что был одним из избранников божьих.

– Понятно, что эта ведьма совсем не похожа на него, – вмешался грубый голос, и все обернулись к Финну, он стоял и смотрел на саамскую богиню. А затем повернулся к Адальберту и удивил всех.

– Он умер, когда ему было девятьсот шестьдесят девять лет, – прорычал он, а затем оглядел удивлённые лица.

– Что? Невозможно провести столько времени в Великом городе, не узнав при этом некоторых вещей, – выдал он. – Я услышал сагу об этом древнем христианине от одной армянской шлюхи. Но не это главное. То, что мы сейчас делаем – лишь острие копья, но этот жалкий кусок дерьма Мартин что-то задумал, но что, я никак не могу понять. Если он хотел просто заманить нас сюда, в это гиблое место, полное саамских воинов, так что мы не сможем убраться живыми, то соглашусь, это замечательный замысел.

– Я думаю, у него был более изощрённый замысел, – подтвердил Орм и его лицо помрачнело. – Больше похоже на плетение норн, а Мартину очень далеко до мастерства коварных сестёр. Я думаю, они позволили ему немного приложить свою руку.

Он смотрел невидящим взглядом, рассуждал вслух, говоря сам с собой.

– Гудрёд должен был побывать здесь, и не смог бы уйти вместе с топором, – ведь люди Хакона должны были помешать этому. Все мы должны были перебить друг друга, а Мартин, словно ворон, вытащил бы из рук мертвецов то, что он желал всю свою жизнь. Маленький священник, всё вышло не совсем так, – но слишком многие хорошие северяне погибли здесь, среди этого ужаса, и за это придётся ответить.

– И где же топор? – заявил Воронья Кость, Орм моргнул и пожал плечами.

– Да где угодно, может на Оркнеях. И священник тоже.

– Или они где-то за нами, если всё ещё здесь – согласился Финн. – Если мы вообще выберемся отсюда.

– Да, – согласился Орм, что заставило людей нервно пошевелиться и оглядеться. Всё это место, положение в которое они попали, заставило их подойти на цыпочках, поглядывая на женщину, о которой они слышали, что она богиня. Старуха сидела у огня, в окружении саамов, готовых вскочить по малейшему поводу.

– Может, ты сам хочешь завладеть этим топором? – прямо спросил Воронья Кость, и Орм наградил его многозначительным холодным взглядом.

– Ты уже во второй раз спрашиваешь меня об этом, – ответил он холодно. – Не делай этого больше.

– И если я выведу вас отсюда, ты поможешь мне справиться с Гуннхильд?

Орм кивнул, глядя вопрошающим, пристальным взглядом, а Финн фыркнул.

– Я помогу тебе победить самого Локи, если ты вытащишь нас отсюда, – хлёстко ответил он, соглашаясь с тем, что это не под силу даже Вороньей Кости с его магией сейдра.

Воронья Кость оглядел воинов и ухмыльнулся; они ответили ему улыбками, скорее напоминающими волчьи оскалы, без намёка на веселье, что только усилило восторг Вороньей Кости. Теперь он точно знал, как поступить, знал каждый ход в игре королей, он заметил, как саамская богиня поднялась и захлопала в ладоши, и понял, почему она так обрадовалась.

Он подошёл к огню и посмотрел на женщину, которая уже не выглядела как богиня, уголки её рта чуть опустились, в её глазах стоял образ, который она только что увидела.

– Что мы можем предложить тебе за возможность уйти с миром, без боя с твоими псами? – прохрипел он, уже заранее зная ответ, и Торгерс, блеснув глазами, взглянула ему в глаза, а затем перевела взгляд на Берлио. Воронья Кость медленно расплылся в торжествующей улыбке и кивнул.

На мгновение Берлио недоуменно уставилась на него, не веря своим ушам, а затем, её глаза расширились, и, в конце концов, она закричала.

Санд Вик, Оркнейские острова, три недели спустя...

Королевская фигура

Гудрёд сидел за дальним концом длинного стола, попивая из кубка из зелёного стекла. Его позолоченный шлем лежал на краю, носовая пластина уже успела прочертить царапины на деревянной столешнице, кольчуга валялась рядом. Перед ним лежала доска, девять на девять квадратов, мягко отсвечивающая красным золотом в свете факелов, фишки отражали огонь.

Перед ним, поперёк стола, на всю его ширину, лежала, словно шлюха удачи, Дочь Одина, жертвенный топор с длинной рукоятью, почерневшей от времени, пота и давнишних злодеяний, но сам топор, инкрустированный серебром, блестел. На металле были вытравлены искусные узоры – бесконечные змеиные узлы и причудливые животные, сцепившиеся друг с другом.

Рядом с топором лежала ещё одна длинная деревяшка, такая же потемневшая от времени, с утолщением посередине, на конце древка железный набалдашник. Эту деревяшку, замотанную в ткань, забрали у Орма, когда их разоружили. Воронья Кость знал, что это очень старое римское копьё, такое же желанное для Мартина, как и дар сейдра для него самого.

Воронья Кость не знал, чего ожидать от последнего сына Матери конунгов, он увидел перед собой рослого мужчину с мощной жилистой шеей, увитой венами, мясистым лицом и аккуратно подстриженной бородой, скорее железного цвета, чем чёрного, глаза поблёскивали от недавней выпивки. Гудрёд махнул рукой, кубок в его огромной ладони казался хрупким, словно яичная скорлупа.

– Олаф, сын Трюггви, – сказал он. Воронья Кость резко кивнул и вышел чуть вперёд, где вьющийся голубым дымом сумрак встречался со светом факелов. Гудрёд, убийца отца Олафа, сын Гуннхильд, которая раскидала жизни его матери и его самого, словно ветер мякину. И здесь же, за его спиной...

Она появилась из полумрака словно тень, бывшая его частью, отблески света играли на её застывшем лице, так что у Олафа перехватило дыхание. Гуннхильд, рука, что управляла мечом, и сила, что устраивала заговоры. Он попытался разглядеть её глаза, но увидел лишь скрюченные пальцы на руках. Он попытался выплеснуть всю свою ненависть, но обнаружил, что спустя все эти годы, как это не странно, теперь, когда он оказался так близко к ней, он совсем не испытывал перед ней страха, лишь любопытство.

– Орм, Финн, – сказал Гудрёд.

Каждое имя прозвучало словно пощёчина, Орм с Финном шагнули из сумрака на свет. Краем глаза Воронья Кость заметил за спиной каждого по воину, железные столпы, следовавшие за ними, как сторожевые псы.

– Кто сказал тебе, что я играю в тафл? – внезапно спросил Гудрёд, обращаясь к Вороньей Кости.

– Аббат на острове Хай, – ответил Воронья Кость. – Или может быть, Эрлинг, прежде чем я убил его. Я уже не помню.

– Сразу же после того, как он убил того странного парня, Ода, – добавил Орм.

Из тьмы послышалось свистящее шипение, предвестник простуженного голоса.

– Теперь они здесь, в твоей власти, – сказала она предостерегающе, и Гудрёд заёрзал, а затем втянул голову в плечи, будто свежий ветер коснулся его шеи.

– А ты оказался находчив, – сказал он, не обращая внимания на мать. – Пережил атаки саамов и холод, и даже Эрлинг со своим мальчишкой не остановил тебя. Особенно тот парень. Он был очень странным и одарённым. Признаю, я восхищался его талантом, но не считай меня глупцом. Ты серьёзно считаешь, что сможешь победить меня в игре королей? И если у тебя получится, то я отдам топор?

Таков и был их план, когда Орм с Финном, Воронья Кость и остальные, наконец, вернулись на побережье Финнмарка. Они раскололи топорами уже смёрзшийся морской лёд и вызволили корабли, оставив там два драккара, потому что у них не хватало людей, чтобы набрать на них команды. А у тех дрожащих от холода воинов с потрескавшимися губами, которые уселись на обледеневшие морские сундуки и взялись за вёсла, почти не осталось сил.

Воронья Кость стоял тогда вместе с Финном и Ормом на том ледяном галечном берегу с замерзшими лужицами и спорил, убеждая их поступить именно так. Он понимал, они думают, что план безумен, но Орм пошёл вместе с ним, увидев в этом замысле руку Одина, а Финн – потому что был безрассудно смел. Но ещё Воронья Кость знал, что все они – всего лишь фигуры в игре королей.

Орм, наблюдая сейчас за юношей, почувствовал, как серая грусть кольнула его сердце, ведь он знал, что бы не произошло здесь, Воронья Кость уже не останется с ним. Он задавался вопросом, что же дальше будет с мальчиком, которого он освободил много лет назад, сняв с цепи, прикованной к нужнику Клеркона.

Орм много раз говорил, обманывая себя, что мальчик ещё не в полной мере стал самостоятельным. Теперь Воронья Кость уже полноправный хозяин своей жизни, и как давно предсказывал Орм, он стал человеком, с которым опасно находиться рядом. В этом он и убедился, увидев, как Олаф поступил с вендской девушкой. Но, Орм всё же надеялся, что Один не оставил их, и что Воронья Кость умеет играть в тафл.

– Я слышал, ты немного играешь в эту игру, – сказал Воронья Кость, обращаясь к Гудрёду, небрежно пожав плечами, а затем кивнул, указав на жертвенный топор с чёрной ручкой. – А теперь, когда у тебя есть это оружие победы, я подумал, что могу прийти, и мы, отложив дела, развлечёмся, сыграв друг с другом. Если я выиграю, то ты и твоя мать перестанете преследовать меня.

Шипение Гуннхильд было способно согнуть позвоночник Гудрёда, и он чуть обернулся, как будто его что-то раздражало, чесалось между лопатками. Затем он отпил из стеклянного кубка и аккуратно поставил его на стол.

– Кажется, ты действительно веришь, что можешь торговаться со мной, – сказал он. – Но тебе нечем торговаться. Стоит мне сказать пару слов, и ты уже труп.

Финн зарычал, и Гудрёд поднял глаза, его мясистое лицо исказила гнусная улыбка.

– Я слышу тебя, Финн, которому неведом страх, – осклабился он. – И я чувствую твой взгляд, убийца медведей. Вы все дураки, потому что впутались в это дело.

Орм развёл руки и улыбнулся, легко и свободно.

– Я – торговец, если ты вообще когда-нибудь слышал обо мне, – ответил он. – Я подумал, что мог бы помочь одному знакомому принцу. И заметь, у меня ещё есть дело к христианскому священнику.

– Ах, вот оно что, – с понимающим видом сказал Гудрёд и поднял руку над головой. В сумраке послышалась какая-то возня, и ещё один железный столп шагнул вперёд, подталкивая плечом кого-то. Так-так, подумал Воронья Кость, всего три охранника...

– Мартин, – сказал Орм, и человек поднял низко опущенную голову. Почерневший от обморожения, он пошатывался и прихрамывал, перенося вес с покалеченной ступни на другую. Одна ладонь неестественно вывернута, похоже, сломаны пальцы, которые торчали под разными углами, он дышал, шумно всасывая воздух гнилозубым ртом с осколками чёрных и коричневых зубов в распухших дёснах, поскольку нос был разбит.

Но при виде римского копья его пробила дрожь, глаза заблестели, и он протянул здоровую руку по направлению к столу.

– Моё, – сказал он, и Гудрёд ударил его тыльной стороной ладони, так что голова священника отдёрнулась в сторону. Финн и Орм оба привстали, и Воронья Кость с удивлением уставился на них. Вот он, их заклятый враг, и почему же их так взволновало, что с ним дурно обращаются?

Орм положил ладонь на руку Финна, и оба уселись на лавки, так что облачённые в кольчуги воины за их спинами немного расслабились и вернули мечи в ножны.

– Моё, – передразнивая монаха, ответил Гудрёд, когда Мартин поднялся на ноги.

– Цыц, – шикнула на него Гуннхильд, подавшись на свет. – Убей их, и покончим с этим. Уже то, что ты позволил людям Хакона уйти и оставил в живых этого гниющего монаха – очень плохо.

– Благодарю тебя, – прошепелявил Мартин, размазывая кровь по нечёсаной, жидкой бороде. – Этот зуб постоянно причинял мне боль.

А затем он улыбнулся, показывая кровавый распухший язык и дёсны.

– Однажды, когда зима взяла мою ногу, мне было бесконечно больно, – сказал он, задыхаясь. – Брондольф Ламбисон, которого ты никогда не знал, и должен благодарить бога за это, давным-давно выбил мне зубы. Я страдал, прогневав Господа, я, маленький человек, и испытывал такую боль, которой нет равных. Чувствуешь себя королём, суровым викингом? Да моё первое детское дерьмо было твёрже, чем ты можешь ударить.

Воронья Кость услышал рядом восторженный возглас "эгей". Он повернулся и увидел ухмыляющегося Финна, который качнул головой в знак одобрения.

– Надо признаться, – произнёс он, с улыбкой глядя на мрачного, как грозовая туча Гудрёда, – наш Мартин говорит правду. Без сомнения, это самый суровый человек, кого я знаю.

Наш Мартин. Воронья Кость с трудом поверил, что услышал это – в голосе Финна прозвучало что-то вроде сопереживания. Мартин встряхнул головой и повернулся к ним.

– Это и вправду ты, Финн? Да, я так и думал. Орм тоже должен быть здесь. Наверняка, вы продали свои души дьяволу, если очутились здесь. Вы оба уже должны быть мертвы.

– Я знаю, у тебя был другой замысел, – сказал Орм холодно. – Хорошие воины погибли, да и тебе осталось недолго. Я решил, что это недоразумение между нами нужно закончить именно здесь.

– Ты так решил?

Голос Гудрёда прозвучал, словно треснула кость, его глаза яростно блеснули. – Ты? Ты говоришь это мне в моём собственном зале. Мне?

– Это зал Арнфинна, – нахмурившись, ответил Финн. – У тебя нет своего собственного зала.

– И никогда не будет, если не перестанешь вести себя неподобающе королю... – вмешалась Гуннхильд надтреснутым голосом.

– Тихо!

Громовой голос заставил всех умолкнуть, Гудрёд поднялся на ноги с побагровевшим лицом, его грудь вздымалась, он изо всех сил пытался сдержать переполняющий его гнев. Он готов был испепелить всех взглядом, и всего на миг приложил ладонь к виску, а затем отдёрнул её.

– Мне следует убить тебя, прямо сейчас, – заявил он и внезапно осел, словно мешок с зимним овсом.

– Не получится, – ответил Воронья Кость. – Ты не станешь, конечно же. Потому что твоя мать желает мой смерти, а ты хочешь бросить ей вызов. И ты не можешь поверить в то, что я обыграю тебя в игре королей.

– Сын, это опасно...– начала Гуннхильд. Гудрёд размял шею, покрутив головой, подёрнул плечами и проревел что-то бессвязное, она замолкла, сердито поглядывая из полумрака, заметив его налитые кровью щёки, и чувствуя, как нити выскальзывают из её рук.

– После того, как я выиграю, – медленно сказал Гудрёд, обращаясь к Вороньей Кости, если ты будешь играть хорошо, я оставлю тебя в живых, и буду держать здесь ради забавы. А остальных – прикончу.

– Когда я выиграю, – возразил Воронья Кость, – то смогу приятно провести время, перезимовав здесь, у тебя. А остальные смогут свободно уйти – священник, Орм и Финн.

Гудрёд немного подумал, затем подтолкнул вперёд доску, сдвинув в сторону топор и копьё, так что на какой-то миг они коснулись.

– Выбирай, – сказал он.

Орм наблюдал. Он умел играть в хнефатафл, как и большинство истинных северян, но честно сказать, игроком он был средним. Орм заметил, что Воронья Кость выбрал атакующую сторону. Он получил шестнадцать тёмных фишек – тайфлор, или настольных воинов, – они окружили восемь фишек Гудрёда, вырезанных из светлой кости, и королевскую фигуру – хнефи.

Цель игры проста – окружить короля и заблокировать его, прежде чем светлые фигуры успеют провести его в любой из углов доски. Фигуры могли перемещаться лишь вверх или вниз, вправо или влево. Следуя норвежской манере игры, безопасные для короля клетки располагались по углам, но большинство, играя на досках меньшего размера, предпочитали убегать на край доски, оставляя более сложный угловой вариант для больших досок.

На первый взгляд, зрителям могло показаться, что у Вороньей Кости преимущество – вдвое больше фигур-воинов и убежать хнефи будет нелегко. Но в этом и заключался обман в игре королей – фигурам, охраняющим короля, нужно было лишь устроить ему побег. Игрок, который играл за короля, должен был попытаться взять в плен столько фигур противника, сколько сможет, чтобы очистить путь для побега, и при этом, постараться не так плотно защищать короля, чтобы не блокировать ему путь. Как раз этот игрок и выбирал, какой из фигур можно пожертвовать, ему было неважно, сколько их погибнет, лишь бы король смог уйти.

Атакующий же должен не только помешать побегу короля, но и захватить его, что не так просто, как казалось. Лучшим способом добиться этого – постараться не брать в плен фишки в самом начале игры, а наоборот, рассеять свои фигуры, так чтобы те мешали королю и блокировали пути его побега.

Они играли в тишине, до тех пор, пока Гудрёд, нависший над доской, задумался и улыбнулся.

– Ты хорошо играешь, – сказал он. – И я рад этому.

– Тебе следует пить поменьше, – прошипела его мать из сумрака, она грызла костяшки пальцев и пыталась творить какие-то заклинания. Воронья Кость заметил её и громко рассмеялся, на что Гудрёд нахмурился.

– Да перестань же, мама, – сказал он беспечно. – Он хорош, но я выиграю – ведь я лучший, и справлюсь без твоей помощи.

– Она не имеет надо мной власти, – усмехнулся Воронья Кость, надеясь, что это действительно так. Затем он погладил уже солидную бороду и печально улыбнулся.

– Возможно, нам следовало бы сыграть в брандуб, – сказал он, и Гудрёд, крайне довольный собой, рассмеялся. По сути, брандуб – та же самая игра, но ирландцы использовали в ней еще и игральную кость. Каждый северянин знал, что истинное мастерство в игре можно продемонстрировать лишь без костяных кубиков с отметками.

А на следующем ходу Воронья Кость произнёс то, что предполагалось правилами:

– Присматривай за своим королём, – это означало, что на следующем ходу он возьмёт короля в плен. Гудрёд нахмурился, ему всё же удалось избежать ловушки, а Финн перевёл дыхание и уселся обратно на лавку.

Следующие несколько ходов они сделали в тишине. Воронья Кость взглянул на Орма и Финна, оба сидели, напряжённые, словно птицы на бельевой верёвке. Замысел был продуман заранее, но теперь исход уже не казался таким очевидным; он пошевелил пальцами ног в сапоге, где был спрятан кинжал. Он знал, что римский гвоздь как всегда у Финна в сапоге, и охранники, как обычно, не заметили спрятанного оружия. Всего трое охранников – понял Воронья Кость, он знал, что не имеет значения, какие громкие крики и шум будут раздаваться из этого зала, никто не придёт Гудрёду на помощь.

Как быстро он сумеет вынуть кинжал из сапога? Воронья Кость не был уверен, что вытащит оружие прежде, чем это заметят охранники, но и без них сам Гудрёд казался здоровым и сильным бойцом, чего Олаф не ожидал. Мысль вонзить нож в такого здоровяка, внезапно показалась ему бредовой, во рту у Олафа пересохло, а ремешки ножен внезапно стали жечь лодыжку. Затем он заметил в полумраке скуластое лицо Гуннхильд, глаза, прожигающие его, безумные, как у дикой кошки, и понял, что она старается прочитать его мысли.

– Проход, – восторженно произнёс Гудрёд. – К тому же, двойной.

Это означало, что король Гудрёда мог ускользнуть двумя путями, и Воронья Кость увидел, что он может закрыть лишь один. Гудрёд смотрел в лицо Вороньей Кости, пытаясь увидеть, как надежда покидает противника, но напрасно. Тогда, чтобы спровоцировать Олафа, он добавил: "Король уходит от тебя".

Воронья Кость чуть склонился, будто бы удручённый этим, его рука скользнула под стол, а затем он поднял голову.

– В игру королей можно играть разными способами, – сказал он, вынув нож из сапога.

Слишком медленно и слишком неуклюже, и это, на самом деле, спасло всех их. Если бы у Олафа всё вышло должным образом, и ему удалось бы перерезать глотку Гудрёду, охранники изрубили бы их на куски, а вместо этого, Гудрёд с рёвом соскочил со своего кресла, и тыльной стороной ладони ударил Воронью Кость, тот повалился с лавки на пол, а затем Гудрёд набросился на него.

– Ты посмел, – проревел он. – Как ты посмел?

Вместо того, чтобы крушить и рубить, охранники бросились на помощь к господину; один закричал и тут же умер с торчащим из глаза римским гвоздём. Обескураженный второй охранник обернулся и замешкался, не зная, что предпринять: броситься на Воронью Кость, или сражаться с Ормом и Финном. Он раздумывал слишком долго, и наконец, выбрал последнюю пару.

Третий страж выскочил из-за кресла Гудрёда, чтобы помочь вырвать нож из руки Вороньей Кости, но маленький, скрюченный человечек преградил ему путь, и даже не глядя на воина, протянул руку к столу и лежащему на нём копью. Изрыгая проклятья, страж споткнулся о монаха, и они оба рухнули за земляной пол, а Гуннхильд, тем временем, завопила, зовя на помощь, дрожащим, словно треснувший колокольчик, голосом.

Гудрёду удалось схватить оба запястья Вороньей Кости: и руку, которой он держал нож, и свободную руку. Он навалился всем своим весом, стараясь повалить сопротивляющегося юношу. Воронья Кость рычал, изворачивался и пинался, так что Гудрёд попытался высвободить одну руку и пресечь сопротивление Олафа.

Но вместо этого, юнец вывернулся и ударил его в пах. Гудрёд закричал, выпустив руку Вороньей Кости, сжимающую нож. В отчаянии он заметил кровь, струящуюся из плеча юноши, и понял, что это старая рана. Он воспользовался этой возможностью, и ударил Воронью Кость в плечо, Олаф взвыл от боли и отскочил назад, выронив нож.

Воронья Кость, почти ослеп от боли, всё вокруг казалось ему размытым, в глазах плясали огоньки, он увидел, как Гудрёд поднял нож, а третий охранник, наконец-то, справился с помехой, которую представлял Мартин. Орм рванулся вперёд, и они сцепились со стражем, словно два оленя-самца во время гона. Они напрягали мускулы и рычали, пытаясь взять друг друга в захват и повалить на пол, преградив Гудрёду путь.

Финн поднялся, только что сломав шею второму охраннику, услышав безумные крики и завывания Гуннхильд, она продолжала звать подмогу, которая никак не приходила. Финн зарычал и направился к старухе. Она яростно замахала на него руками, выкрикивая: "Болван, дурак!" Но ухмыляющийся Финн, ковыляя к ней, словно медведь, которого слишком рано подняли из спячки, покачал головой.

– Эта старая магия подействовала на меня лишь однажды, когда я сражался с другой старой ведьмой, такой же, как и ты, – прорычал он. – А теперь я даже меч доставать не стану.

Его кулак сломал ей челюсть, взметнув облачко пудры и разрушив все ухищрения, голова откинулась назад, шея хрустнула, и вопль резко оборвался. Гудрёд заметил это, когда стоял, покачиваясь и тяжело дыша, с ножом в руке, готовый полоснуть по горлу Вороньей Кости. Но вместо этого, он увидел, как упала его мать, из её носа хлынула кровь, Гудрёд взвыл, словно загнанный волк, и бросился к Финну.

Воронья Кость прыгнул, словно лосось из воды, так же ловко, врезался в стол и метнул доску и фигурки в плечо и лицо Гудрёда, который отпрянул назад, разинув в ужасе рот от увиденного.

Кровавая секира, подхваченная Вороньей Костью, опускалась прямо на него, блестящий металл и тёмная рукоять, острие становилось всё ближе и больше, пока весь мир не обрушился на лоб Гудрёда, и не развалил его череп до подбородка.

Финн метнулся на помощь Орму ещё до того, как чёрная кровь и слизь хлынули на грудь падающего Гудрёда. Прежде чем тот рухнул на пол, Финн сломал шею последнему стражу, и лишь тогда повисла тишина, нарушаемая шумными, отвратительными звуками их тяжёлого дыхания, металлический привкус крови проник глубоко в глотки. Королевская фигура покатилась вперед и назад, и наконец, соскользнув со столешницы, приземлилась с тихим чавканьем в кровавую лужу, вытекающую из головы Гудрёда.

– Я выиграл, – произнёс Воронья Кость, собственный голос показался ему чужим, словно звучал откуда-то издалека.

Финн поднялся с колен, склонив голову набок, глядя на Воронью Кость, который всё ещё стоял на столе, опустив руки и рассматривая мёртвое тело Гудрёда, в том, что когда-то было его головой, глубоко засел жертвенный топор.

– И всё же, твой навык обращаться с топором пригодился, – сказал Финн устало, он стоял и вытирал ладони о штаны. – Хвала богам, что пригодился именно сейчас.

Воронья Кость едва ли расслышал. Смерть Гудрёда, топор, которым он убил его, всё это настолько потрясло его, что дрожь пробежала по его телу от пят до макушки; он снова почувствовал острие ледяного копья в пострадавшей половине головы.

Несомненно, это знак. Топор предал Гудрёда, было ясно, что последний сын Гуннхильд недостоин его, но это оружие так удобно легло в руки Вороньей Кости, будто подтверждая, что сам он, конечно же, достоин Дочери Одина. А ещё...

Моргая, он перевёл взгляд от тела Гудрёда к поникшей фигуре на высоком кресле.

Она. То была она. Олаф пристально разглядывал Гуннхильд, до неё было не более четырёх шагов. Гуннхильд, королева Ведьма, которая приказала убить его отца, и рядом с ней Гудрёд, её сын, совершивший это деяние. Именно из-за этой женщины, которая выглядела теперь не более, чем куча тряпья, всё, что наплели норны для жизни Вороньей Кости, всё было распущено и переплетено в страдания и гибель его матери; Воронья Кость застыл, не в силах вздохнуть.

Когда, наконец, он смог это сделать, он спрыгнул со стола в кровавую лужу, растекающуюся от тела Гудрёда, и прошлёпал к поникшей фигуре на высоком кресле. Её голова свесилась набок, вуаль свободно болталась, открыв старческое, морщинистое лицо и распахнутые мёртвые глаза. Пальцы с узловатыми костяшками, которыми она творила своё последнее заклинание, скрючились, словно давно убитый паук.

Конечно же, она мертва, но Воронья Кость, несмотря на горящее болью плечо, всё же протянул руку и коснулся её щеки, мягкой, словно змеиная кожа, цвета мрамора, тронутой смертью и холодной. Когда он отдёрнул пальцы, они оказались влажными. Слезинка? А ещё тонкие губы, изрезанные трещинами, словно плохо обожжённый глиняный горшок, обнажили неровную линию зубов цвета моржового клыка, она осклабилась в последнем вызывающем оскале.

Значит, вот она, Матерь Конунгов, его злейший враг, с тех пор, как он сделал свой первый вдох, и до этого самого момента. Воронья Кость стоял перед ней, чувствуя, как сердце настойчиво колотится в раненом плече. Он заморгал от боли и попытался что-то почувствовать, словно чему-то пришел долгожданный конец, будто бы его отец одобрительно кивнул, а присутствие матери укрыло Олафа теплом и благодарностью.

Но перед ним сидела всего лишь старая мёртвая женщина с глазами цвета старого льда и открытым ртом, из-за чего она выглядела довольно глупо.

Ворчание и всхлипы привели его в чувство, и он повернулся, увидев Мартина, который, наконец, добрался до стола и протянул скорченную когтистую руку к копью. Одним стремительным движением Воронья Кость схватил лежащее древко, и тогда в зал ворвались воины.