Текст книги "Воронья Кость (ЛП)"

Автор книги: Роберт Лоу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 24 страниц)

Тормод моргнул. Этот жалкий хромоногий человечек совсем не походил на христианских священников с выбритыми макушками, которых Хакон-ярл приказал швырнуть в море, хотя он утверждал, что он настоящий священник, и носил побитый крест. В нём было ещё что-то, – Хакон хоть и согласился дать корабли и воинов, но не рискнул встретиться и поговорить с маленьким священником лично, подозревая, что он – колдун, и даже его дыхание могло нести проклятие. Вполне возможно, зло подумал Тормод, один запах чего стоит.

Тормод, конечно же, указал Хакону, что даже если этот паршивый священник и в самом деле знает, где искать знаменитую секиру Эрика, он уже наплёл то же самое остальным. Хакон лишь улыбнулся; ведь это была игра королей, паутина, искусно сплетённая с той же целью, – добраться до центра и схватить добычу.

Хакон так и сказал, и Тормод поклонился, подумав про себя, что на самом деле самое сложное, – благополучно вернуться с добычей. Но, тем не менее, он промолчал и лишь улыбнулся, точно также, как сейчас улыбался священнику.

– Какую награду ты хочешь взамен? – спросил Тормод, с видом человека, который продался сам и считал, что всё в мире продаётся. Мартин с кислым видом взглянул на него.

– Палку, – ответил он, Тормод моргнул от неожиданности.

– Палку?

– Древко старого копья. Орм владеет им, или знает, где оно находится. И не убивайте его, пока я не заполучу свою палку.

Тормод сглотнул, раздумывая, действительно ли священник владеет какой-нибудь хитрой магией, которой опасался Хакон. Возможно, это старое древко тоже является ее частью.

– Мы подумаем об этом, – сказал Тормод и с лёгкостью поднялся, обнажив в улыбке белые зубы, и развёл руками. – А пока, я предлагаю тебе насладиться радушным приёмом в зале короля Норвегии.

– Трэлль, у которого нет ничего, даже имени, не может ничего предложить, – зло произнёс Мартин, и кровь прилила к лицу Тормода. – Но всё равно, передай королю мою благодарность. Скажи ему, чтобы не раздумывал слишком долго, ибо зима уже скоро.

Тормод ушёл, окутанный холодным покровом унижения, а Мартин продолжил шумно обсасывать кусок мяса, главным образом затем, чтобы никто ненароком не уселся рядом, одиночество его вполне устраивало.

Сейчас на севере стоял бесконечный день, но дни быстро убывали, и скоро Бьярмланд и Финнмарк накроет длинной ночью и скуёт льдом.

Тьма и холод, подумал Мартин. Как месть.

Монастырь Буйте (Монастирбойс), примерно в то же самое время...

Команда Вороньей Кости

– Повезло тебе, – раздался голос и Воронья Кость попытался разглядеть лицо говорящего, но смог лишь чуть приоткрыть глаза, а из-за яркого света не получалось сосредоточить взгляд. Женщина, отметил он, той частью разума, что не отдавала болью.

– Это точно, – прозвучал другой, более низкий и глубокий, мужской голос.

– Хорошо, что девушка завизжала именно в тот момент, – продолжала женщина, – ты насторожился, и поэтому удар у Ойенгуссо не вышел.

– Что было, то было, – отозвался мужчина и женщина вздохнула.

– Ойенгуссо, ступай, ты тут ничем не поможешь, а ты, молодой Олаф, выпей-ка это.

– Я лишь хотел убедиться, что не сильно приложил мелкого принца, – ответил мужчина. Воронья Кость почувствовал, как край миски стукнул по зубам, и горьковатая жидкость заполнила рот. Он сделал глоток и ощутил тёплое дыхание, отдающее розмарином, рядом со своим ртом, а затем с ухом. Женщина тихо пела, почти шепотом, слова казалось бессмыслицей, но как только Воронья Кость услышал пение, он понял, что это сейдр, и волосы на руках поднялись дыбом. Женщина отпрянула, и её голос показался настолько знакомым, что на конце языка Олафа закрутилось её имя.

– Он поправится и станет как новенький, – уверенно ответила женщина. – Я напоила его целебным отваром и нашептала заклинание девяти трав: полыни, подорожника, сердечника, ежовника, ромашки, крапивы, дикой яблони, купыря и укропа.

– Я надеюсь, с божьей помощью, – сказал мужчина, и Воронья Кость признал в нём монаха. Внезапно, словно от глотка крепкого вина на него нахлынула волна тепла, он узнал эту женщину, он слышал этот голос сотни раз, хотя, сейчас не видел её лица – женщина сидела позади и расчёсывала ему волосы. Давным-давно, она врачевала его грубо выбритую, покрытую коростами голову, в тот самый день, когда Орм освободил его от рабской цепи, на которой Олаф сидел, прикованный к нужнику на острове Сварти.

– Торгунна, – произнёс он, и открыл глаза, увидев ярко сияющую, словно солнце, улыбку на её лице. Затем появилось другое лицо и разрушило идиллию.

У Ойенгуссо были поросячьи глазки, маленькие и голубые, окаймлённые соломенными ресницами. Он оказался здоровенным толстяком, но за монашеской рясой и дрожью в голосе скрывались крепкие мускулы; Воронья Кость убедился в этом, как только увидел свой шлем, который монах протянул ему с извиняющимся видом.

– Поверь, мне очень жаль, что так вышло, – произнёс Ойенгуссо, наблюдая, как Воронья Кость медленно сел на кровати и свесил ноги. Олаф подождал, пока мир вокруг не остановился, а затем взял свой шлем из рук ирландского монаха; на левой стороне вмятина, крепление плюмажа из конского волоса сломано.

– У нас не было выбора, – продолжал Ойенгуссо, принимая молчание Вороньей Кости за осуждение. На самом деле, Олаф размышлял, что же у него с головой, если шлем так серьёзно пострадал. Судя по тому, как билась и стучала в висках боль, – должно быть, проломлен череп и оторвано левое ухо.

– Нет, нет, – возразил Ойенгуссо, когда Воронья Кость произнёс это вслух. – Не такой уж и сильный удар. А шлем хорош.

Воронья Кость ничего не ответил, и попытался встать, но пол под ним закачался, будто на корабле, идущем по бурному морю, так что Ойенгуссо поддержал Воронью Кость под руку, чтобы тот не свалился. Олаф ощутил железную хватку монаха, и понял, почему его голове так досталось.

Он долго стоял, поддерживаемый монахом, разглядывая гобелен, висящий на стене, пока птица на материи не перестала кружиться, опустившись, наконец на синий квадрат.

– Голубь мира, – пояснил Ойенгуссо, заметив его взгляд, посчитав, что Воронья Кость озадачен этой картиной, – птица вернулась к чудесному кораблю Ноя с веточкой в клюве, чтобы возвестить, что потоп закончился и бог пощадил человечество.

– Мы поступаем также, – удалось вымолвить Вороньей Кости, – хотя используем воронов, чтобы отыскать сушу.

– Благодарю тебя за моего сына, – сказал Ойенгуссо, и Воронья Кость взглянул на монаха. Должно быть, это и есть причетник.

– Ты необычный последователь Христа, – проворчал он, пытаясь прогнать прочь болезненные ощущения. – Немногие из вас способны бить так сильно.

На следующий день, когда Олаф немного оправился, он понял, что все здесь способны дать отпор. Оказалось, многие местные монахи обладали крепкими мышцами, поэтому беглецов связали, шестеро – мертвы, с проломленными черепами. Единственной жертвой оказался монах, которого угораздило сунуть палец между молотом и головой врага, – да ещё Конгалах с пробитой стрелой рукой, хотя, на самом деле больше пострадала его гордость.

Должно быть, для Горма и Фридрека стало большим потрясением наткнуться здесь на волков вместо мышек, подумал Воронья Кость. Когда монах принес ему похлебку, он спросил Ойенгуссо, как всё получилось, и тот поджал полные губы и нахмурился.

– Ежели кто огорчает тебя сверх меры, не подпускай его к себе, но, немедля благослови врага, по заслугам его, – набожно сказал он. – Так завещал нам благословенный Колуим, или что-то вроде того. Так что, мы их благословили.

– И чем же, – кузнечным молотом?

– Святым крестом, – мягко ответил Ойенгуссо и выудил крест из-под груботканой рубахи. Воронья Кость побледнел: крест оказался размером с кузнечный молот, он висел на толстом плетёном шнуре, края перекладины выщерблены и помяты.

– Этот крест достался мне от престарелого брата Конхобара, а он получил его от человека, который был уверен, что им владел аббат Катал из Фернса, – с блаженным видом продолжал Ойенгуссо. – То было много лет назад, когда Катал мак Дунлайнге, король Уи Хеннселайга в то время, при поддержке монахов монастыря Тамон совершил кровавый набег на монастырь Фернс. Тогда погибло четыреста человек, и после этой победы Катал провозгласил себя приором Фернса.

Ойенгуссо продолжал рассказ, а Воронья Кость стоял посреди комнаты и с удивлением и недоверием слушал его, пол казался ещё недостаточно устойчив под его нетвёрдыми ногами. Это было длинное и скучное перечисление тех, кто крушил черепа, нападал и защищался: Клокнамойз, Бирр, Дурроу, Драмбо, Тамон и множество других ирландских монастырей. К тому времени, как Воронья Кость доел похлёбку, истории Ойенгуссо настолько потрясли его, что он твёрдо уяснил, – нападать на ирландские монастыри крайне неразумно. Если ему понадобится серебро, чтобы нанять корабли и воинов, то стоит поискать добычу где-нибудь в другом месте, но точно не здесь, среди ирландских христиан.

Он испытал облегчение, когда священник спрятал свой христианский амулет под рубаху, рассказ произвёл впечатление; первый раз в жизни Олаф столкнулся со священниками, которые сражались и зачинали сыновей, и не стыдились этого, хотя, Орм рассказывал ему об одном священнике – брате Иоанне, с которым он однажды повстречался и тот присоединился к ним. Так вот, брат Иоанн был ирландцем, вспомнил Воронья Кость.

– Лучше бы тебе полежать.

Голос привлёк внимание их обоих, Воронья Кость улыбнулся. Торгунна подошла к ним, в аккуратном платье цвета серой морской волны со шнуровкой из плетёной кожи, покрытая белой косынкой, – для неё это было необычным одеянием, потому что Олаф всегда видел её в яркой одежде и серебряных украшениях, а белого платка на голове она никогда не носила.

– Так одеваются замужние христианские женщины, – ответила она, заметив его удивлённый взгляд.

– Значит, ты всё же замужем... – Воронья Кость медленно подошёл к ней и взял за руки. – Если так, есть муж, который разыскивает тебя.

– Ты видел его недавно?

В её голосе, как ему показалось, прозвучало лишь эхо эмоций, и это его огорчило.

– Да, не так давно. Он всё ещё ищет тебя, думаю, сейчас он где-то в землях Гардарики. Наверное, что-то замышляет с Владимиром.

Она услышала лёгкий укор в его словах и окинула гостя изучающим взглядом. Как же он вырос – стал высок, красив и серьёзен. Так же прекрасен и высок, как и собственный сын, который мог бы быть у неё...

Воронья Кость заметил, как она внезапно вздернула подбородок и её глаза заблестели. Он решил, что из-за Орма, и удивился – сначала равнодушие, а теперь слёзы?

– Ты поссорился с Ормом, – сказала она, и Олаф моргнул, поразившись, как она узнала об этом – словно протянула руку и поймала эту мысль прямо в воздухе. Он ответил прежде, чем успел подумать.

– Я уверен, Орм предал меня.

Ну и ну, Олаф с трудом поверил, что смог вымолвить эти слова, но, когда это произошло, он понял, что слова вышли из его сердца. Сбитый с толку Ойенгуссо перетаптывался с ноги на ногу и не сводил с обоих глаз, словно присутствовал на поединке в хольмганге, где противники обменивались ударами.

Торгунна ничуть не удивилась; когда она спрашивала, Воронья Кость никогда не мог скрыть слов, исходящих из сердца, а ей было приятно, что хоть он и вырос, но все эти игры королей не изменили его. По крайней мере пока.

– Почему ты веришь в это? – спросила она, и в нём словно прорвало плотину, он выплеснул всю историю через трещины, покуда, в конце концов, ему не пришлось присесть снова. Но, тем не менее, ему полегчало.

Торгунна чувствовала полынную горечь его слов, видела его уязвленную гордость и неуверенную силу. Олаф Трюггвасон знает, каким должен быть король, и постарается стать таким, печально подумала она, но потеряет на этом пути все лучшее в себе как в человеке.

– Мне никогда не нравился Мартин, – сказала она задумчиво. – Слизняк. Всё, чего он касался, разило как протухшая треска. Ты думаешь, именно он и убил Дростана?

Воронья Кость кивнул, не в силах говорить.

– И поэтому ты считаешь, что Мартин послал весточку Орму, а затем обошёл всех остальных, – посетил Дюффлин, Оркнеи, и таким образом подготовил западню?

И снова он кивнул.

– Думаешь, Орм знал, что именно Мартин послал весточку? И Орм отправил тебя, не сказав об этом ни слова, потому что сам решил заполучить этот дурацкий топор?

Она увидела в его глазах, что именно это и мучило его больше всего. Некоторое время она молчала, и заговорила лишь, когда Олаф немного пришел в себя.

– Разумеется, топор Эрика действительно существует, – сказала Торгунна, – иначе незачем было искушать правителей Дюффлина и Оркнеев. Мартин пообещал им эту ослепительную награду. Олаф Ирландский Башмак остро нуждается в воинах, и вдобавок к этому, заполучив этот топор, он снова ощутит вкус победы над своим старым врагом – Эриком. Гуннхильд с Оркнеев – ну, ты сам понимаешь. Она хочет твоей смерти, также, как и вернуть топор своего мужа.

– Я и так много размышлял об этом, – ответил он, и Торгунна удивлённо вздёрнула бровь.

– И что теперь? Мысли об этом не дают тебе спокойно спать, и ты хочешь прогнать беспокойство, понять какова роль Орма во всём этом.

Он признал это взмахом руки, и Торгунна глубоко вздохнула, казалось, что лиф её платья не выдержит напора груди и разойдётся.

– Спроси себя, чего на самом деле хочет Мартин, – просто сказала она. – Спроси себя, что хочет на самом деле Орм.

Воронья Кость заморгал, но в голове царил сумбур, поэтому он слабо улыбнулся ей и попробовал подняться на ноги.

– Орм хочет лишь тебя, госпожа, – сказал он, и Торгунна рассмеялась, горько и печально, её смех напомнил Вороньей Кости звук ветра, который срывает красные кленовые листья с растопыренных ветвей деревьев.

– Да, наверное, – просто ответила она и взмахнула рукой. – В том, что произошло, есть и его вина, – он всегда говорил, как ненавидит скитания, но, тем не менее, его почти никогда не было дома. Он любит своих богов и побратимов больше чем меня.

– Вернись в Гестеринг и увидишь сама, – сказал Воронья Кость, и она покачала головой.

– Я никогда не вернусь в Гестеринг.

– Тогда куда-нибудь в другое место, – ответил Воронья Кость, вспомнив, почему она так ненавидит Гестеринг, место, где появился на свет её неполноценный младенец. Ей пришлось оставить дитя на жертвенном камне, отдав его на попечение богов. Воронья Кость стоял рядом с Ормом и остальными побратимами вокруг того камня и видел слёзы в глазах Орма, и рассказал ей об этом.

– Да, да, – сказала Торгунна. – Но если бы слёзы могли погубить богов Асгарда, то моих слёз хватило, чтобы утопить их всех. Асы остались равнодушны; Я порвала с Асгардом, Гестерингом и Обетным Братством. Если это означает, что я бросила своего мужчину, то пусть оно так и будет.

Она замолчала и вздохнула, а затем подняла руки.

– Я скучаю по своей сестре Тордис и кузине Ингрид, хотя, – добавила она, – главным образом из-за того, что никто здесь не пытается ночью зашить мне рукава или наоборот распороть их.

– Значит, ты стала одной из женщин Христа? – спросил Воронья Кость, и не смог скрыть лёгкой усмешки в голосе. Она резко взглянула на него, а затем улыбнулась.

– Монахиней? Нет. Я ушла от Одина не для того, чтобы снова опуститься на колени перед Иисусом.

Ойенгуссо печально покачал головой и перекрестил её, но Торгунна слегка погладила его по руке.

– Я послушница, женщина под вуалью, – сказала она. – Мне позволено находиться рядом со священниками и монахами, если я не буду надоедать им и сбивать их с толку. Здесь, в Ирландии это разрешено, а может и ещё где-то. И я здесь счастлива.

– И полезна, – сказал Ойенгуссо. – Кто же знал, пока не появилась Торгунна, что если носить на голове кость трески, то это избавляет от болей в животе? Или заклинание девяти трав, которое она шептала над твоей головой?

Воронья Кость искоса взглянул на неё.

– Сейдр? – спросил он. – Ты всегда говорила, что эта магия никогда тебе не давалась и не действовала против тебя.

– Бог милостив, – воскликнул Ойенгуссо, перекрестившись.

– Во веки веков, – отозвалась Торгунна и улыбнулась Вороньей Кости.

– Всего лишь древняя ворожба, трудно назвать её сейдром, – сказала она. – Не то что ты и твои птицы.

Ойенгуссо ошалело захлопал глазами, и разноцветные глаза Вороньей Кости с показной суровостью уставились на него исподлобья.

– Одна ворона – скорбь, две вороны – веселье, три вороны – свадьба, четыре вороны – рождение, – сказал он, а затем подмигнул озадаченному монаху. – Теперь ты понимаешь, во что может женщина превратить твой дом?

Ойенгуссо перекрестился снова и нахмурился, сообразив, что над ним издеваются.

– Тебе не следует так сурово обращаться с женщиной, юноша, – сказал он твёрдо. – Ты понимаешь, что если бы не одна из них, то я благословил бы тебя как следует, так что твоя голова раскололась бы как яичная скорлупа?

– С какой женщиной? – удивлённо спросил Воронья Кость, Торгунна посмотрела на него и засмеялась, сообразив, в чём дело.

– С той, которую ты всерьёз считал мальчиком всё это время, – сказала она. А затем добавила, видя его недоверчивое выражение лица и открытый рот:

– Венд, которого ты зовёшь Берто. Её настоящее имя – Берлио.

Глава девятая

Монастырь Буйте (Монастирбойс), Ирландия...

Команда Вороньей Кости

Она подошла к Олафу вместе с Торгунной – тот стоял, всё ещё немного бледный, чуть пошатываясь, как ей показалось. На ней было платье, в первый раз за много месяцев подол касался коленей, и это ощущение казалось ей необычным.

– Ловко ты скрывала свой секрет, – сказал Воронья Кость, приняв жёсткое выражение лица. Пока он отлёживался, у него было достаточно времени, чтобы вспомнить все незамеченные намёки, начиная от необычайной округлости, и заканчивая моментом, когда она отказалась снимать мокрую одежду в штормовую ночь.

В ней было что-то странное, словно Олаф смотрел на неё сквозь подёрнутую рябью воду – знакомое, словно у совы, круглое лицо, тёмные волосы кое-как обрезаны на уровне ушей, глаза – большие и добрые. Но теперь всё это принадлежало девушке, а не юноше, как он считал ранее, а платье Торгунны, хоть и было ей велико, но всё же подчёркивало округлости тела, никем ранее не замеченные.

– Я носила несколько рубах, – ответила она тихим голосом, уловив его холодный и печальный тон. Она вспомнила тот момент, когда в окружении мужчин он рассказывал, сколько девушек у него было. – Чтобы скрыть свои формы.

"Немудрено", – подумал Воронья Кость, оглядывая её. "Волосатые ятра Одина, как ей удавалось скрывать ото всех грудь? А бёдра?"

Она заметила, как он смотрит и всё также ухмыляется, как тогда, когда она была не девушкой, а молодым парнем в его команде.

– Ты видишь то, что хочешь видеть, – сказала она. – Часто мне приходилось терпеть, особенно когда мы были в море. Раз или два мне пришлось справить нужду прямо в штаны, но остальные просто подумали, что я вонючка, как и все мальчики.

Она поняла, что сказала лишнего, заметив его мрачное, словно скала, лицо, и её улыбка дрогнула, как слабый огонёк на ветру, пока не сошла совсем.

– Да уж, ты скрывала хорошо, – сказал он, вспоминая странные моменты, и краснея из-за некоторых. Но теперь стало понятно, что за странное влечение он чувствовал, и по меньшей мере, он успокоился; ведь в тех случаях, когда в штанах становилось тесновато, причиной служила близость к девушке. И все же, Олаф не понимал, как так вышло, что его тело знало, а разум – нет, и это его тревожило.

– Грима знал об этом? – спросил он, усаживаясь. – Значит, теперь твоё имя – Берлио?

Она заметила, что ему стало нехорошо, и метнулась к нему; разноцветные глаза Олафа остановили её, словно два кулака в грудь, и она попятилась.

– Продолжай звать меня Берто, – сказала она, чуть жёстче, чем предполагала. – Так проще.

– Едва ли, – ответил он устало. – Те времена ушли.

– Не суди слишком строго, – мягко произнесла Торгунна, она сидела, сложив руки на коленях, Олаф посмотрел на неё и покачал головой.

– У меня и так хватает трудностей с моими воинами, – сказал он. – Кое-кто считает, что удача покинула меня, и возможно, они правы. А теперь все решат, что их товарищ оказался кукушонком-подкидышем в гнезде.

– Этот кукушонок спас тебе жизнь, – заметила Торгунна, но Берлио увидела, как он сурово сжал челюсти и поникла.

– Грима знал, – ответила она, и слова повисли в воздухе. Она наблюдала, как Олаф размышлял, задумчиво наклонив голову, словно птица с улиткой в клюве, собирающаяся расколоть её о камень.

– Он не тронул тебя, – сказал Олаф медленно, тщательно подбирая слова. – А переодел в простого мальчишку...

– Он наткнулся на меня во время набега, – ответила она безучастно. – Грима был один. Сначала он принял меня за кого-то другого, но затем понял, что обознался.

– Но, ты все равно имела некую цену, – размышлял Воронья Кость вслух. – Будь ты простой девушкой, Грима не раздумывая изнасиловал бы тебя, а затем отдал бы на потеху своей команде. Но, вместо этого, он нарядил тебя мальчиком, и держал язык за зубами, так как не доверял своим людям.

– Плохо дело, – вмешалась Торгунна, – когда доверие рушится. – Так кто же теперь предатель, скажи, маленький Олаф?

Он резко взглянул на неё, а затем снова на Берлио.

– Ты бросилась за борт вслед за Гримой, – прохрипел он. – Но зачем?

– Балль всё равно убил бы меня, – ответила она просто.

– Так кто ты на самом деле?

Она пожала плечами и не смогла скрыть дрожь.

– Просто Берлио. Грима подумал, что я – Гейра, но, я всего лишь её служанка, и он понял, что упустил более ценный приз. Он понимал, что если его люди узнают об этом, то посчитают, что удача покинула его, и обязательно отыграются на мне. Но, тем не менее, я была подругой Гейры, и она могла заплатить за мое возвращение, так что Грима увидел во мне некоторую ценность.

– Гейра? – спросил Воронья Кость, и Торгунна обняла девушку за плечи, увлекая её прочь.

– Гейра, старшая дочь Бурислава, короля вендов, королева по праву рождения, – сказала она.

Близкая подруга королевы. Достаточно близкая, подумал Воронья Кость, чтобы иметь некоторую цену, так или иначе. Он так и сказал, чуть позже, когда вместе с Берлио подошёл к своим людям, беспокойно ожидающим его возле хозяйственных построек монастыря.

Они уже знали обо всём; некоторые не могли смотреть ей в глаза, когда она стояла перед ними, закутанная в тёплый, подбитый мехом плащ – ещё один подарок от Торгунны. Воронья Кость с иронией подумал, что Торгунна не настолько обезумела от горя, чтобы покинуть Гестеринг, бросив все свои пожитки. Большая часть воинов старой команды Гримы даже не взглянули Берлио в лицо. Олаф заметил, что ветераны Обетного Братства, соратники Орма, восприняли эту перемену гораздо спокойнее.

– Теперь мне понятно, почему ты так неловко обращалась со станком и топором, – с улыбкой заявил Кэтилмунд.

– Так и есть, – ответила она, робко улыбнувшись. – Значит, ты больше не будешь называть меня Беспалым?

Кэтилмунд смущённо поскреб бороду, а Стикублиг и Хальфдан усмехнулись и наградили его дружескими тычками. На мгновение она почувствовала прежнюю теплоту, а затем обратила внимание на лица воинов, как они смотрят на Воронью Кость. Ведь кроме этого произошли и другие события.

Воронья Кость тоже заметил их каменные лица и с трудом подавил смятение. Ну что же, подумал он, если нельзя заставить их любить себя, так пусть боятся, ведь так обычно и поступают принцы и короли.

– Где пленники? – спросил он, и Мар шагнул вперёд, шлем болтается на поясе, в руке копьё. За ним Кауп и Мурроу во главе группы перетаптывающихся с ноги на ногу людей, от которых несло страданием и страхом, за ними он заметил Конгалаха, тот обхватил согнутую в локте и перевязанную руку, в глазах влажный блеск боли и досады.

Всего восемь человек, Воронья Кость заметил среди них Халка, бросающего на всех взгляды, словно побитая собака, прекрасно понимая, что обречён. И мрачного Фридрека, с кривой ухмылкой на лице.

Он долго смотрел на них, а тем временем подошёл Ойенгуссо, обнимая сына за плечо. Олаф повернулся к причетнику.

– Как бы ты поступил с ними? – спросил он. – Как последний человек, которому они нанесли ущерб.

– Несомненно. я бы их повесил, – ответил Ойенгуссо, его слова вызвали ропот побратимов.

– Значит никакого христианского милосердия? – хрипло спросил Воронья Кость. – Некоторые из них крещены.

Ойенгуссо сложил ладони в молитвенном жесте, его курносый, розовый, как поросенок, сын, восхищённо уставился на отца.

– Будь готов к красному мученичеству, также как и к белому[19], – сказал он с печальным видом. – Правила номер восемь и девять. Рьяно отпевай мёртвых во время службы, как будто каждый мертвец твой близкий друг, правило номер двенадцать.

– Я уверен, когда благословенный Колумба придумывал свои правила, то имел в виду совсем иное, – с горечью заявил Мар.

– Они нарушили клятву, – заметил Воронья Кость, и Кэтилмунд бросил на него пристальный взгляд, пытаясь понять, что имел в виду этот парень с разноцветными глазами – клятву Обетного Братства или клятву верности, что принесли принцу остальные. Он всё еще размышлял, когда Кауп принялся выталкивать вперёд обречённых.

Халк бормотал и умолял, но Фридрек, спотыкаясь и оглядываясь, проклинал их всех; товарищи, которые давно его знали, зашевелились и затоптались на месте.

– Если ты не против, я хотел бы заполучить твой флаг с голубем, – сказал Воронья Кость.

Ойенгуссо заморгал, затем улыбнулся и кивнул, отправив сына за флагом, а потом удалился сам; через некоторое время зазвенел большой колокол, а монахи затянули псалмы. Побратимы стояли и ждали, не обращая внимания на дождь, – лубяные верёвки, переброшенные через ветви деревьев, скрипели и раскачивались, пока жертвы отчаянно брыкались и дергались в петлях.

Когда висельники перестали дёргаться, Воронья Кость попрощался с Торгунной. Церковь отбрасывала на неё тень, высокая колокольня взмывала в небо за её плечами.

– Если я встречу Орма, что ему передать? – спросил Воронья Кость. Улыбка мелькнула на её губах, в тусклом дневном свете она вдруг показалась ему постаревшей и ссохшейся, словно последнее оставшееся в бочке зимнее яблоко.

– Скажи ему что сожалеешь, что нарушил клятву, – ответила она, и эти слова, словно пощечина, заставили его попятиться.

– Я имел в виду тебя, – ответил он, и тем самым, признал её правоту, хотя, понял это гораздо позже. – Сказать ему, где ты?

– Можешь сказать, а можешь и не говорить, – ответила она печально, только сбив его с толку. Затем плотнее запахнулась в толстый шерстяной плащ и глянула на небо.

– Я ухожу, – сказала она, чуть вздрогнув, словно холодный ветер коснулся её шеи. Воронья Кость не понял, что она имела в виду – уходит сейчас или вообще покидает это место.

– Я пойду, – прошептала Торгунна, её глаза почернели, как воды ледяного моря, и она отвернулась; сейчас она выглядела ещё более мрачной и унылой, чем раньше.

Когда Воронья Кость зашагал прочь, осознавая, что воины, следующие за ним угрюмы и мрачны, словно тучи, он обернулся к женщине, которую раньше знал под именем Берто, и протянул ей синий флаг.

– Держи, – сказал он жёстко, словно отвесил пощёчину. – Теперь ты женщина. Сшей из него то, что я тебе скажу.

Тимайр, холм Тары, несколько недель спустя...

Команда Вороньей Кости

Трубили рога, от огромного скопления воинов поднимался пар, они выдыхали столько тепла, что воздух над армией колыхался словно вода. Ирландцы пробегали мимо Вороньей Кости, один из них неловко пытался закрепить скатанный плащ, перекинутый через правое плечо, чтобы руки оставались свободны; кожаный шлем съехал на один глаз, древком длинного копья он ударил в плечо бегущего позади, на что тот разразился длинной тирадой ирландских проклятий.

– Вот, – я сшила.

Она протянула ему длинное копьё, сжимая в руке намотанную на древко материю, а затем разжала кулак, и знамя развернулось; послышалось что-то среднее между усмешками и восторженными возгласами. Воронья Кость рассмотрел флаг – на голубом квадрате реял белый орёл, хотя некоторые решили, что крылья у орла довольно странные. Ничего удивительного, ведь раньше этот орёл был голубем.

– Ты хорошо постаралась, – сказал он, и это было действительно так, – дурацкую ветку распустили, а из этих ниток Берлио нашила голубю когти и изогнутый клюв. Совсем не похоже на знамя Обетного Братства, как язвительно заявил Онунд, ведь на их флаге изображён знак Одина – валькнут. Воронья Кость поинтересовался, может ли он по-быстрому сшить такой флаг, ну а если нет, то сойдёт и этот, потому что принцу Олафу позарез требовалось знамя.

– Можно я буду его нести? – с вызовом спросила Берлио, вздёрнув подбородок.

Она действительно хорошо постаралась, и он признал это. А теперь задала вопрос, сжимая длинное копьё со знаменем, находясь в самой гуще вонючей, суетливой, ревущей армии, когда вот-вот начнётся резня, и их руки по локоть обагрятся кровью. Воины притихли, позабыв о своих делах, чтобы услышать ответ.

– Нет, – сказал Воронья Кость, хотя её храбрость произвела на него впечатление. – Ты – женщина, поэтому не можешь нести знамя. Это дело для мужчины. Лучше сними штаны и одёрни платье, мы всё-таки на войне.

Кэтилмунд рассмеялся, заметив, как она нахмурилась, а затем, выхватил знамя из её рук и поднял повыше, – раздались немногочисленные восторженные крики. Воронья Кость увидел Конгалаха, широким шагом ведущего свой ирландский отряд, рядом в собственной маленькой кольчуге семенил Маэлан.

– Надеюсь, твои люди сражаются лучше, чем кричат, северянин, – прорычал он Вороньей Кости, а затем, смеясь, повернулся к Гилла Мо, высоко подняв меч, и его люди во всю глотку проорали его имя – Конгалах, сын Фланна, лорд Гайлеанга.

– Выглядит молодцом, – раздался чей-то голос поблизости, – это оказался Брюти, Воронья Кость обрадовался, что вспомнил его имя.

– Так ему и подобает, – сказал Мурроу, крепко хлопнув Брюти по спине, выбив дождевые капли из его шерстяного плаща. – Ведь это принц из Уи Нейллов, и стоит он с десяток таких, как ты.

– Принцы, – огрызнулся Онунд и демонстративно сплюнул, так что Кэтилмунд усмехнулся. Воронья Кость промолчал, сделав вид, что привык к выходкам исландцев, но на самом деле гнев жёг его изнутри, а пострадавшая левая сторона головы ощущалась куском льда.

– Что же, – заявил Хальфдан, наматывая свой плащ кольцом через плечо – это служило дополнительной защитой и обе руки оставались свободными, – он скорее мёртвый принц Уи Нейллов. Надо было ему послушаться своего папашу, любой разумный человек так и поступил бы.

Воины рассмеялись. Спор между Конгалахом и его отцом Фланном был очень громким; старик хотел, чтобы Конгалах некоторое время держался подальше от битв, потому что простреленная рука не может достаточно крепко держать меч. Также, он не хотел отпускать внука, ведь Маэлан был ещё слишком мал, ему исполнилось лишь двенадцать.