Текст книги "Воронья Кость (ЛП)"

Автор книги: Роберт Лоу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 24 страниц)

– Ты хочешь, чтобы я нашел кого-то, кто займёт моё место?

Он произнёс это немного резче, чем рассчитывал; Воронья Кость не хотел, чтобы Орм подумал, что он боится. Найти вместо себя другого, готового принести клятву – единственный путь безопасно покинуть Обетное Братство. Правда, были ещё два способа – погибнуть, либо нарушить клятву и навлечь на себя гнев Одина, что в сущности то же самое.

– Нет, – произнёс Орм, слегка улыбнувшись. – Это не подарок. Я твой ярл. Я подумал, что нам понадобится второй драккар, и ты возглавишь его команду. Это серебро понадобится тебе, чтобы найти подходящий корабль. Твои люди, которые приехали вместе с тобой из Новгорода, будут костяком твоей новой команды.

Воронья Кость молчал, лишь морской бриз нарушал тишину, гремя ставнями на окнах. Финн наблюдал за ними. Очень умный ход. На одном корабле Орму и Олафу, набирающему силу и идущему навстречу своей судьбе, никак не ужиться. Однако, они с Ормом понимали выгоду, если Воронья Кость останется в рядах Обетного Братства. Возможно, парочки океанов, разделяющих их, окажется достаточно, чтобы эти двое не вцепились друг другу в глотки.

Олаф тоже хорошо понимал это и кивнул в ответ. Финн увидел, как напряжение спало, словно у двух готовых поссориться псов опустилась на холке шерсть. Он пошевелился, усмехнулся и что-то удовлетворённо проворчал, словно морж почесался.

– Куда ты отправишься дальше? – спросил Воронья Кость.

– Обратно в Киев, – заявил Орм. – А потом в Великий город. У меня там дела. А ты?

Воронья Кость не задумывался об этом до сих пор, и он понял, что настолько был привязан к Владимиру и вовлечён в его борьбу за Киевский престол, что не помышлял ни о чем ином. Он провел с Владимиром четыре года, тот был ему как брат... и пусть Олаф проглотил неблагодарность Киевского князя, но огонь обиды все еще жёг его.

– Ну что же, – произнёс Орм в тишине. – У меня есть ещё, в некотором роде, подарок для тебя. Один знакомый торговец, Хоскульд, спрашивал о тебе. Он утверждает, что прибыл с острова Мэн с посланием от христианского монаха Дростана, который живет там.

Воронья Кость склонил голову набок, явно заинтересованный этим. Орм пожал плечами.

– Я не думаю, что тебе знаком этот монах. Хоскульд сказал, что он живет отшельником, и похоже тронулся умом, обитая в глуши. Мне это ни о чем не говорит, но Хоскульд сказал, что в том послании было имя – Свен Колбейнсон – и тайна, достойная сына Трюггви, потомка Харальда Прекрасноволосого.

Олаф перевел взгляд с Орма на Финна, который лишь развел руками и пожал плечами.

– Я тоже ничего не понимаю. Ни монах, ни это имя мне незнакомо, хотя ты знаешь, я много где побывал. Но, тем не менее, мне кажется это любопытное послание.

Достаточно любопытно, чтобы отправиться на остров Мэн, подумал Воронья Кость, и заметил, что произнес это вслух, лишь тогда, когда Орм ответил.

– Хоскульд готов взять вас, чтобы тебе не терять время на поиски подходящего корабля и команды. У тебя шесть воинов, Хоскульд может взять девятерых, и еще останется немного места для груза. Если ты заплатишь ему серебром из этой шкатулки, он получит неплохую прибыль. Спроси Мурроу, пойдет ли он с тобой, ведь ирландец может оказаться тебе полезен. А еще можешь взять Онунда Хнуфу, думаю, тебе пригодится корабельный мастер.

Воронья Кость заморгал от удивления; эти двое сопровождали Орма и Финна, и они были настоящей находкой для любой корабельной команды. Мурроу мак Маэл – великан-ирландец с топором на плече, большой весельчак. Онунд Хнуфа – наоборот, угрюмый старик, который мог построить драккар из пары кривых палок. Онунд был родом из Исландии, а исландцы не слишком жаловали норвежских принцев. А кроме того он был таким же дружелюбным, как белый медведь.

– Первый – твой лучший воин, владеющий топором. Второй – твой корабельный мастер, – заметил Олаф, и Орм кивнул.

– Не имеет значения, кто нам заплатит, мы отправляемся в Травяное море, – ответил Орм. – Сражаться с дикими степными всадниками, очень далеко от блеска волн и корабля. Мурроу хотелось бы повидать Ирландию, прежде чем он состарится, а ты как раз отправляешься туда. А Онунду не по душе видеть землю на горизонте, которая никогда не приближается, поэтому, я думаю, он ухватится за возможность вернуться в море.

Орм уставился на Воронью Кость, долгим и острым, как копье взглядом.

– А может и не согласится, кто знает. Ты ему никогда не нравился, принц Норвегии.

Олаф задумался, а затем кивнул. Они пожали запястья. Повисло неловкое молчание, от которого по шее Вороньей Кости побежали мурашки. Орм прокашлялся.

– Иди же и стань королём Норвегии, – сказал он. – А если тебе понадобится помощь Обетного Братства, отправь весточку.

Прежде чем они с Финном растворились в ночной тьме и льющем, как из ведра, дожде, Орм бросил через плечо, – Постарайся, чтобы слава принца Олафа сияла ярко.

После того как они ушли, Воронья Кость долго смотрел невидящим взглядом на дверь, хлопающую от порывов ветра, и слова Орма эхом звучали внутри него. "Постарайся, чтобы слава принца Олафа сияла ярко", а значит и слава Обетного Братства тоже, ведь одно подразумевало другое.

Пока что, добавил Воронья Кость про себя.

Он прикоснулся к серебру, изучая серебряные монеты и грубо выломанные фрагменты некогда прекрасных драгоценных украшений. Серебряный дирхем из Серкланда, несколько целых монет из старого Вечного города, обрубки браслетов, острозубые обрубки монет, мелкие слитки. Там был даже особой формы обломок, скорее всего кусок чаши.

Проклятое серебро, с дрожью подумал Воронья Кость, добытое побратимами Орма из кургана Аттилы. Прежде им владели Вольсунги, которым серебро досталось от Сигурда, что убил дракона Фафнира, чтобы завладеть его сокровищами; история этого серебра была долгой и кровавой.

Это серебро принесло Орму одни несчастья, подумал Олаф. Он очень удивился, когда Орм заявил, что возвращается в Киев, потому что ярл продолжал горевать и рыскал по Балтике в поисках своей жены Торгунны.

Воронья Кость слышал, что она оставила мужа, прежнюю жизнь, родню, отринула Асов, и последовала за христианским священником, став одной из их святых женщин, монахиней.

Это была только часть проклятия серебра Аттилы. Кроме жены он потерял и сына, который родился калекой, поэтому Торгунна вынуждена была оставить его на попечение богов; это событие полностью изменило её жизнь. Кроме того, на Орма тяжким грузом легла смерть его воспитанника Колля, родного сына ярла Бранда, который ранее наградил Орма поместьем Гестеринг.

Всего лишь через год, после того как Орм обрел проклятый серебряный клад кургана Аттилы, Один забрал его жену, новорожденного сына, воспитанника, имение, а также дружбу могущественных людей и добрый кусок его честной славы.

Воронья Кость рассматривал тускло поблескивающую кучу серебра, и задавался вопросом, много ли здесь серебра Вольсунгов, и насколько сильно их проклятие.

Санд Вик, Оркнейские острова, то же время...

Команда королевы Ведьмы

Северный ветер, жесткий и холодный, как сердце шлюхи, гнал облака, словно дым, а солнце скрылось за вершинами Хоя. Серо-зелёные волны с пеной на гребнях мчались бешеными лошадьми и с грохотом разбивались о скальный мыс, прибой будто причмокивал губами, наслаждаясь вкусом, пока следующая волна не заглушала эти звуки.

Человек поежился; даже толстые стены этой усадьбы не казались ему достаточно прочными, и он чувствовал, как поднимаясь по ногам, озноб пробирал его до костей. Тем не менее, внутри было уютнее, чем снаружи, но все же это слишком суровое и северное место даже для него. Внутри помещения клубился дым, потому что двери закрыли из-за непогоды, ветер проникал сквозь дымовое отверстие над очагом и крутил вихри посреди полутемного зала, раздувая угли, от чего пламя вспыхивало ярче. В глазах напуганной штормом черной кошки отсвечивали злые огоньки.

Показался свет, который, казалось, плыл сам по себе, мерцая в неспокойных воздушных вихрях, гость беспокойно переступил с ноги на ногу, и, хотя, он был не робкого десятка, но все же поспешно перекрестился.

Послышалось тихое хихиканье, сухой шелест, словно крыса шуршала в прошлогоднем папоротнике, ночная тьма постепенно расступалась перед пламенем, открывая взору корявые балки из плавника, принесённого прибоем, ладонь на кольце фонаря, и черноту за ним.

Ещё ближе, и он различил в темноте руку, но лишь благодаря серебряному браслету, поскольку одеяние на ней было цвета полуночного неба. Ещё шаг, и показалось лицо, нечёткое в свете лампы; так что гость мог отчетливо разглядеть только её руку, – увядшая кожа покрыта коричневыми пятнами, пальцы скрючены.

Рука и глаза. Её глаза пронзали тьму и костяными иглами впились в него.

– Эрлинг Плосконосый, – прошелестел скрипучий хриплый голос, так что при звуке собственного имени у него на руках волосы встали дыбом. – Что-то ты припозднился.

Щёки Эрлинга словно окаменели, как будто он попал в снежный буран, но он сумел вытащить слова откуда-то из глубины глотки и выплюнул их.

– Я пришел поговорить со своим господином Арнфинном, – произнес он и услышал, как неестественно глухо звучит его голос.

– Вот как, – и что же сын ярла Торфинна хотел тебе сказать?

В её шипении сквозил сарказм, и у Эрлинга не нашлось достойного ответа. Четверо сыновей Торфинна, который сейчас управлял Оркнейскими островами, ходили на поводу у этой старухи – Гуннхильд, Матери конунгов. И отец, и братья были словно трэлли, но Арнфинн особенно, эта ведьма околдовала его, он сидел, опустив глаза в очаг, и лишь махнул рукой Эрлингу, не сказав ни слова, стараясь в то же время не смотреть на свою жену – Рагнхильд, дочь Гуннхильд.

Молчание Эрлинга и было ответом на вопрос, который задала Гуннхильд. Как только её лицо появилось в размытом свете лампы, он даже не смог перекреститься, замерев столбом. Чего бы ни захотела эта могущественная женщина, она получала все; не в первый раз Эрлингу стало жаль ярлов Оркнейских островов – тёща камнем висела на их шеях.

Он испугался не потому что лицо старухи было уродливым и морщинистым, наоборот. Её кожа казалась мягкой и гладкой, лишь мелкие морщинки разбегались из уголков рта, и губы выглядели слегка высохшими. Одна-две морщины на лице, которые скорее подчёркивали ее былую красоту. Гуннхильд еле сдерживала улыбку, глядя на него, ведь улыбка может развеять морок, как брошенный камень разбивает тонкий лёд. Она умело пользовалась лицом как оружием, и этого болвана тоже удалось сбить с толку.

– У меня был сын, его тоже звали Эрлинг, – произнесла она, и Эрлинг напрягся. Он знал, что Хакон-ярл убил ее сына. На мгновение Эрлинг запаниковал, подумав, что она хочет воскресить своего сына и ей понадобилось украсть его собственное имя.

– У меня есть поручение для тебя, Плосконосый, – произнесла она чуть слышно. – Для тебя и моего последнего никчемного сына Гудрёда, и того мальчишки, поклоняющегося Тюру, как там его зовут?

– Од, – удалось выдавить Эрлингу, и Гуннхильд, словно сжалившись над ним, отступила в тень.

– Слушай, – произнесла она скрипучим голосом в зловонной тьме, и поведала о чудесной вещи. Её откровения заставили Эрлинга затрястись. Дивясь, откуда она все это знала, он испытывал ужас перед магией сейдра[7], которой владела ведьма. Одни боги знали, сколько ей лет, но Гуннхильд все ещё сохранила красоту и власть.

Позже, когда он, спотыкаясь, шагал прочь из усадьбы, дождь и бьющий в лицо ветер были таким же облегчением, как гусиный жир после ожога.

Глава вторая

Побережье Фризии, неделей спустя...

Команда Вороньей Кости

Хотя "Orskreiðr" совсем не походил на настоящий драккар с дубовым килем, но это был неплохой корабль, крепкий пузатый кнорр с покрытой царапинами обшивкой, и удача сопутствовала ему. Торговец мог спокойно добраться на нём из Дюффлина в Хаммабург, или еще куда-нибудь, – и даже до родной Исландии. Хоскульд похвалялся этим перед Олафом и его спутниками, когда они покидали Хаммабург и шли вдоль берега. "Orskreiðr" или "Быстро скользящий" был гордостью Хоскульда.

– Даже когда Эгир, властитель вод, гневается и поднимает волны, я спокоен, – говорил он.

Восемь побратимов Вороньей Кости не слишком задорно толкались с командой корабля и грузом – мотыгами, кирками и соленой рыбой в бочонках – борясь за свободное место, хотя кое-кто все же издавал приличествующие случаю смешки. Но только не Онунд.

– Ты не должен дразнить норн своим крепким кораблем, словно червяком на крючке, – мрачно пробурчал он Хоскульду. – Сёстры любят послушать людское хвастовство, это их смешит.

Воронья Кость промолчал, зная, что Онунд вечно чем-то недоволен, но тот всё же согласился на это путешествие. Остальных воинов почти ничего не беспокоило. Мурроу мак Маэл возвращался на остров Мэн, а может быть и в Ирландию, и был доволен этим, другие – скальд Гьялланди, Ровальд Брат Ворону, Вигфус Дросбо, Кэтилмунд, Вандрад Сигни и Хальфдан Кнутсон – тоже радовались возможности отправиться куда-нибудь с юношей, которому суждено стать королём. Все они – бывалые свеи и полукровки-славяне, не раз спускались по днепровским порогам вместе с киевскими торговцами шёлком, и избороздили всю Балтику с Вороньей Костью, совершая набеги от имени Владимира, князя Новгородского, а теперь и Киевского.

Выглядели они необычно – почти все в кольчугах, в плотных штанах, высоких сапогах, в отороченных мехом шапках, украшенных серебром и расшитых узорами, воины праздно хвастались и шутили, сидя в тесном пространстве пузатого кнорра, из-за чего Хоскульд и его люди недовольно хмурились.

– Интересно, сколько они заплатили? Кто решил, что лучше взять их, вместо хорошего груза? – Воронья Кость расслышал ворчание одного моряка.

– Они принимают нас за бочки с соленой треской, – заявил Гьялланди, оказавшийся вдруг подле Олафа, – а твои люди считают, что проведут денёк в море, потом немного помашут мечами, и ты тут же окажешься королём Норвегии. И те, и другие скоро увидят, что ошибались.

Гьялланди потряс головой, и все, кто его не знал, рассмеялись, – он совсем не походил на викинга. Посредственный человек во всех отношениях, за исключением двух качеств – ума и голоса.

Большая голова, подбородок острый, словно нос корабля, пара полных красивых губ, окаймлённых аккуратно подстриженной бахромой усов и бороды. Восхитительные медно-рыжие волосы со лба струились поверх ушей; когда ветер развевал его шевелюру, казалось, у него на голове растут рога. Мурроу как-то сказал, что это вовсе не развевающиеся волосы, просто голова скальда распухла от историй, которыми он ее набивает.

Тем не менее, эти знания, а также отменный голос приносили ему удачу, сначала он был скальдом при ярле Скарпеддине, а затем при ярле Бранде. Он покинул Бранда после того, как заявил ему, что несправедливо бранить ярла Орма за потерю сына Бранда, что по словам Мурроу и остальных, показало насколько язык Гьялланди шустрее его мозгов.

Теперь скальд сопровождал Воронью Кость, он говорил, что этот юноша более подходящий герой для саги, и история об изгнаннике, принце Норвегии, претендующего на трон по праву рождения, слишком хороша, чтобы ее пропустить. Воронья Кость добродушно рассмеялся на это, но подумал про себя, что полезно иметь при себе человека, который будет воспевать его славные деяния; и эта мысль грела Олафа так же как огонь очага и рог с элем.

– Придет время, и коронация состоится, – ответил Воронья Кость достаточно громко, чтобы все услышали. – А пока, есть люди и корабли, которые жаждут присоединиться к нам.

– Несомненно, – сказал кормчий по имени Халк, он бойко говорил по-норвежски, но со странным акцентом. – А эти люди знают, что ты идешь?

В его голосе прозвучала усмешка, но без издевки, и Воронья Кость улыбнулся в ответ.

– Если ты знаешь, куда правишь, значит, узнают и они, – ответил Олаф.

Очевидно, Хоскульд ничего не рассказал своим людям, что оказалось не совсем разумно для команды из шести человек, тесно повязанных друг с другом в торговых делах, которыми они и жили. Воронья Кость не особо доверял Хоскульду, несмотря на то, что торговец прибыл с острова Мэн и привёз оттуда загадочное послание, – и без сомнения, не потребовал с монаха платы, ведь, как известно, у христианских монахов не водилось денег.

– Из любви к богу, – ответил Хоскульд, когда Воронья Кость спросил, почему он сделал это. Лицо торговца, огрубевшее от ветра и волн, напоминало каменный мыс с глазами, и ничего не выражало. Его люди, занятые работой, болтали ещё меньше, но Олаф кожей чувствовал ложь Хоскульда, словно сырой морской туман. Однако, торговец был другом Орма, а это значило немало.

Олаф сидел и смотрел, как мимо проплывает суша, подымаются и опускаются волны, море дышит в медленном ритме, вздымая черную блестящую гладь.

Он наблюдал за чайками. Хоскульд не отходил далеко от берега, чтобы не терять сушу из вида, Воронья Кость слушал, как птицы в поисках рыбы кричат друг другу. Одна чайка уселась на рее, не обращая внимания на пузатый парус, и Воронья Кость наблюдал за ней более внимательно, чем за остальными. Он почувствовал, как на руках и шее пробежали мурашки, – что-то вот-вот должно произойти.

Моряки "Быстро скользящего" сматывали канаты, вычерпывали воду, работали с парусом, кормчий стоял за рулевым веслом, и все они поглядывали на Воронью Кость и его восьмерых спутников. Он ощущал их неприязнь, недоверие, а больше всего страх. В их глазах они были грабителями, мародерами и язычниками, без которых вполне могли обойтись помазанные Христом мирные торговцы, фермеры морских путей, пашущие кораблями море от порта до порта.

А тут эти кровавые убийцы, расселись на морских сундуках, и болтают на своём косноязычном восточно-норвежском наречии, звучащем еще хуже из-за постоянного общения со славянами, они бездельничают и равнодушно, а то и с ехидными усмешками, таращатся на занятых работой моряков.

Воронья Кость неплохо знал своих восьмерых людей, кто из них скорее швед, чем славянин, кто мылся на этой неделе, а кто сомневается в собственной отваге.

Почти все, за исключением Онунда, еще молоды, и достаточно суровы, все они без страха приняли клятву Обетного Братства: "мы клянемся быть братьями друг другу на кости, крови и железе. Гунгниром, копьем Одина, мы клянемся – да падет на нас его проклятие во всех Девяти мирах и за их пределами, если нарушим эту клятву".

Воронья Кость принес эту клятву давно, еще до того, как на подбородке выступила поросль. Он принял её, как и другие бедолаги, которые в отчаянии блуждали во тьме и бросились к огню, рискуя обжечься. Где-то у него была родня – сестры, которых он никогда не видел, но его мать, отец, дядя-опекун погибли, и Орм Убийца Медведя и Обетное Братство стали ему ближе, чем самые близкие родственники.

Он наблюдал за своими людьми. Только Онунд знал истинную цену Клятвы, он принял её уже достаточно давно, и понимал, как она искорежила его жизнь. Остальным ещё только предстояло узнать бремя клятвы, а пока все они ухмылялись в бороды, темные или светлые, ещё не подёрнутые сединой, смеялись и хвастались друг перед другом.

Хоскульд не отставал от них, и пока корабль шел вдоль берега, торговец хвалился своими многочисленными умениями, одно из которых – судовождение.

– Мы выходим в открытое море, – добавил он. – Земля с того борта, которым мы причаливали, так что не перепутаете. Еще чуть и мы повернем на север. Это направо, со стороны рулевого весла. Это рука, которой вы себя удовлетворяете.

Воронья Кость выдавил улыбку, а Хоскульд ловил ухмылки своей команды, пока Мурроу не обернулся и не посмотрел на сидящих побратимов.

– Не боись, парни, – проревел он. – У нас достаточно хлеба, рыбы и воды, на случай если этот толстозадый торговец заблудится. К тому же с нами птицы, которые подскажут Вороньей Кости путь, когда ничего другое не поможет.

Воронья Кость, подтверждая это, поднял руку, а команда Хоскульда, замерев, уставилась на юношу. Затем они занялись своими делами, а Воронья Кость усмехнулся, он не знал ни одного северянина, а тем более христианина, которого не удивлял бы мужчина, которому подвластен сейдр; никому из них не нужно было напоминать странные истории, окружающие молодого Олафа.

– Нам не понадобится птичья магия, чтобы привести нас туда, куда мы направляемся, – в конце концов, с видом обиженного христианина, выдал Хоскульд. – И я не собьюсь с курса, ирландец. Этот корабль благословлён сами Господом.

И в этот момент одинокая чайка, сидящая на рее, вспорхнула и с криком и диким хохотом направилась к земле – серо-голубой линии. Воронья Кость наблюдал за ней, у него волосы встали дыбом; нехорошо искушать норн, подумал он.

– Однажды жил-был один хёвдинг, который служил одному ярлу. Не спрашивайте меня, где и когда, – начал он, и все головы повернулись к Олафу. Воронья Кость не собирался рассказывать; истории сами приходили к нему, но те, кто слышал их ранее, подвинулись поближе. Кормчий рассмеялся, но Мурроу шикнул на него, так что повисла тишина, лишь ветер завывал в снастях.

– За свою службу он получал каждый день кусок хлеба и чашу мёда, – продолжал Воронья Кость неторопливо, словно вздымающиеся волны. – Воин съедал хлеб, а мед выливал в кувшин и закупоривал его, чтобы можно было носить сосуд с собой, а мёд не украли. Он задумал наполнить кувшин, потому что знал, что мёд можно выгодно продать на рынке.

– Что ж, этот человек настоящий торговец, – заявил Хоскульд с усмешкой, но взгляды слушателей заставили его умолкнуть.

– Я продам свой мёд и выручу золото, на которое куплю десять овец, у которых появятся ягнята, и к концу года у меня будет уже двадцать овец, – продолжал Воронья Кость. Слова лились из него словно густое лакомство из того кувшина.

– Овец будет все больше, и через четыре года я стану владельцем четырехсот овец. Тогда я куплю корову и быка, и ещё кусок земли. Корова будет приносить телят, и давать молоко, а на быке я буду пахать свою землю. Через пять лет поголовье моего скота многократно увеличится, и я разбогатею. Тогда я построю добротную усадьбу, куплю трэллей[8] и женюсь на красавице благородного происхождения. Она родит мне крепкого сына, которому я дам свое имя. Когда он появится на свет, над ним будет сиять счастливая звезда, он будет веселым и счастливым человеком, а после моей смерти прославит моё имя. Но если он не будет мне повиноваться, я возьму его за ухо, и...

Воронья Кость хлопнул кулаком по ладони, так что слушатели вздрогнули.

– Сказав это, он набросился на воображаемого ребенка и нечаянно задел рукой кувшин с мёдом, который опрокинулся и раскололся. Мед вытек в грязь и пропал, – добавил неторопливо Олаф.

– Эгей, – произнес Мурроу и пристально взглянул на Хоскульда, который нервно рассмеялся. Рулевой перекрестился; все поняли, в чем суть истории.

И та чайка тоже, Воронья Кость был уверен в этом, услышав её удаляющийся хохот.

А вскоре после этого сломалось рулевое весло.

Мгновение назад они плыли вдоль берега, неслись под раздутым от ветра парусом, серо-голубая земля проплывала далеко в стороне. В следующий миг Халк вскрикнул и с мрачным видом налег всем весом на рулевое весло, которое потеряло опору, и готово было уже соскользнуть в воду. "Быстро скользящий" запрыгал, словно разгоряченный жеребец, сбившийся с шага, и заметался из стороны в сторону.

Остальные бросились помогать Халку, пытаясь осторожно поднять рулевое весло на борт. Хоскульд выкрикивал команды, и вдруг обнаружил, что побратимы Обетного Братства ожили – они мигом опустили хлопающий парус, так что неуправляемый кнорр нехотя остановился, покачиваясь и кренясь, в то время как неторопливо накатывающие волны шлёпали в борт.

– Кожаный хомут порвался, – заявил Онунд после беглого осмотра. – Тащите другой, и мы закрепим весло.

Хоскульд злобно уставился на Халка, который выпучил глаза в молчаливом протесте, но Горм заслонил его и не менее сердито взглянул на капитана. Он плавал с Хоскульдом с тех пор, как они вместе впервые спустили на воду этот кнорр, поэтому ему многое позволялось. Его лицо и руки загрубели от непогоды, но в ясных глазах читался ум, несмотря на сломанный в драках нос и телосложение, напоминавшее побитую волнами и ветром бочку.

– Халк не виноват, – прорычал он Хоскульду. – Надо было подольше задержаться в Дюффлине, чтобы пополнить припасы, купить запасную кожу, например, но ты отплыл. А еще можно было постоять в Санд Вике, но вместо этого ты подобрал этого бедолагу кормчего, и отчалил оттуда еще быстрее.

– Хватит! – проревел Хоскульд, его лицо побледнело, а затем покраснело. – Это дела не исправит.

Он замолк, бросив взгляд на еле заметную полоску суши, и вытер губы тыльной стороной ладони.

– Побережье Фризии, – пробормотал он мрачно. – Дурное место, чтобы болтаться тут как жирная треска на виду у акул.

– Кожа, – проворчал Онунд.

– Нету, – почти с ликованием ответил Горм. – Есть лубяная веревка, из нее можно что-то сделать.

– Ага, значит, ты пробыл в Дюффлине или Санд Вике совсем недолго, – заметил Воронья Кость, и все услышали в голосе юноши сталь.

– Остановился только, чтобы взять кормчего, – добавил он, кивнув на Халка, который переводил взгляд с Хоскульда на Воронью Кость и обратно, удивленно раззявив рот.

Люди разом прекратили свои дела, устремив взгляды на Воронью Кость и облизывающего пересохшие губы Хоскульда. Повеяло холодком, словно их накрыло туманом.

Теперь Воронья Кость понял, откуда у кормчего такой бойкий норвежский. С Оркнейских островов, куда Хоскульд заходил по пути из Дюффлина, отплыв до этого с острова Мэн. С Мэна в Дюффлин и на Оркнеи.

– Тебе известно кто такой Свен Колбейнсон, – не спеша продолжал Воронья Кость, и по выражению глаз Хоскульда понял, что оказался прав.

– Кому ты ещё рассказал? – спросил Воронья Кость. Хоскульд развел руками и попытался что-то сказать.

– Я... – начал Хоскульд.

Воронья Кость вынул топор с короткой рукоятью из кольца на поясе, и моряки Хоскульда тревожно затоптались, кто-то всхлипнул. Хоскульд склонил голову и опустил плечи, став похожим на пустой бурдюк. Его люди и побратимы Обетного Братства разошлись в стороны и молча наблюдали.

– Ты ведь знаешь от Орма, на что я способен с топором в руке, – произнес Воронья Кость, и занес оружие. Хоскульд заморгал, кивнул и потер лоб, который так некстати зачесался.

– Только лишь потому, что ты дружишь с ярлом Ормом, этот топор еще не расколол твой череп, – неторопливо продолжал Воронья Кость спокойным голосом, от которого всех пробрала дрожь.

– Свен Колбейнсон, – выдал Хоскульд. – Его называли Конунгсликилл. Когда я встретил его, мне было ещё меньше лет, чем тебе сейчас, тогда я первый раз приплыл в Йорвик вместе с отцом.

Воронья Кость замолк и нахмурился. Конунгсликилл – "Королевский ключ" – прозвище, данное человеку, который хранил жертвенный топор конунга Эрика. Подобные жертвенные топоры называли Дочерями Одина, но только один действительно заслуживал это имя – топор с чёрной рукоятью, принадлежавший Эрику, – символ власти Инглингов.

Хранимый доверенным человеком, называемым Королевским Ключом, они оба – и топор и хранитель, – представляли право Эрика – если потребуется, силой открывать все сундуки и двери в своем государстве. Поэтому Эрик и получил прозвище – "Кровавая Секира". Воронья Кость моргнул, мысли нахлынули на него, словно волны, бьющиеся о скалы.

– На этом самом корабле, – произнес Хоскульд задумчиво. – За год до того, как Эрика изгнали из Йорвика, и он погиб в засаде, устроенной Осульфом, который затем стал правителем Нортумбрии.

Когда это было – двадцать пять лет назад, или больше? Воронья Кость смотрел на Хоскульда, мысли кружили в его голове как чайки, они подавали ему какие-то знаки, но лицо оставалось мрачным и непроницаемым как вода в шхерах.

– Свена Колбейнсона взяли в плен и сделали рабом там же, где погиб Эрик, король Йорвика, но спустя некоторое время он сбежал на остров Мэн. Похоже, он повернулся спиной к Асам, так же, как и боги отвернулись от него; Свен стал христианским монахом и поселился в холмах, близ Хольмтуна, на севере острова. Недавно он скончался, но прежде рассказал монаху Дростану секрет, который тот может поведать лишь истинному Инглингу.

Слова лились из Хоскульда, как ручей, бегущий по камням, сказав последнее, он поджал губы, когда понял, что проболтался. Воронья Кость кивнул, в его голову медленно, словно тягучий мёд приходило понимание.

– Но вместо этого ты направился в Дюффлин, – мягко сказал Воронья Кость.

Хоскульд облизал потрескавшиеся губы и кивнул.

– По просьбе Дростана, – неуверенно пробормотал он.

– Ты же не дурак, Хоскульд-торговец, ты вытянул этот секрет из монаха Дростана, и знаешь, что он хотел мне рассказать.

– Только то, что это... – удалось ему прошептать. – Дочь Одина. Но место, где она спрятана, мне неизвестно.

– Топор Эрика, его Дочь Одина, он существует, и монах держит тайну его местонахождения в голове, – сказал Воронья Кость.

Теперь зашевелилось Обетное Братства, перед ними ярко замаячила добыча – Кровавая Секира Эрика, – символ власти истинного Инглинга, знамя, под которым собираются воины. Всё это, а также магия, заключённая в топоре, делала его настолько ценным, как если бы он был сделан из чистого золота.

– Олаф Кваран, или Ирландский Башмак, ярл-король в Дюффлине? – размышлял Воронья Кость, поигрывая топором. – Что ж, Кваран уже немолод, но он северянин и больше всех ненавидел Эрика Кровавую Секиру – разве не они боролись друг с другом за высокий королевский трон Йорвика?

Хоскульд склонил коротко стриженую голову в знак признания, и те, кто знали эту историю, утвердительно закивали, соглашаясь друг с другом; Эрика изгнали из Йорвика единожды, а Олафа Кварана по меньшей мере дважды. Горм что-то ворчал и бросал острые взгляды на своего капитана.

– Значит, – произнес Воронья Кость, – ты принес новости Ирландскому Башмаку, а затем ускользнул на Оркнеи. Голос Олафа звучал убийственно-мрачно. – И конечно же не ярлу Торфинну, полагаю.

– Торфинн умер, – выпалил Горм. – Теперь его сыновья вместе управляют Оркнейскими островами – Арнфинн, Хавард, Льот и Хлодир.

– На Оркнеях только один настоящий правитель, – возразил Воронья Кость. – Значит, она, Ведьма еще жива?

В ответ Хоскульд захрипел, будто задыхался; Гуннхильд, жена Эрика, Ведьма, Матерь Конунгов. Истории о ней внезапно всплыли в памяти Хоскульда, словно кровь, что прилила ему в голову: именно она отправила своих сыновей убить Трюггви – отца Вороньей Кости, а затем повсюду искала Олафа и его мать. А теперь мальчик, которого она искала, стоял перед Хоскульдом с топором в руке, и лишь одним своим видом вгонял в дрожь, уставившись на него холодными, разноцветными глазами. Торговец проклинал себя, что позабыл об этом.