Текст книги "Единственная любовь Казановы"

Автор книги: Ричард Олдингтон

Получасом позже гондола без света, тихо, словно собственная тень, скользя по темной воде, бесшумно остановилась под окнами замка Лаурано. Ни легкий шелест волны, ни чье-то слово, ни движение на гондоле не нарушали тишину. Затем Казанова поднял руку – белые кружева манжета сверкнули в темноте, и по воздуху поплыла приятная сладострастная музыка, мелодия взлетала на легких крыльях к толстым ставням и древним стенам, кружась, точно серебристые мотыльки в темноте. «Ты прелестна, моя радость (казалось, говорила музыка), и ты знаешь это, и я знаю это, и я влюблен в тебя, а ты влюблена в меня, и мысли о тебе не дают мне заснуть, как и мысли обо мне не дают спать тебе». А затем – Казанова вздрогнул от неожиданности, хотя и знал, что предстоит, – вдруг раздался дивный голос, и закутанная фигура рядом с ним запела «Серенаду» Квирини, прелестный отзвук народной итальянской песни:

 
Спокойной ночи, моя дорогая.
Верно, ты на пуховой перине
Нежно клонишь головку ко сну;
А я в реке из слез и мук, в долине
Душой и сердцем вспоминаю ту весну.
Спокойной ночи, моя дорогая.
Спокойной ночи, моя дорогая,
Засыпай поскорей, пусть уснет и Любовь,
О ты, моя желанная, родная!
Не бойся, сладко спи, и встретимся мы вновь,
Прощай, я уезжаю, надеясь и страдая.
Спокойной ночи, моя дорогая [35]35
  Перевод с ит. Л. Вершинина.


[Закрыть].
 

Тишина растекалась в ночи, накрывая и дворец, и канал, и длинная темная гондола заскользила прочь так же тихо, как и подплыла.

Но серенаду услышали:

граф Лаурано, которого она разбудила и который тихо ругнулся, поклявшись, что отрежет нос этим мяукающим дурням;

Розаура, которая еще не спала, когда пение началось, и, поняв, что серенада предназначена ей, теперь лежала в темноте и дрожала от мыслей, которые пение породило в ней;

служанка Розауры Марта, которая услышала серенаду сквозь сон и подумала: «Ну, наконец-то появился первый возлюбленный, а то ведь можно диву даваться, что у нее их не дюжина – такая молоденькая и красивая, к тому же богатая и с таким старым болваном мужем; ох, как бы я желала быть на ее месте, чтобы красивенький молодой господин захотел залезть ко мне в постель, и да благословят ее все святые, пусть молодые люди будут счастливы, пока есть любовь, а то ведь в могиле-то лежать будем долго…»

6

Такой уж у Казановы был характер, что поиски подходящего казино, где он мог бы принимать свою новую даму сердца, превратились для него не в обязанность, а в удовольствие. Где-то в паутине переулков между площадью Святого Марка и мостом Риальто Казанова нашел человека, которого сейчас мы сочли бы почтенным агентом по недвижимости, но который тогда считался весьма подозрительным типом. Дукаты и цехины, которыми позвенел перед ним Казанова, привлекли к нему все внимание агента, и тот предложил по крайней мере с полдюжины роскошных казино.

Проведя два чрезвычайно приятных часа в посещении всех этих казино, перемещаясь от одного к другому вместе с агентом на гондоле и набравшись такого множества скандальных сплетен об их бывших обитателях, какое он мог воспринять, Казанова снял дом, на котором сразу остановил свой выбор, как только услышал о нем. Комнаты были недавно отделаны в модном стиле рококо с легким налетом того, что именовалось тогда «китайской экзотикой». Портьеры – из генуэзской парчи, мебель – в изящном стиле восемнадцатого века с изгибами, повторявшими очертания женского тела, а фрески на стенах, выполненные талантливым художником, обучавшимся на Пьяцетте и эффектно использовавшим игру света и теней, изображали гибель Помпеи. Казанова явно не принадлежал к числу суровых эстетов, ибо еще большее удовольствие, чем все остальное, доставил ему альков с широкой и роскошной кроватью. Агент, человек, очевидно не отличавшийся строгой моралью и правдивостью, поклялся, что она была специально сделана для владелицы – некой синьоры графини, женщины необыкновенной красоты и беспутного нрава – и является точной копией той, что принадлежала его христианнейшему величеству французскому королю Людовику Благочестивому [36]36
  Людовик I Благочестивый (778–840) – франкский император, получивший свое прозвище за покровительство церкви.


[Закрыть].

Оставалось решить весьма существенные проблемы – создать погребок и найти повара. Отпустив агента с подарком, чтобы он чувствовал себя счастливым до конца дня, Казанова отправился в торговый дом одного своего знакомого, который торговал также и вином. Там он провел приятный час, поглощая грибы, тушенные с сыром, и пробуя разные вина в маленькой темной комнатенке, примыкавшей к большому погребу, где стояли чаны, бочки, бутыли и бутылки. Запасшись вином, пожалуй, в большем количестве, чем требовалось для интрижки такого рода, Казанова занялся главной проблемой – поисками повара. Не будучи человеком ученым, он достаточно внимательно читал классиков и знал, что Венера особенно благосклонна, когда ее поддерживают Церера [37]37
  Церера – богиня полей, земледелия и хлебных злаков.


[Закрыть]и Вакх.

Это занятие Казанова тоже превратил в удовольствие: когда к нему приходили повара, он немало забавлялся, выслушивая их россказни, профессиональную похвальбу и видя явное отсутствие скрупулезности в отношении чужой собственности. Казанова не колеблясь остановил свой выбор на французе по имени Блез, который, во-первых, произвел на него впечатление своим высоким лбом, за которым наверняка (как решил Казанова) скрывался недюжинных размеров мозг, необходимый для хорошей кухни, и, во-вторых, рекомендациями, которые подтверждали, что Блез многие годы служил у бывшего английского посла, и в которых его последний chef de cuisine [38]38
  Шеф-повар (фр.).


[Закрыть]восторженно отзывался о нем, как о un bee fin [39]39
  Человеке с тонким нюхом (фр.).


[Закрыть]и un beau retrousseur de jupes [40]40
  Великом мастаке задирать юбки (фр.).


[Закрыть]. Звучало это вполне убедительно и производило приятное впечатление, но окончательное решение Казанова принял после следующего диалога.

– Вы совсем не говорите по-итальянски? – не без удивления спросил Казанова (после того, как провел всю беседу по-французски).

– Нет, мсье.

– Сколько же вы здесь прожили?

– Восемнадцать лет.

– Что?! И за все это время даже не начали изучать язык?

– Ах, мсье, – ответствовал Блез с неподражаемой наивностью, – какой же смысл учить язык народа, у которого нет своей cuisine [41]41
  Кухни (фр.).


[Закрыть]?

Дав Блезу пару цехинов и велев ему приготовить легкий ужин, Казанова вступил во владение своим казино, который он намеревался время от времени оживлять смехом Розауры и ее поцелуями. Конечно, Казанова отдавал себе отчет в том, что агент в этот самый момент докладывал одному из бесчисленных правительственных шпионов, кто снял казино; знал он и то, что о каждом посещении жены графа Лаурано будет доложено Триумвирату. Однако это мало его тревожило, так как он знал, что Триумвират не считал адюльтер опасным для государства, если только это не было связано с политикой, что, безусловно, никоим образом не относилось к Розауре, хотя, видимо, имело какое-то отношение к Анриетте…

Анриетта… Казанова не хотел думать об Анриетте и, конечно, только еще больше думал о ней. Ах! Если бы на месте Розауры была Анриетта… Он вздохнул – да, Казанова именно вздохнул, и притом сентиментально, и, чтобы отвлечься от своих мыслей, подоткнул сутану (а он по какой-то причуде надел ее) и стал составлять нежный, но исполненный огня эротический сонет Розауре, и хотя часть огня, несомненно, предназначалась ей, большая часть нежности была… Казанова прервал сонет на полуслове, снял серебряное кольцо с ляпис-лазуритом и сокрытой под камнем миниатюрой и положил его в кармашек для часов.

Воздав таким образом должное отсутствующей любви, которая всегда терпит ущерб, он вернулся к прерванному занятию. Переписал сонет на надушенную бумагу с золотым обрезом и вложил в нежную записочку, в которой вместе с выражением своей преданности, более вечной, чем Вселенная, просил Розауру как можно скорее приехать в казино. Все это он вручил слуге Марко Дзордзе, дав точные указания, как тайно передать послание преданному Розауре Андзолето – и дождаться ответа. После чего Казанова с чистой совестью взялся за чтение изящной поэмы господина де Вольтера «La Pucelle» [42]42
  «Девственница» (фр.). Имеется в виду поэма Вольтера «Орлеанская девственница» (1735).


[Закрыть], намереваясь с ее помощью убить время, пока у Блеза будет готов ужин.

Но тут – неведомо для Казановы – его дотоле удачное «проникновение галопом» в сердце Розауры наткнулось на препятствие. Дзордзе передал его письмо, а Андзолето искусно переправил его Розауре, но ответ бесконечно долго не поступал, и Дзордзе без толку торчал у дворца Розауры, пока она читала и перечитывала сонет и записку и то вздыхала и плакала, то немного успокаивалась и желала, чтобы жизнь не была такой тяжкой для бедных женщин. Не позволила ли она молодому красавцу слишком быстро завладеть ее сердцем? А что, если кто-то о них узнает? Да и потом, она ведь может забеременеть, а Джакомо может оказаться человеком неверным, так не рассказать ли ей все отцу Грегорио?

Казанова предупреждал ее в записке, чтобы она никому не доверялась, и, повинуясь этому приказу, Розаура быстро спрятала тайное послание и сонет за вырез платья на глазах у Марты, многоопытной горничной, столь философски слушавшей серенаду.

Дело в том, что Марта уже служила у молодых замужних дам и – что в данном случае более существенно – сама некогда была молодой, да и теперь была еще не настолько старой, чтобы не понимать жизни. Серенада… спрятанная записка… несколько слезинок – все эти небезынтересные факты убедили Марту в необходимости выяснить, что происходит, кто он и как далеко зашло дело. Подвергшись умелому допросу Марты, Розаура сначала небрежно вообще все отрицала; затем заявила, что Марта – испорченная женщина, раз может предположить такое, и пусть немедленно убирается из комнаты; а потом разрыдалась, повисла у Марты на шее, сказала, что любит его, сказала, что хотела бы умереть, и наконец, покраснев, извлекла из-за выреза платья записку и сонет.

Марта вытерла ей слезы и поцеловала, тотчас выказав сочувствие, которое ее хозяин, граф Лаурано, счел бы поразительным вероломством.

– Андзолето говорит, что его гондольер ждет ответа, – взволнованно произнесла Розаура; Марта молчала. – Наверное, не надо ему отвечать, да?

По-прежнему никакого отклика со стороны Марты.

– Ты считаешь, не надо?

– Если так считает ваше сиятельство.

– Дурочка! – Розаура, обрадовавшись возможности разрядить нервное напряжение, топнула на Марту. – Что ты-тосчитаешь?

– Я не вижу ничего дурного, если человек ведет себя естественно, – спокойно произнесла Марта.

– Естественно?! Но, Марта, разве это не смертный грех – возжелать чужую жену?

– Если красивый мужчина, притом молодой и денежный, готов потратить свои деньги, потому что влюбился в самую хорошенькую, самую скромную и самую заброшенную даму в Венеции, – чего же тут неестественного?

Розаура вздохнула. Она могла бы дать на это несколько ответов, но ответы высокоморальные давать не хотела, а аморальные – не смела. Марта взглянула на нее из-под опущенных ресниц и продолжала молчать, хотя у нее будет что сказать, когда настанет момент. Казанова не зря потратил деньги, велев Дзордзе дать любимой служанке Розауры пять дукатов и кучу обещаний.

– Он, очевидно, не в состоянии с собою совладать, – заметила бедняжка Розаура, снова вздохнув и ведя не слишком решительную внутреннюю борьбу в защиту супружеской чести графа Лаурано.

–  Я-тодумаю, что и не очень хочет, – возразила Марта. – Человек чувствительный сразу распознает хорошую женщину.

– Говорят, он большой любитель дам и очень непостоянный.

– Те, кто так говорит, скорей всего хотели бы заполучить его, да не могут, – сказала Марта.

– Нет, не могу я писать ему, – со вздохом произнесла Розаура и тут же добавила: – А он был такой добрый и щедрый в «Ридотто».

Марта молчала.

– Пожалуй, все-таки напишу и скажу, чтобы он меня не ждал и забыл обо мне.

– М-м, – иронически изрекла Марта, – на вашем месте я бы и мечтать не стала о том, чтобы приятно провести время с красивым молодым мужчиной. Я бы лучше сидела здесь одна и никого бы не видела, кроме старого паренте [43]43
  Родственника (ит.).


[Закрыть], который давным-давно забыл, что значит любить, – если вообще когда-либо знал.

Розаура помолчала, а потом по наивности выдала себя:

– В любом случае Лаурано все время крутится вокруг меня – представить себе не могу, какой бы можно придумать предлог, чтобы отлучиться достаточно надолго…

Тут Марта презрительно фыркнула.

– На будущей неделе его светлость отправится на материк взимать арендную плату, – сказала она.

– Я это знаю не хуже тебя, – возразила Розаура, – и знаю также, что он всегда берет меня с собой.

– О, святой Марк, смилуйся над нами! – воскликнула Марта, теряя наконец терпение. – Да неужели только это вас останавливает? Вы до последней минуты молчите, а потом скажите, что заболели – то ли у вас месячные, то ли еще что – и слишком вы себя плохо чувствуете, чтобы ехать, а он, конечно же, пусть едет.

– Он в жизни меня не оставит – слишком он ревнивый и подозрительный.

– Он куда ревнивее к своим деньгам. Скажите, что попросите вашу замужнюю сестру спать в это время у вас в комнате.

– Но мне же придется ей рассказать и попросить помочь мне и…

– Ба-а! Когда-нибудь и вы окажете ей такую же услугу. Теперь умойтесь-ка, а то все личико заплаканное, потом садитесь и пишите синьору ласковое письмо, а я отнесу его Андзолето.

Ибо Марте подумалось, что у красивого щедрого синьора вполне может быть красивый щедрый гондольер, так почему бы служанке не поразвлечься вместе с хозяйкой?

Записка Розауры попала к Казанове, когда он, мучимый голодом, дожидался «простого, но отменного» небольшого ужина, обещанного Блезом. Отсрочка свидания вызвала раздражение у Казановы, и он уже почти готов был послать к черту эту бездушную кокетку Розауру. Но, как поведал миру Вольтер, хорошая пища и вино рождают оптимизм, а ужин Блеза оказался отличным, как и превосходное бургундское. Перечитав после ужина письмо Розауры, Казанова был поражен его прямотой, его естественностью и скромностью. Да и придуманный ею план избежать бдительного ока графа звучал вполне выполнимо. Но все же целая неделя!..

Так или иначе, эта неделя прошла в обменах записками и взглядами исподтишка в церкви, но никаких серенад больше не пелось из боязни вызвать подозрение. Когда настал желанный день, Розаура отлично разыграла свою роль, блистательно поддержанная Мартой; слугу послали за Фламинией; граф же в своих поступках и словах был именно таким, как и ожидалось: сначала забеспокоился, что придется отложить поездку, и стал проклинать женщин, потом испугался – его стали утешать, и ублажать, и морочить, и наконец отправили в его владения на материке.

Неделя. Это большой срок для зарождающейся любовной авантюры. Многое может произойти за неделю, и каприз может перерасти в отвращение или – что, пожалуй, еще хуже – в безразличие. Неудивительно, что неделя эта бесконечно долго тянулась для обоих, несмотря на обмен записками, и взглядами, и сонетами, и заверениями. Однако Казанова, хоть и заполнял этот период унылого ожидания, уделяя необычно много внимания старикам сенаторам и терпеливо отвечая на их вопросы с помощью «Ключа Соломона», или беседуя с Марко, или скользя в одиночестве в гондоле по тихой лагуне, или обмениваясь шуточками с Блезом, или глядя на вечно меняющуюся венецианскую толпу, никак не мог отделаться от мысли, которую ему хотелось прогнать навеки. Как бы ему хотелось, чтобы на месте Розауры была Анриетта, была Анриетта!

В вечер свидания Казанова сидел у окна своего казино, глядя в сгущавшихся сумерках на проплывающие мимо гондолы, и, поджидая Розауру, продолжал вздыхать об Анриетте. Он куда меньше думал бы об Анриетте, если бы знал, что в этот самый час Розаура вдруг оробела и объявила, что никуда не поедет. Слуги узнают, что она отлучалась, кто-нибудь скажет об этом графу, ее до конца жизни запрут в монастырь, дорогой ее батюшка умрет от горя и так далее, и тому подобное – беды громоздились одна на другую, отчаянно множимые разыгравшимся воображением.

Словом, Розаура попала в тупик. Если она думала, что ее сестра, или Марта, или они обе начнут ее уговаривать или придумают какой-то новый план, – она ошибалась. Они просто переглядывались, поднимали брови и незаметно пожимали плечами. В конце концов не их это дело, не они собирались ужинать и ложиться в постель с молодым человеком, с которым не следовало бы ужинать и ложиться в постель, к тому же обе пошли на риск по доброте душевной, чтобы помочь страдающей сестре и женщине. Наконец Фламиния изрекла:

– Ну, раз ты так считаешь, поправляйся к завтрашнему дню и отправляйся к своему супругу, я вернусь к своему, а что до молодого человека…

Фламиния воздела руки к небу и опустила уголки рта, а Марта с глубокомысленным видом кивнула.

Итак, Розауре ничего не оставалось, как взять на себя всю ответственность, которую она надеялась переложить на них, и выполнить план, которому она собиралась следовать, с тех пор как выносила его бессонными ночами на супружеском ложе. В общем, план был неплохой, только слишком сложный. Она будет лучше устраиваться, когда дело дойдет до третьего или четвертого любовника, подумала Марта, выслушав этот план…

Объявили, что синьоре графине стало хуже, и спешно послали за доктором. А он, будучи человеком разумным, охотно согласился с тем, что больной стало хуже, хотя даже его ограниченные познания говорили, что это плод воображения, и выписал рецепт, после чего получил хорошее вознаграждение и приглашение посетить больную в то же время на другой день. Затем слугам объявили, что синьора графиня должна спать и что ее ни под каким предлогом нельзя тревожить, а синьоры Фламиния и Марта отправятся к аптекарю за лекарством. После чего Марта разделась и легла в постель Розауры, а Розаура переоделась в одежду Марты, и, заперев Марту в спальне, обе сестры вышли на темную улицу в масках и баутах…

Тем временем синьор Казанова, оправившись от своих безнадежных мечтаний об Анриетте, то нетерпеливо посматривал на часы, проклиная неточных и неверных женщин, то старался утихомирить громко причитавшего Блеза, опасавшегося, что его произведение искусства может пострадать…

Две маски, покинув замок Лаурано, как ни странно, вовсе не отправились к аптекарю, а вышли на темный, редко посещаемый рио, где их ждал в гондоле Дзордзе с долготерпением человека, уже привыкшего выполнять подобного рода поручения. Тут две дамы расстались – та, что была в одежде Марты, села в гондолу, а другая медленно направилась домой, шепча молитвы, которые уберегли бы ее от ночных страхов и молодых хулиганов, способных выскочить из-за угла, накинуться на одинокую женщину и, перевернув вниз головой, поглумиться над ее унижением.

Фламиния еще не успела вернуться в замок Лаурано, а гондола с псевдо-Мартой уже достигла места своего назначения; молодая особа в платье Марты поспешно взбежала по ступеням и, сняв маску, предстала, краснея, перед Казановой во всей красе графини Розауры, – довольный, но сгорающий от нетерпения Казанова мгновенно схватил ее в объятия, расцеловал и похвалил. Она была такая аппетитная, что он чуть не пообещал тотчас жениться на ней, как только она «сделает его счастливейшим из людей».

Эти дети более беззаботной эпохи не знали ни стеснения, ни самоугрызения, омрачающих подобные краденые радости. Правда, ни один из них не считал, что они поступают целомудренно, и не утверждал, что господь одобряет союз, который не одобряют люди, но они и не терзались проблемами морали…

Не было у них времени раздумывать о не свойственном им пуританстве или наслаждаться его противоположностью. Блез со всей решимостью великого мастера, который не допустит, чтобы его шедевры пострадали от желания жертв нагулять больший аппетит, настоял на том, чтобы немедленно подать им ужин. Начать он предложил с супа, именовавшегося в меню «Velouté à la Reine d’Amour» [44]44
  «Бархатистый – для Королевы любви» (фр.).


[Закрыть]… Каждому блюду, как обнаружил Казанова, взглянув на карточку, было дано соответствующее новое название, хотя само блюдо могло и не быть столь уж оригинальным, как это изображал Блез. И хотя его кухня была, безусловно, оценена, еще больший успех имели придуманные им названия блюд. Розаура не знала ни слова по-французски, так что Казанове пришлось по очереди объяснять каждое название с соответствующими иллюстрациями…

К тому времени, когда Казанова объяснил Розауре все названия: суп «Бархатистый – для Королевы любви», «Устрицы Венеры из Адриатики», «Перепелки Ночей любви» и «Баранье седло Клеопатры» и они отведали всех этих блюд и выпили соответствующего вина, глаза Розауры заблестели, щечки раскраснелись, а корсаж принял несколько измятый вид.

«Пора подавать шампанское», – подумал Казанова.

Тут поэтически-гастрономический талант Блеза достиг новых высот артистизма. Ледяное шампанское сопровождалось округлыми холмами замороженного крема с дикой малинкой наверху каждого, и называлось это: «Груди прекраснейшей из венецианок». При этом подавались конфеты, размером и цветом напоминавшие золотые монеты и именовавшиеся «Золотой дождь для чресл Данаи», а в корзиночке лежали маленькие, прикрытые кружевной салфеточкой пирожные под названием «Истинные водоемы любви».

Казанова воспользовался намеком, а Розаура не оказала сопротивления.

7

Марко и Джакомо сидели у одного из окон апартаментов Казановы и смотрели на Большой канал. Оба молчали: Казанова устремил невидящий взор на тронутую рябью нефритовую воду, а Марко с любопытством и, пожалуй, не без зависти разглядывал лицо своего друга. Как это Джакомо – с помощью какого скрытого обаяния, а возможно, и просто грубой силы – удается мгновенно приворожить к себе женщин, размышлял Марко.

Правда, женщин, пожалуй, легко соблазнить, но у них же уйма причин оказать сопротивление! Однако только не Джакомо. Женщины готовы были рисковать не только своей репутацией и положением в свете, но и возможностью пожизненного заключения в монастыре, лишь бы провести несколько ночей с ним…

А Казанова думал: неделя – как долго тянется неделя, когда ждешь хорошенькую женщину, и как быстро она пролетает, когда эта женщина покоится в твоих объятиях.

Вид у него был такой печальный, что Марко не удержался и задал не вполне благовоспитанный вопрос:

– Ты что, разочаровался в своей Розауре, Джакомо?

Вопрос этот вырвал Казанову из его мечтаний, и он с удивлением посмотрел на друга.

– О чем ты говоришь? Разочаровался? Она была прелестна! Какие губы и волосы, какие груди и плечи, какой темперамент! Да это женщина, о каких мы читаем у древних, – это Делия, Лесбия [45]45
  Делия и Лесбия – нимфы; Лесбией звали также возлюбленную древнеримского поэта Катулла.


[Закрыть]…

– Тогда почему же ты такой мрачный?

– Терзаюсь сожалением, быть может, легким раскаянием. Она провела последнюю ночь со мной то в экстазе, то в горьких слезах.

– Не понимаю, почему тебя так волнуют женские слезы?

Казанова с удивлением посмотрел на друга.

– Я же хочу, чтобы женщины были счастливы, – просто сказал он.

– Ну, в таком случае не тем путем ты к этому идешь, – заметил Марко, возможно, надеясь таким образом предупредить друга. – Ты утверждаешь, что влюбился в Розауру – и она, безусловно, влюблена в тебя, – однако, по твоим же собственным словам, ты сделал ее несчастной.

– Пф! – Казанова не без презрения посмотрел на человека, к которому не тянет женщин. – Ничего ты не понимаешь. Она же пережила незабываемые минуты в своей жизни. Даже когда она обратится к вере и будет считать, что я отправлюсь в ад, она не сможет не вспоминать те мгновения экстаза, причем с бесконечным сожалением о том, что они прошли. Она плакала не потому, что разочаровалась, а потому, что хотела невозможного. Она хотела приручить богов, надеть на Венеру корсет и туфли на высоком каблуке. Хотела, чтобы недельный медовый месяц растянулся на всю жизнь. Хотела всегда жить в казино, есть французские блюда и спать со мной. Она сказала, что я человек порочный, и отчаянно разрыдалась, когда я сказал, что собираюсь стать епископом. Ей хотелось жить в казино и в то же время сбежать в какую-нибудь протестантскую страну – эту ужасную Англию или туманную Голландию – и выйти за меня замуж! А потом она так плакала, что мне надоело.

– Я ее не виню, – сказал Марко. – Это было жестоко с твоей стороны – сказать, что ты станешь епископом, после того, что ты с ней проделывал. Почему бы тебе не уехать за границу и не жениться на ней?

– Что?! – Казанова был явно возмущен. – Бросить все ради пары нежных губок и упругого тела? Что?! Чтобы жена венецианского аристократа сбежала с молодым человеком без гроша в кармане, к тому же в сане дьякона? Ты что, с ума сошел?

– Без гроша в кармане? – подхватил Марко. – Да ты же всего три недели назад взял банк.

– Любовная интрижка, обставленная должным образом, чертовски дорого стоит. К тому же этот малый, Блез, возможно, и гений горшков и сковородок, но жулик в своих отчетах. Однако я ни о чем не жалею. Розаура стоила всех этих затрат, и даже больших. И все же…

Он умолк и снова посмотрел в окно.

– Что – все же? – напомнил ему Марко.

– Я думаю, мне лучше на время уехать в Рим.

– В самом деле? – Марко был этим обстоятельством в известной мере доволен, тем не менее добавил: – Мне будет недоставать тебя. А как же с Розаурой?

– Она хотела слишком многого, – сказал Казанова. – Даже после того как признала, что бежать бессмысленно. Дай-ка припомнить. Какая была составлена программа? Ах, да! Я должен посылать ей каждый день сонет и письмо, и каждый вечер петь серенаду, и никуда не выходить из казино. А Дзордзе день и ночь должен сидеть в гондоле и привозить ее ко мне, как только она сможет сбежать из дома. Ах, нет! Единственный для меня выход – это Рим. Триумвирату, конечно, известно о нашем романе, а Розаура рано или поздно устроит такой скандал, что они вынуждены будут действовать, и дело кончится для нее монастырем, а для меня – тюрьмой Пьомби…

Казанова был прав: шпионы действительно донесли Триумвирату, что синьора графиня Лаурано семь ночей подряд спала с Казановой в снятом им казино; они даже умудрились сообщить меню Блеза и сколько все эти блюда, по всей вероятности, стоили, – настолько тщательно благие правители надзирали за своими детьми. Триумвират удовольствовался тем, что переслал донесение своих шпионов кардиналу-архиепископу, чтобы он принял или не принял меры – как сочтет нужным.

И так уж получилось, что, когда Марко и Казанова сидели на верхнем этаже и обсуждали Розауру, сенатор Брагадин сидел в это время внизу и слушал посланца архиепископа, рассказывавшего ему про Розауру и Джакомо. Посланцем этим был монсеньор Ломбардини, мужчина необъятных размеров, с умными черными глазами, синими от вина и бритья щеками и носом картошкой, пользовавшийся, однако, всеобщей любовью за чрезвычайную приятность манер и приверженность латыни. Злые языки утверждали, что монсеньор Ломбардини годами не читал Библии на латинском языке, боясь испортить непорочность своего изложения.

– Его высокопреосвященство не стал бы снова беспокоить ваше превосходительство из-за такого пустяка, – сказал монсеньор, – если бы ваше превосходительство не распространяло своей высокой протекции на этого любезного, но бесстыжего молодого человека…

– Я чрезвычайно обязан его высокопреосвященству, – сухо перебил его Брагадин, – могу я узнать его пожелания?

– Этот молодой человек не без талантов, – избегая прямого ответа, сказал Ломбардини, – хотя должен с сожалением сказать… – и тут ученый муж содрогнулся, – я слышал, как он неверно цитировал Вергилия. Ах, мессир Брагадин, мы живем с вами в век бесстыдства. Какой предмет для вечных сожалений, что мы не живем в Золотой век! Когда святой отец давал ученым звание кардинала за чистоту латыни! Садолетус и наш с вами соотечественник Бембус – Пьетро Бембо, патриций, как и вы, ваше превосходительство, и человек, который…

– Но, монсеньор, – воскликнул в нетерпении Брагадин, – в чем же все-таки суть послания его высокопреосвященства?

– Суть, ваше превосходительство, суть?.. – Старика ученого столь внезапно и мало любезно сняли с его любимого конька и вернули на землю, что он заикался, тараща глаза. – На чем же я остановился? Что…

– Вы намеревались что-то сказать насчет…

– Ах, да, – впервые в жизни перебил собеседника монсеньор Ломбардини, так он был раздосадован отсутствием у сенатора интереса к Садолетусу и Бембусу. – Ах, да. Его высокопреосвященство считает, что у молодого человека нет призвания.

– У Казановы?

– Именно это имя его высокопреосвященство просил меня назвать в беседе с вашим превосходительством.

– А почему его высокопреосвященство считает, что у молодого человека нет призвания к служению церкви?

Сей любезный священнослужитель при всем желании не мог бы покраснеть или показаться покрасневшим, ибо слишком румяным было его лицо – разве ведь не сказано: «Тот, кто любит муз, любит и вино?» Но кровь, несомненно, прилила к его лицу, когда он, окинув встревоженным взглядом комнату, поджал губы, закрыл один глаз и, приложив палец к носу, испуганно прошептал:

– Триумвират, ваше превосходительство!

– При чем тут Триумвират? – спросил Брагадин, хотя у него слегка и заныло под ложечкой, что случается с большинством венецианцев при упоминании о государственных инквизиторах.

– На этот раз они сообщают, что речь идет о супруге аристократа, ваше превосходительство, – прошептал толстый латинист.

– А почему они должны винить в этом молодого человека? Разве он виноват, что она распутница? Пусть граф наденет на жену «пояс верности» с замком.

– Вы совершенно правы, ваше превосходительство, совершенно правы. «Varium et mutabile semper…» [46]46
  (Женщина) всегда изменчива и непостоянна (лат.). Цитата из «Энеиды» Вергилия.


[Закрыть]Но Триумвират…

– Чума на этот… Нет, я совсем не то хотел сказать, – поспешно воскликнул Брагадин. – Но позвольте спросить, с каких это пор Триумвират вздумал мстить за рогоносцев?

– Не в том дело, ваше превосходительство. Каждому молодому человеку естественно влюбляться, a Nympharum fugientum amator [47]47
  Молодая женщина должна бежать от влюбленного (лат.).


[Закрыть], но его святейшество – то есть я хочу сказать, его высокопреосвященство – не любит скандалов.

– Послушайте, – раздраженно заметил Брагадин, – кто же устраивает скандалы, если не вы, почтенные церковники? Молодая женщина разве станет болтать об этом? Или Джакомо?

– Согласен, ваше превосходительство, согласен. Но чтобы иметь деньги – ах, auri sacra fames! [48]48
  Проклятая жажда золота (лат.).


[Закрыть]– молодой человек играет. Представьте себе, что он сядет за игорный стол в одеянии священнослужителя и…

– А вы предпочли бы, чтобы он сел голый? – раздраженно заметил Брагадин.

– Прошу ваше превосходительство выслушать меня до конца – favete linguis [49]49
  «Благоприятствуйте языками», т. е. храните благоговейное молчание.


[Закрыть]– его святейшество – то есть, я хочу сказать, его высокопреосвященство – просит вас подумать о том, какой произойдет скандал, если молодого человека в столь почтенном платье поймают на жульничестве, а у его высокопреосвященства есть все основания подозревать, что он…

– Это жалкая клевета… – возмущенно начал Брагадин, но монсеньор Ломбардини во второй раз прервал его: