Текст книги "Единственная любовь Казановы"

Автор книги: Ричард Олдингтон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 23 страниц)

Словом, Казанова в преотличном настроении с грохотом мчался на север и, глядя назад, через пустынную Кампанью, всякий раз видел, как уменьшается вдали купол Святого Петра. Но… всегда ведь есть «но», всегда источник наслаждения несет с собой что-то неприятное. Думая об Анриетте и Джульетте – а мысли о них часто посещали Казанову, – он никак не мог выбросить из головы нелепое и унизительное сравнение: ему вспоминалась басня Эзопа, в которой собака бросает в реку кусок мяса, чтобы схватить увеличенное его отражение. «Красота таит обещание счастья» – да, конечно! Но счастье должно быть реальным, а не только обещанным. К тому же инстинкт самосохранения, столь хорошо развитый у Казановы, побуждал его как можно скорее выехать из папских владений, подальше от влияния донны Джульетты и Аквавивы, а также от мрачных римских сбиров, которые уж никак не способны посочувствовать влюбленному, спешащему на свидание. В этой достаточно реальной опасности Казанова пытался найти оправдание тому нетерпению, с каким он стремился попасть во Флоренцию. Ему ни разу не пришло в голову, что Анриетта в своей записке, возможно, давала понять, чтобы он не приезжал во Флоренцию до тридцатого, хотя он, конечно, подумал, что ее чрезвычайно лаконичное послание столь же двусмысленно, как предсказание оракулов.

Перед самой зарей Казанова добрался до последней почтовой станции перед Великим герцогством Тосканским. Всю ночь он то засыпал, то вдруг просыпался, чтобы заплатить за смену лошадей, его трясло и качало, а надежды сменялись страхами, и теперь Казанова (что было весьма для него характерно) чувствовал не столько усталость, сколько голод. Следовало решить, проявить ли осторожность и, чтобы избежать возможного мщения со стороны донны Джульетты, позавтракать в Тоскании или позавтракать немедля тут, рискуя столкнуться с убийцами?

И, безусловно, только Казанова мог предпочесть удовлетворение аппетита соображениям осторожности и поставить завтрак выше личной безопасности. Но, как это нередко случалось с Казановой, он вскоре пожалел о своем необдуманном решении. Хозяин был мрачный и медлительный, и, когда завтрак наконец появился на столе, еда оказалась, к огорчению Казановы, хуже некуда. Тщетно он пытался с помощью своего знаменитого обаяния повлиять на сварливого хозяина – ничто не действовало и не принесло ни обычной любезности, ни приличной еды. Хозяин явно с первого взгляда возненавидел Казанову и бормотал что-то насчет того, что, если гостю тут не нравится, пусть платит и убирается вон.

– Эй, не так скоро! – Казанову начало раздражать его нахальство. – Прежде чем уплатить, я должен…

Он так и не докончил фразы, ибо в этот момент с верхнего этажа донесся поистине адский шум – там топали, с треском ломали мебель, хлопали дверьми, и все это – под мрачный аккомпанемент скрещивающихся шпаг и громкие проклятия на итальянском языке, то и дело перекрываемые руганью, которую сыпал густой бас по-латыни, по-немецки, по-венгерски.

– Это еще что за чертов грохот? – воскликнул Казанова, дернув за рукав хозяина, мрачно уставившегося в потолок.

– Полиция. Собираются арестовать венгра.

– За что?

– А мне откуда знать? – Хозяин передернул плечами. – Полиция имеет право войти в гостиницу в любой номер, чтобы проверить, не спит ли кто с женщиной…

– Что? И вы разрешаете подлым полицейским под таким предлогом врываться в комнаты синьоров? Ко всем чертям такое чистоплюйство!

Со шпагой в руке Казанова взлетел по лестнице, перепрыгивая через три ступеньки, и его глазам предстало весьма любопытное зрелище. Длинноусый венгр в одной рубашке, с большим шрамом через все лицо защищался от наступавших на него четырех папских полицейских. Но поразило Казанову и осталось в памяти то любопытное обстоятельство, что римские полицейские в волнении ругались на венецианском диалекте. Однако в тот момент у него не было времени раздумывать над этим: Казанова бросился на выручку венгру, видя, что того теснят и ему туго приходится.

Драка была отчаянная. Полицейские теснили венгра, и из его, по крайней мере, трех небольших, но мучительных ран текла кровь. Неожиданное подкрепление в виде высокого мужчины, вооруженного шпагой и выглядевшего, пожалуй, внушительнее, чем на самом деле, придало сил теснимому меньшинству и соответственно обескуражило нападающих. Первым же броском Казанове посчастливилось разоружить одного из полицейских и ранить другого ударом наотмашь по ноге. Венгр мгновенно воспользовался временной паникой в стане противника, проткнул одному из них плечо и, подкрепляемый Казановой, буквально спустил с черной лестницы всех четверых, и те со страшным грохотом полетели вниз, сталкиваясь головами и задами, ломая сабли, перекручивая ножны, кляня на чем свет стоит всех святых и поливая бранью всех ближайших родственниц.

– Domine! – произнес венгр по-латыни, вытирая рукавом пот и кровь с лица. – Ago tibi gratias. Homo es! [63]63
  Аминь… Превеликая тебе благодарность. Настоящий человек! (лат.).


[Закрыть]

– Sie spero [64]64
  Надеюсь (лат.).


[Закрыть], – со смехом ответствовал Казанова и добавил опять-таки на латыни: – Как же это, черт подери, вы не говорите по-итальянски?

– Видите ли, сударь, – очень серьезно произнес офицер, – у нас в стране мы говорим между собой по-венгерски, а со слугами – на латыни. Мы вынуждены немного знать немецкий, чтобы нас могли понять эти проклятые австрийцы. Я и сам служу ее величеству императрице Австрийской.

Этот монолог, произнесенный прерывисто, поскольку оба еще не отдышались после сражения, пришелся по душе Казанове. Ему сразу понравился этот странный тип, который в одной фразе проклинал австрийцев, а в другой выражал свою приверженность их правительнице.

– А что послужило причиной для нападения на вас? – задал вполне естественный вопрос Казанова.

– Откуда же мне знать? – Венгр с безразличным видом пожал плечами. – Я действительно везу депеши ее императорскому величеству, но думаю, эти типы охотились скорей всего за моим товарищем. – Венгр внезапно умолк и хлопнул себя по лбу, как это делают люди, внезапно вспомнившие что-то очень важное, однако ускользнувшее из их памяти. – Кстати, вспомнил: надо немедленно перерезать ему глотку.

– Перерезать глотку?! – воскликнул Казанова, которого поразила и одновременно позабавила нелепость такого высказывания. – Как же так! После того, как вы спасли ему жизнь? Какой в том смысл?

– Сударь, – сказал венгр, – я полагаю, вы человек благородных кровей, судя по вашей одежде и по тому, что вы пришли мне на помощь против этих чумных canailles [65]65
  Мерзавцев (фр.).


[Закрыть], но вы не солдат и, очевидно, не знакомы с кодексом чести, которого держатся те, кто носит форму ее величества. Тем не менее вы отлично дрались с этими canailles… А этот молодой безобразник, который сидит у себя в спальне, он опозорил свой мундир, не придя мне на помощь, как только услышал шум драки. Поэтому ему придется драться со мной.

– Возможно, он крепко спал и не слышал, – предположил Казанова не очень уверенно.

– Что за глупости! – воскликнул венгр. – Конечно же, слышал. Должен вам сказать, он сразу показался мне подозрительным, с той минуты, как мне дали странное поручение сопровождать его в Тоскану. Говорит он только по-французски, а это показывает, что он не верный подданный императрицы, да к тому же я в жизни не видал юнца с таким бабьим лицом. Так или иначе, это не причина, чтобы мне не перерезать ему глотку.

Казанове необыкновенно понравился этот эксцентричный вояка с его нелепым кодексом чести – он охотно пробыл бы с ним подольше; но если венгр перережет юноше горло, это, несомненно, повлечет за собой немалые для него осложнения по части закона. И видя, что венгр двинулся по коридору с явным намерением привести свою угрозу в исполнение, Казанова умудрился схватить его за руку и, изящно напомнив о маленькой услуге, которую только что ему оказал, попытался его остановить.

– Судя по тому, что вы говорите, ваш товарищ, видимо, совсем молоденький, – стал Казанова втолковывать венгру. – Наверное, только недавно вышел из-под опеки мамочки и сестричек и еще, должно быть, всего стесняется…

– Этот парень – самый бесстыжий человек, каких я когда-либо встречал, – запальчиво перебил его венгр. – Сударь, он наотрез отказался лечь со мной в одну постель, как заведено между товарищами, и решительно настаивал на том, чтобы иметь отдельную комнату, избалованный молокосос! В моем полку, синьор, мы часто спим по десять человек в одной постели, все в стельку пьяные, как положено офицерам и благородным господам.

– Бесспорно, бесспорно… прекрасный обычай, – умиротворяюще произнес Казанова. – Но вы же не собираетесь драться с ним в ночной рубашке, верно? Разрешите, я поговорю с ним, пока вы будете одеваться. Может, он извинится…

– Никаких извинений я не приму, – высокомерно заявил венгр. – Но вы совершенно правы. На утреннем воздухе голым ногам чертовски холодно. Я сейчас оденусь, а потом приглашаю вас позавтракать со мной, после того как разделаюсь с этим…

И он презрительно повел рукой, указывая на дверь, за которой, как полагал Казанова, прятался напуганный молодой офицер. Удостоверившись, что это именно та дверь, какая нужна, и видя, что венгр благополучно удалился в свой номер, Казанова постучал, но отклика не последовало. Согласно полицейским правилам, висевшим в рамке и запрещавшим недозволенные увеселения в спальнях, двери в этой гостинице были без замков. Не услышав отклика, Казанова толкнул дверь, но, вопреки его ожиданиям, она не открылась. Разведка, произведенная через замочную скважину, убедила его, что к двери были просто-напросто придвинуты стулья. Сильный удар широкого плеча с треском повалил их на пол, и Казанова влетел в комнату; молодой человек, лежавший в постели, вскрикнул и быстро нырнул под одеяло; оттуда раздался приглушенный голос, весьма решительно потребовавший на французском, ломаном итальянском и на чем-то вроде латыни, чтобы нарушитель спокойствия «убирался отсюда».

Казанова приставил к двери стул, чтобы хоть немного задержать венгра, если тот ринется в комнату, жаждая крови, затем подошел к кровати. Вспомнив, что юноша изъясняется по-французски, Казанова заговорил с ним как можно мягче на этом языке.

– Мсье, я пришел к вам как друг… чтобы развязать один сложный узел. Как могли вы оказаться таким трусом и предоставить своему коллеге-офицеру драться одному? Этому должно быть какое-то объяснение. Скажите мне, в чем дело, и я постараюсь умиротворить вашего товарища, а то он клянется, что перережет вам горло!

Ответа не последовало, только фигура, лежавшая в постели, еще больше сжалась, словно трусишка в панике пытался глубже зарыться под одеяло. Даже у Казановы, ненавидевшего браваду, такая безмерная трусость профессионального солдата вызвала раздражение – подобную трусость ни молодость, ни неопытность не могли извинить. Кипя от возмущения, он схватил своими сильными руками одеяло и мощным рывком дернул к изножью кровати…

Бесцеремонный поступок Казановы обнажил нагое тело молодой женщины, причем даже он, разбиравшийся в таких вещах, вынужден был признать, что редко видел более привлекательное зрелище. Но, как ни странно для распутника его калибра, Казанова не смотрел оценивающим взглядом на крепкие груди, тонкие руки, округлые бедра и нежное тело с треугольником темных волос – он смотрел на лицо молодой женщины. Среди спутанных блестящих локонов перед ним было лицо, отражавшее целую гамму чувств, – лицо Анриетты…

Если Казанова не чувствовал себя идиотом, то, безусловно, выглядел таковым, уставясь с глупым видом на свою все еще таинственную любовь, которую он так неожиданно и так бесцеремонно обнажил. Если у него и родилась какая-то мысль, помимо всепоглощающего изумления и растерянности, – это была нелепая мысль о том, что в долгой и многообразной истории любовных отношений редко встречалась такая ситуация, чтобы мужчина держал бесчувственное тело своей любимой на руках и видел ее обнаженной, прежде чем они обменялись хотя бы словом… По счастью для Казановы, женщины редко чувствуют себя оскорбленными, когда мужчина из-за прекрасного пола ведет себя глупо, а Казанова продолжал стоять, уставясь на обнаженную Анриетту, словно деревенщина на ярмарке; тем временем Анриетта, оправившись от изумления, натянула на себя одеяло и спросила Казанову, как он посмел так оскорбить ее – ворваться к ней в спальню и стащить с нее одеяло?

На этот не вполне искренний вопрос можно было дать целый ряд ответов… К примеру, Анриетта прекрасно знала, что он вошел к ней в спальню, полагая, что там мужчина. А Казанова легко мог возразить, что явился к ней не для того, чтобы увидеть ее обнаженной, а чтобы спасти ее жизнь от вспыльчивого венгра. Он же сумел произнести лишь:

– Вы… вы же… Анриетта!

– Это что, дает вам право врываться ко мне в спальню?

– Я… да разве вы не узнаете меня? – взмолился Казанова, лишившись своего обычного нахального апломба. – Я же Джакомо Казанова…

– Казанова? – повторила Анриетта с этаким наивным ехидством. – Я слышала это имя. Не тот ли вы молодой человек, который вынужден был покинуть Венецию из-за супруги некоего аристократа и…

– Вы ошибаетесь, – возразил Казанова, внутренне удивившись, каким, черт подери, образом она могла быть так точно осведомлена. – Я тот Казанова, с которым вы познакомились в водах Большого канала и которого поманили вчера в Риме. И вот я тут, к вашим услугам!

– Теперь, когда мы представились друг другу, первой услугой, о которой я вас, синьор, попрошу, будет покинуть мою спальню, чтобы я могла встать.

К сему добавлю… хочу верить, что в ваших же интересах, а также к вашей чести не раскрывать тайну моего пола, когда увидите меня в форме.

Казанова ударил себя по лбу, внезапно вспомнив о немаловажном обстоятельстве, про которое он успел забыть.

– Господи! – воскликнул он. – Я же совсем забыл о причине, которая побудила меня ворваться к вам…

– И что же это за причина?

– Да этот шпагоглотатель-венгр, драчливое животное, – с весьма озабоченным видом произнес Казанова, – собирается драться с вами…

– Драться со мной? Из-за чего?

– Потому что вы не пришли к нему на помощь во время его схватки с венецианцами… Кстати, а почему они пытались ворваться к вам?

В последних словах Казановы прозвучала ревность, что выглядело более чем забавно. Но Анриетта даже не заметила укоризненного тона, и Казанова с удивлением увидел, как глаза ее перестали смеяться, а раскрасневшиеся было щеки вдруг побледнели.

– Венецианцы?! Если это были венецианцы, то они хотели убить меня! Оставьте меня: мне надо немедленно одеться. Даже в Тоскане я не буду в безопасности от них…

– Но с какой стати мои соотечественники…

– Мсье Казанова, я знаю, о чем говорю. Пойдите и скажите этому дураку венгру, что мы немедленно выезжаем.

С этими словами она выскочила из постели, держа перед собой простыню, которая скорее приоткрывала ее, чем скрывала.

– Но, мадам! – воззвал к ней Казанова, считая не последним соображением немного оттянуть расставание. – Вы забыли, что венгр настроен серьезно, и не учитываете обязанностей, которые налагает на вас форма. Он преисполнен решимости драться на дуэли. Вы только послушайте!

Из соседней комнаты доносился топот ног и поток восклицаний: «Тьерсе, кварта, парируй, коли!», перемежаемых дикими выкриками: «Ха! Ха!» Венгр явно готовился, как и грозился, перерезать своему товарищу горло.

– Я же сказала, что он дурак! – Анриетта топнула голой ногой по полу. – Идите же, мсье, и передайте ему мое указание.

– Он, бесспорно, человек чести, – не без иронии заметил Казанова. – Он тотчас откажется от дуэли, как только узнает, что вы – дама.

– Вот этого ни он, ни кто-либо другой здесь не должен знать! Это должно оставаться тайной. Вы человек сообразительный, мсье Казанова. Сейчас же идите к нему, придумайте какое-нибудь оправдание, но проследите за тем, чтобы я немедленно уехала из этой смертельной ловушки…

Часто бывает так, что в критическую минуту поведение человека убеждает больше, чем слова. Анриетта, правда, сказала «смертельная ловушка», но Казанова привык к преувеличениям – особенно у женщин. Он не обратил бы внимания на просьбу Анриетты, сочтя ее всего лишь уловкой, хитростью с целью выдворить его из спальни, а себя избавить от ситуации, оскорбительной для женского целомудрия, если бы всем своим поведением она не дала ему почувствовать, что говорит вполне серьезно. Каким-то образом, по причинам, которые Казанове еще не дано было понять, Анриетта была явно убеждена, что ее жизнь в опасности, – правда, к такому выводу вполне можно было прийти после недавней драки с переодетыми венецианцами…

Мгновение Казанова помедлил – обольститель в нем не хотел упускать такой возможности одержать быструю победу, – затем повернулся и направился к двери. Уже выходя, он краешком глаза увидел, как Анриетта натягивала на себя форму австрийского гусара, которую носила для маскировки. Но почему ей надо маскироваться? – недоумевал он.

Если Казанова на миг приостановился в коридоре, вместо того чтобы пройти прямиком к венгру, – кто может его за это винить? Хотя он был убежден, что жизнь Анриетты в опасности, да и его собственная тоже, – правда, это обстоятельство почему-то перестало его волновать, – столь многое произошло за эти полчаса, столько надо было всего наметить и осуществить, что Казанове необходимо было собраться с мыслями. Он не имел ни малейшего представления, что сказать дуэлянту-венгру, который все еще со свистом рассекал воздух саблей у себя в комнате, топал и выкрикивал «ха». А кроме того, десяток вопросов относительно Анриетты жужжал в голове Казановы, вызывая раздражение. Почему она окружает себя тайной? Какого черта она делает на этой одинокой почтовой станции, переодетая солдатом, путешествуя с настоящим солдатом, опасаясь нападения со стороны головорезов-венецианцев? Не будь столь явным то, что тупица венгр даже и не подозревал в своем товарище женщины, Казанова был бы уверен, что Анриетта – его любовница. Сейчас же волны ревности накатывались на него при мысли о тех возможностях, которые предоставляет совместное путешествие, и о том, что венгр в любой момент может сделать открытие, и тогда «честь» армии мгновенно повелит ему осадить свое протеже нежелательными предложениями, а при случае даже и употребить силу. Ну а кроме всего прочего, что за игру ведет она с ним, Казановой? Зачем было назначать свидание – «во Флоренции» – без указания точного места, но в определенный день, а самой раскатывать по дорогам Италии с этим нелепым венгром?..

Венгр… Мысль о нем вернула Казанову к необходимости утихомирить глупца и каким-то образом отобрать у него Анриетту. Как же это осуществить? Казанова не имел об этом ни малейшего понятия, ибо всякий раз, когда он пытался что-то придумать, в голову лезли все прочие проблемы и непонятности, связанные с Анриеттой, а ум, который не может сосредоточиться, не способен ничего решить, это уж точно… Казанова машинально пересек коридор, постучал в дверь и вошел в комнату венгра, где ему предстало зрелище, наполнившее его чувством неприязни к этому нелепому и назойливому созданию рода человеческого, настойчивым желанием избавиться от него.

Верный военным идеалам, венгр надел парадную форму – Казанова увидел, что он капитан; мундир сверкал золотом и позвякивал медалями: венгр решил убить своего так называемого «товарища» с соблюдением всего церемониала. Держа в руке смертоносное оружие – саблю, он упражнялся в приемах поединка с таким спокойствием и достоинством, словно выступал перед ее величеством императрицей. Увидев Казанову, капитан перестал наносить удары «противнику», упер кончик сабли в не застланный ковром пол и, приподняв брови, спросил:

– Ну-с?

– Что – ну-с?

– Он готов? А то я хочу завтракать.

Нелепость, если не сказать, оскорбительность этой фразы привела Казанову в отчаяние. Правда, он наверняка отнесся бы ко всему этому куда спокойнее, не будь тут замешана Анриетта, но при всех своих пороках Казанова не был задирой – его возмутил этот идиот-военный, который ставил «честь» выше здравого смысла, а человеческую жизнь ценил меньше собственного завтрака. Казанове как раз и не хватало злости, чтобы перестать витать в облаках.

– Сударь, – сказал он с наилюбезнейшим видом, подходя к венгру. – Дело улажено, к чести обеих сторон. Лейтенант даже не просит вас извиниться и принимает ваши объяснения.

Венгр, наверное, не больше удивился бы, если бы сабля, на которую он опирался, вдруг превратилась в живого угря. Он покраснел, на его лице так комически смешались изумление и оскорбленное достоинство, что Казанова с трудом удержался от улыбки.

– Какого черта, сударь! – захлебываясь от ярости, воскликнул капитан. – Что вы, черт подери, хотите этим сказать? Вы меня оскорбляете, а я на все оскорбления отвечаю вот так, сударь, так! – И он взмахнул саблей, полагая, что выглядит необычайно грозно, тогда как на самом деле вид у него был препотешный.

– Сударь, – воззвал к нему Казанова, пустив в ход все свое обаяние, – я полагаю, вы хотя бы выслушаете того, кто совсем недавно имел честь драться на вашей стороне?..

При этих словах капитан торжественно наклонил голову, точно старый попугай.

– Вы мужчина умный и человек чести, – льстиво продолжал Казанова, – и вы, несомненно, понимаете, что только человеку, обладающему особыми заслугами, могли бы поручить столь важную миссию, как охрана принца, путешествующего инкогнито…

– Принца! – У капитана от изумления чуть не вылезли глаза из орбит. – Какого принца?

– О, господи! – Казанова изобразил отчаяние. – Я сказал «принца»? Капитан, я полагаюсь на ваше великодушие и надеюсь, вы забудете о том, что я нарушил доверенную мне тайну, и ни единым намеком не дадите это понять самому принцу. Но факт остается фактом… и это по указанию самой императрицы он воздержался от участия в драке, как и по ее указанию безопасность его особы была доверена одному из лучших фехтовальщиков в армии.

– Тысяча чертей! – воскликнул капитан, не приходя в себя от изумления. – А как же насчет депеш, которые я везу?

«Черт подери, – подумал Казанова, – как же я об этом не вспомнил!» Вслух же он сказал:

– Это тоже чрезвычайно важно, и я убежден, что благополучная их доставка вместе с благополучной доставкой принца обеспечит вам повышение…

– Повышение?! – Глаза у капитана загорелись, ибо, как все бедные офицеры, не имеющие могущественных друзей, он убедился, что повышения приходится долго ждать.

– Ш – ш! – Казанова приложил палец к его губам. – Сейчас не время для подробностей. Все объяснится позже. А пока жизнь принца в опасности – ему угрожают эти мошенники или еще какие-то. План таков. Я поеду с… мм… лейтенантом. Вы – следом на случай нападения. На границе разделимся: вы поедете прямо в Ливорно и будете ждать нас в гостинице. Если в течение трех дней вы ничего от нас не услышите, следуйте немедля в штаб и докладывайте…

– Но… – с сомнением начал было венгр.

Казанова величественным жестом отбросил все возможные сомнения.

– Сударь! Разве время сейчас перебрасываться словами, когда жизнь принца в опасности? – Он вытащил часы, сверил их с часами капитана и объявил, кладя конец всем дискуссиям: – Выезжаем через десять минут.

3

Казанова переминался с ноги на ногу, стоя у дверей почтовой станции и глядя на большой почтовый двор, в котором пара ленивых конюхов, следуя хорошо известному принципу «до завтра успеем», запрягала лошадей в две почтовые кареты. Казанова не пытался подгонять их согласно не менее известному принципу – с помощью чаевых. Наоборот: время от времени поглядывая исподтишка на часы, он пытался занять капитана нескончаемым потоком эротических анекдотов, чтобы тот не замечал течения времени. А дело в том, что Анриетта опаздывала, хоть и была убеждена в грозившей ей опасности, – женщины всегда ведь опаздывают. Капитан же, как все профессиональные военные, был пунктуален до секунды и, естественно, рассчитывал, что молодой солдат будет так же пунктуален, хоть он и принц.

Казанова с тревогой наблюдал за капитаном, а тот становился все мрачнее и подозрительнее, но объяснялось ли это задержкой с отъездом, или же капитан внутренне разогревал себя, подводя к необходимости новой дуэли, Казанова не мог решить. Хоть бы она поспешила! Он все мысленно просчитал: в последнюю минуту дать хорошие чаевые конюхам капитана, чтобы те задержали его, а другие чаевые – собственному кучеру, чтобы тот гнал вовсю и ушел от преследователя… А затем, когда Анриетта останется с ним наедине…

К его изумлению, Анриетта наотрез отказалась следовать его изящно придуманному плану. Казанове, правда, удалось посадить ее в свою карету, прежде чем она успела что-либо возразить. Крикнув через плечо капитану, что они непременно встретятся у пограничного таможенного поста, Казанова нетерпеливо бросил кучеру: «Трогай!» – и уже готов был вскочить в карету и сесть рядом со своей таинственно переодетой дамой.

– Стойте! – воскликнула Анриетта столь решительно, что кучер придержал лошадей и оглянулся, чтобы проверить, не забыли ли чего важного.

–  Теперь-тов чем дело? – спросил Казанова, сгорая от нетерпения, но стараясь соблюдать спокойствие и добродушие.

– Капитан.

– При чем тут капитан?

– Он должен ехать со мной.

– С вами?! – Казанова был потрясен. – Вы хотите сказать, что предпочитаете путешествовать с этим занудой вместо меня?

В его тоне звучала столь явная ревность, что Анриетта на секунду растерялась. Окинув взглядом двор, она увидела, что за ними наблюдает по крайней мере десяток бездельников, включая мрачного хозяина почтовой станции и капитана.

– Ради всего святого, не устраивайте здесь сцены, – взмолилась она. – Это может стоить нам жизни. Я объясню позже… на досуге… когда мы будем одни. Я должна быть уверена, что этот идиот благополучно доберется до Флоренции.

–  Выдолжны быть уверены в том, что онблагополучно доберется до Флоренции?! – В голосе Казановы звучало сомнение, хотя он и обрадовался обещанию, прозвучавшему в ее словах: «когда мы будем одни». – Но это же он охраняет вас!

– Так он полагает, – сказала она, – но мозг операции – я. Он везет депеши куда более важные, чем думает этот тщеславный идиот, и опасно, если они попадут в руки не тех людей. Позвольте, я сяду в его карету.

– Мы подождем его у границы, – взмолился Казанова, – дайте мне по крайней мере доехать с вами до нее. Если вы так настаиваете, то пересядете там.

– Клянетесь вашей честью?

– Клянусь честью… и любовью.

Анриетта махнула кучеру, чтобы трогал, и подвинулась, чтобы Казанова мог сесть рядом. Памятуя о чаевых и желая честно заработать их, кучер так стремительно тронул с места, что Казанова чуть не вылетел на грязный почтовый двор. Только ловкость и сила спасли его от шумного и нелепого падения, а такого рода беды даже зарождающаяся любовь с трудом забывает. Благодаря судьбу за то, что он избежал падения, Казанова откинулся на стенку кареты, готовясь как можно лучше использовать свое первое настоящее solitude à deux [66]66
  Уединение вдвоем (фр.).


[Закрыть]с Анриеттой. Он дважды спас ей жизнь – из ледяной воды канала и от вспыльчивого капитана, он нес ее на руках и видел обнаженной, пожертвовал ради нее другой женщиной и последовал за ней, стоило ей поманить, – за все это он, безусловно, достоин награды или, по крайней мере, обещания награды.

Именно сейчас в большей мере, чем когда-либо, для Казановы настало время пустить в ход свое знаменитое обаяние. Ведь он обещал Анриетте – правда, не без надежды, что обещание это можно будет спокойно нарушить, – что она поедет с капитаном после остановки на границе. А почтовая карета, покачиваясь и отчаянно подскакивая, уже ехала последнюю милю по дороге Папской области. Его и Анриетту то резко кидало друг к другу, то отбрасывало, когда одно из колес попадало в рытвину и карета накренялась. Словом, все было будто специально создано для старины Казановы – сколько угодно возможностей для флирта, галантных соприкосновений, смелых жестов. А он сидел неподвижно, как мешок с картошкой, не произнося ни слова и ничего не предпринимая. Сейчас, когда дело дошло до дела, когда появилась возможность сказать Анриетте хоть что-нибудь из всего того, что он думал ей сказать, задать хоть какие-то из сотен вопросов, которые намеревался ей задать, Казанова пребывал в полнейшем замешательстве – точно школьник, которого неожиданно представили первой танцовщице кордебалета, в которую он был давно влюблен. А ни одно человеческое чувство так не заразительно, как смущение. Не прошло и нескольких минут, как молодая женщина, обычно столь прекрасно владевшая собой, почувствовала не меньшую неловкость и скованность, чем ее воздыхатель.

Но такова уж женщина: еще немного – и Анриетта вполне могла бы рассердиться на обычно веселого Казанову за это величайшее доказательство его преданности. Ибо для Казановы вести себя так скромно и сконфуженно в присутствии хорошенькой молодой женщины было чем-то новым. Но прежде чем Анриетта успела почувствовать досаду от этой трогательной gaucherie [67]67
  Неловкости, неуклюжести (фр.).


[Закрыть], прежде чем они оба пришли в себя от смущения и обменялись хотя бы десятком фраз, чрезмерно рьяный кучер уже примчал их к таможенному посту.

Казанова все еще надеялся, что ему удастся «потерять» капитана на границе, но, несмотря на чаевые, данные Казановой, карета капитана прибыла через пять минут после того, как они подъехали к пограничному посту и все еще препирались с угрюмыми, глупыми и подозрительными людьми, которых суверенные государства выбирают для встречи прибывающих и отбывающих чужеземцев. Казанове достаточно было взглянуть налицо капитана, чтобы понять, какая грозит ему беда. Подобно большинству людей его типа, венгр способен был держать в голове только одну мысль. Теперь он уже не помышлял о дуэли. Наоборот, был преисполнен решимости не выпускать «принца» из виду и старался возможно более рьяно выполнять свои обязанности эскорта в надежде на запоздалое повышение. Казанова явно перестарался, придумав, как избежать дуэли. И теперь немало времени ушло на исполненные яда препирательства по поводу того, кто поедет с «лейтенантом», – спор решил сам «лейтенант», объявив, что намерен путешествовать один, а они могут ехать впереди или сзади, как им угодно.

Из-за различных задержек в пути, дождя, а главное, усталости они решили провести ночь в Сиене. К этому времени Казанова уже вполне овладел собой. Он понял, что своим поведением по отношению к «лейтенанту» рискует поставить под угрозу то, чего больше всего хотел избежать, а именно: рискует возбудить подозрение венгра, и тогда откроется, что «лейтенант», или «принц», – это женщина. Более того, Казанова понял, что если он хочет избавиться от венгра, то прежде всего следует рассеять унылую атмосферу недовольства и неловкости, которая установилась между ними тремя. Ничего не выйдет, если они всю дорогу будут сердиться друг на друга.