Текст книги "Единственная любовь Казановы"

Автор книги: Ричард Олдингтон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 23 страниц)

– Высокочтимая маска, – сказал негритенок, кланяясь и улыбаясь с неотразимой смесью нахальства и добродушия, – фортуна улыбнулась вам в игре, теперь от вас зависит насладиться ее благосклонностью и в другой области, которая еще больше вам по вкусу!

Это было отбарабанено без пауз, не вдаваясь в смысл, – так школьники зазубривают непонятный урок. Несоответствие между небрежностью изложения и напыщенностью слов, которые мальчишку явно заставили выучить наизусть, было до того смешным, что Казанова, несмотря на дурное настроение, расхохотался.

– Высокочтимое дитя солнца, – сказал он в стиле мальчишки, – мы воздаем тебе благодарность. И каким же образом эта авантюра может быть осуществлена?

– Нечего надо мной смеяться, синьор, – сказал мальчишка уже обычным тоном и явно обидевшись, – я ведь сказал только то, что она велела мне сказать.

– Она? А кто это – она?

– Да уж наверно моя хозяйка, синьор. Кто же еще?

– А как ее зовут, милый друг?

– Так легко вы меня, синьор, не поймаете, – произнес мальчишка с забавной попыткой схитрить. – Это пока секрет. Но если вы пожелаете ее увидеть…

Он приблизил лицо к маске Казановы, словно пытаясь уловить выражение его глаз, и с понимающим видом осклабился.

– Так, значит, если я пожелаю ее увидеть?..

– Тогда будьте любезны следовать за мной.

И он зашагал с важным видом, снова вызвавшим смех у Казановы. Мальчишка привел его к гондоле, которая стояла на приколе на рио, за Прокуратие Веккие. Не переставая поддразнивать негритенка, Казанова сразу заметил, что гондола – из тех, какими пользуются патриции, что в ней два гондольера в красивых белых костюмах с малиновыми поясами и что гербов, какие обычно бывают на таких гондолах, здесь нет. Какую-то долю минуты Казанова помедлил. Да, конечно, венецианки из высшего общества пользовались свободой действий, почти равной их свободе от предрассудков, и хотя приглашение такого рода вполне могло исходить от какой-нибудь прелестницы, оно могло быть и ловушкой, подстроенной кем-то из врагов, а могло быть и одной из мрачных шуточек, столь Дорогих сердцу Триумвирата…

– Авантюры – для авантюристов, – достаточно громко произнес он, ступая в гондолу и удобно усаживаясь на горе мягких подушек в фельце.

Он заметил, что и здесь убрано все, что могло бы дать ключ к опознанию владельца. Глядя сквозь боковое окно, Казанова пытался запомнить путь, по которому они быстро скользили, но венецианские гондольеры всегда были и остаются большими мастерами своего дела и лихо сворачивают в малоизвестные каналы, а постепенное сгущение красок, наступающее в Венеции при закате солнца, когда все приобретает голубовато-серый и бархатисто-черный цвета, затрудняло Казанове замечать вехи. Оглянувшись, он увидел, что мальчишка сидит на корточках у входа в фельце и хихикает.

– А, вот ты где, – сказал Казанова, несколько раздраженный его молчаливым весельем. – Что это так тебя забавляет?

– Я думал, как обрадуется моя хозяйка, когда увидит ваше превосходительство.

– М-м, – с сомнением произнес Казанова, – а что, если бы ты все-таки сказал мне, как ее зовут?

Негритенок помотал головой и осклабился.

– А может, она придумает себе имя специально для вашего превосходительства.

Казанова попытался пустить в ход то, что, как он знал по опыту, развязывает людям язык всюду: протянул негритенку золотой.

– Нет, синьор, – сказал мальчишка, отводя глаза в сторону. – Раз я что обещал, значит, обещал.

– Хороший мальчик, – снисходительно заметил Казанова. – В любом случае возьми его. Я могу быть очень щедрым другом…

– А что мне за это надо будет сделать? – Парнишка медлил, исполненный подозрительности.

– Ничего. Просто я тебе задам несколько вопросов. Можешь отвечать на них, можешь – нет, как хочешь… Твоя хозяйка темненькая или светленькая?

– Ваше превосходительство сами скоро увидят. – Негритенок снова хихикнул.

– А сколько ей лет?

– Я никогда не спрашивал, ваше превосходительство.

– Она замужем?

– Говорят, что да.

– А кто ее чичисбей [30]30
  Поклонник (ит.).


[Закрыть]?

– Ваше превосходительство еще об этом спрашивает?

– Не много же из тебя вытянешь, а? – не без сарказма заметил Казанова.

Мальчишка откликнулся не сразу – он был занят, пытаясь ухватиться за причал, к которому подплыла гондола. Затем помог Казанове выйти и произнес уже совсем другим тоном:

– Я верно служу моему хозяину, ваше превосходительство.

– Хозяину? – передразнивая его, произнес Казанова, но мальчишка уже умчался вверх по темной лестнице, которая привела их в большие и роскошно обставленные апартаменты, являвшиеся, как сразу понял Казанова, частью одного из пышных казино, каких много в Венеции и где есть такие же апартаменты для встреч наедине с представителем или представительницей противоположного пола, что не положено делать во дворцах.

Негритенок мгновенно исчез, а Казанова, с одобрением оглядев великолепные, с чувственными сюжетами фрески на стенах, стал охорашиваться перед венецианским зеркалом, оглядывая с еще большим одобрением мужественную фигуру и правильные черты Джакомо Казановы. Интересно, кто она и какова собой? Что лучше – приветствовать ее церемонным поклоном, как подобает следующему моде синьору, или упасть к ее ногам и поцеловать ей руку с видом потерявшего голову влюбленного?..

Он круто повернулся, и… улыбка соблазнителя сменилась на его лице весьма кислой гримасой при виде барона Шаумбурга, стоявшего перед ним, Казанова побелел и невольно отступил, но левая рука его легонько легла на эфес шпаги перед лицом врага.

– Присядьте, синьор, – сказал посол отнюдь не враждебным тоном.

– Ваше сиятельство, – сухо произнес Казанова, – поскольку ваше приглашение было несколько неофициальным, позвольте сначала спросить…

– Я прибегнул к маленькой хитрости, чтобы завлечь вас сюда: судя по вашей репутации, я подумал, что мне это удастся. Я поступил так… ну, вы знаете, как подозрительно относятся в Венеции к послу. Если это вас оскорбило, прошу принять мои извинения.

Казанова поклонился и сел.

– Часто говорят, ваше сиятельство, – весело заметил он, – что послов посылают за границу, чтобы они лгали во благо своей страны.

– Прежде всего, – сказал барон, не обратив внимания на наглую выходку Казановы, если не считать легкой морщинки, появившейся на лбу, – я хочу поблагодарить вас…

– Поблагодарить меня?.. – Брови у Казановы взлетели вверх.

– Вы помогли спасти мою жизнь и спасли жизнь молодой особы, которой я интересуюсь…

Казанова изящно прикрыл рот пальцами, выступавшими из кружевной пены манжет, как бы сдерживая легкое покашливание, означавшее: «Вашей любовницы?»

– Милостивый государь, – сказал барон, – речь идет о даме, заботиться о которой мне поручено ее величеством королевой Австрии.

Казанова наклонил голову, принимая это объяснение.

– А затем произошел тот небольшой инцидент напротив моего дома… – добавил барон.

«Не человек, а дьявол, – подумал искренне удивленный Казанова, – он знает все…»

– Это была ошибка излишне усердных слуг, – сказал барон. – Тот камень предназначался полицейскому шпику и должен был попасть в его голову. Я сожалею, что обеспокоил благородного человека, и радуюсь, что камень не попал в вас.

– Ваше сиятельство слишком любезны, – не без иронии пробормотал Казанова.

– Вы вели себя со свойственным молодости безрассудством, – милостиво, однако не без язвительности в тоне произнес барон. – Как и в том случае, когда подкупили одного из лакеев сенатора Брагадина, чтобы тот в свою очередь подкупил моих гондольеров и узнал у них про даму; так же вы поступили, когда предложили изрядную сумму моему брадобрею, чтобы тот порасспросил меня на этот предмет, после того как выяснили, что гондольеры ничего не знают; и прежде всего так же вы поступили, когда пытались достичь той же цели через вашего друга-иезуита, который должным образом отчитал вас…

По мере произнесения этой тирады Казанова все больше бледнел: он-то считал, что об его интригах никто не знает. Сказать ему было нечего.

– Вам следует прекратить такого рода занятия, – покровительственным тоном произнес барон. – Во всяком случае, не стоит так вести себя с представителями великих держав. А кроме того, интересующая вас дама покинула Венецию в течение двадцати четырех часов.

«А вот он и солгал! – подумал Казанова, приободряясь. – И он не знает, что она послала мне записку. Возможно, она все еще здесь!»

– Весьма сожалею об этом, – вслух произнес он, – ибо мне хотелось – с разрешения вашего сиятельства, конечно, – передать даме мое глубочайшее почтение. Но я должен поздравить вас с таким всеведением вашей шпионской сети.

– У меня она и в самом деле всеведущая, – сказал барон, искренне довольный похвалой. – Я рад, что вы это признаете. Ах, синьор, в эти дни всеобщей продажности до чего же трудно нам, людям благородных кровей, найти честных и преданных слуг, которые ни перед чем не остановятся… Но я не хочу вас задерживать. Моя гондола в вашем распоряжении. Однако прежде, чем вы уйдете… – Он порылся в кармане и вытащил небольшую коробочку. – Я был против этого, – добавил он, с досадой глядя на коробочку, – но эти чертовы женщины могут у кого угодно выудить обещание.

– Я не вполне вас понимаю, ваше сиятельство, – сказал Казанова, однако сразу догадался, что Анриетта нашла способ дать ему знать о себе.

– Дама, – произнес барон, – благодарит вас и в знак признательности посылает вам это кольцо.

Кольцо было тяжелое, из гравированного серебра с большим овальным ляпис-лазуритом – оно не представляло иной ценности, кроме памяти об Анриетте. Она явно постаралась выбрать такое кольцо, которое было бы ценно лишь как ее дар.

– Я с радостью принимаю его, – сказал Казанова, чувствуя, как к нему возвращается веселое настроение. – В том, конечно, случае, если ваше сиятельство заверяет меня, что оно исходит от самой дамы.

– Разрешите присовокупить небольшой совет, – произнес довольно грозным тоном барон, не обратив внимания на слова Казановы. – Вы должны оставить всякую надежду когда-либо увидеть снова эту даму и не предпринимать никаких усилий, чтобы выяснить ее имя, не то это действительно дорого вам будет стоить. – Он помолчал, давая осесть угрозе, затем мелодраматическим жестом указал на дверь. – Вам туда, синьор!

Казанова поклонился и направился к двери; открыв ее, он, казалось, помедлил, затем повернул голову назад.

– Что такое? Что вам еще угодно? – раздраженно спросил барон.

– Я хочу всего лишь, – сказал Казанова, – чтобы вы поблагодарили от моего имени за кольцо и передали мою вечную любовь… Анриетте.

– Стойте, синьор, стойте! Немедленно вернитесь! – воскликнул барон, ринувшись к двери, но Казанова захлопнул ее перед его носом.

Барон опоздал: Казанова уже успел незаметно раствориться в темноте, решив не беспокоить его гондольеров.

В ту ночь, далеко за полночь, Марко и Казанова сидели у него в комнате и разговаривали. Казанова мог при необходимости хранить тайну, но если тайна касалась хорошенькой женщины, это раздражало его не меньше, чем крупный каштан в кармане. Уже несколько раз в течение вечера он порывался рассказать Марко о том, что произошло, и всякий раз спохватывался. Наконец, не в силах больше сдерживаться, он выпалил:

– Я видел сегодня барона фон Шаумбурга.

– Какого черта! – Марко явно встревожился, но одновременно и удивился. – Ты говорил с ним?

– Безусловно говорил. Он посылал за мной.

Марко присвистнул.

– И что же он тебе сказал?

– О, слишком много всего – не упомнишь. Кончилось тем, что он пригрозил мне, если я буду пытаться встретиться с Анриеттой.

– Анриеттой?

– С той молодой особой, которую мы выудили из канала, – сказал Казанова.

– Откуда тебе известно ее имя?

– Она сама мне сообщила.

Марко был совершенно сбит с толку, и Казанова, получая от всей этой ситуации огромное удовольствие, протянул ему записку Анриетты, которую Марко прочел и, возвращая, сказал:

– Тебе посчастливилось так легко выпутаться. Ты правильно поступишь, если забудешь ее.

– Забуду?! – Казанова расхохотался. – Да неужели ты думаешь, что я испугаюсь угроз какого-то болвана-австрийца? У него же нет на нее никаких прав. Он солгал мне, сказав, что она покинула Венецию. Город этот не маленький, но все равно старому мерзавцу не удастся вечно скрывать ее от меня.

Наступило молчание – Марко поерзал в кресле, явно не зная, на что решиться, и наконец произнес:

– Мне не следовало бы тебе это говорить, но барон сказал правду: Анриетта покинула Венецию.

– А ты-то откуда знаешь? – мгновенно парировал Казанова.

– Мне сказал отец. – Марко помедлил и чуть ли не шепотом добавил: – Это обсуждалось на Совете десяти.

Теперь уже Казанова присвистнул.

– Вот черт! – громко воскликнул он. – С каких это пор мои любовные авантюры стали делами государственными?

– Тихо, тихо! – Марко огляделся, словно ожидая увидеть при свете свечей выступающего из тени шпиона. – Запомни: в Венеции у всех стен есть уши.

– Очевидно, тут замешано что-то политическое, – произнес Казанова, не обращая внимания на предупреждение Марко. – Триумвират и Совет десяти не тратят времени на обсуждение того, что не затрагивает их власти. Что ж, время, наверное, покажет… Куда же она уехала?

– Откуда мне знать? Да если бы я и знал, то не посмел бы сказать тебе. Забудь ее. Считай, что все это тебе приснилось.

– Приснилось? – протянул Казанова, вынимая из кармашка кольцо и медленно поворачивая его в пальцах. – Вот достаточно ощутимое доказательство, что это был не сон. Анриетта передала мне сегодня через барона это кольцо.

– Через барона?! Ты шутишь!

– Ничуть. Барон – человек чести. Возможно, она подловила его, заставив дать обещание, но уж раз он его дал, то и выполнил с пунктуальностью аристократа, у которого шестнадцать квадратов в гербе и деревянная башка… Это кольцо – с ядом, заметь. Я обнаружил, что оно открывается, если нажать на этот изогнутый малиновый лист, а внутри лежит сладостный яд. Смотри.

Казанова нажал на скрытую пружину, ляпис-лазурит отскочил, и Марко увидел в углублении крошечную, изящно исполненную миниатюру Анриетты.

Однако миниатюра под камнем была портретом не Анриетты, как затем вынужден был с сожалением признать Казанова.

5

Визит кардинала, архиепископа Венецианского, – это событие даже для семьи сенатора, а его высокопреосвященство не преминул дать понять сенатору Брагадину и его двум неразлучным друзьям, что визит будет кратким и что прелат не пришел бы, если бы не угроза скандала для церкви…

– По вашей просьбе, ваше превосходительство, и вопреки собственному мнению я весьма неохотно разрешил этому молодому человеку дать обет, – сказал прелат.

– Я надеялся… – начал было Брагадин, но кардинал мановением руки прервал его.

– Вы старались поступить как лучше, – сказал он, – но нам следовало вам отказать. Мы ведь умеем распознавать людей. Да, правда, этот ваш молодой Казанова – человек не безнадежный и не буйный. Но должен сказать, он, бесспорно, не обременен героизмом…

– Тем не менее в самую бурю он спас из ледяной воды… – начал было Брагадин, на сей раз уже с возмущением.

– Знаю, знаю. – Снова мановение руки. – Он поступил так под влиянием порыва великодушия. Но он не из тех, кто готов умереть ради проигранного дела, собственно, я бы сказал, что он преисполнен решимости вообще не умирать и не подвергать себя опасности ради какого бы то ни было дела. В приступе ярости или тщеславия он может совершать безумные и буйные поступки, но слишком он легкомыслен, чтобы надолго затаить обиду и исподволь готовить мщение. Его чувство чести легко ранимо, но оно поразительно быстро восстанавливается…

Брагадин жестом выразил несогласие и взглянул на своих двух друзей, ища у них поддержки, но они упорно не смотрели на него. Тогда он проглотил свои возражения и дал возможность словоохотливому старику кардиналу выговориться.

– Вы в этом как будто сомневаетесь? Но посмотрите, как он вел себя с Шаумбургом, который хитростью лишил его возможной любовницы, да еще и пригрозил. Сначала ваш Казанова призывал смерть и погибель на голову посла, готов был перерезать ему горло, но по здравому размышлению решил вести себя благоразумно в надежде, что Радаманф [31]31
  Радаманф – сын Зевса и Европы. Согласно мифам один из трех судей в загробном мире.


[Закрыть]или Святой Петр – если ваш синьор Казанова в кого-нибудь из них верит – со временем выведет его куда надо.

– Прошу, ваше высокопреосвященство, меня извинить, – сказал Брагадин, – но не хотите же вы, чтобы молодой человек в сане дьякона дрался на дуэли?

– Никоим образом, – возразил кардинал, происходивший из одной из старейших семей Романьи. – Я хотел лишь сказать, что он и не из благородных, но и не из головорезов. Также обстоит дело и с его слишком уж многочисленными любовными авантюрами. Он, несомненно, никогда не слыхал о философе-гедонисте Аристиппе [32]32
  Аристипп – древнегреческий философ (ок. 435–355 гг. До н. э.), ученик Сократа.


[Закрыть], но немного найдется людей, которые более тщательно следовали бы заповедям этого язычника-сластолюбца…

Сенатору и его двум друзьям поднадоело уже слушать эти рассуждения – архиепископ что же, явился дать им устный портрет Казановы, что было модно в те времена, или проверить на них несколько положений своей будущей проповеди?

– Позвольте спросить, ваше высокопреосвященство, какой мы должны сделать из всего этого вывод? – осведомился Брагадин.

Архиепископ улыбнулся своей грустной улыбкой, в которой было больше усталости от жизни, чем снисхождения.

– Дело не в том, высокочтимый мой друг, – напыщенно ответствовал он, – что ваш молодой друг, судя по всему, не верит в бога. В наши времена вседозволенности, должен с прискорбием сказать, это не всегда является препятствием к тому, чтобы стать дьяконом или священником. И дело даже не в том, что ваш молодой друг предается грехам плоти, особенно одиозным для человека, надеющегося стать достойным священнослужителем. Он скандально себя ведет. Часто выходит в светской одежде и со шпагой. А в платье аббата – играет. Во время поста просит разрешения есть мясо, что указывает на неизлечимо фривольную натуру. Словом, он должен покинуть церковь ради нашего блага и покинуть Венецию ради своего собственного…

Все, до сих пор сказанное архиепископом, – если исключить манерность речи – было разумно и справедливо, что вынужден был признать даже сенатор Брагадин. Но он не готов был признать разумность совета архиепископа, хотя и прекрасно понимал, что это значило: его высокопреосвященство не позволит Казанове стать священником. С другой стороны, что будет делать Казанова, если расстанется с церковью? Не лучше ли послать его в Рим, чтобы он завершил там свои занятия? Там он будет поставлен в рамки более строгой дисциплины и избавлен от соблазнов Венеции.

Легко представить себе, какая долгая дискуссия произошла затем между тремя сенаторами, которые уделили проблеме Джакомо куда больше времени, чем уделяли своим обязанностям в управлении Венецией. Они решили прибегнуть к совету «Ключа Соломона» и были немало удивлены и сбиты с толку, когда их духовный оракул решительно отказался позволить Казанове уехать из Венеции, а вот насчет карьеры в церкви высказался непонятно и двусмысленно…

Ее звали Розаура Лаурано; ей было двадцать два года, она была замужем и стремительно превращалась в роскошную пышную красавицу, каких любил писать Веронезе, а лорд Байрон просто любил. Ее супруг – маленький скупердяй с жеманными манерами, в несоразмерно большом для его тощего лица парике – был человек благородных кровей, обремененный большими долгами. Как же удалось этому немолодому, хворому, нищему пугалу жениться на здоровой, красивой, хоть и безмозглой девице с большими деньгами? Все та же старая дурацкая история: он был аристократом, она – нет; он дал ей ничего не значащий титул в обмен на весьма солидное состояние ее отца.

Сначала Розаура наслаждалась тем, что живет во дворце четырехсотлетней давности и что к ней обращаются «ваше сиятельство» и «досточтимая синьора». Потом оказалось, что дворец при всей своей красоте требует ремонта; что едят тут невероятно мало по сравнению с тем обжорством, какое царило в ее буржуазном доме; что слуги смеются за ее спиной и что, как она выяснила, изрядная часть ее приданого пошла на уплату долгов старинной приятельницы ее мужа, замужней дамы, которая красила волосы и свое происхождение вела от дожа. А кроме того, замужняя жизнь оказалась очень унылой, ибо Розаура общалась лишь с высохшими стариками, говорившими только о политике, и высокомерными полногрудыми дамами, без конца рассуждавшими о своих родословных, напоминая тем самым Розауре, что у нее-то никакой родословной нет, – словом, точно она родилась без большого пальца, или без аппендикса, или без чего-то еще.

Жизнь Розауры была тем более скучной, что в ее брачном контракте не был предусмотрен чичисбей. Надо сказать, что чичисбей, или cavalier’ servente, не всегда был тем, что приписывает ему циничный современный мир, а именно: узаконенным любовником. В эпоху, когда женщины не могли никуда пойти без мужчины, чичисбей был необходимостью – им мог быть друг семьи или бедный родственник, который избавлял мужа и жену от унылой надобности всюду появляться вместе или всегда вместе сидеть дома. Правда, предполагалось, что он должен быть платонически влюблен в свою даму – отдаленный пережиток идеалистической любви времен Данте и Петрарки. Таким путем у всех сохранялось чувство собственного достоинства и подтверждалась невинность отношений скорее, чем испорченность. Возможно, мнимая платоническая любовь часто перерастала в настоящую, плотскую, но ведь…

Словом, Розаура вынуждена была в конце концов воззвать к своему отцу и пригрозить, что убежит из дома, или бросится в канал, или уйдет в монастырь, если ее сухой неулыбчивый муженек не будет давать ей денег или не найдет какого-нибудь высохшего двоюродного брата, с которым она могла бы выезжать.

В недобрый час этот скучный чичисбей повел Розауру в «Ридотто», где по воле случая она оказалась за столом, за которым играли в «фаро», рядом с синьором Джакомо Казановой, мгновенно оценившим ее красоту. Он увидел, что она ничего не смыслит в игре, и, пользуясь духом camaraderie [33]33
  Товарищества (фр.).


[Закрыть], царящим за игорным столом, сначала посочувствовал ей, когда она начала терять свои несколько жалких дукатов, потом отважился дать ей совет, а кончилось дело тем, что он стал ее партнером в игре.

Чичисбей же, которому, пожалуй, следовало бы что-то тут предпринять, отправился за мороженым и чашечкой кофе.

Тем временем влюбчивый Казанова – а лишь немногие станут отрицать, что влюбчивость составляла существенную часть натуры этого обольстительного искателя приключений, – оценивал достоинства Розауры сообразно методе и пониманию знатока. Какие пышные шелковистые волосы, а какие темные синие глаза, а какие невинные многообещающие губы и – о, небо! – какая белоснежная шея, позволяющая догадываться о том, какие бархатистые сокрыты под платьем груди! Казанова играл небрежно, безразлично, все еще терзаясь утратой Анриетты. Но вот судьба послала понятное ему утешение, ибо для Казановы (да разве он в этом одинок?) утешением в несостоявшейся любви всегда была новая любовная авантюра.

Теперь он начал играть с той сверхъестественной сноровкой и везением, которые всегда приводили к тому, что он срывал банк в «Ридотто», а со временем сделали его одним из самых известных профессиональных игроков Европы. Он выигрывал и выигрывал и всякий раз делился выигрышем со своей молодой партнершей, которая была потрясена его удачей и, словно новоиспеченная Даная, с трудом верила, что золото, которое текло к ней в руки, было настоящим [34]34
  Согласно мифам в башню, в которую Даная была заточена своим отцом, Зевс проник в виде золотого дождя.


[Закрыть]. И все это время они громко переговаривались по поводу игры, чтобы отвлечь внимание слушателей, и шептались о том, что начало интересовать обоих куда больше, чем золото.

– Ставим десять дукатов на эту колонку. Я – Джакомо Казанова, а вас как зовут?

–  Розаура Лаурано… Я много слышала о вас. Браво! Вы снова выиграли.

– Будем ставить по десять дукатов. Не верьте тому, что вы обо мне слышали: я вовсе не такой плохой, как говорят.

– Вы снова выиграли! А я ничего плохого о вас не слышала – только то, что вы мужчина обаятельный и опасный. Может быть, выйдем из игры?

– Выйдем? Да мы же только начали. Видите! Ставки удваивают. Почему я ни разу не видел вас раньше?

– Не играйте чересчур безрассудно – жаль будет проиграть. Я всего только год замужем. А вы женаты?

–  Упаси боже! То есть, я хочу сказать, коль скоро мне не выпало счастья жениться на вас, я теперь уже никогда не женюсь. Ага, мы снова выиграли?

– Как чудесно! Я хочу сказать, вы насмехаетесь надо мной.

–  Я стараюсь, чтобы нам обоим было хорошо. Иду на риск и удваиваю ставки. А мы нигде не можем встретиться наедине?

– Надеюсь, вы будете продолжать выигрывать. Вы же знаете, что дама не может выходить одна.

– Я снова повышаю ставки. Если я обещаю вести себя так, как вы пожелаете, вы не согласились бы прийти в мой казино?

– Вы ставите пятьдесят дукатов зараз?! Однако вы любите рисковать, не так ли? Я женщина уважаемая.

–  Я знаю. Потому я вас и спрашиваю. А вы не можете сделать вид, будто идете к родственнице?

– Ваши пятьдесят дукатов выиграли! А вы обещаете уважать мою честь? Я никогда еще не была наедине с чужим мужчиной.

–  О, я обещаю вам все, о чем вы ни попросите. Да и чужим мужчиной я буду для вас недолго.Ну-с, в последний раз бросаю кость и снова повышаю ставку. Есть у вас служанка, которой вы можете довериться?

–  Да, но могу ли я довериться вам?

– Мы снова выиграли. Сделайте вид, что считаете деньги, и слушайте внимательно. Это ваш муж стоит там у двери и смотрит на вас?

–  Кто? Ах, этот!

– Поздравляю вас – с тем, что вы выиграли столько денег, конечно. Завтра в восемь мой гондольер проедет мимо вашего дворца. На нем будет голубой костюм с белым поясом и двумя красными розами. Пусть ваша служанка стоит в голубом шарфе у нижнего окна. Ей бросят письмо.

– Триста дукатов! Вы – скверный человек, вы пытаетесь соблазнить меня.

–  Ваш чичисбей что-то заподозрил. Лучше вам сейчас уйти. Благодарю вас, синьора, за то, что вы принесли мне счастье. Я уже по уши влюблен в вас.

– Лгун. Благодарю вас за то, что вы так помогли мне в игре. И прощайте – в случае, если мы больше не встретимся.

–  Когда я влюблен в женщину, я всегда еще раз встречаюсь с ней. Ваше сиятельство, покорный ваш слуга!

Казанова проводил взглядом молодое тело женщины, пока она легко шла через заполненную людьми залу к двери, где чичисбей подскочил к ней со злостью бесправного мужа и не имеющего надежды влюбленного. Розаура, не обращая на него внимания, приостановилась, чтобы надеть маску, и, надевая ее, помахала Казанове своей маленькой белой ручкой. Он церемонно поклонился, словно это была обычная знакомая, а когда она исчезла, перешел к другому столу и сделал вид, что наблюдает за игрой.

У него слегка кружилась голова от острого желания, которое возбудила в нем Розаура. Более того, если он хотел удовлетворить это желание не вздохами и сожалением, а чем-то большим, ему необходимо было заняться делом: ведь он пригласил Розауру в казино, которого у него не было, и обещал послать к ней верного гондольера, каким не располагал. Да и для успеха интрижки требовалось немало всякого другого, ибо нет увлечения более дорогостоящего, чем любовь. А кроме того, не все покупается и продается, как, например, безоговорочная верность слуг, которой патриции пользуются от рождения, но которую никому не дано купить.

Казанова взглянул на свои часы: было половина первого. Ночь в Венеции еще только начиналась.

 
Краса всех празднеств и земли веселье —
Кипучий итальянский маскарад.
 

Казанова вернулся в замок Брагадина, где немногим больше часа тому назад оставил Марко и трех стариков сенаторов за степенной игрой в триктрак на четверть дуката. Из своей спальни он послал к Марко слугу со следующей запиской:

«Поднимись ко мне, как только сможешь, ничего никому не говоря. Дж.».

Затем подошел к окну и стал смотреть на Венецию. Теплый ветерок с лагун слегка отзывал солью, смешанной с легкими, более крепкими ароматами далекой, погруженной в осень земли. Во влажном небе мягко поблескивали звезды, и их сверкающие отражения расплывались в воде от движения тихо скользивших гондол. Как всегда в Венеции в погожую ночь, издали доносилась музыка, и ее тихие звуки, казалось Казанове, сливались в песню о народе, что смеется вечно.

Густой и душный аромат вернул Казанову в собственную спальню, в которой слуги поставили большую вазу с поздними розами. Он вынул красную розу и, осторожно соединив вместе ее лепестки, слегка коснулся их губами – закрыв глаза, он наслаждался ее ароматом и думал о губах Розауры и изящной линии ее шеи, переходящей в крепкие полушария, прикрытые тугой золотой парчой платья.

– Что еще случилось, Джакомо? Снова попал в беду?

Казанова медленно открыл глаза, поставил розу в холодную воду и улыбнулся.

– Не совсем. Я сегодня играл с партнером в «Ридотто», и мы выиграли каждый по триста дукатов.

– Ты посылал за мной, чтобы сказать мне это?

– Конечно, нет, дорогой мальчик! Я хочу просить тебя об одолжении. Мне нужно на две-три недели нанять гондолу с гондольером, которому можно доверять. Одолжи мне того Дзордзе и…

– Опять женщина! – В голосе Марко прозвучал испуг. – И это после всего, о чем мы говорили! После всего, что ты обещал! После всего, что сказал архиепископ!..

– А почему меня должно волновать то, что сказал архиепископ? – капризным тоном заметил Казанова.

– Ну, ты ведь вроде бы находишься в его ведении и должен следовать дисциплине… пока…

– Ох, не будем снова об этом. Дашь ты мне Дзордзе на две-три недели?

– Очевидно, придется дать, – нехотя согласился Марко. – А ведь только сегодня вечером все так тебя хвалили за то, что ты открыл в своей жизни новую страницу.

– Именно это я и собираюсь сделать, – бесстыдно заявил Казанова. – Новый фиговый листок.

Марко медленно покачал головой, словно врач, махнувший рукой на больного.

– Да неужели ты настолько безрассуден, Джакомо? Ты что же, не понимаешь, что произойдет, если будешь по-прежнему гоняться за женщинами? Ты просадишь все свои деньги, залезешь в долги, подерешься с кем-нибудь из-за нее на дуэли, потеряешь сон, заболеешь, архиепископ обо всем этом узнает и отлучит тебя от церкви или сделает что-нибудь в этом роде, что погубит твою карьеру и разобьет сердце старика Брагадина, а тогда уже некому будет тебя защищать или тебе помогать, и ты умрешь на виселице…

Выслушав поток этих мрачных пророчеств, Казанова расхохотался.

– Немного же ты оставляешь мне надежды, не так ли? Ах, но ты ведь не видел ее. Какие глаза, какие губы, какое прелестное тело и очаровательная пустая головка! Ну а кроме того, она меня жаждет – я чувствую это всеми своими фибрами, и, – это куда важнее – я жажду ее. А теперь будь умницей, пошли кого-нибудь за Дзордзе.