Текст книги "Тонущие"

Автор книги: Ричард Мейсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц)

– Почему?

– Потому что это тривиальная метафора.

– Хорошо, тогда я спрошу вас прямо. Что, черт возьми, вы делаете?

– Выхожу замуж за человека, которого люблю, Джеймс.

Голос Эллы звучал фальшиво, и мы оба это заметили.

– В любом случае, – прошептала она с нарастающим гневом, – я не понимаю, какое вам-то дело до того, счастлива я или нет?

– Это мое дело, потому что вы доверили мне его.

– Сожалею, что была с вами откровенной.

– Неправда.

– Что, простите?

– Я сказал: неправда. Когда мы впервые встретились там, в парке, вы искали решение. Мне кажется, вы хотели, чтобы я помог вам его принять.

Я поступил очень мудро, не высказав своих вольных предположений касательно причин поступка Эллы: без них мои слова оказались верными по сути и она не стала возражать.

– А потом, когда объявили о вашей помолвке, – продолжал я уже мягче, – и события действительно вышли у вас из-под контроля, вы сочли, что выхода нет, и сдались. Используя вашу собственную формулировку, вы решили, что проще плыть по течению, чем против него.

– Тсс, – шикнула она, – вас услышат.

Я продолжал, понизив голос:

– Однако даже сейчас вы презираете себя за слабость, да?

– Как вы смеете!

– Так скажите, что не презираете. Скажите, что вам нравится это дурацкое платье, в котором вы выглядите как девочка, не способная выбрать наряд и одеться самостоятельно. Скажите мне это, – заключил я с торжеством, – и я пойду в Голубую комнату и буду вежливо пялиться на подарки по случаю вашей помолвки и не стану вам больше докучать.

Она молча взглянула на меня, и я, испытывая при этом смесь ужаса и облегчения, увидел в ее глазах слезы.

– Скажите мне, – не унимался я, – и я уйду. – Я чувствовал свою правоту, и она придавала мне уверенности. – Скажите, будто вы не можете себе представить, что когда-нибудь полюбите кого-нибудь больше, чем любите Чарльза Стэнхоупа, и я уйду. Даже не попрощаюсь, если хотите. Просто уйду – и все.

– Ничего такого я вам не скажу, – ответила Элла, пытаясь держаться с достоинством. – Но вам все равно лучше уйти.

– Не раньше, чем вы объясните мне почему, – возразил я, снова переходя в наступление. – Пожалуйста, удовлетворите мое любопытство. Скажите, почему вы выходите за него замуж?

Уверенный в том, что знаю ответ, я ждал, пока она не сдастся и сделает желанное признание. Я был разочарован. Элла выпрямилась в полный рост и бесстрашно заглянула мне в глаза.

– Элла, дорогая! – донесся сверху визгливый голос.

– Ну давайте, – настаивал я, – скажите мне.

Элла мотнула головой, будто отбрасывая все сказанные мною слова, и сделала видимое усилие, чтобы взять себя в руки. Заговорила, и голос ее звучал спокойно и властно.

– У вас нет права требовать от меня ответа. Вы – гость в доме моих родителей. У вас есть определенные обязательства. Выполните их, я буду вам очень признательна, если вы поступите так, как я прошу вас.

– О чем вы?

– Я хочу, чтобы вы пошли и поблагодарили мою мачеху за чудесный прием, – произнесла она ровным тоном. – Потом проводите Камиллу домой, проследите, чтобы она добралась до входной двери без приключений, и сами тоже отправляйтесь к себе. Забудьте о моих метафорах, забудьте все, что я сказала вам в парке, забудьте о нашем разговоре у Бодменов. Отнесите все это за счет смущения, которое испытывает девушка накануне помолвки. За счет чего угодно, только прекратите задавать мне эти вопросы.

– Элла! – На сей раз ее окликнул мужчина. Я услышал, как скрипнула ступенька, – человек, чью походку я узнал, спускался по лестнице. – Элла, милая, куда ты подевалась? – Голос Стэнхоупа звучал весело и жизнерадостно, как всегда.

– Надеюсь, вы меня поняли.

Наши глаза встретились.

– Пожалуйста, Джеймс, – сказала она, и выражение ее лица, тон – все поменялось. – Не сейчас.

Увидев в моем взгляде огонек надежды, она добавила торопливо:

– Нет, никогда. Что сделано, то сделано.

– Еще не поздно. У вас вся жизнь впереди. Провести ее всю на острове, куда вас забросило течением, вместе с Чарльзом Стэнхоупом – не слишком радужная перспектива.

– Не говорите мне об островах.

– Почему? Это же ваша формулировка.

– Я уже сказала вам. Метафора слишком тривиальна.

– Зато, думаю, по-прежнему весьма выразительна.

– Думайте что хотите, – прошипела она не без раздражения.

– Перед вами вся жизнь, Элла, разве вы не видите? – Я постарался говорить как можно мягче.

– Вы это беспрестанно твердили в тот вечер, – сказала она, и тут на лестнице перед нами появился Стэнхоуп.

– Вы тут болтали все это время вдвоем? – радостно спросил он.

– И это правда, – пробормотал я.

– Что именно? – поинтересовался Стэнхоуп.

– Что поезда не ждут, – ответила Элла весело, беря жениха под руку. – И Джеймс, как бы мы его ни упрашивали, не может опоздать на свой.

– Очень печально, – промолвил Стэнхоуп, и я стал подниматься по лестнице вслед за ними, чтобы попрощаться с хозяевами и остальными гостями.

6

Так я потерпел поражение, побежденный решимостью и твердостью этих зеленых глаз. Можете не сомневаться, я принял свое поражение очень близко к сердцу и переживал его на протяжении нескольких дней, последовавших за вечеринкой на Честер-сквер. Но мои романтические представления при этом не поколебались, зато мысли об Элле и том затруднительном положении, в каком она оказалась, вернулись ко мне с новой силой.

Мне казалось, я правильно поступил в тот дождливый день, когда состоялось торжество по случаю их помолвки; я чувствовал, что связь между нами укрепилась каким-то трудноопределимым, но вполне конкретным образом, несмотря на очевидность обратного. Юности свойствен оптимизм, и в нем она находит отраду. А я терпеливо ждал, предоставив событиям развиваться своим естественным чередом, если, конечно, им вообще суждено было развиваться.

При этом мне не хватало нахальства предположить, что Элла не сможет устоять перед искушением снова увидеться со мной. Зато я подозревал, что она не сможет долго бороться с искушением иного рода: захочет получить возможность оправдаться более основательно, чем это удалось ей в день приема по поводу помолвки. Так что я просто решил ждать.

Свадьба Стэнхоупа и Эллы Харкорт была назначена на май, до нее оставалось еще семь месяцев. После приема у Харкортов прошла неделя, и я утешался мыслью, что время пока на моей стороне. Я предполагал, что Элла – гордая девушка, и крепко держался за это предположение, потому что оно объясняло ее затянувшееся молчание. Я сказал себе: глупо караулить ее у дома на Честер-сквер. Случайных встреч с другими представителями семейства Харкорт тоже больше не происходило, хотя я высматривал их с прежним энтузиазмом. Неделю я ждал, не получая никаких подтверждений правильности избранной тактики.

На восьмой день я получил от Эллы письмо. Я и сейчас храню его у себя, вместе со всеми остальными письмами, которые она мне присылала. Разглядывая этот неровный, прерывистый почерк, плотную бумагу, коричневатые чернила, я думаю о девушке, написавшей его, и мысленно желаю, подобно многим другим, желавшим того же самого до меня, чтобы прошлое стало более проницаемым и можно было вернуться в него, и не только по дороге воспоминаний, а в тот давний день, когда письмо Эллы оказалось на коврике в прихожей дома моих родителей.

Оно датировано субботой, и еще можно разобрать небрежно начертанный адрес: Лондон, Юго-Запад, Честер-сквер, 23.

«Дорогой Джеймс!

Вы будете рады узнать, что наш разговор на прошлой неделе если и не имел никакого другого результата, то, по крайней мере, прояснил для меня вопрос насчет этого ужасного платья. Вы были правы, я выглядела отвратительно. Мне нужно было, чтобы кто-нибудь в достаточной мере дерзкий и бесцеремонный сказал мне об этом, и я благодарю Вас за Вашу грубоватую порывистость – я-то думала, что общество вытравило ее из Вас. А может, так и есть и мне просто досталась последняя капля, но надеюсь, что нет. Я прямо слышу, как Вы сейчас произносите: „Это так по-американски“. Но, видите ли, я и есть американка, и я горжусь этим. Однако у меня английское имя, а Вы, наверное, помните, мы с Вами сошлись на том, что имя – наименее личный элемент в человеке. Быть может, это начало моего ответа на Ваш вопрос, который Вы задали мне на прошлой неделе.

„Почему? – спросили Вы меня. – Почему вы выходите замуж за Чарльза?“

В самом деле, почему? Но прежде чем Вы начнете торжествовать, думаю, Вам следует попытаться поставить себя на мое место хотя бы на минутку. Если бы Ваша прапра– (и не знаю, сколько еще раз „пра-“) бабушка тоже соблазнила Карла II, Вы бы поняли, о чем я говорю. Ваше имя, подобно моему, перестало бы описывать Вас и начало бы определять Ваше место в жизни, засовывать Вас в строгие рамки, которых Вы так не любите. Видит бог, мое имя определяет меня. Вы искренне верите в то, что достопочтенная Элла, дочь лорда и леди Харкорт, племянница графа и графини Сетон, лично упомянутая в „Дебретте“,[3]3
  «Дебретт» – ежегодный справочник дворянства.


[Закрыть] может выйти замуж за кого-нибудь, кроме Чарльза Стэнхоупа, старшего сына сэра Лэклана и леди Стэнхоуп, владельца поместья Бартон-мэнор в Вильтсе и дома на Виндхэм-роуд в Фулеме, выпускника Итона и Оксфорда?

Полагаю, пора мне быть с Вами откровенной. Как я уже призналась в тот день в парке, я попала в затруднительное положение, которое создала своими собственными руками, – открыто признаю это. Вот почему в прошедшие несколько недель я торопила события: все это натворила я сама и теперь должна принять последствия.

Не смогу в полной мере объяснить Вам, почему так упорствовала, так стремилась привести весь этот чудовищный механизм в действие. Тысячу раз я спрашивала себя почему и никогда не получала прямого ответа, так с какой стати Вы должны его получить? Тем не менее ответ есть или, точнее, несколько маленьких ответов, и в совокупности они могут объяснить вам мотивы моего поступка.

Если Вы действительно хотите знать, почему я выхожу замуж за Чарльза, и если Вы считаете, что, узнав все эти маленькие ответы на один большой вопрос, Вы сможете изложить мне какую-нибудь блестящую идею касательно того, как мне выбраться из этой смехотворной передряги, тогда давайте встретимся на вокзале Паддингтон, возле расписания поездов, завтра в два часа пополудни. Возьмите с собой небольшой чемодан с самым необходимым. Если я Вас не увижу, я пойму, что Вы приняли мудрое решение держаться от всего этого в стороне. Возможно, на Вашем месте я сделала бы то же самое.

Искренне ваша,

Элла Харкорт».

Никаких проявлений нежности, ничего личного, кроме имени.

Я, конечно, пошел на эту встречу. А кто бы на моем месте не пошел? И отправлялся я туда с радостным сердцем, а душа была полна музыки.

Элла стояла под расписанием вокзала Паддингтон, маленькая, потерянная в толпе. Она очень сильно отличалась от той женщины, которая неделю назад столь спокойно рассуждала о подарках на помолвку и о свадебных планах, – просто не узнать.

– Здравствуйте, Джеймс, – произнесла она, увидев меня.

– Здравствуйте, Элла.

Мы посмотрели друг на друга.

– Спасибо, что пришли.

– Не стоит меня благодарить.

Она сама купила билеты и при этом, как бы извиняясь, сказала мне:

– Боюсь, поездка будет долгой. Но могу пообещать вам отличную еду, когда мы доберемся до места назначения. В деревне есть замечательный постоялый двор, уверена, вам понравится. А до тех пор придется довольствоваться стандартными сэндвичами, которые предлагают в поезде.

И, взяв меня за руку, повела по платформе к Корнуоллскому экспрессу.

Я помню, как она выглядела в том поезде. Помню зеленый шерстяной свитер, подчеркивавший кремовый оттенок ее кожи, помню, как она встряхивала свежевымытыми волосами, и запах ее мыла. Там передо мной была Элла без прикрас: не трагическая фигурка в парке, не нарядная гостья на вечеринке Камиллы Бодмен, не маленькая девочка, будто вышедшая из эпохи короля Эдуарда на приеме, организованном ее мачехой.

Элла Харкорт была многогранной женщиной. Ни в ком другом я не встречал такого таланта к внешним переменам. В тусклом свете железнодорожного вагона второго класса она казалась мне столь же привлекательной, как на скамейке в парке и в полумраке комнатки, уставленной книгами. Глядя на нее и пытаясь объяснить, почему так происходит, я открыл для себя, что истинная красота все время ускользает и не поддается описанию. Словами можно описать обычную внешнюю красоту, нарядную привлекательность, но истинная красота – это что-то более глубокое и совершенно особое. Элла была красива истинной красотой.

А еще в тот день она охотно говорила. Стоило лишь немного подтолкнуть ее, и она вкратце рассказала всю свою жизнь.

– Если вы действительно хотите это знать, – начала она, – я родилась в Лондоне в туманный ноябрьский день почти двадцать четыре года назад. Родители гордились мной и считали удивительным ребенком, хотя в действительности я была некрасивым младенцем с дурным характером, безволосым, но со здоровыми легкими. Уж и кричала же я!

Я засмеялся, Элла улыбнулась в ответ.

Закурив сигарету, она продолжила:

– Мне было девять, когда моя мать, милая и респектабельная англичанка, позволила себе вольность погибнуть в железнодорожной катастрофе. Это была настоящая трагедия. Для нее самой и для моего отца, который ее очень любил, но главным образом для остальных членов нашей семьи. Не в силах чем-либо помочь, они наблюдали, как несчастный Александр, подавленный горем, собрав пожитки, переехал в Америку, надеясь начать там все с нуля и вновь обрести счастье. Все считали, что это очень дурной тон – вот так поддаваться эмоциям. А хуже всего другое: он настоял на том, чтобы взять с собой свою маленькую девочку, и она, под влиянием варваров-колонистов, как все и опасались, усвоила злосчастные повадки, и по сей день свойственные ей. Все чувствовали – хоть, конечно, вслух о таких вещах не говорят, – что она способна лишь опорочить свое родовое имя.

Когда бедный Александр совершил самое страшное предательство, девять лет спустя вернувшись в Лондон с новой женой-американкой, – продолжала Элла, и ее лицо при этом скривилось в холодную гримасу неодобрения, – семья пришла в отчаяние. Но самое ужасное: его дочь перешла на сторону врага. Гласные в ее речи утратили былую округлость, манеры, никогда не бывшие отменными, окончательно испортились. Ясно было, что необходимо что-то предпринять. Однако в свои восемнадцать лет она проявляла большое упрямство и не желала прислушиваться к добрым советам. Неблагодарный ребенок. Но при этом она по-прежнему оставалась одной из Харкортов, и, судя по всему, ей предстояло оставаться таковой неопределенно долгое время. Поэтому жизненно важно было срочно научить ее вести себя, как подобает девушке, носящей это имя. – Элла с задумчивым видом затянулась. – Вопрос о том, как перекроить ее на правильный манер, оставался открытым. После того как она завершила свое образование и приобрела навыки светской беседы, ее представили бесконечному количеству нужных людей, многие взяли ее под свое крыло, она обрела немало друзей на всю жизнь. К тому моменту, как ей исполнилось двадцать три, она была знакома с такими персонажами, как Камилла Бодмен, непревзойденный знаток всего самого лучшего в современной Англии, и обручена с очень милым молодым человеком. И даже выговор ее, хоть и оставался далеким от совершенства, все же стал много лучше. Наконец-то ее можно было не стыдясь выдать замуж.

– А тем милым молодым человеком был Чарльз Стэнхоуп?

– Да.

– Ясно…

– Как вам моя история? – спросила Элла. – Понравилась? Так вы себе все представляли?

– Да, – сказал я, радуясь тому, что теории, которые я строил все это время, оказались верны.

– Беда в том, – продолжала она, – что рассказанное мной есть лишь часть истории. А никоим образом не вся история целиком.

– Что вы имеете в виду? – осведомился я, пораженный происшедшей в ней переменой.

– Ну… помните мое письмо?

Я кивнул.

– Мои слова о том, что есть множество маленьких причин, которые в совокупности могут объяснить, почему все произошло так, как произошло?

Я снова кивнул.

– То, что вы сейчас услышали, – лишь одна из тех маленьких причин. Вероятно, самая последняя.

– А другие какие?

– На самом деле их не так уж много. Я преувеличила. В действительности причина только одна. – Элла глубоко вздохнула. – И в общем-то, она немного мрачнее, чем та, которую я вам только что описала. – Она сделала паузу и подняла на меня глаза. – Конечно, эти две причины связаны, но, по сути, они очень различны. Та, которой вы не знаете, несколько более… жестокая.

Элла взглянула на меня твердо, в глазах ее читался вызов.

Я молча принял его.

– Продолжайте, – сказал я.

– Вы уверены, что хотите этого? – Она прикурила следующую сигарету и глубоко затянулась, с силой выдохнув дым через ноздри.

Я ощутил звон в ушах и головокружение, словно стоял на лезвии ножа.

– Продолжайте.

– Ну хорошо. Но вам придется подождать, пока мы не доберемся. – Элла улыбнулась, и плечи ее расслабились. – Хочу вам кое-что показать, увиденное гораздо более красноречиво объяснит ситуацию, чем это может получиться у меня.

Именно это мгновение нашей поездки (позднее я повторил ее бессчетное количество раз) я считаю началом всего, отправной точкой.

Да, правда, я был очарован Эллой еще в Лондоне, но основывалось это на романтических представлениях о беде, в которую она попала, и о возможности спасти ее. Элла заполняла мои мысли – но скорее как принцесса из сказки, чем как человек из плоти и крови. Она казалась мне неким неземным существом, перед чарами которого я, смертный, не смог устоять. Однако она не подпускала меня к себе и всячески пренебрегала мною. Та близость, что родилась между нами, возникла случайно и не всерьез, исключительно по прихоти судьбы, вследствие совпадений. А теперь я прошел испытание, суть которого сам понимал довольно смутно, зато значение его вполне оценил. Я пообещал ей себя, а взамен получил право чего-то от нее требовать. Я с трудом представлял себе, что именно могу потребовать, но, во всяком случае, уже перестал быть ей посторонним человеком.

Эта загадочная женщина с переменчивыми глазами и неторопливой улыбкой на губах вырвала меня из моей собственной жизни, чтобы увезти в шестичасовую поездку и рассказать о том, чего я мог и вовсе не понять. Из всех, кого она знала, именно меня она выбрала своим конфидентом. Именно мне решила объяснить запутанные причины своих поступков и рассказать о той ошибке, которая привела ее к этой помолвке, ко мне она взывала о помощи из той глубины, куда ее утянуло, с просьбой спасти ее. Из той стаи рыб, что поблескивала чешуйками перед нею, она выбрала меня, чтобы я плыл с ней рядом, бросая вызов течениям, приливам и океану.

Метафора Эллы крепко засела у меня в голове, сталкиваясь, соединяясь и перемешиваясь с моими собственными романтическими мечтами о страсти и доблести. Я был мечтателем, каюсь. Находясь во власти грез, я глядел на ее гладкую белую шею и чувствовал: я сделаю что угодно, лишь бы оправдать ее доверие.

Остаток пути мы почти не говорили, рассматривали из окна вагона неясные очертания проплывавших мимо городов, позволяя мерному ритму поезда убаюкать нас, навеять на нас дремоту. Элла много курила, а я рассматривал ее пальцы, когда она щелкала зажигалкой и тушила окурки.

7

Последние полчаса до Пензанса поезд шел вдоль берега моря. Наш с Эллой разговор окончательно иссяк; вагон по мере продвижения состава по графству Девон постепенно пустел.

Элла больше не тянулась за сигаретой. Она разглядывала панораму за окном, а я смотрел на ее профиль, следя порой за направлением взгляда ее немигающих глаз, чувствуя, что она ждет чего-то, и пытаясь понять, чего именно.

Она ничего не сказала мне о том, куда мы едем, и я не спрашивал, наслаждаясь этой неопределенностью. А потом я увидел и понял, чего ждала Элла. Над морем возвышались многочисленные башни замка Сетон. Окна его блеснули перед нами в лучах заката. Ярко-алый шар солнца погружался за колокольней в Атлантический океан, золотое сияние разливалось от него по розовато-лиловому небу, окрашивая серый гранит замка в розовые тона, накладывая позолоту на флюгеры, крутящиеся на ветру.

– Вот он, – тихо произнесла Элла, – наш остров.

Те же самые слова, но уже с иным смыслом и по-другому звучавшие, я услышал несколько лет спустя, совершив то же самое путешествие уже в статусе женатого человека. Однако, когда я впервые увидел Сетон, мысли мои обратились не к моему будущему, а к его прошлому, к тем столетиям, которые шли мимо, пока он, бесстрастный, возвышался на крутых утесах маленького скалистого, неприступного со всех сторон острова, бесчувственный к человеческим трагедиям, разыгрывавшимся в его стенах.

Сейчас мне кажется странной мысль о том, что это место когда-то было мне чужим, что в тот момент, когда я впервые проезжал мимо, сидя в убогом вагоне второго класса, он не вызывал во мне никаких ассоциаций и даже не предвещал их. Сетон – суровое и холодное место, великолепное, но всему чуждое. Его заботит лишь собственный покой и уединенность. И все же, если он однажды доверился вам, это навсегда.

Мы с Эллой сидели молча, а поезд тем временем набирал скорость, и сказочный силуэт замка уплывал от нас все дальше.

– Он похож на Камелот, вам так не кажется? – прошептала она.

– Похож, – эхом отозвался я.

На вокзале Пензанса царила суматоха: люди, чемоданы, очереди пассажиров в ожидании такси.

– Пойдемте. – Элла потянула меня за руку. – Давайте прогуляемся пешком. Здесь идти не более часа. А последняя лодка не отчалит раньше десяти.

И мы побрели по городу. Начало моросить. Нам было жарко после поездки, она утомила-нас, и теперь мы радовались дождю, воздуху, запаху моря. Мы шли бок о бок, улыбаясь, испытывая некоторую неловкость – теперь, когда мы действительно добрались до места. Вскоре толпы людей и нагромождения домов остались позади, и Элла увела меня в сторону от главной дороги на маленькую тропинку, спускавшуюся к морю.

– Смотрите. – Она указала куда-то вдаль.

Я взглянул туда и увидел замок, венчающий конический остров, словно естественное продолжение гранитной скалы, а вокруг – синее море.

– Значит, вот какой вид открывался из окна у Бланш, – проговорил я.

– Что вам известно о Бланш? – Элла пристально взглянула на меня.

– Немного. Только то, что она была вашей бабушкой и жила здесь.

– Кто вам рассказал?

– Сара.

– Понятно. – Элла помолчала. – Значит, она до вас уже добралась.

– Не понимаю, что вы имеете в виду.

– Вы и не можете понять.

– Тогда объясните мне.

– Не сейчас, Джеймс.

И прежде чем я успел сказать хоть слово, Элла резко устремилась вперед: сначала пошла, а потом и вовсе побежала по ведущему к морю крутому склону, густо поросшему стелющейся по земле травой.

– Думаю, отсюда мы можем добраться до лодок. Побежали!

Ветер донес до меня ее приказ. И я помчался сквозь дождь, одежда прилипала к телу. Дождь усилился. Я бежал и бежал. А Элла все время была впереди, она что-то выкрикивала, и возгласы ее выражали нечто среднее между радостью и яростью; я не мог ни понять, ни объяснить этих звуков, но повиновался им, несмотря на то что в туфли набился песок, а по шее стекали струи дождя. Именно так я провел всю свою жизнь: бежал за ней, постепенно приближаясь, но она всегда ускользала. Даже сейчас я ощущаю на вкус тот соленый воздух и слышу биение своего сердца.

На остров нас отвез бородатый рыбак, явно удивленный тем, что у нас нет багажа.

– Это последняя лодка, сэр, – проговорил он. – Если вы намерены вернуться обратно сегодня вечером…

– Нет, не намерены, – ответила Элла за меня.

– Очень хорошо, мисс.

В ветхой лодке, пропахшей макрелью, мы доплыли до острова и причалили к берегу, когда обмылок солнца утонул за горизонтом. Я был несколько удивлен, обнаружив у стен замка деревню, поскольку в воображении уже нарисовал себе Сетон некой самодостаточной территорией, отрезанной от нашего мира. Но обрадовался пиву и тарелке дымящейся трески в кляре – их нам подали на милом маленьком постоялом дворе, о котором Элла уже говорила мне. Прежде чем мы сели ужинать, она забронировала комнаты, записав их на имя Уоррингтон.

– Это девичья фамилия моей матери, – объяснила она тихо, расписываясь в журнале. – Только идиот станет подписываться на этом острове как Харкорт. Сразу получишь столько внимания, что ни на минуту глаз не сомкнешь.

Я понимающе кивнул и поставил в журнале свое настоящее имя.

Когда мы сидели за столом в уютном баре, слушая дождь, монотонно барабанящий по оконным стеклам, Элла улыбнулась мне:

– Ну вот мы и добрались.

– Вы это мне хотели показать?

– В том числе, – произнесла Элла. – Я хотела показать вам остров и замок. Но есть еще кое-что… особое, мне нужно, чтобы вы это увидели. – Принесли заказанную рыбу. Она ковырнула вилкой в тарелке. – Но вам придется подождать до завтра. Только утром в замок начнут пускать туристов.

– Но, – начал я с некоторым изумлением, – я-то думал, что это ваш замок. Вы ведь не турист в доме своей собственной семьи?

– Нет, – ответила она, улыбаясь моему неведению. – Конечно, я могла бы отвести вас на обед к дяде Сирилу и тете Элизабет. Правда, не думаю, что они были бы в восторге от встречи со мной, хотя и не показали бы этого. К сожалению, нам невозможно явиться туда по очевидным причинам.

– Например, по каким?

– Для начала, наивное вы дитя, вследствие того факта, что вы не Чарли Стэнхоуп. Они никогда не согласятся принимать меня здесь с кем-либо, кроме него.

– Никогда – или до тех пор, пока вы не выпутаетесь?

– До тех пор, пока я, как вы говорите, не выпутаюсь.

– Понятно.

– Но есть и еще одна причина, по которой я не хотела бы встречаться с родными.

– Какая?

– Я предпочла бы показать вам ее без посторонних глаз… то есть, вернее, без глаз родственных. Я имею в виду – показать картину. Именно ради нее я привезла вас сюда. Она поможет многое прояснить. Никогда не следует недооценивать значение визуальных средств. – Элла улыбнулась. – И здесь важна уединенная обстановка. Я ничего не имею против экскурсантов, они нам не помешают. Но я по возможности хочу избежать общества членов семьи. Мы с вами будем анонимны, как туристы. Вы, думаю, уже достаточно насмотрелись на моих родственников.

Надтреснутый смешок, сопровождавший эту фразу, дал мне понять, кого она имеет в виду.

– Я всего один раз говорил с Сарой, – сказал я. – По правде говоря, я принял ее за вас.

– На моей помолвке? – Брови Эллы взметнулись вверх.

– Нет, раньше.

Брови вернулись на место, Элла взглянула мне прямо в глаза.

– Вы, вероятно, стали весьма общительным, – сухо заметила она. – А она, похоже, выложила всю нашу семейную историю, которая вас так интересовала.

– Она рассказала мне о вашей бабушке. Простите. На самом-то деле я хотел, чтоб Сара рассказала мне о вас.

– Готова поспорить, она была очень рада просветить вас на мой счет. Она сообщила вам, что я вульгарная маленькая выскочка? Или только что я тупица?

– Она сказала, что вы не слишком часто видитесь друг с другом.

Элла не ответила. Чувствуя на себе ее взгляд, я деловито занимался треской. Она закурила, пробормотав при этом:

– Вы не возражаете, да?

Я покачал головой.

– Спасибо.

И опять молчание.

– Взгляните на меня, пожалуйста, – промолвила она.

Я поднял глаза. Она некоторое время колебалась, как будто взвешивала что-то; быть может, так оно и было, даже в тот вечер.

Потом она тихо и спокойно произнесла:

– Вы знаете, что такое ревность, Джеймс? Что она делает с людьми?

Я хотел ответить «нет», но в этот самый миг почувствовал, что не столь наивен, и сказал:

– Да. Я понимаю, что такое ревность.

– А испытывали ли вы ее?

– Да, – ответил я.

– Но лишь коротко, как порыв. Это чувство не существовало в вас на протяжении долгого времени, да? Оно не превратилось в нечто всепоглощающее, не разрослось. Так?

– Так, – честно признался я.

– Видите ли, ревность, о которой вы говорите, лишь отдаленно напоминает ту, что владеет мной. Ничего, что я докучаю вам этими соображениями?

Я покачал головой.

– Та ревность, про какую говорю я, – это напасть, болезнь. Она пожирает, проникая во все, чем занимается человек, во все, о чем он думает. – Она выдохнула дым вверх, к потолку. – Та ревность, которую испытываете вы – надеюсь, вы не обидитесь, – это такой обыкновенный, домашний вариант. Все в определенные моменты чувствуют ее, как чувствуют, например, холод, и, хотя она может причинять сильную боль, она редко перерастает во что-то более серьезное. Это не опасная разновидность недуга, от нее легко избавиться. Даже если не удастся вылечить, то симптомы можно облегчить и даже снять. Вы следите за моей мыслью?

Я кивнул:

– Еще одна из ваших метафор.

– Та ревность, которую я пытаюсь описать, – это крайняя степень болезни. Она содержит в себе опасность, какой нет в… домашнем варианте. Она не поддается контролю. И лечение нужно применять немедленно, на ранних стадиях, иначе все пропало. Если позволить ране загноиться, воспаление расползается.

– Зачем вы мне все это говорите?

– Чтобы вы поняли то, что я расскажу вам завтра.

– Скажите сейчас, – потребовал я с внезапной решимостью; Элла встала, намереваясь выйти из-за столика, но я схватил ее за руку. – Я не смогу ждать еще одну ночь.

Она взглянула на меня, глаза ее сузились.

– Не командуйте, Джеймс. Это вам не идет.

– Мне все равно! – с раздражением выпалил я. – Вы привезли меня на остров, о существовании которого я прежде не подозревал. Вы рассуждали об океанах, о семьях и… о таинственных картинах, которые помогут все «прояснить». Мне не нужны никакие картины. Не нужны метафоры. Я и тайны тоже не слишком жалую. Просто объясните мне, зачем вы привезли меня сюда.

– Отпустите меня.

– Нет.

– Вы устраиваете сцену.

Я взглянул на нее твердо и серьезно и выдержал ее властный взгляд не моргнув. Тогда Элла снова села.

– Я привезла вас сюда, потому что думала, вы поможете мне, – проговорила она почти со злобой.

– И помогу, – уверенно ответил я. – Но не держите меня в неведении!

– Я и не держу.

– Нет, держите. Да, вы снабжаете меня какими-то обрывочными сведениями, это правда. Говорите о гнете условностей, об общественном мнении, которое напоминает сильное течение. Рассказываете о своей семье, о том мире, которого я не понимаю. А потом ведете речь о ненависти, о каком-то вашем особом виде ревности.

– Он не мой, – прошипела Элла.

– Тогда чей он?

– По крайней мере, не только мой… Ну, если вам так уж непременно надо знать, то он мой и Сарин.

– Сарин?

– Я знаю: вы мне не верите. Именно поэтому вам следует дождаться завтрашнего дня. Вы не верите, потому что не понимаете. Не способны понять. Я уже сказала вам столько, сколько могла…