Текст книги "Тонущие"

Автор книги: Ричард Мейсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц)

Когда мы исчерпали темы университета и карьеры, я с деланой беспечностью спросил его, не знаком ли он с дамой по имени Элла Харкорт.

– Я хорошо ее знаю, – ответил он, разглядывая меня из-под своих белесых, почти невидимых ресниц.

А поскольку тут он решительно замолчал, я спросил его, как давно он знаком с Эллой.

– О, на протяжении долгих лет.

– А вы, случайно, не знаете, как мне ее найти?

Он вопросительно посмотрел на меня, вскинув левую бровь.

Я почувствовал, что придется соврать, хотя толком не знал зачем:

– У меня осталась одна ее вещица. Она забыла ее в… ну, в этом доме, где мы на прошлой неделе вместе оказались на вечеринке. Речь идет о сумочке. Я хотел бы вернуть ее мисс Харкорт.

– Очень мило с вашей стороны, – ответил он. – И почему бы вам не вернуть ей эту сумочку прямо сейчас?

Я посмотрел туда же, куда и он, – в сторону двери: Элла как раз входила в гостиную.

Совершенно ясно представляю себе ее: она стоит под тяжелым взглядом кого-то из аристократических предков Бодменов, улыбается Камилле, но не смотрит на нее. На ней то же самое платье, в каком я повстречал ее в первый раз… или нет, другое, потому что теперь видны плечи. Во всяком случае, оно тоже черное. Этот цвет очень бледнит Эллу, однако щеки ее пылают.

Она ниже ростом, чем Камилла, и красота ее не столь очевидна. Мне вдруг становится интересно, какова на ощупь вон та впадинка у нее под ключицей.

Камилла берет у Эллы подарок и размышляет, куда его пристроить: стол уже ломится от подношений. Наконец она помещает сверток Эллы на самую вершину груды, и он чудом там удерживается: он очень маленький. Упаковочная бумага коричневая, поверху сверток перевязан золотой прозрачной лентой с бантом; мне любопытно, что там внутри.

– Я ей скажу, если хотите. – Неожиданно властный голос Стэнхоупа нарушил мое взволнованное оцепенение. Он уже пробирался к Элле сквозь толпу. – Имею в виду сумку! – выкрикнул он, прежде чем исчезнуть.

Медленно двинулся я к Элле через море людей, задевая локти и плечи, с улыбкой произнося извинения. Я смотрел, как Стэнхоуп похлопал ее по спине и она обернулась, улыбнулась, поцеловала его. Потом они оба стали выбираться из потока все прибывающих гостей, тогда я поменял направление – так, чтобы пересечься с ними.

– Добрый вечер, мисс Харкорт, – сказал я, оказавшись позади нее.

Услышав свое имя, она повернулась и, увидев меня, улыбнулась. Это была неловкая улыбка, но она умело скрывала свою неловкость.

– Мистер Фаррел! Какая неожиданность.

Какое-то время мы глядели друг на друга. Она пыталась вспомнить в точности, что именно сказала тогда незнакомому человеку, которого не предполагала увидеть когда-либо впредь, а я рассматривал в мельчайших подробностях черты ее изящного худого лица, все те же голубоватые круги под глазами, румянец щек, живые зеленые глаза, прямой пробор на мальчишески коротких светлых волосах. Она первая вспомнила о приличиях:

– Мы ведь говорили с вами о Чарли Стэнхоупе.

Я кивнул, наслаждаясь изумлением на лице Стэнхоупа. Элла стояла прямо напротив меня, он – чуть позади нее.

– Ну так вот он. – Она повернулась к нему вполоборота, так что оказалась между нами. – Чарли, познакомься, это мой друг, мистер Фаррел. Он тоже учился в Ориеле, думаю, немного позже тебя.

Стэнхоуп улыбнулся:

– Мы уже познакомились. Мы тут целый час беседовали, пока ваша светлость завивала волосы. – Он ласково потрепал Эллу по плечу. – Да, Фаррел хочет вернуть тебе какую-то вещь. Сумку, которую ты где-то оставила на прошлой неделе, потому что в этой хорошенькой головке гуляет ветер.

Я встретил ее взгляд с решимостью отчаяния, стараясь не покраснеть. На лице Эллы первоначальное удивление превратилось в понимание, а на смену последнему пришло, как мне показалось, даже некоторое озорство.

– Да, – подтвердила она после паузы, и глаза ее блестели, – как это глупо с моей стороны. Ты знаешь, какой забывчивой я порой бываю.

Стэнхоуп пожал плечами:

– И не только я это знаю…

– Будь так мил, принеси мне немного шампанского. И пожалуйста, без бренди.

Стэнхоуп кивнул и послушно исчез. Мы вместе пронаблюдали, как его светловолосая голова, покачиваясь, проплывает над толпой: он был на добрых полфута выше всех остальных.

– Итак, мистер Фаррел. Вот мы и встретились снова.

Я кивнул:

– Спасибо, что проявили ко мне снисходительность.

– Не за что. По правде сказать, я весьма польщена. И рада, что вы нынче выказываете больше храбрости, чем в тот раз, когда мы впервые встретились.

– Лгать – это такая уж храбрость?

– Лгать Чарли Стэнхоупу обо мне – да. Браво.

Мы улыбнулись друг другу.

– Как ваши дела?

– О, примерно так же, как во время нашей первой встречи.

– То есть проблема осталась.

– Вы сегодня прямодушны и решительны, да?

Прежде чем я успел ответить, вернулся Стэнхоуп с бокалом шампанского для Эллы. Сияя, он окинул взглядом комнату; кто-то запел «С днем рожденья тебя». Все подхватили мотив, и голоса слились в восторженный хор. Неожиданно свет погас, и в комнату на тележке вкатили большой белый праздничный торт с двадцать одной свечой.

Камилла стояла посреди гостиной-и подобающим образом краснела.

– Правда она изумительна? – шепнула Элла мне на ухо.

3

Возникла суматоха вокруг раздачи торта, а когда она утихла, Эллы уже не было. Я разглядел вдалеке Стэнхоупа: он энергично отвоевывал себе кусок этого воздушного лакомства с кремом. Я вдруг снова оказался вовлеченным в разговор с девушкой, владевшей виллой в Биаррице: подозреваю, она флиртовала со мной в надежде на то, что я сыграю что-нибудь по ее просьбе. А я получал садистское удовольствие, не исполняя ее желания.

В конце концов и я завладел куском праздничного торта и, столкнувшись с Камиллой, попытался объяснить ей, какая замечательная получилась вечеринка, но тут снова увидел Эллу: она стояла одна, глядя поверх человеческого моря. На кого она смотрела? Кого искала? Возможно, меня? Надежда была слабая, но ее оказалось достаточно.

Я улизнул и пробрался в проходную комнатку, где заприметил ее. Комнатка была заставлена книгами, которых никто никогда не читал. В соседней комнате заиграла музыка. Мы с Эллой стояли рядом, наблюдая, как гости перемещаются поближе к оркестру.

– Дорого бы я дала, чтобы узнать, что происходит в мозгах у всех этих людей, – сказала вдруг Элла, не глядя на меня, продолжая рассматривать гостиную, похожую на свежевскопанную лужайку: черные смокинги смиряли и подавляли пестроту дамских нарядов. – Если, конечно, у них вообще есть мозги. А поведение этих джентльменов заставляет в данном предположении усомниться.

Я был поражен тем, насколько точно слова Эллы отражали мои собственные мысли. Они также подтвердили подозрение, беспокоившее меня на протяжении всего вечера, да и раньше приходившее мне в голову: я не одинок в своем осуждении громоздких церемоний и показухи нашего общества, однако и сам могу стать объектом той критики, которую втайне высказывал в адрес других. От мысли этой мне стало не по себе.

– У всех есть мозг, – возразил я. – Вопрос лишь в том, пользуются они им или нет.

– Полагаю, я должна как-то пояснить столь наглое заявление, – тихо произнесла она.

– Если только вам самой это важно. – Поняв, что на меня ее суждение, по-видимому, не распространяется, я испытал облегчение и стал великодушен.

– О, я и сама рада все объяснить. Видит бог, я много в этом практиковалась. Понимаете ли, мистер Фаррел, моя проблема не в отсутствии мозга, хотя иногда мне хочется, чтоб так оно и было. Моя проблема… – Она сделала паузу.

Я ждал.

– Моя проблема…

– Да?

Элла колебалась, кажется, раздумывала, стоит ли идти на откровенность.

– Моя проблема заключается в том, что я слишком много болтаю, – вымолвила она наконец. – Мне не следовало бы все это вам говорить. Мы с вами едва знакомы. Пойду-ка я лучше поищу Чарли. – Она нагнулась за сумочкой.

– Нет, не надо, – попросил я тихо; искренность моего порыва заставила ее остановиться. – Не уходите. Расскажите мне.

– Вряд ли вам могут быть всерьез интересны путаные мысли девушки, которую вы едва знаете.

– Но они мне интересны. Расскажите!

Между нами повисла тишина.

– Ну хорошо, – решилась Элла, разглядывая из комнатки потоки гостей, суетившихся внизу, – моя проблема состоит в том, что мозг у меня есть, но использую я его нерегулярно. Я прибегаю к помощи разума лишь тогда, когда все уже зашло слишком далеко. Вот в чем моя беда. Мне кажется, я так грубо отзываюсь о людях, потому что мне нужно знать, что я не одинока в своем мире дураков.

– По крайней мере один согражданин у вас есть – я, если, конечно, это вас хоть сколько-нибудь утешит.

– Вы очень милы. – Элла принялась копаться в своей сумочке – той самой, что я видел у нее неделю назад.

Я снова услышал знакомый щелчок, когда она закрывала ее, и опять она достала портсигар, а потом первые серебристые колечки дыма полетели кверху, хотя на сей раз они поднимались к белому потолку, а не к голубому небу с розовой полоской зари.

– Я отчаянно надеюсь на то, что не по моей вине меня забросило туда, куда забросило. Течения человеческих ожиданий очень сильны. Кто я такая, чтобы пытаться плыть против них?

– Вы забываете: я не имею ни малейшего представления о том, каков ваш личный остров.

– Не имеете, конечно, не имеете. – В голосе ее зазвучало нечто похожее на нежность. Она сделала очередную долгую затяжку. – И я не стану утруждать вас его географией. Но вы согласны, что общество – как океан?

– Я в этом не уверен.

– Взгляните на людей на сегодняшней вечеринке. Все они с сознанием выполненного долга плывут по течению. Им нет необходимости выбирать направление. Хотела бы я знать: хоть кто-то из них все же это делает? Хоть один пытается плыть самостоятельно? – Она снова затянулась. – Люди перемещаются стаями, как рыбы. Так безопаснее.

Я слушал, зачарованный тем, с каким прямодушием и с какой безмятежностью Элла высказывала все то, что сам я выразить не мог.

– Но счастливы ли они от этого? – спросил я.

– От чего?

– Оттого, что перемещаются стаями.

– Должно быть. Если они никогда ничего другого не знали – вряд ли им хочется большего, чем то, что у них уже есть. Иногда в неведении заключена благодать. Для некоторых.

– А для вас? – Здесь, в укромном закутке, моя храбрость удивляла меня лишь отчасти.

– К сожалению, у меня как раз неподходящий объем знаний. Достаточно, чтобы знать, как мало у меня свободы, и недостаточно, чтобы понять, что с этим делать. Думаю, мне следовало сильнее грести, ведь в прошлом я хотела плавать самостоятельно. Но это так… утомительно. – Она затушила сигарету с решительным видом, не допускавшим возражений.

– И сейчас еще не поздно, что бы вы там ни сделали. У вас вся жизнь впереди.

– Не говорите так. Мои перспективы не слишком лучезарны. И в любом случае…

Она не договорила: появился Чарли Стэнхоуп. Он обнял Эллу за талию и извинился передо мной за свое намерение похитить ее.

– Давай потанцуем, – сказал он.

К моему удивлению, Элла безропотно позволила себя увести.

Я остался на прежнем месте, довольствуясь воспоминанием о ее зеленых глазах. Прислонившись спиной к книжным полкам, я апатично наблюдал за ее удаляющимся силуэтом. Стэнхоуп неловко обнимал ее за плечи. Она уплывала все дальше от меня, но я по-прежнему не упускал из виду ее маленький светлый затылок, пристально смотрел на него, чувствуя, что момент настал – она должна подать мне знак.

И разумеется, когда Элла дошла до дальнего конца комнаты, я был вознагражден за свои страдания: она на мгновение оглянулась. Но на лице ее не оказалось улыбки, которую я ожидал там увидеть, она была бледна и напряжена, и я сразу пробудился от своей задумчивости и вспомнил ее застывшие, бессонные глаза в парке.

Прежде чем я успел сдвинуться с места, Чарли увел ее прочь из комнаты, и она затерялась в толпе людей, стоявших по ту сторону дверного проема. Я снова услышал музыку и представил себе, как грациозно движется ей в такт тело Эллы, а представив, ощутил слабый и сладковатый запах лимонного мыла, сигаретного дыма и дорогих духов.

Я помню, что чувствовал тогда. Даже сейчас, когда я спокойно сижу в кресле у окна, одного лишь мысленного отпечатка того эпизода с его стремительностью, очарованием, с его безграничными возможностями достаточно, чтобы дыхание мое участилось. Встреча с Эллой произвела эффект, какой производит мощный наркотик, выписанный некомпетентным и неопытным врачом: она разрушила границы прежнего восприятия и заставила меня желать большего.

Разумеется, первым побуждением было последовать за нею, но я решил подождать, пытаясь придумать какой-нибудь хитроумный и менее явный способ отвоевать ее: боялся ее разозлить. Откуда мне было знать, что она была бы рада моим посягательствам? Я спрашивал себя, почувствовала ли она тогда, что переступила некую отметку, а еще я с восторгом думал о том, что наш разговор отнюдь не смахивал на беседу между чужими людьми, хотя мы были едва знакомы. Я хотел сказать ей все это, поделиться с ней своей радостью, но мне не хватало предлога, чтобы пуститься разыскивать ее, и я знал, что должен дождаться, пока она сама меня не найдет.

И тут я увидел на полу, у себя под ногами, ее сумку. Наклонился и поднял ее, отчаянно надеясь, что Элла оставила ее тут нарочно, мысленно отыскивая в этом поступке множество самых диких подтекстов. Я выпрямился, сжимая сумочку в руке, и быстро, почти воровски, положил ее на полку рядом, на случай если вдруг кто-нибудь еще ее заметил и вознамерился забрать. Я специально выжидал: пять минут, десять, пятнадцать, смакуя интригу. А потом достал свою награду и, прокладывая себе путь сквозь постепенно редеющую толпу, отправился искать Эллу.

Быстро оглядев гостиную, я понял, что ее там нет. В коридоре – тоже. Как и в зале для танцев.

Я услышал смех Камиллы, мне вдруг пришло в голову, что Элла могла уехать не попрощавшись, и комок подступил к горлу. Взяв себя в руки, я снова пошел в коридор, уже пустеющий, и еще раз везде поглядел, протискиваясь сквозь суету первых «до свидания» и «спасибо». Ее нигде не было.

На глаза, как ни абсурдно, навернулись слезы. Я взглянул на лестницу и начал по ней подниматься. Если Элла ушла не попрощавшись, если все мое воодушевление было безосновательным, если наш разговор для нее ничто – она разговаривает так со всеми знакомыми мужчинами, – в таком случае я хотел спрятаться где-нибудь в темном уголке и побыть в одиночестве. Настроение у меня было не самое радужное и совсем не подходящее для того, чтобы встречаться с Камиллой Бодмен.

Так что я взобрался по широким ступеням на темную площадку, потом преодолел еще один пролет, миновал еще одну площадку и еще одну – широкая лестница с каждым витком становилась все уже.

Я теперь поднимался медленнее и осторожнее, и темнота вокруг была столь непроглядной, что я наступил Элле на руку прежде, чем заметил ее. Она сидела на ступеньке, прислонившись спиной к перилам. Вскрикнула она пронзительно, испуг ее был неподдельным.

– Кто здесь?

Голос ее звучал резко: вероятно, она только что осознала, что может подумать о ней один из гостей Камиллы Бодмен, если обнаружит ее тут, наверху, в то время как внизу продолжается вечеринка.

– Это всего лишь я, – прошептал я.

– Вы, мистер Фаррел? Что, черт возьми, вы тут делаете?

– Пожалуйста, называйте меня Джеймс. Я мог бы задать вам тот же вопрос.

– Джеймс. Могли бы, но не зададите. Вы, со свойственной вам английской сдержанностью, будете ждать, пока я сама вам все не расскажу. А я не стану. – Последнюю фразу она проговорила почти с вызовом. – Не знаю, какое вам до меня дело и почему вы преследуете меня на этой чертовой вечеринке. Достаточно уже того, что мне приходится терпеть Чарли…

Я оборвал ее речь, сунув ей в руку сумку:

– Я искал вас, чтобы отдать вам это. Вы оставили ее возле книжного шкафа.

Возникла пауза. Я услышал щелчок и шорох пальцев, потом вспыхнул огонек, освещая нас оранжевым сиянием: она прикуривала сигарету. Пока он горел, я успел заметить, что Элла плакала.

А она увидела, что я это видел.

– Женщины, – пояснила она, когда огонек погас. – Не обращайте внимания. Мы все так любим слезы. А я больше других.

Снова пауза, а я тем временем примостился двумя ступеньками ниже, прислонившись спиной к стене. Когда наши глаза привыкли к темноте, мне захотелось сидеть с ней лицом к лицу.

– Простите за то, что фыркнула на вас, – вымолвила она, помолчав. – Такой уж сегодня вечер. Спасибо, что принесли мне ее. – Она принялась копаться в сумке. – Не обращайте на меня внимания.

– Вы уже во второй раз это говорите.

– Значит, вам следует прислушаться. – Она глубоко затянулась и старательно выдохнула дым в сторону от меня. – Я обычно не бросаю слов на ветер.

– Я так и понял.

– Почему вы так поступаете?

– Как?

– Почему вы все еще здесь? Почему не спустились вниз? Разве не очевидно, что я хочу побыть одна? Еще раз спасибо, что принесли сумку. Я сейчас немного не в себе, сигареты мне нужны больше, чем разговор.

– В общем, вы хотите, чтобы я отправлялся обратно к рыбам?

Она наклонилась ко мне. В темноте смутно обозначился ее профиль.

– Нет, – сказала она с иным выражением. – Я не хочу, что вы возвращались к рыбам. Не уверена, что плыть по течению – ваш удел.

Гордость переполнила меня. Опять повисла тишина, но вскоре я прервал молчание:

– Я согласен с тем, что вы говорили.

– С чем именно? Вы про мой небольшой монолог насчет океана и течений?

– Да.

– Я склонна несколько чересчур увлекаться метафорами. Особенно когда пытаюсь объяснить свои поступки самой себе. Было очень мило с вашей стороны выслушать меня.

– Наши взгляды во многом сходны.

– Правда?

– Да. – Я запнулся, подбирая нужные слова. – Весь вечер я презирал себя за то, что веду себя, как все остальные рыбы.

– Уверена, вы не такой.

– Надеюсь, что не такой. Но я одеваюсь, как они, говорю, как они, возможно, даже думаю, как они. Мои убеждения не слишком тверды и не очень четко сформулированы – по крайней мере, по сравнению с вашими.

– Не много же мне сейчас пользы от моих убеждений, – вымолвила она сухо.

Несмотря на темноту, я понял, что она улыбается.

– Дело вот в чем, мистер Фаррел. В смысле, Джеймс. Человеку приходится мириться с некоторой долей давления со стороны общества. Опасность приходит тогда, когда вы чувствуете, что поддаетесь ему, что оно тянет вас на дно. Мы должны сами распоряжаться собственной жизнью, но на практике этого не происходит. Мы думаем так, как думают наши друзья, наша семья. Сколько вы знаете людей, которые выбрались за пределы своего маленького течения? Думаю, очень немногих. А в той стае, в какой нам выпало передвигаться, их и того меньше.

– Что это за стая?

– Вы меня спрашиваете? Вы провели целый вечер с этими людьми, там, внизу. И вы еще спрашиваете? – В голосе ее слышалось негодование. – Деньги и образование должны бы давать человеку свободу. Но этого не происходит. Привилегии – та цепь, которой мы прикованы к миру наших прадедов, у других рыб, в других стаях такого нет. Вы и представить себе не можете, – закончила она с горечью, – какие на вас возлагают ожидания, если ваша прапра умудрилась соблазнить Карла Второго и получить в результате титул для своего рассерженного мужа.

– В вашем роду так и произошло?

– О да! Я знаю, по выговору меня можно принять за американку. Но это результат образования. Я англичанка до мозга костей. Семейные традиции так плотно опутывают меня, что я иногда спрашиваю: а много ли во мне настоящего? Какой процент себя самой я действительно имею право считать своим собственным? – Элла в последний раз затянулась. – Иногда мне кажется, что большая часть моей души принадлежит поколениям моих предков. И именно они распоряжаются моей жизнью.

Она окончила свою речь и одновременно докурила; я услышал шорох картона: она бросила окурок в пустую коробку.

– Гадкая привычка, – заметил я.

– Так и есть.

Мы молча сидели рядом.

– Вы считаете меня очень странной, Джеймс? – спросила она наконец.

– Я считаю вас удивительной. – Я чуть было не взял Эллу за руку, но слишком долго колебался и упустил момент. – Какой он, ваш остров?

– Мой остров?

– Ну, тот, на который вас выбросило течением. Расскажите, какой он. Пока что вы сообщили только, что там неинтересно, хотя не похоже.

Элла ответила не сразу. Напрягая зрение, я смотрел на едва различимые контуры ее носа и щеки. Когда она заговорила, я заметил, как блеснули ее белые зубы.

– Забудьте про эти острова, – промолвила она. – Я совершила нечто, чего не следовало совершать, а уж рассказывать вам об этом я точно не должна.

– И все же…

– Я позволила событиям опередить меня и не знаю, что теперь с этим делать. – Она помедлила, успокоенная темнотой, а потом вдруг резко мотнула головой. – Мне надо спуститься вниз, – произнесла она тихо, и я услышал шелест ее платья – она поднялась со ступеньки.

– Вы разве не расскажете, что же такого натворили?

– Если вам действительно хочется знать, ждать осталось недолго.

Перила скрипнули: Элла схватилась за них и начала медленно спускаться по узкой лестнице.

Я не стал ее удерживать. Просто сидел в темноте, прислушиваясь к звуку осторожных удаляющихся шагов. Затем услышал, как двумя пролетами ниже открылась и закрылась дверь в ванную комнату, а через несколько минут открылась опять, и я представил, как Элла, вновь сияющая, спускается по последнему пролету лестницы в холл Бодменов, спокойная на фоне хаоса танцев и прощаний.

А я был далек от покоя. Я сгорал от неудовлетворенного любопытства. Однако решил ждать, как ждал прежде, в той комнатке с книжными полками, – чтобы она наверняка успела затеряться в толпе гостей. Лишь после этого я поднялся и осторожно спустился вниз.

Вспоминая о том вечере, я вижу себя на некоем возвышении – предположительно, на лестнице. Передо мной узкий холл, отделанный отполированным до блеска черным и белым мрамором. Через распахнутые двустворчатые двери мне видна гостиная и усталые смеющиеся люди, группами сидящие на составленных рядами стульях. Идет третий час ночи. Дверь в комнату для танцев закрыта, но музыка тем не менее отчетливо слышна. Вдруг она смолкает, и я различаю и узнаю громкий голос, веселый, взволнованный, который спрашивает, не угодно ли гостям пройти в гостиную, поскольку там им предстоит услышать важную новость.

Закрытые двери распахиваются, из них выливается поток людей, раскрасневшихся от танцев, они наводняют холл, а затем и гостиную. Среди них я вижу Эллу, ее по-прежнему сопровождает Чарли Стэнхоуп. Камилла Бодмен что-то взволнованно восклицает. Она сияет. Вечеринка проходит просто великолепно. Уже третий час, но из значимых гостей почти никто не ушел. Она в восторге от новости, которую собирается огласить, в восторге потому, что она-то знает новость заранее. И предвкушает, как завтра будет рассказывать всем, что накануне вечером едва сдерживалась, но «тайна есть тайна», вы же понимаете.

Все эти мысли отчетливо читаются на ее ясном челе и в победном сиянии карих глаз. Девушка, владеющая виллой в Биаррице, рассеянно улыбается: она немного пьяна, в одной руке у нее – коктейль с шампанским, другой она с беспокойством ощупывает волосы на затылке, чтобы убедиться, что жизненно важная заколка по-прежнему на месте. Тут она видит какого-то знакомого, забывает о прическе и бросается к нему, распахнув объятия.

Услышав во второй раз тот же громкий, взволнованный голос, обладатель которого просит всех уделить ему минуту внимания, я понимаю, что принадлежит он Чарли Стэнхоупу. Меня сначала удивляет, что ему есть что сказать, но потом я вспоминаю о помолвке и, вместо того чтобы пойти в гостиную, остаюсь на прежнем месте, на лестнице, откуда мне хорошо видно происходящее. Я рассматриваю женщин, стоящих поблизости от Чарли, а он тем временем сообщает присутствующим: поскольку здесь собрались самые лучшие его друзья, он хочет, чтобы они первыми услышали счастливую новость.

И только разглядев его руку в руке Эллы, я осознаю, что свершается самое худшее, но даже тогда мой разум отказывается в это поверить. Однако я тут же получаю окончательное подтверждение: Стэнхоуп наклоняется ее поцеловать, а она целует его в ответ, и все поднимают бокалы, от души поздравляя жениха с невестой, а кто-то начинает петь «Они хорошие ребята». Они отрываются друг от друга, сияя от счастья, а Элла поднимает глаза, улыбаясь и благодаря за поздравления, – и тут видит меня на лестнице.

Кажется, наши глаза встретились.