Текст книги "Тонущие"

Автор книги: Ричард Мейсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 18 страниц)

31

Я мало что могу добавить к сказанному: Сара вчера расставила все точки над «i» с леденящим душу самолюбованием. После поминальной службы гроб с телом жены на моих глазах и в присутствии рыдающих членов семьи торжественно поместят в фамильный склеп. И все будет кончено. Есть в этом обряде что-то пронзительно-трогательное. Как и в том, что, когда я умру, мы все втроем будем лежать рядом, соединившись наконец: Элла, Сара и я – в освинцованных гробах, в гармонии разложения.

В моем возрасте такие мысли доставляют удовольствие.

Тогда ничто уже не будет напоминать о трагедии, исковеркавшей наши жизни, не останется даже намеков на отношения, связывавшие нас в действительности. Ну разве что несколько забытых статей в старых, рассыпающихся газетах. Так и надо. Адель не должна узнать о том, что сделала ее мать, и она никогда этого не узнает. Пусть лучше она печалится при мысли, что Сара покончила с собой, что она была вовсе не такой уравновешенной, какой казалась. Правда разрушит душу Адель, и тогда наша трагедия – та, что касается лишь меня, Эллы и Сары, – обременит следующие поколения, а там ей не место.

Притворство, лежавшее в основе Сариной жизни, отныне послужит и мне.

Вчера я все проделал очень тщательно. Полиция меня ни за что не заподозрит – говорю это без всякой похвальбы. Улики подведут следователя к заключению о самоубийстве: пистолет вследствие трупного окоченения намертво зажат в руке Сары, на нем отпечатки только ее пальцев. Земное правосудие и его жалкие служители до меня не доберутся. Им не удалось установить правду в те давние времена, а теперь у них и вовсе нет шансов. Я в одиночестве, беспрепятственно отправлюсь дальше по недолгому уже пути, чтобы предстать перед высшим судом – судом смерти.

Однако не буду забегать вперед.

Мне осталось пересказать события последней недели. Перебирая их у себя в голове, я поражаюсь иронии судьбы: я мог бы так и не узнать правду, если б Сара меньше беспокоилась о подготовке празднования моего дня рождения. Ее подвела собственная заботливость.

Уже несколько недель я знал: что-то затевается. А я разборчив в отношении приглашенных – не терплю, когда среди них оказываются арендаторы или кое-кто из раболепно-любезных друзей Сары. Поэтому вполне естественно, что мне пришло в голову ознакомиться со списком гостей, чтобы после хотя бы намеком обозначить свои пожелания. Сара в таких вещах всегда была сговорчивой, это являлось частью ее гениальной тактики – легко уступать в мелочах.

Я решил покопаться в письменном столе жены и выбрал для этого понедельник: ее не было дома, она наблюдала за установкой телефона в билетной кассе. В этом-то письменном столе я и наткнулся совершенно случайно на потайной ящичек, маленький, незаметный среди резного орнамента стола, открывающийся при помощи секретной пружины, где она хранила ключ все эти годы.

Это был необычный ключ: большой, тяжелый, старинной формы, но при этом явно не так давно изготовленный из блестящей стали. Я задумчиво вертел ключ в руках, спрашивая себя, почему он лежит в столе и какую комнату открывает. Мне показалось странным, что жена спрятала ключ в потайном ящике, к тому же я заинтересовался: кто и зачем заказал этот дубликат? На нем стояло клеймо одной из лондонских мастерских, хотя все ключи в замке на протяжении вот уже нескольких веков делает одна и та же фирма, находящаяся в Пензансе.

Заинтригованный, я убрал ключ в карман пиджака, решив расспросить о нем Сару по окончании торжественного вечера, тогда – в минуту радостного, легкого настроения – мне легче будет признаться жене, что рылся в ее письменном столе, разыскивая список гостей. Ключ довольно долго лежал у меня в кармане; пиджак этот один из моих любимых, я часто его надеваю, но содержимое карманов, признаться, мало меня заботит. В них всегда полно всякого хлама.

Правду я узнал по чистой случайности. Вообще по воле Провидения в жизни происходит гораздо больше событий, чем мы привыкли считать, а в моей истории оно сыграло слишком важную роль, чтобы пренебречь его значением. По воле Провидения я познакомился с Эллой, по воле Провидения Эрик приехал в Ле-Варреж в ту кошмарную ночь вернуть мне забытую скрипку, по воле Провидения я выбрал именно этот пиджак, переодеваясь днем, перед тем как начнутся экскурсии по замку и придется отвечать на вопросы гостей. Мы с Сарой очень тщательно относимся к вопросу подбора экскурсоводов. Прежде чем зачислить кандидата в постоянный штат, мы просим его провести пробную экскурсию, и кто-нибудь из нас обязательно на ней присутствует.

В тот день в качестве гида выступала юная мисс Рейд, и я присоединился к ее группе – меня немного беспокоили другие дела по дому, однако я был, как всегда, любезен с туристами. Любезно, но на расстоянии – именно так с ними нужно держаться. Мы шли по замку: сначала спустились вниз, через Галерею фарфора, мимо дверцы на лестнице, ведущей в башенную комнатку Эллы, через Королевскую спальню, где стоит старинная кровать с пологом, и, наконец, остановились у Большого зала.

Мысли мои блуждали далеко: я уже тысячу раз слышал эту экскурсию и не вслушивался в монолог мисс Рейд, но, оказавшись перед входом в Большой зал, где группа столпилась, разглядывая дверь, я вспомнил о своих обязанностях и прислушался. Экскурсовод очень правильно и уверенно рассказывала об истории дверного замка, – считалось, что это самая старая сталь в графстве. Мисс Рейд закончила говорить, группа двинулась дальше, и тут я нащупал в кармане ключ. Он позвякивал, соприкасаясь с какой-то мелочью.

Я вытащил ключ и, поскольку мисс Рейд напомнила, что замок Большого зала самый большой в доме, вставил его в скважину, просто так, без всякой задней мысли, без какой-либо цели – и с удовольствием увидел, что он отлично подходит. Да, меня это обрадовало: я любил находить загадкам верное объяснение. С усилием повернул ключ – и засовы неторопливо отодвинулись.

Вот тогда и в моей голове что-то неторопливо шевельнулось – так, слабо скрипнули шестеренки памяти. Суд над Эллой, как и смерть Эрика, относились ко времени до моей женитьбы. И я тщательно, прилежно работал над тем, чтобы не думать об этих событиях. Не желал вспоминать, старался забыть и добился больших успехов.

Но я всегда был внимателен к деталям. Когда я вынимал ключ из замка, что-то поднялось со дна души и не желало укладываться обратно. Экскурсия продолжалась, и я постепенно отстал от нее; тревога не отпускала, я должен был что-то вспомнить – какую-то очень важную подробность. И постепенно, как из тумана, передо мной начали возникать картины давнего заседания суда, я силился придать им четкость и наконец услышал, как некий свидетель обвинения сообщает суду свое имя и место работы и объясняет: большинство ключей похожи друг на друга, но вот этот он запомнил.

И тогда я все понял.

Трудно описать, что я ощутил в тот миг: все так внезапно, пугающе стало на свои места. Стремительность, с какой это случилось, ужаснула меня; в одночасье распадалось все, что у меня было, – мое прошлое, брак, бездумное, безоговорочное доверие к жене.

Гнев я испытал не сразу. Сначала будто впал в ступор – не хотел верить в то, что мне открылось, не мог понять. На протяжении первых, самых страшных минут это оцепенение защищало меня. Оно помогло мне ободряюще улыбнуться мисс Рейд, взять себя в руки, перед тем как вернуться в коридор, и кивком поздороваться с охранниками в дальнем его конце. Ярость нахлынула позже, когда я шел по длинным коридорам замка, который мог бы принадлежать нам с Эллой. Только оказавшись наедине с самим собой в своей заставленной книгами комнате, я заплакал.

Сейчас мне почему-то кажется, будто события вчерашнего дня произошли столетие назад – гораздо раньше, чем суд над Эллой и смерть Эрика. Как будто с тех пор промчались годы, хотя на самом деле еще вчера я сидел за столом и плакал среди обломков воспоминаний о нашем с Сарой общем прошлом – снимков в серебряных рамочках.

Позже я отправился в гостиную: знал, что Сара вскоре явится туда, чтобы вместе со мной выпить чаю.

Я был спокоен. Мысль о том, что все разложено по полочкам и я должным образом подготовлен, умиротворила меня. Я не доверял своей выдержке; даже тогда, зная правду, понимал, какую власть надо мной имеет жена. Глупо было бы надеяться, что мне удастся выдержать целую ночь слезных объяснений, не утратив при этом решимости. Потому, если уж я задумал действовать, надо было осуществить свое намерение немедленно. Я черпал силы в воспоминании о Саре, тихим, спокойным голосом сообщившей, что Элла повесилась в больнице и мне не стоит читать ее письмо, чтобы не расстроиться.

Я ждал Сару в гостиной, меня окружали ее вещи, и я рассматривал их: книги, бумаги, фотографии. Снимок, сделанный на крестинах Адели, стоял у нее на столе. А вот я кланяюсь публике на заключительном вечере конкурса Хиббердсона – она неспроста хранила у себя эту карточку. Мне не верилось, что женщина, которой принадлежали все эти милые, невинные вещи, с которой я на протяжении долгих лет делил свою жизнь, ради спокойствия которой я столь многим пожертвовал, могла совершить такое. Даже тогда я еще надеялся, что ошибся, страстно желал, чтобы она убедила меня в своей невиновности. Будь у Сары побольше самообладания, она вполне могла бы продолжать меня обманывать, поскольку я и сам хотел, чтобы меня обманули.

Я ждал ее в гостиной, слушая, как внизу неустанно бьются о берег волны, и с облегчением различил стук ее каблуков по каменному полу коридора и скрип петель открывающейся двери. Увидев меня, Сара улыбнулась, вероятно удивившись тому, что я так рано пришел: я редко когда являюсь к столу первым.

32

Сару выдал взгляд. И то, как краска сползла с лица, а руки задрожали. Это продолжалось недолго, она быстро пришла в себя, но мне было достаточно. Я понял все, однако испытывал странное ощущение нереальности.

В конце разговора выдержка оставила ее, Сара заметалась по комнате из угла в угол. Но даже тогда в ее ужасе была отвага, некое извращенное мужество, а в ясности рассудка чувствовалось что-то гипнотическое. Думаю, она испытала облегчение, оттого что наконец-то получила возможность выговориться, и решила добиться понимания и чуть ли не одобрения, которого прежде и не надеялась услышать. Именно эта решимость и шокировала меня больше всего; меня потрясла гордость, с какой Сара призналась в содеянном. На что она рассчитывала – на похвалу? Вероятно, я ожидал, что она будет все отрицать, надеялся, что разгляжу угрызения совести. Однако Сара до конца упорствовала и считала себя правой, ей и в голову не приходило, что я найду в себе силы наказать ее за преступление.

Сара начала с обвинений, но нападки продолжались недолго.

– Ты считаешь, это нормально – когда муж роется в столе своей жены?

Я не ответил, она едва заметно дернула плечами, словно сознавая, что негодование – неуклюжий способ защиты, недостойный ее. Поправила волосы, выбившиеся из пучка, подошла к дивану и села за чайный столик – как ни в чем не бывало. У Сары был талант сглаживать острые углы, и она умело пользовалась им на протяжении пятидесяти семи лет нашего брака. Возможно, она считала, что я снова подпаду под власть ее чар; принялась разливать чай, и волнение ее выдавало лишь непривычное позвякивание чашек о блюдца.

– Что это? – спросил я тихо, хотя знал ответ.

– Прости, что, дорогой?

Моя жена не подняла глаз, делая вид, что очень занята организацией чаепития. Я и сейчас вижу перед собой ее темные с проседью волосы, стройную, изящную, как и прежде, фигуру. Сара в нерешительности склонилась над чайником. Вот эта нерешительность ее и выдала – внезапная уязвимость, ненамеренная, непредусмотренная, разоблачавшая всю фальшь красивых, искусственных слез, пролитых ею в прошлом. По оболочке, целостность которой Сара так долго и старательно поддерживала, прошла глубокая трещина. Я пробил в ней брешь, я понял это уже тогда. И ее сила, когда-то казавшаяся мне безграничной, постепенно уходила сквозь образовавшуюся трещину.

Сара продолжала молча разливать чай.

Пока она наполняла чашки, я невпопад, рассеянно подумал, что с годами она стала красивее. Хрупкой, ускользающей привлекательности, которая роднила Сару с кузиной, возраст с его морщинами и рассудительностью пошел только на пользу. На ней было длинное, старомодное сине-зеленое платье, на тон темнее ее глаз. Руки казались тоньше и изящнее оттого, что она держала тяжелый чайник.

– Скажи мне, что это, – повторил я, но уже менее требовательно: теперь, когда сила была на моей стороне, я не знал, как ею управлять.

Я так долго подчинялся Саре, что теперь мне было нелегко нарушать установившееся между нами равновесие. И еще мне было страшно: а вдруг не хватит решимости наказать ее, как она того заслуживала? Разработав план отмщения, я уже испытал облегчение, но даже в гневе жалел ее. Сара почувствовала это по звуку моего голоса, подняла глаза и заглянула в мои; смотрела молча, с одной ей свойственным великим искусством подчинять себе окружающих. Она по-прежнему была мастером в такого рода делах, и мне потребовались все силы, чтобы сопротивляться ее беззвучным чарам.

Сара передала мне чашку и, выдержав паузу, спокойно произнесла:

– Это ключ от Большого зала.

Зная, что ее уязвимость делает меня беззащитным, она сидела не шевелясь, сложив руки на коленях, слегка склонив голову, и я видел нежные, тонкие позвонки над воротником платья.

– Расскажи, пожалуйста, как он у тебя оказался, – попросил я.

– Мне нечего скрывать, Джеймс. – Тон у Сары был ровный, однако чувствовались в нем жалобные нотки оскорбленной невинности.

Вдруг кротость, столь искусно сыгранная, на мгновение уступила место вспышке гордости. Буквально на секунду лицо ее озарилось гордостью и бесстрашием. И хотя потом она отвернулась, отирая глаза, словно на них наворачивались слезы, было уже слишком поздно. И Сара это знала. Она заговорила снова, но голос звучал совсем по-другому.

– Неужели это все-таки произошло?

– Да, – подтвердил я вежливо, черпая силу в своем отвращении.

Моя жена продолжала смотреть на меня с дивана, но чары были разрушены – и она знала. В первый раз за все время нашей супружеской жизни я не поддался могуществу ее светлых голубых глаз. Они потеряли надо мной власть. И с той поры я стал свободен.

– В таком случае задавай мне любые вопросы, какие хочешь, – произнесла она чуть ли не высокомерно. – Я вижу, ты рылся в моем столе и нашел вещь, которую не должен был находить.

Сара встала и через всю комнату прошла к окну. С потрясающим равнодушием повернувшись ко мне спиной, она стала смотреть на море или, быть может, на скалы внизу. Понятно, ситуацию уже не сгладишь, война объявлена. Мы дошли до самого края. Сара сделала последний шаг к примирению, серьезно предостерегая меня:

– Тебе следует хорошенько подумать, прежде чем начать спрашивать, потому что я скажу тебе правду. А она не всегда так приятна, как нам хотелось бы. Послушай моего совета, верни на место то, что ты у меня взял, и забудь об этом.

Но нет, я понимал: с забвением, к которому приучала меня Сара, покончено.

– Это ты убила Александра? – осведомился я.

Наступила тишина. Вероятно, подумал я, Сара не ждала прямого обвинения и смутилась. Однако, когда она ответила, в голосе ее звучало лишь раздражение, досада на то, что я посмел восстать против нее.

– Вижу, ты решил не обращать внимания на мое предостережение, – промолвила она в ответ ледяным голосом.

– Да, – с вызовом ответил я, испытывая нечто сродни ликованию.

– Значит, ты действительно хочешь услышать мой ответ.

– Да, – повторил я на волне той же пьянящей радости.

– И мой ответ – тоже «да».

Тут Сара повернулась, на фоне закатного солнца я не мог разглядеть ее лицо. Казалось, волосы ее объяты пламенем.

– Я убила его. И, предвосхищая твой следующий вопрос… снова «да». Эллу признали виновной в смерти отца не случайно.

Итак, свершилось, признание прозвучало! Я знал правду – подтвердилась догадка, пронзившая меня несколько часов назад, когда я стоял у раскрытой двери в Большой зал, глядя на спины уходящих туристов и думая лишь о том, как я одинок. Теперь я знал наверняка, но, честно говоря, в тот момент – именно в тот момент – я совсем ничего не чувствовал. Вероятно, я уже тонул – хотя сам того не сознавал. Тихое спокойствие Сары, долгое время служившее мне единственным спасательным кругом, тащило меня на дно. Сейчас я это отчетливо понимаю.

А тогда еще не понимал. Комната превратилась в мутное пятно, потому что глаза мои наполнились горячими детскими слезами, и единственное, что я мог, – это спросить ее: почему? Почему она это сделала?

Моя жена долго обдумывала вопрос и подбирала для ответа ледяные, короткие слова.

– У Эллы было все, – раздумчиво произнесла она, – а у меня не было никого и ничего. И она украла у меня человека, которым я дорожила больше всего на свете.

Сара отошла от окна и теперь двигалась через комнату, очень прямая в элегантном сине-зеленом платье, из аккуратного пучка выпало несколько прядей. Когда она села рядом со мной на диван, я ощутил ее чистый, теплый запах – пудры и розовой воды. Она бросила курить. Но со мной останутся ее глаза, а не запах, глаза и слова. Я вспоминаю наш разговор, и мне становится не по себе от того, каким жестким был ее взгляд.

Слушая ее, я понимал, что Сара, которую я знал – и даже любил, – долгие годы была всего лишь искусно сработанной маской, предназначенной для того, чтобы поддерживать мою преданность и держать меня в подчинении, ведь кузина Эллы так и не избавилась от страха перед предательством. А в ту минуту, в сиянии заходящего солнца, она ожила. Что-то жуткое было в контрасте между ее красотой и жестокими словами, что-то леденящее душу – в том, как она с едва сдерживаемой гордостью говорила об утрате и ревности, о горе и мести.

– Думаю, мне нет нужды перечислять все те блага, какими судьба наделила Эллу. – Сара по-прежнему была неестественно напряжена, как ребенок, стесняющийся незнакомых взрослых. И говорила она, как ребенок. – У нее был отец, обожавший ее, свобода, друзья, этот замок. Все самое лучшее. И все-таки она украла его у меня… у меня, у которой ничего не было…

– О ком ты?

– О Чарли Стэнхоупе, – тихо выговорила Сара.

И впервые за все эти годы я вспомнил о Чарли Стэнхоупе – высоком, неуклюжем, преданном.

– Чарли?

– Да. – Жена взглянула на меня, снова встала и еще раз через всю комнату прошествовала к окну, не переставая на ходу говорить. Солнце тонуло за горизонтом, комната погружалась в сумерки. – Элла украла его у меня, а потом просто выбросила за ненадобностью. Он даже не был ей нужен.

И сквозь годы я увидел перед собой Эллу, из другого окна смотревшую на то же самое море, и услышал, как она рассказывает мне о том, что натворила.

– В тот день, когда она разорвала помолвку с Чарли, я дала себе обещание, – продолжала Сара, – отобрать у нее все, что она больше всего любит. Показать ей, что такое настоящая утрата.

Я смотрел на нее, словно лишившись дара речи.

– Думаю, я его выполнила.

Я по-прежнему не мог вымолвить ни слова.

– Уверяю тебя, это было непросто. Ты осуждаешь меня, но все-таки попробуй понять.

– Понимаю.

А еще я понимал, что наступил звездный час Сары и теперь она жаждала признания и ничего не могла с собой поделать.

Она никому об этом не рассказывала. Долгие годы была вынуждена хранить все это в тайне и молчать. Но ей всегда хотелось выговориться: гордая душа жаждала признания. И теперь, когда ее поступок выплыл наружу, она вела себя без страха и опаски. Сара говорила охотно, с готовностью, и была в ее словах какая-то необоримая сила, потому что она не испытывала стыда. Она стояла у окна, и солнце садилось у нее за спиной, окутывая ее победным сиянием. Я и сейчас вижу ее перед собой, хотя здесь темно и холодно, а она мертва и вот-вот будет предана земле, вижу ясно, и ясность эта не померкнет никогда.

Сара начала свое повествование хвастливо, с холодным торжеством, с вызовом:

– Ты представить себе не можешь, как это было трудно – лишить Эллу всего, что она имела. Поверь мне, тут требовалось мужество. Смелость. – Она пристально вглядывалась в море. – А еще предстояло все очень тщательно спланировать. Именно в этом был ключ к успеху, и я это сознавала. Дьявол – в деталях, надо быть очень внимательным. Думаю, ты согласишься, что, хотя мое предприятие не исключало определенной доли риска – да это и невозможно, я сделала все, чтобы оградить себя от опасности разоблачения.

– Но…

– Не перебивай. Это случилось так давно, я долгие годы об этом не думала. Конечно, мне несказанно повезло, что дядя Сирил устроил тот прием. И внешнее сходство с Эллой сыграло мне на руку. По иронии судьбы именно ты навел меня на мысль его использовать. – Она отвела взгляд от окна.

– Я? – вырвалось у меня.

– Давным-давно. Однажды летним днем в Гайд-парке. Не помнишь? Ты принял меня за Эллу. А твое поведение в вечер вручения наград на конкурсе Хиббердсона только подтвердило правильность моей тактики. Помнишь, как ты был разочарован, когда я с тобой заговорила? Мне стало очевидно, что ты вновь совершил ошибку, приняв меня за кузину. И это придало мне уверенности. – Сара улыбнулась. – Я убедилась: если уж ты, находясь на небольшом расстоянии от меня, решил, что я – это она, то остальные тем более поверят, особенно если быть точной в деталях. Так что предстояло выяснить, как будет Элла одета на приеме, не спрашивая об этом ее саму, в противном случае все пошло бы насмарку. Это был первый шаг. Ну, тут мне огромную услугу оказала эта твоя смешная приятельница.

– Кто?

– Камилла Бодмен. Я ходила к ней на примерки, надеясь на ее знаменитую болтливость. Как я и рассчитывала, во время второй встречи она под огромным секретом сообщила мне, что на Элле будет смокинг. – Глаза Сары заблестели, когда она изображала мою подругу. – Разумеется, для моих целей это подходило как нельзя лучше, потому что подобный наряд всем бросается в глаза и его легко достать.

– Да-а… – не без иронии протянул я. – Удачно получилось.

– Камилла едва ли обрадовалась, когда я перестала ходить к ней на примерки и заказала ярко-красное платье у кого-то другого. Это входило в мои планы. Мне необходимо было выделяться на фоне-толпы, чтобы на меня обратило внимание как можно больше приглашенных, тогда мое недолгое отсутствие осталось бы незамеченным. Я полагала, мне потребуется всего-то минут пять-шесть, если я все тщательно спланирую. В действительности меня не было семь минут. Это не слишком долго, когда вечеринка в самом разгаре, главное – успеть поболтать с как можно большим количеством гостей.

– О чем ты своевременно позаботилась…

– Конечно. Все остальное я тоже спланировала заранее. – Сара говорила все быстрее, она спотыкалась о собственные слова в желании выплеснуть наружу свою историю. – Достала смокинг и белокурый парик из натуральных волос, постриженный и уложенный, как у Эллы, заказала два ключа от Большого зала, один из которых оказался в кармане у Эллы еще до начала вечеринки.

– А второй – вот этот?

– Да. Я оставила его на память. Глупо, конечно, но я не смогла побороть искушение.

Мои слезы высохли. С болезненным вниманием я наблюдал, как Сара ходит туда-сюда по комнате, сосредоточенно, неутомимо. Чай давно остыл. Она без умолку говорила, а я слушал, с ужасом думая о том, что она сделала, и о том, что еще предстояло сделать мне. Я по природе не склонен к насилию.

Моя жена продолжала рассказывать, позабыв обо мне, уже не заботясь о том, как я воспринимаю ее слова. В голосе ее звучала гордость, речь изливалась потоком, она была совершенно не похожа на ту женщину, которую я знал.

– Изъять на одну ночь ключ из письменного стола Сирила, чтобы сделать в Лондоне дубликаты, было легко. А отправившись в мастерскую, я надела парик: такие вот мельчайшие детали и имеют значение. Этому можно научиться при чтении детективов. Хотя шансы были невелики, я подумала, что, если оденусь, как Элла, и буду говорить, как она, этот человек может потом узнать ее по фотографиям в газетах и явиться в суд.

– Что он и сделал.

– Да. А еще нужно было подготовиться физически.

– Каким образом?

– Помнишь, какой Александр был высокий, крупный? А я не очень-то сильная, так что пришлось тренироваться поднимать тяжести, чтобы усвоить нужный прием. Этим я занималась несколько недель… Да и в сам тот вечер мне пришлось провернуть кучу дел. Так много мелочей… а сроки поджимали. Самое важное было правильно распределить время.

– Ну, этим искусством ты владеешь в совершенстве.

Сара остановилась, сбитая с толку, – я перебил поток ее сознания.

– Пока мы все одевались, – заговорила она опять неторопливо, словно пытаясь хорошенько припомнить, – я положила под дверь Эллы записку – якобы от отца – с просьбой тайком встретиться в его комнате в восемь часов и подождать, если в комнате его не окажется. Я не могла допустить, чтобы ее кто-то заметил, пока я буду на балконе с дядей Александром. – Сара смотрела мне в глаза, но как будто не видела. Вдруг зрачки ее сфокусировались, она улыбнулась. – Я уговорила его подняться наверх, сказав, что речь лучше произнести в Большом зале, а не в шатре, и ему это показалось удачной идеей. Он подождал, пока я не переоденусь. Думаю, мой наряд его позабавил. Я объяснила ему, что мы с Эллой решили одеться в одинаковые костюмы, – шутка такая. До тех пор все шло хорошо, однако самый рискованный момент был еще впереди.

Я слушал со все возрастающим недоумением: как я мог так долго жить с этой женщиной, не имея ни малейшего представления, кто она такая?

– Никому нельзя было дать возможность хорошенько меня разглядеть, – рассказывала она. – Это был бы неприемлемый риск. На балконе, пока могла, я пряталась у дяди за спиной. Как я испугалась, когда старый лорд Маркхэм крикнул, чтобы Элла показалась публике! После этого я должна была действовать быстро.

– И ты толкнула его.

– Приподняла, а потом толкнула. Это был довольно сложный маневр. Однако я застала его врасплох, и перила там низкие. Все получилось довольно легко. Я чуть не утратила присутствия духа, когда он вцепился в поручень, – мне тогда пришлось поспешно разжимать его пальцы.

– Это когда все подумали, что ты ему помогаешь.

– Да, хотя мне непонятно почему. Было ведь предельно, до смешного ясно, что происходит. В этом вся суть. А когда он упал, я спустилась с балкона и побежала к себе, сняла парик и одежду, положила их в мешок, мешок засунула в ящик комода, где никому бы не пришло в голову искать. Потом надела свое красное платье и спустилась к гостям. Вся операция заняла лишь семь минут. Ах да, по пути обратно я умыкнула записку, которую подкинула Элле, – к счастью, бумага лежала на туалетном столике в ее комнате. Разумеется, текст я напечатала на машинке, так что, даже если бы кто-то ее обнаружил, серьезного вреда это бы не принесло. Полиция подумала бы, что это фальшивка, что Элла сама себе ее написала. Тем не менее я была рада, что заполучила записку. А на следующий день, когда все поутихло, я забрала мешок, наложила в него камней и скинула с утеса. И все было кончено.

– Но Элла обвиняла тебя.

История Сары, рассказанная так легко и беспечно, заворожила меня. Она с восторгом ухватилась за мое замечание:

– Ну конечно обвиняла. И я знала, что так будет. Потому что она единственная знала правду.

– Но ты и к этому тоже подготовилась, – медленно проговорил я, представляя очередной этап плана Сары.

– Это было умно, да?

Я промолчал.

– И та небольшая статья в «Атенеуме», и изданная позднее книга – они мне очень помогли. Когда Элла совершила глупость, выдвинув свое безумие в качестве причины разрыва помолвки с Чарли, я уже выиграла. Зря она недооценивала власть прессы. Присяжные были настроены определенным образом еще до того, как вошли в зал суда, а она так долго лгала своей семье, что никто всерьез не удивился тому, что она якобы совершила. Они были шокированы, разумеется, но не удивлены. До того как я убила Александра, Элла на протяжении многих лет ходила к врачам. Даже когда она попыталась рассказать правду обо мне одному из приглашенных психиатров, ей не поверили. Она попала в ловушку собственной лжи.

– Не может быть… Я не верю, – сказал я хрипло.

– Нет, веришь.

И все же я по-прежнему смотрел на Сару с некоторой долей недоверия – на ее силуэт, четко вырисовывавшийся на фоне последних огненных сполохов заходящего солнца. Именно тогда я вдруг сообразил, что последней добычей, отнятой Сарой у Эллы, был я сам.

– Потеряв Чарли, я кое-чему научилась, – произнесла Сара уже спокойнее. – Научилась наблюдать за людьми и понимать их. Впервые в жизни научилась дарить им радость. Элла всегда была очаровательна, я не могла с ней соперничать. Но когда она украла у меня Чарли, я всерьез решила изучить ее тактику. И тогда узнала, как легко женщине получить власть над мужчиной…

Я подавил стон, вспоминая наш совместный ленч в день вынесения приговора и то, с какой легкостью я попал в Сарины сети.

И тогда я вышел из комнаты, не обернувшись и не посмотрев на свою жену.