Текст книги "Эстонские повести"

Автор книги: Рейн Салури

Соавторы: Пауль Куусберг,Эйнар Маазик,Яан Кросс,Юри Туулик,Эрни Крустен
сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 26 страниц)

…и Ханнес, которого это воспоминание вывело из задумчивости, произнес, не столько спрашивая, сколько утверждая:

– У него же, у Ээди, ног, считай, нету, как же ему за здорового тянуть?!

И Эне: – Как это ног нету, иной раз у него их даже четыре…

…Ханнес лишь усмехнулся, ишь ведь, нашлась что сказать; нет, эти женщины из Коорукесте в карман за словом не лезут, такую шуточку подбросят, острую да терпкую, что ни перца, ни корицы не надо – они найдут выход, всегда находили, из любого затруднения.

И Ханнес: – Так я ведь не о его телесных ногах говорю, я говорю о ногах его души, которые у него захирели и…

– Двоих сынов схоронил, – Эне не дала договорить Ханнесу до конца, – и сколь еще всего перетерпеть досталось. Так это он перемалывает ровно «отче наш» утром, и вечером, и в полдень тоже… Диво, что он сам не устал себя слушать!

И Ханнес: – Но ведь он и вправду пережил…

И Эне: – А ты, стало быть, поведал о своей жене, как она тебя бросила, и вы слезами обливались в обнимку…

И Ханнес: – Но ведь я не…

И Эне: – Или думает он, или думаешь ты, или думаете вы все, мужики, что только вы беду нюхали?! Я, может, тоже всякого перевидала, так разве же я стану про то по деревне звонить или жаловаться? Мне такое и в ум не придет!

И Ханнес, с подковыркой: – Когда же это тебя волны жизни захлестывали? Когда ты в мелиорации работала, что ли?

…потому что, если человек похваляется, что прошел огонь и воду, то должно быть и место, где все это было; по некоторым случайным оговоркам, а вернее, по умалчиванию и по выражению глаз Ханнес уже давненько стал догадываться, что когда Эне молодой девушкой работала в мелиорации, с нею тоже могло что-нибудь случиться – что-нибудь такое, чего не отнесешь к числу приятных переживаний.

Но Эне посмотрела в лицо Ханнесу все с тем же невозмутимым спокойствием и ответила:

– Разве не все одно, где или что точно я перевидела, может, я из-за смерти телки или подсвинка больше сердцем убиваюсь, чем Ээди по своему сыну.

…так она сказала, без сомнения, с бравадой, но Ханнес понял и то, что за ее словами что-то кроется;

…они оба замолчали и так, молча, выехали из низинного леса на поля, бурые, а местами и красноватобурые, придавленные низкими серыми небесами, которые пропитали все живое прилипчивой тоской чересчур долгого ожидания…

Правда, Эне было уже не до разговоров, ей пришлось крепко держать вожжи, дорога сворачивала к домам поселка, из любого двора, из-за любого поворота дороги мог вывернуться трактор или машина, а этот пес, этот мерин при хлеве, этот Упак, был такой несовременный… А может, век техники и ему испортил нервы?

Они доехали до ремонтной мастерской и…

6

…свернули во двор, там, словно большие майские жуки, гудели моторами два тракторишки, но они стояли на месте, и Упак не особенно испугался, лишь недоверчиво на них косился. Эне держала вожжи все еще натянутыми и направила лошадь мимо здания мастерской к старому сараю, возле которого были вкопаны пять толстых столбов. «Ага, подковочный стан!» – сообразил Ханнес. Если лошадь с норовом, ее ставят между столбами и подтягивают на подпругах, чтобы она наземь не кинулась.

Действительно, Эне подогнала Упака к столбам и сказала – Тпруу! – Упак остановился, Эне спрыгнула на землю с одной стороны телеги, Ханнес – с другой; Эне привязала Упака вожжами к столбу, Ханнес стоял, оглядывая двор мастерской.

Ханнес был тут впервые, прежде только проезжал мимо. Строение, где помещалась мастерская, сохранилось еще со времен колхоза, теперь оно было уже старое и выглядело как-то неестественно; вероятно, первоначально его соорудили меньшим по размеру, но когда машин в колхозе прибавилось, с обоих его концов сделали пристройки. Широченные двери стояли нараспашку, изнутри слышались удары молота и гудение компрессора. Обычный шум трудового дня.

– Ты постой возле Упака, – сказала, приказала Эне. – Я сыщу кузнеца, попробую его уломать, хошь в обед, а лошадь пускай подкует! – Она пошла через двор и скрылась за углом мастерской.

По двору изредка проходил кто-нибудь из слесарей. Некоторые поглядывали на Ханнеса, но так как он стоял возле лошади, особого интереса к нему не проявляли – глянут разок и идут дальше по своим делам. Как-никак их мир был иным, это был мир машин, и, по мнению этих людей, руки которых привыкли держать руль и которым приходилось усмирять разом несколько десятков лошадиных сил, эта одна-единственная лошадь и пригорюнившийся возле нее мужчина просто-напросто не стоили внимания.

Да и сам Ханнес тоже не стал совать нос в чужие дела, даже в мастерскую не вошел, чтобы разглядеть ее получше. Было время, – но откуда могли знать это здешние работники, – когда и он управлял, да не десятками, не сотнями, а – тысячами лошадиных сил, к тому же случалось, что и в штормовом море… Но настало другое время, и Ханнес отошел от прежних дел. А теперь и вовсе уже пошла такая пора, когда казалось, будто об одной живой лошади он заботится больше, чем обо всех железных да стальных лошадях, вместе взятых. Возле них нужны были другие, более молодые мужчины. Возле них и находились теперь другие мужчины, более молодые.

Была минута, когда шум работающих машин словно бы пробудил в душе Ханнеса какое-то знакомое чувство, но оно сразу исчезло. Он разглядывал двор, плотно утрамбованную поверхность земли в пятнах от масел и нефти… Тут во двор с невероятной скоростью влетело русское чудо [72]72
  Трактор «Кировец К-750».


[Закрыть], и Ханнес шагнул поближе к Упаку, чтобы тот не проявил норов. Но здесь, на этом дворе, даже Упак утратил свой темперамент – не шевельнул ни ногой, ни хвостом.

Вернулась Эне – голова высоко поднята, глаза сияют, и в них радость победы.

– Уломала, все ж таки подкует. Только придется подождать, пока он сварку кончит.

– Да кто же он – сварщик на полставки, что ли? – спросил Ханнес.

– Нет, все ж таки вполовину кузнец.

– Ну, если наполовину на нашей половине, так и быть, подождем…

Упака рискованно было оставлять одного, поэтому они договорились отлучаться по своим делам попеременно. Эне, к примеру, надо было зайти на почту, чтобы заказать баллон с жидким газом и заплатить по счету. Да и магазин был рядом, всего метрах в ста, поверх спины Упака видны были его большие оконные стекла с намалеванными на них морковкой и свеклой.

– Ежели есть захочешь, так столовая у магазина… – сказала Эне и вдруг попросила Ханнеса: – Может, ты, Аннес, выпросишь в магазине бутылку водки, я посулила Вангонену.

– Да… но… я бы с удовольствием, да только продавщица мне скажет: вы что, объявления не видите – продажа алкогольных напитков начинается с трех часов. Что же я ей отвечу?

– Я думала, тутошние продавщицы тебе знакомые, – сказала Эне, словно бы извиняясь.

– Нет, не знакомые. Мне как-то не доводилось выпрашивать вино в этом магазине. А почему бы тебе самой не пойти? Женщине дадут скорее.

– Мне они не дадут, – возразила Эне, и в голосе ее была глубокая уверенность. – Я однажды их обругала, когда они Эльдуру в рабочее время продали.

Эне огляделась, словно в надежде, не увидит ли она кого из знакомых, чтобы попросить помощи.

– Ладно, пойду попытаюсь, может, и выгорит, – сказал Ханнес.

– Будь добрым! – Эне обрадовалась, в ее серых глазах появились искорки благодарности.

В магазине Ханнес прежде всего ознакомился с обстановкой. Там в это время было несколько покупателей: покупатели хлеба – женщины и покупатели курева – мужчины. Одна молодая супружеская пара – во всяком случае, они казались супружеской парой – разглядывала ватники.

«Нет, сейчас ничего не выйдет», – подумал Ханнес и обратил свое внимание на банки с краской. Эмалевой краски было несколько тонов – и для стен, и для пола. Но водоэмульсионной, или латекса, не было видно. А Ханнесу требовался именно латекс – пора было подновить потолки в доме, на кухне потолок стал совсем черным от копоти. «Что надо, того нет, – подумал Ханнес недовольно. – А как было бы кстати – подвез бы прямо к дому на лошади».

Хотя мысль купить краску пришла Ханнесу в голову только что, уже в магазине, он испытал досаду, словно приехал сюда с Эне специально за краской и теперь был обманут в своем ожидании.

Тем временем почти все покупатели разошлись, только молодая пара все еще перебирала ватники. «Чего они их так долго сортируют, купили бы один, и дело в шляпе», – беспокойно думал Ханнес. Он пытливо и оценивающе поглядывал поверх полок с товаром на продавщицу, женщина была молодая, большеглазая, со свежим цветом лица, но темные круги под глазами выдавали усталость. Словно у матери, которая недавно родила и не высыпается по ночам – должна менять пеленки и укачивать младенца.

Именно такие женщины нравились Ханнесу.

«Ну вот, теперь еще и я стану ее беспокоить! – подумал Ханнес, сердясь на себя и на Эне. – А что, если…»– но он все же не ушел. Занялся изучением котлов и кастрюль, особенно подробно он ознакомился с так называемой кастрюлей-скороваркой. В инструкции говорилось, что мясное блюдо доводится в ней до готовности за двадцать минут. «Вот это да, какая экономия времени, все хозяйки должны бы пользоваться такой кастрюлей, мигом отвоевали бы назад то время, которое теряют в очередях!» Ханнес прикинул, а не пригодится ли такая кастрюля и ему или он и без нее обойдется. Вообще-то пригодилась бы, но не по душе Ханнесу был принцип ее работы – как у котла полевой кухни, знакомого еще по военным временам. Сваренные в этом котле суп и кашу Ханнес ел свои четыре года, да еще и с хвостиком. «А вдруг у приготовленной в этой кастрюле пищи тот же вкус, что и у солдатской…»

Так, оглядывая магазин и размышляя, Ханнес чуть было не прозевал удобный момент: молодая пара, как видно, приняла решение отложить покупку до лучших времен, а может, до лучших ватников и ушла из магазина… Ханнес с быстротой молнии подскочил к продавщице и попросил:

– Уважаемая, нельзя ли как-нибудь бутылочку водки, бутылочку «Экстры». Я вовсе не механизатор, я работаю в лесничестве, у нас тут одно дело застопорилось… – при этом он постарался стать ниже травы и сделал свой голос настолько просительным, насколько позволяло ему чувство собственного достоинства.

Как бы то ни было, он получил, что хотел: ни слова не говоря женщина прошла в заднее помещение магазина, а когда вернулась назад, в руке у нее была бутылка, да еще и завернутая в белую бумагу. Продавщица протянула водку Ханнесу, взяла десятирублевую ассигнацию, спросила, не найдется ли у Ханнеса двенадцати копеек, Ханнес нашел на дне кармана нужные копейки, продавщица дала ему сдачу, точно шесть рублей.

У продавщицы был приятный мягкий голос, гармонировавший со всем ее обликом; вообще она казалась Ханнесу одной из тех женщин, которые готовы помочь всем страждущим мира сего, а ведь она могла получить хороший нагоняй за несоблюдение правил торговли, предписанных высшими инстанциями.

Но, как видно, эта женщина с приятным цветом лица не считала, что мир полон зла и что Ханнес может оказаться из проверяющих. Когда он сунул бутылку в рюкзак, продавщица сказала, спросила:

– Ежели вы и вправду в лесничестве работаете, может, подскажете, как мне дрова купить. Этой зимой, знаете ли, привезли гнилую осину, никак комнату не нагреть было.

– От осины какое же тепло, – подтвердил Ханнес. – А разве совхоз… У совхоза ведь дрова есть… Береза, и ель, и сосна…

– Так мы же не от совхоза получаем, нас должен кооператив обеспечивать, – объяснила продавщица. – А я бы сама купила. Очень не хотелось бы будущей зимой опять мерзнуть. Я-то еще куда ни шло, а вот малыш… Заболеет, что я тогда стану делать? – сказала она с подкупающей откровенностью.

Такая откровенность пришлась по душе Ханнесу, и он уже готов был из кожи вон вылезти, только бы выполнить просьбу женщины. Но все же, больше для проформы, сказал:

– У нас покладистый лесник, поставьте ему пару бутылок, и дрова будут у вас дома…

– Кого вы имеете в виду? – спросила продавщица.

– Кусти Лооритса. Он заходит к вам хлеб покупать и прочее…

Ханнес сказал это по доброте сердечной и без всякой задней мысли, но у женщины нахмурились брови, теперь она уже была не той, что прежде.

– Нет, у него я просить не стану! – Это было сказано так твердо, что Ханнес понял: эта женщина скорее замерзнет, чем обратится к Кусти Лооритсу за помощью. (Ханнесу вспомнился услышанный им краем уха в деревне разговор, будто Кусти кому-то – называли и имя, но разве все имена упомнишь – сделал ребенка, не ей ли?..)

– Да, да, вам виднее, – сказал Ханнес, и в голосе его чувствовалась теплота, и забота, и уважение. – Голодному быку есть не закажешь! Мы можем и по-другому все устроить, тем более, что я сам от лесничества получаю дрова, и – больше, чем у меня уходит. Так что… из этого тяжелого положения мы найдем выход, – добавил Ханнес и спросил имя и адрес женщины.

Ханнес вышел из магазина в приподнятом настроении, хотя, в сущности, ничего особенного не произошло. Но когда он был уже на дворе мастерской и увидел Эне, которая выжидающе на него смотрела, прислонившись к телеге, у него возникло ощущение вины перед нею.

– Вот, возьми! – произнес он и протянул Эне обернутую бумагой бутылку.

– Все же добыл! – воскликнула Эне радостно. – Вот видишь, мужикам так отпускают, хотя они водку переводят без разума. А кабы пошла я…

– Кто же тебе велел скандал устраивать!

Эне в ответ лишь усмехнулась и сказала, что пойдет теперь, пробежится и по своим делам – на почту и в контору. А если Вангонен придет в ее отсутствие, то…

– Ты ногу-то лошади держать умеешь?

– Дастся, так подержу, а не дастся, так в станок поставим да привяжем! – Тем самым Ханнес дал понять, что он, повидавший разные страны морской волк, разбирается в подковывании лошадей лучше, чем могла предположить Эне.

– Ну-у да, – произнесла Эне с сомнением, но все же отправилась в контору.

Не успел Ханнес выкурить половину сигареты, как…

7

…из мастерской вышел человек в зеленой парусиновой куртке и направился прямиком к телеге, Ханнесу он не сказал ни слова, подошел к лошади, только после этого спросил, куда ушла Эне и привезла ли она подковы, и добавил, что надо поторапливаться.

Ханнес знал, что Эне бросила подковы в задок телеги, под сено, действительно, он нащупал их там и протянул Вангонену.

Тот взял подковы и направился в сарай. Когда же Вангонен оттуда вышел, в руке у него был настоящий ящик для подковывания лошадей – похожий на средней величины свиное корыто, вдоль корыта шла ручка, на которой висели подковы. «Да, да, для того эта ручка и прилажена, – вспомнил Ханнес. – А внутри подковные гвозди, а точнее ухнали, и молоток, клещи и обрезной ковочный нож, рашпиль для копыт и долото…»– Ханнес с любопытством заглянул в ящик, все ли там так, как в те далекие времена, когда он был еще мальчонкой…

– Я бы не согласился, – говорил Вангонен, мешая финские слова с эстонскими, – я бы не пришел, кабы не увидел, что Хельдурова жена… Она получит все, что хочет… Ты ногу держать умеешь? – И он повернул свое лицо в красных прожилках к Ханнесу, взглянул на него снизу.

– Умею, умею, а как же! – быстро ответил Ханнес. – Сделаешь сначала переднюю, что ли? Мой старик, когда лошадь подковывал, всегда начинал с передней ноги, не знаю почему.

– Так, так, стало быть, можешь и сам коня подковать? – Вангонен испытующе посмотрел на Ханнеса.

– Э-э нет, – ответил Ханнес настороженно. – С той поры столько лет прошло. Я еще совсем мальцом был, просто приглядывался со стороны, как старик работал.

Неожиданно, не произнеся ни звука, Вангонен схватил Упака за переднюю ногу, согнул ее и оглядел копыто. – Иди, держи тут! – приказал он Ханнесу.

Ханнес встал рядом с Вангоненом, наклонился, обхватил бабку лошадиной ноги ладонями, так, чтобы копыто оставалось снаружи, и вдруг почувствовал тяжесть привалившегося к нему мерина. – «Чертова тварь, – подумал Ханнес. – Ишь, не может на трех ногах постоять. Пользуется случаем, не иначе, ленивая скотина!»

Вангонен обернулся, взял из ящика нож для подрезки копыт и принялся очищать и подравнивать копыто.

– Я маленьким парнишкой уже был отцу помощником… Нас было пятеро братьев – всех отец выучил.

– А я с малолетства рос тощим да хилым, работать в кузнице не годился, – сказал Ханнес, словно бы сожалея, и добавил с горечью: – Старик у меня был крутой, сказал: «Нет, из этой салачной молоки кузнеца не выйдет, быть ему либо министром, либо конокрадом – одинаковые мошенники оба!» – Говоря это, Ханнес наблюдал, как Вангонен – один из пяти братьев – ловко подрезал копыто, затем взял рашпиль, аккуратно обточил копыто по краю, затем взял подкову, примерил. Все это Вангонен проделывал ловко и споро, да и что тут удивительного, если он овладел мастерством уже с малолетства.

– Старик откладывал копейки, купил хутор, хотел, чтобы я стал землепашцем. К кузнечному делу у меня душа лежала, а о работе в поле я и слышать не хотел.

– И ты пошел в конокрады? – поинтересовался Вангонен.

– Конокрадом я не стал, а рассорились мы в конце концов намертво, это было. Но – по другой причине. Он был крутой мужик, и уж если озвереет, так всем доставалось, кто ни подвернись. Один раз он дубасил мать, а я вступился… Он меня как схватит за вихор, да как швырнет в угол, я думал, что у меня ни одной целой косточки не осталось… Свирепый старик был, я потом в жизни никогда больше такого не встречал…

– И ты ушел?..

– Ну, я тогда бросил дом к чертовой матери, ушел бродить по свету.

– Нас было пятеро братьев, и все жили дома, – сказал Вангонен задумчиво, в то время как его руки проворно двигались. Он уже набивал подкову, уже откусывал щипцами кончики гвоздей.

– Ты теперь тут, а другие братья все так же дома или как?

– Война всех подобрала! – ответил Вангонен, словно бы нехотя.

– Ну, я тоже один… Ни жены, ни детей… – Ханнес хотел было добавить еще, что во время войны он тоже не раз бывал на краю гибели – дважды под ним топили судно и он изведал ледяную купель, подбирали полумертвого – но не успел, за спиною послышался голос Эне: – Никак работа уж кипит!

Ханнес поднял глаза и увидел ноги Эне в зеленых сапогах фабрики «Пыхьяла», и ее синее полупальто, и ее радостные, обращенные на них сине-серые глаза.

– Кипит, кипит! – подтвердил Вангонен. – Двое мужиков – это двое мужиков, у тебя добрый помощник прихвачен.

– Еще какой добрый! – похвалила Ханнеса и Эне.

– Никакой я не добрый, – возразил Ханнес. – А вот кузнец у нас умелый да ловкий, не успеешь оглянуться, подкова уж прибита… Чертов мерин! – прикрикнул он на Упака и оттолкнул его плечом. – Стой на своих трех ногах, чего ты на меня наваливаешься!

Эне усмехнулась и взяла Упака под уздцы – словно это могло помочь делу.

Вангонен распрямился и спросил: – Теперь все, что ли?

Ханнес отпустил ногу Упака, и тот сразу на нее оперся.

– Где ж все, – возразила Эне. – На левом заднем копыте тоже подкова слетела. А остатние две квохчут, ровно наседки.

Вангонен поднял заднюю правую ногу лошади, постучал по гвоздям подковы, сказал: – Эта еще постоит… У меня нет времени…

– Будь человек, глянь – вторая задняя нога и вовсе без подковы!

– Которая без подковы, ту подкую! – заверил Вангонен. – Две заказывала, две и поставлю.

– Так вскорости надо будет снова приходить, – возразила Эне, она была недовольна, не хотела удовлетвориться тем, что сама же и заказывала.

– Ты же видишь, человеку вздохнуть некогда, – Ханнес кивнул в сторону Вангонена, – один трактор шестидесяти твоих лошадей стоит, а должен ждать.

– Но трактор-то из-под хвостов моих телок дерьмо вывозить не станет, – сказала Эне, теперь она рассердилась уже на Ханнеса, зачем он вмешался. – Гляди, в другой раз сам придешь мерина подковывать.

– Приду, приду! – пообещал Вангонен и повернулся к Ханнесу. – Тогда и жену тебе подыщем, что за жизнь одному.

– Да, жену ему и впрямь надо, – подхватила Эне. – Ты, Вангонен, пригляди ему добрую жену.

– Такую добрую, как моя?

– В аккурат такую же, – подтвердила Эне. – Чтоб пришла за тобою да отвела домой, ежели припозднишься.

– Я никогда не запаздываю, – уточнил Вангонен.

– Ну да, так и ладно, коли не запаздываешь, – миролюбиво согласилась Эне. – Но жена у тебя все ж добрая, разве нет?

– Ну да, добрая, а как же! – согласился Вангонен.

– Во-во, в аккурат эдакую пригляди и Аннесу… Чтоб обед был готовый, как муж домой придет, чтоб встретила, и приласкала, и поцеловала. Чтоб блюла в доме порядок, стирала белье и насадила огород… Чтоб в банный день натопила баню да спину натерла… А ежели муж пьяный заявится, так чтоб сняла с него одежку да с ног сапоги стянула, постелила постель да уложила спать… А утречком еще и опохмелку спроворила…

– Послушай-ка, – сказал Ханнес, – неужели ты все это делаешь для Хельдура, когда он пьяный домой приходит?

– Так я же не говорила, что я добрая жена! – возразила Эне. – Я своего мужика выбраню да сверх того и встрепку задам.

Вангонен распрямился – подковывание лошадей работа не из тяжелых, но внаклонку, спину начинает ломить.

– Хельдур добрый муж, не ругай его, не брани.

– Ему от меня достается как старому тулупу! – не унималась Эне.

– Ну, теперь еще последняя подкова, – произнес Вангонен, и Ханнес наклонился, приготовившись снова держать ногу лошади.

– Дай-ка я подержу, – предложила Эне, – зазря я с тобой приехала, что ли.

– Держи, если хочешь, – согласился Ханнес.

Он отошел в сторонку и наблюдал, как Вангонен поднял ногу Упака и, продернув под нее хвост, обвернул его вокруг ноги – Эне, если быть точным, пришлось держать хвост, а тот, в свою очередь, держал ногу. Да, так намного легче! Ханнес смотрел, как Эне нагнулась и зажала хвост в руках. Теперь Упак привалился к ней, так что и она тоже вынуждена была на него прикрикнуть: – Что с тобой стряслось – уж и стоять разучился!

Вангонен вновь орудовал ножом для подрезания копыт, вдруг он поднял глаза на Эне и произнес:

– Ой-ой-ой! Гляди-ка, копыто треснуло! Сейчас еще можно кое-как приладить подкову, но – в последний раз.

Эне наклонилась посмотреть и спросила:

– А что после будет?

– А после в совхозе будет одной лошадью меньше.

– Господь праведный! Неужто иного пути нету?! – испуганно сказала, спросила Эне, голос у нее был жалобным. А Упак, словно он понял вынесенный ему приговор, вновь прислонился к Эне – к единственному человеку, на помощь которого он еще мог уповать.

Ханнес не вполне уяснил, говорит ли Вангонен просто так, задуривает Эне голову, чтобы в ближайшее время женщина вновь не явилась подковывать лошадь, или у него есть для этого основание.

Теперь Ханнес стоял возле морды лошади и смотрел, как Эне держит ногу – красные, в трещинах и мозолях руки крепко зажали бабку и хвост; смотрел, как Вангонен примеривает подкову к копыту, как берет гвоздь и вгоняет его в копыто, точнехонько под таким углом, чтобы конец гвоздя вышел сбоку, как отгибает клещами гвозди, укорачивает их, откусывая концы, и перегибает вдвойне, – наконец работа была закончена, Вангонен сказал: – Ну, теперь все! – и выпрямился, Эне освободила ногу, нет, хвост мерина, и Упак поставил ее на землю – осторожно пробуя наступать, словно женщина, которая примеряет новые туфли; приподнял разок, потом снова опустил, успокоился и перенес всю тяжесть тела именно на эту ногу, будто другие устали, а может быть, так оно и было.

Ханнес начал развязывать узел на вожжах, чтобы отвести Упака к телеге и вновь запрячь, сам же смотрел при этом в лошадиный глаз и видел там, словно в зеркале, свое слегка заросшее щетиной лицо и – двор: старый сарай, высокую застекленную стену мастерской, похожие на больших синих жуков тракторы, утрамбованную землю в темных маслянистых пятнах; он пошлепал Упака по шее и сказал:

– Не горюй, сейчас мы тронемся в обратный путь, к дому, прокатимся с ветерком, и не будет жалко мне, и не будет жалко тебе, что мы отсюда наконец уедем…

И скоро…

8

…они уже повернули на дорогу, спускающуюся вниз с горы, к синеющим лесам – облака все так же нависали над самой землей, сырой воздух гладил лицо, словно мокрая губка, Упак бежал резвой трусцой, словно бы наслаждался новой обувью, а Эне сидела выпрямившись, гордая и торжествующая, будто завоевала золотую медаль на Олимпийских играх.

– Вишь ты, скотника-то из леебикуской фермы и слушать не стал… – сказала Эне Ханнесу.

Да, так оно и было; как раз перед тем, как им уехать, когда Эне уже отдала Вангонену бутылку и тот, перестав отнекиваться для проформы, засунул бутылку за ремень брюк под парусиновую куртку, как раз тогда и въехал во двор мастерской еще один человек на телеге, он направил лошадь прямо к Вангонену и, еще не успев придержать ее, крикнул: – Гляди-ка, в самый раз подоспел – у тебя уж и инструмент наготове! – но, прежде чем он успел спрыгнуть с телеги, Вангонен ему ответил: – Черт побери, поворачивай назад, мне некогда! – подхватил похожий на свиное корыто ящик с инструментами и с быстротою молнии кинулся к сараю. Так что, когда скотник из Леебику слез с телеги, Вангонен уже скрылся за дверьми сарая. Однако и мужик из Леебику тоже не лыком был шит, оставил лошадь, где стояла, и бросился следом за Вангоненом в сарай, по пути крикнув Эне: – Тебе небось подковы поставил! – на что Эне изобразила на лице удивление. Эне с Ханнесом спустились по тропинке к пруду, где были мостки, чтобы вымыть руки – ладони до того пропахли лошадиным потом, будто Ханнес и Эне были лошадьми сами. Когда же они вернулись от пруда, то увидели, как мужик из Леебику выезжает за ворота, он почему-то стоял в телеге во весь рост и размахивал вожжами, словно ошпаренный. На двери сарая висел замок, Вангонена уже и след простыл.

– Этот леебикуский скотник – мужик, а будь он бабой, так небось и его бы приняли, – предположил Ханнес.

– Не, это не в засчет… Вангонену это не в засчет, – возразила Эне.

– Может, не догадался бутылку поднести…

– Это тоже не в засчет.

– Что же в счет?

– То и в засчет, что Эльдур пропахал огород Вангонену.

– Аг-га, – произнес Ханнес. – Стало быть, рука руку моет… Стало быть, все только ради Хельдура…

– Да, заради Эльдура, – подтвердила Эне.

– Но если Хельдур вспахал ему огород, зачем ты еще и бутылку купила? Могла бы подковать Упака и без бутылки – лошадь же не твоя собственная.

– Да, лошадь не моя, – согласилась Эне.

– Но бутылку-то ты купила на свои деньги, правда?

– Правда…

– И кто тебе эти деньги вернет? Никто.

– Ясное дело, никто, – подтвердила Эне.

– Вот видишь! Ты торгуешь себе в убыток.

– Может, он мне еще понадобится, – объяснила Эне.

– Ему, может, и Хельдур тоже еще понадобится, – терпеливо объяснял Ханнес. – Это же не моя бутылка была, и не мне ее жалеть. Но я не могу вас, женщин, понять, никак не могу. Когда кто-нибудь опустошит бутылку, так вы еще какой крик поднимаете, а сами же и раздаете эти бутылки, будто премию или призы. Если этот самый Вангонен позовет вечерком Хельдура посидеть с ним для компании и они эту «Экстру» на двоих вылакают, ты разозлишься, не так ли?

– Оно так, озлюсь… – подтвердила Эне.

– Вот видишь! А сама… Ведь что бы я тебе ни делал, в чем бы ни помогал – хоть бы сено убирать или вот на толоке, когда хлев строился, – всегда-то ты бутылку на стол ставила, а иной день и две.

Эне пощелкала вожжами, хотя Упак и без того бежал резво, казалось, она по своему обыкновению обдумывала слова Ханнеса. Она дала ему подержать вожжи, чтобы поправить головной платок, который съехал ей на лоб, так что вместо лица Эне виднелся лишь кончик ее носа; затем быстро выхватила вожжи из рук Ханнеса и повернула лошадь с шоссе на проселочную дорогу с глубокими колеями.

– Куда это ты направилась? Мы вроде не этой дорогой ехали… – сказал Ханнес.

– Заедем на новую ферму, у меня дело есть.

– Если дело, тогда конечно.

– Да, вишь, оно и впрямь, что ты говорил, правда… что без бутылки и шагу не ступим. Хоть я их все как есть об стенку в осколки долбанула бы! – заговорила Эне таким низким грудным голосом, будто он исходил со дна ее души. – Я б их все до распоследней разбила, точно как малая дочка Артура из Мяэотса, когда пришла после школы домой да увидала, что отец сидит в кухне за столом, под носом вполовину выдутая бутылка, а у самого глаза уж осоловелые. Так Анита увидала это, возьми да и швырни бутылку об плиту, – бутылка – в осколки, дорогая водичка вся как есть на полу… И я бы колотила бы эти бутылки, все кряду, и руки бы свои не пожалела…

– Отчего же ты этого не делаешь? – сказал, спросил Ханнес. – Отчего только говоришь? Небось помнишь, чему старая поговорка учит: где видишь, что ругать, там иди помогать!

– Да-а, иди помогать! – повторила Эне еще более грудным голосом – Неужели ты думаешь, что коли я выкину такую штуку, так сыщется кто – прийти мне на подмогу?

– Отчего же нет? Ну, хотя бы я…

Эне изучающе-вопросительно посмотрела на Ханнеса. – Да-а, ты, может, и придешь, а все остальные не придут.

– Послушай, ну, послушай…

– Ты их не знаешь! Здесь от самого адамова времени повелось – коли ты чего просишь, так ставь бутылку на стол.

– Послушай, ну, послушай… – Но Эне и на этот раз не дала Ханнесу вставить словечко.

– …Так ставь бутылку на стол, а не то и две. А ежели что другое посулишь, дак отметут: «Нет, нам деньги без надобности, иное дело бутылка…» Да-а, так заведено тут, в Коорукесте, а кто это заведение нарушит, на того и глядят-то косо, словно на чужака… А чужаку кто ж поможет…

Ханнес уже больше не твердил «Ну, послушай»… Слова Эне несли в себе глубокое зерно правды. Ханнес сказал, больше затем, чтобы поддеть Эне:

– Но кузнец-то, Вангонен, он вовсе не из Коорукесте родом, что за нужда была выставлять ему бутылку по обычаям этой деревни. Он тут такой же чужак, как я или кээтеский Ээди.

– Да-а, – согласилась Эне, – так вы ж все переняли эти порядки, – И тут уже Ханнесу нечего было возразить. – А Вангонен мужик справный, он ни в жисть не напьется. Отнесет бутылку домой, поставит в буфет и будет употреблять помалу от хвори или еще как…

– A-а, стало быть, стопроцентный трезвенник, – удивился Ханпес. – А я-то думал, он не дурак выпить.

– С чего ты взял? – спросила Эне. – Сам его не знаешь, а думаешь.

– Нос у него красный, оттого, – признался Ханнес, Эне прыснула со смеху.

– Было время, он и впрямь выпивал крепко, бывало, и в канаве выспится… А взял жену, так баловство это враз и бросил.

– Уж эти женщины – хвалить не нахвалишься! – произнес Ханнес, словно бы чуточку задетый тем, что весь почет, все заслуги – при женщинах.

Эне на это и внимания не обратила, только сказала:

– Да, не нахвалишься… Много вы хвалите – смотри, как бы еще не накостыляли. – И без всякого перехода добавила: – Тебе тоже надо жену взять, что ты живешь один, как крот в норе.

Ханнес поднял глаза и в растерянности взглянул на край платка Эне, на ее нос и глаз, после чего уставился на хвост Упака и буркнул чуть слышно: