Текст книги "Сказки американских писателей"

Автор книги: Рэй Дуглас Брэдбери

Соавторы: авторов Коллектив,Урсула Кребер Ле Гуин,Ричард Дэвис Бах,Генри Каттнер,Вашингтон Ирвинг,Джон Чивер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 40 страниц)

ДЖОН КОЛЬЕР

ФОКУС С ВЕРЕВКОЙ

Генри Фрэзер, твердо уверенный, что все это делается с помощью зеркал, получил назначение в Индию. Едва ступив на берег, он разразился громоподобным хохотом. Люди, встречавшие его в порту, осведомились не без тревоги о причине такого веселья. Генри ответил, что его смешит сама мысль об Индийском Фокусе с Веревкой.

Те же оглушительные звуки, сопровождая их тем же пояснением, он издавал во время официального завтрака, данного в его честь, в парке Майдан, за чота пег [66]66
  Чота пег (англ. – инд.) рюмочка спиртного.


[Закрыть] в колясках рикш, на базаре, в клубе и на стадионе. И очень скоро повсюду, от Бомбея до Калькутты, он стал известен как Человек, Который Смеется над Индийским Фокусом с Веревкой, и тем самым снискал себе вполне заслуженную славу.

Но вот в один прекрасный день, когда Генри сидел, умирая со скуки, в своем бунгало, вошел мальчик-слуга и, вежливо поклонившись, доложил о приходе странствующего факира, который просит дозволения позабавить Сагиба Индийским Фокусом с Веревкой. Генри согласился и, смеясь от всего сердца, перебрался в кресло на веранде.

Внизу, в пыльном дворике, стоял весьма тощий индус, при котором находились бойкий мальчишка, здоровенная корзина и чудовищных размеров тесак. Он вытащил из корзины метров десять прочной веревки, сделал два-три пасса и подбросил веревку вверх. Она повисла в воздухе, как палка. Генри усмехнулся. Тогда мальчишка подпрыгнул, уцепился за веревку и полез, ловко, по-обезьяньи перебирая руками. Вскарабкавшись на самый верх, он вдруг исчез. Генри загоготал.

Вскоре индус, следивший за мальчишкой встревоженными глазами, принялся свистеть и улюлюкать, призывая того слезть. Он звал его, просил, молил, он бранился и ругался как одержимый. Но мальчишка, похоже, и ухом не вел, Генри помирал от смеха.

Тогда индус, зажав в зубах свой громадный ятаган, сам вскочил на веревку и с ловкостью матроса полез вверх. Добравшись до конца, он тоже исчез. Веселье Генри перешло все границы.

Очень скоро из пустоты стали доноситься вопли и взвизги, за которыми последовал леденящий душу крик. На землю с глухим стуком шлепнулась нога, потом рука, пятка и другие мелочи, а под конец (поскольку дам среди зрителей не было) – голенькая попка, которая наделала шуму не меньше, чем разорвавшаяся бомба. Генри чуть живот не надорвал.

А следом, держась одной рукой за веревку, соскользнул индус, который только что не визжал от возбуждения. Вежливо поклонившись, он протянул Генри для осмотра окровавленный клинок. Генри запрыгал вместе с креслом.

Тогда индус, почувствовав, видимо, угрызения совести, подобрал искромсанные останки несчастного мальчишки и, стеная и причитая над каждым кровавым куском, засунул их в свою огромную корзину.

Тут Генри решил, что настало время для разоблачения; он готов был спорить на что угодно, что, прежде чем позвать его, эти жулики понатыкали зеркал по всему дворику; поэтому он выхватил револьвер и разрядил всю обойму в воздух, надеясь разбить хотя бы одно из их надувательских стекол.

Ничего подобного, однако, не произошло. Только индус, который от испуга стремительно перекувырнулся через голову, вдруг выхватил из пыли у самых своих ног маленькую – не толще химического карандаша, – но очень ядовитую змейку, которая случайно подвернулась под пулю. Факир облегченно перевел дух, повернулся и проделал над корзиной ещё несколько пассов. И тут же оттуда, как ни в чём не бывало, выскочил мальчишка, целый, довольный и невредимый, пышущий здоровьем и озорством.

Индус торопливо смотал веревку и склонился перед Генри в подобострастном поклоне, преисполненный благодарности за то, что его спасли от ядовитой змейки, – а это, оказывается, был самый настоящий крайт: один укус, и человек в течение одиннадцати секунд вертится волчком, а потом падает замертво.

– Если бы не помощь Небеснорожденного, – проговорил индус, – меня ждала бы верная смерть, а мальчишка-озорник, радость и гордость моего сердца, лежал бы в корзине, разрубленный на куски, пока слуги Сагиба не соблаговолили бы бросить его крокодилам. Наши жалкие жизни, наш скудный скарб – все теперь в полном распоряжении Сагиба.

– Хорошо, – сказал Генри. – Тогда расскажи, как ты делаешь этот фокус, а то я до конца дней не отсмеюсь.

– Может быть, – робко предложил индус, – Сагиб предпочтет узнать секрет безотказного снадобья для ращения волос?

– Больно надо, – ответил Генри. – Нет уж, давай-ка про фокус.

– Я знаю также, – продолжал индус, – состав одного чудодейственного эликсира, который (не теперь, конечно, но по прошествии времени) мог бы Сагибу очень пригодиться…

– Выкладывай, говорю, про фокус, – перебил его Генри. – Нечего мне зубы заговаривать.

– С превеликим удовольствием, – отвечал индус. – Ничего не может быть проще. Надо сделать вот такой пасс…

– Минутку, – перебил Генри. – Такой?

– В точности, – подтвердил индус. – А потом подбросить веревку – вот так. Видите? Она не падает.

– Ну, допустим, – согласился Генри.

– Теперь мальчик может на неё влезть, – продолжал индус. – Эй, ты! Ну-ка, покажи Сагибу!..

Мальчишка, ухмыляясь, вскарабкался наверх и исчез.

– А теперь, – сказал индус, – я, с позволения Сагиба, отлучусь ненадолго.

Он в мгновение ока взобрался наверх, сбросил по частям мальчишку и возвратился к Генри.

– Ну, это, – пояснил он, сгребая в кучу руки и ноги, – это может каждый. А вот для того чтобы соединить его обратно, нужно сделать особый пасс. Если Сагиб соблаговолит посмотреть повнимательнее… Вот так.

– Так? – переспросил Генри.

– О, вы очень способный ученик, – восхитился индус.

– М-да, ничего себе, – сказал Генри. – Слушай, а что там, на конце веревки?

– Ах, Сагиб, – улыбнулся индус, – там нечто воистину прекрасное.

С этими словами от отвесил прощальный поклон и удалился, забрав с собой веревку, огромную корзину, чудовищный ятаган и мальчишку-озорника.

Оставшись один, Генри помрачнел: повсюду, от Декана до Хайберского перевала, он был известен как Человек, Который Смеется над Индийским Фокусом с Веревкой, но теперь ему было не до смеха.

Он решил сохранить это дело в тайне, но у него, к сожалению, ничего не получилось. Потому что на приемах, за чота пег, в клубе, в парке Майдан, на базаре и на стадионе все ждали, что он будет громоподобно хохотать, а в Индии каждый должен делать то, чего от него ждут. На него стали смотреть косо и плести интриги, так что вскоре он вынужден был оставить службу.

Это было тем более неприятно, что Генри успел жениться. Жену он себе выбрал статную, представительную, огнеглазую, с точеным профилем и несколько деспотичным характером, а кроме того, ревнивую, как дьявол. Впрочем, она была настоящая Мемсагиб во всех отношениях и прекрасно знала, чего достойна в этой жизни. Она разъяснила Генри, что ему следует поехать в Америку и сколотить состояние. Генри с этим согласился; они уложили вещи и отправились в путь.

– Надеюсь, – говорил Генри, глядя на вырастающие вдали очертания Нью-Йорка, – надеюсь, я сумею сколотить там состояние.

– Естественно, – вторила ему супруга. – Ничего другого тебе не остается.

– Разумеется, дорогая, – отвечал Генри.

Однако, сойдя на берег, он обнаружил, что все состояния уже сколочены, – это открытие, как правило, ждет всех, кто приезжает в Америку по такому делу. Проблуждав несколько недель с места на место, Генри дошел до того, что был готов довольствоваться любой работой, потом самой черной работой, а потом просто едой и ночлегом.

Это несчастье застигло их в одном захудалом городишке на Среднем Западе.

– Ничего не поделаешь, дорогая, – сказал Генри, – придется нам попробовать Индийский Фокус с Веревкой.

Его жена горько заплакала при одной мысли о том, что она, Мемсагиб, станет показывать этот дикарский фокус в городишке на Среднем Западе, перед публикой со Среднего Запада. Она принялась корить Генри, ставя ему в вину потерю работы, отсутствие мужских качеств, смерть своей собачки, которая из-за него попала под колеса на пристани, и взгляд, который он бросил в Бомбее на девушку из общины парсов[67]67
  Община парсов – религиозная община, объединяющая приверженцев зороастризма – дуалистической религии, распространенной в Персии, Средней Азии и Закавказье.


[Закрыть]. Однако здравый смысл и голод взяли свое. Они заложили её последний браслет и на вырученные деньги купили веревку, вместительный саквояж и безобразный, старый и ржавый ятаган, который завалялся в лавке старьевщика.

Увидев это орудие, супруга Генри наотрез отказалась участвовать в представлении, если только он не уступит ей главную роль и не согласится изображать мальчишку.

– Да, но… – попытался возразить Генри, не без опаски проведя пальцем по тупому, зазубренному лезвию устрашающе ржавого ятагана, – да, но ты не знаешь, как делать пассы.

– Ничего, ты меня научишь, – ответствовала супруга. – А если что выйдет не так, пеняй на себя.

Пришлось Генри все ей показать. Его объяснения, можете не сомневаться, были крайне обстоятельны. В конце концов она освоила все в совершенстве, и им лишь осталось выкраситься кофейной гущей. Генри соорудил себе тюрбан и набедренную повязку, а его супруга облачилась в сари и украсила себя парой пепельниц, позаимствованных в гостинице. Они нашли подходящий пустырь, собрали порядочную толпу и начали представление.

Веревка взлетела в воздух и, разумеется, там и осталась. Зрители, сдавленно хихикая, зашептали друг другу, что все это делается с помощью зеркал. Генри, изрядно попыхтев, вскарабкался наверх. Однако, добравшись до конца, он забыл о зрителях, о представлении, о жене и даже о самом себе, столь дивное и необычайное зрелище представилось его глазам.

Он выбрался из дыры, напоминающей колодец, и ступил, как ему показалось, на твердую почву. Но открывшаяся там картина совсем не походила на то, что осталось внизу. Генри словно очутился в индийском раю, среди лесистых долин, тенистых беседок, длиннорогих туров и ещё невесть чего. Но отнюдь не прелести пейзажа вызвали у Генри удивление и восторг, а юная особа женского пола, которая находилась в ближайшей беседке, или боскетке, затененной, устланной, увитой и оплетенной страстоцветами. Эта пленительная богиня, настоящая гурия, да кроме того весьма легко одетая, казалось, поджидала Генри и встретила его с нескрываемым восторгом.

Генри, который был чувствителен и пылок от природы, обвил руками её шею и заглянул в глаза. Они были на диво красноречивы. Там, казалось, было написано: «Что нам мешает ковать железо, пока горячо?»

Генри ничего не имел против такого развития событий и приник к её устам в страстном поцелуе, лишь мимоходом с неудовольствием отметив, что жена снизу громко свистит и улюлюкает.

«Каким же, – подумал он, – надо быть бестактным и нечутким человеком, чтобы свистеть и улюлюкать в такой момент!», после чего и думать о ней забыл.

Можете вообразить его досаду, когда обольстительная красотка вдруг отпрянула в сторону. Глянув через плечо, Генри увидел свою супругу, вылезающую из дыры; лицо её было красным, как помидор, глаза сверкали демонической яростью, а в зубах она крепко держала увесистый ятаган.

Генри хотел было встать, но жена опередила его и, не дав подняться, пустила в ход беспощадное кривое лезвие, одним махом разрубив его на две половины. Генри рухнул к её ногам.

– Что ты делаешь! – завопил он. – Это же только фокус! Часть представления! Это ничего не значит! Подумай о зрителях! Мы должны продолжать!

– Сейчас продолжим, – прошипела она, кромсая его руки и ноги.

– Ай, зазубрины! – верещал Генри. – Дорогая, сделай мне одолжение, поточи его о камень!

– Ничего, тебе, негоднику, и так сойдет, – отозвалась супруга, не отрываясь от дела. Через пять минут Генри лежал, как обтесанный ствол.

– Только рога ради, – взмолился он, – не забудь пассы! Если хочешь, я объясню ещё раз…

– Провались ты со своими пассами! – ответствовала супруга и поддала его голову, как футбольный мяч.

Затем она быстро подобрала раскиданные вокруг останки несчастного Генри и сбросила их на землю под хохот и аплодисменты зрителей, как никогда уверенных, что все делается с помощью зеркал.

Тогда, зажав в зубах ятаган, она решила было спуститься вниз, впрочем, отнюдь не затем, чтобы оживить своего злосчастного супруга, а скорее, чтобы окончательно изрубить его в капусту. Но тут она почувствовала, что кто-то стоит у неё за спиной. Обернувшись, она увидела божественной красоты юношу, похожего на Магараджу самой высокой касты, вылитого Валентино[68]68
  Рудольфа Валентино – голливудский актер, считавшийся эталоном красоты.


[Закрыть], взгляд которого, казалось, говорил: «Лучше сгореть на ложе любви, чем на электрическом стуле».

Против такого довода было трудно что-либо возразить. Впрочем, прежде всего она просунула голову в дыру и громко крикнула:

– Так будет со всяким мерзавцем, который посмеет изменить жене с грязной туземкой!

И только после этого смотала веревку и завела беседу со своим обольстителем.

Вскоре на месте происшествия появилась полиция. Сверху доносилось лишь тихое воркование, словно там кружила парочка влюбленных голубков. Внизу, в пыли, были раскиданы искромсанные останки Генри, на которые уже слетались трупные мухи.

Зрители объяснили, что это просто фокус, который делается с помощью зеркал.

– Сдается мне, – заметил сержант, – что самое здоровенное зеркало рухнуло прямо ему на голову!

ПАДШИЙ АНГЕЛ

В аду, как и в других известных нам местах, условия жизни оставляют желать лучшего. Это обстоятельство, однако, нисколько не смущает честолюбивых, энергичных, хорошо приспособленных бесов. Они полны решимости добиться успеха и со временем достичь высот в своей карьере.

Что касается огромной серой массы обыкновенных бесов, тупо вкалывающих от зари до зари, любые эскапистские идеи, которые могут прийти в голову, легко выветриваются с помощью развлечений сродни нашим радио и телевидению, которые дают им возможность, в перерыве между крикливой рекламой, поглядеть картинки сладкой жизни, принимаемой ими за рай.

Существуют, однако, отдельные праздные, никчемные, совершенно нетипичные бесы, которые только и мечтают уйти подальше от всей этой суеты, – и многим это удается. Начальство не спешит их отловить и вернуть обратно, поскольку все они хронические безработные, а следовательно, чистый балласт на шее общества.

Часть беглых бесов селится на мелких Планетах, раскиданных по окраинам Плеяд. Эти крошечные мирки, как зеленые атоллы, виднеются то тут, то там на фоне вечной синевы космических просторов. Отщепенцы сооружают на них свои жалкие лачуги и кормятся тем, что забрасывают удочки в надежде подцепить на крючок какую-нибудь заблудшую душу. Живут они беспечно, как бродяги, подбирающие на берегу все, что им выкинет море, становятся год от года все толще и ленивее и при этом чувствуют себя мятежниками со знаменитого «Баунти»[69]69
  «Баунти» – военный корабль, команда которого взбунтовалась на пути в Ост-Индию. Капитан Блай и часть экипажа были арестованы мятежниками, а потом отправлены в шлюпке на берег. Находившийся в руках мятежной команды корабль достиг Таити, где высадились шестнадцать моряков, впоследствии арестованные местными властями. Оставшаяся на Свободе часть экипажа пристала к небольшому острову Питкерн, где основала колонию.


[Закрыть]. Когда им хочется чего-то новенького, они отправляются поплавать в лазоревом эфире и нередко доплывают до райских утесов, чтобы поглазеть на девушек, которые, естественно, все ангельски прекрасны.

Райский берег, как и положено, весь усеян роскошными летними курортами и прекрасно оборудованными пляжами. Есть там тихие заводи и уединенные заливы, где сапфировые волны омывают золотой песок такого качества, что любой честный золотоискатель, попав туда, сразу бы схватился за лопату и ведро.

В таких местах, где нет крылатых ангелов-спасателей, купаться строго воспрещается, поскольку поблизости могут таиться опасные беглые бесы, и всякий, кто посмеет нарушить правила, не огражден от неприятных последствий. Но, несмотря на риск – а может быть, именно в погоне за риском, – райская молодежь с особым удовольствием нарушает законы, как, впрочем, и любая молодежь на свете.

И вот как-то утром к одному из этих уединенных заливчиков спустился прелестный юный ангел в женском обличье. Погода была просто райская, и сердце ангелицы трепетало, как струны её собственной арфы. Она ждала, что её блаженное состояние в любой миг может стать ещё более блаженным. Она долго сидела на скале, нависающей над эфиром, и весело распевала, словно жаворонок поутру. Потом она встала, приняла картинную позу, сама не сознавая почему, и нырнула ласточкой в наполненный радостным сиянием эфир.

Неподалеку на мелководье ошивался пожилой бес весьма непривлекательной наружности: будучи любопытным, он преследовал одну цель – подглядеть что-нибудь соблазнительное. При виде столь очаровательного существа старый греховодник почувствовал щекочущее нервы вожделение. Оно поднялось из глубины его черной души и изрыгнулось наружу, как пузырь в котле с кипящей смолой. Он мгновенно подплыл к ней и схватил свою жертву, как хватают купающихся красавиц акулы, а потом унес её, лишившуюся чувств, на свою маленькую зеленую планету, к дверям своей шаткой лачуги, торчавшей среди скал, – точно такой же, как жалкие рыбачьи хибары на любом тропическом острове.

Испустив глубокий вздох, она пришла в себя и с ужасом взглянула на своего уродливого похитителя: его огромное брюхо нависало над засаленным брючным ремнем, а драные джинсы едва прикрывали бесовские стати. Вооружившись ржавыми ножницами, он тут же принялся обрезать ей крылья и собирать перья.

– Перья пригодятся мне чистить трубку, – заявил он. – Люблю покурить, когда рыбачу. Вот мой любимый спиннинг. Ты не смотри, что он такой неприметный. Это только с виду. На самом деле он крепкий и длинный. Я нередко забрасываю его в дортуары Ассоциации молодых христиан. А в качестве приманки использую разные приятные сны – из своих личных запасов. Я держу их вон в том ведре.

Можешь хоть сейчас выбрать какой хочешь и насадить на крючок.

– Фу, какая гадость! – воскликнула ангелица, отпрянув в страхе. – Они такие скользкие, так мерзко извиваются! В жизни до них не дотронусь.

– Напрасно отказываешься, – заметил бес. – Вдруг тебе захочется полакомиться сердцем и железами внутренней секреции какого-нибудь юного студента-теолога.

– Как-нибудь я сама себя прокормлю, – возразила она с презрительной гримаской. – Я питаюсь исключительно медом и цветами. Иногда, если уж очень хочется есть, выпиваю яйцо колибри.

– Большая аристократка, – сказал бес. – С чего уж так нос задирать? Прежде чем строить из себя благородную даму, советую хорошенько подумать. Старый Том Дубохвост – он ласковый, добрый, наивный, как дитя, если не гладить его против шерсти. Но только начни мне перечить – тут уж я сам не свой: всех распушу, всех искрошу, всех укокошу! Будешь мне наживку насаживать, когда велю, будешь все мести, скрести и чистить, будешь обед варить, самогонку гнать и постель стелить…

– Какую постель? – переспросила она. – Я буду стелить только свою собственную. Что до твоей…

– Если ты рассчитываешь стелить постель только для себя, тогда можешь накинуть на меня уздечку из цветочков и ехать на мне прямо в рай. Я сказал «постель» в единственном числе, потому что для меня это понятие двуспальное, а одна двуспальная постель не равняется двум односпальным. Вот такая у меня арифметика!

Тут он затрясся от смеха, схватившись за бока, очень довольный собственной шуткой.

Наша ангелица, однако, шутки не оценила.

– Я знаю, что я нарушила правила, – сказала она. – И понимаю, что ты можешь заставить меня работать на себя, как рабыню. Но в грехе я неповинна, и ты не найдешь для меня наказания хуже смерти.

– Вот как? – сказал бес, поскольку тщеславие его было задето. – Много ты о ней знаешь!

– Если бы я и захотела узнать побольше, – парировала она, – тебя бы я в учителя не выбрала.

– Даже если бы я подарил тебе ожерелье из слезинок невинных хористочек?

– Благодарю покорно, – ответила она. – Оставь себе свои фальшивые драгоценности, а мне оставь мою добродетель.

– Фальшивые? – возмущенно повторил бес. – Сразу видно, что ты ничего не смыслишь в драгоценностях, как, впрочем, и в добродетели. Ну, хорошо, дорогая, я найду способ укротить такую злючку, как ты!

Однако старый сластолюбец просчитался. Много дней подряд он пробовал подъехать к ней и так и сяк, но ни угрозы, ни лесть ни к чему не привели. С его черной, как сажа, физиономией немыслимо было одолеть её белую, как снег, добродетель. Когда он хмурился, она пугалась, но когда он расточал ей умильные улыбки, она начинала ненавидеть его больше всех чертей на свете.

– Я могу, – грозил он ей, – заточить тебя в бутылку из-под виски, из которой ты выберешься, только когда её откупорит какой-нибудь еврей-старьевщик.

– И на здоровье, – ответила она. – Вряд ли он будет уродливей тебя. И уж, во всяком случае, не назойливей.

– Это ещё как сказать, – возразил бес. – Думаю, ты нечасто сталкивалась со старьевщиками и плохо знаешь, что это за народ. А ещё я могу скормить тебя устрице. Ты обрастешь жемчугом, а когда тебя вытащат из раковины, то тут же променяют при весьма сомнительных обстоятельствах на щедрую порцию той самой добродетели, которую ты так ценишь.

– А я закричу: «Жемчуг фальшивый!» – сказала она, ничуть не смутившись. – И тогда жертва выхватит свой пистолет, и мы обе будем спасены.

– Ловко вывернулась, – одобрил бес. – Но я могу отправить тебя на землю в виде молодой девушки лет девятнадцати-двадцати. В этом возрасте соблазн особенно силен, а уровень сопротивляемости низок. И с того момента, когда ты впервые согрешишь, твое тело, душа, добродетель и все остальное принадлежат мне. Даю тебе рассрочку на семь лет. И уж тогда, – и тут он непристойно выругался, – я своё возьму. Дурак я, что раньше не догадался!

Сказано – сделано. Он ухватил её за лодыжки и зашвырнул как можно дальше в космический простор. Он смотрел, как летит, переворачиваясь в воздухе, её светящееся тело, и потом нырнул за ним вслед, как мальчишка ныряет в бассейн, чтобы достать со дна монетку.

Ничего не подозревающие городские жители, которые поздним вечером шли домой через Бруклинский мост, обратили внимание на какую-то сверкающую точку в небе и решили, что это падучая звезда, а один подвыпивший поэт, возвращаясь под утро с ночной попойки, вдохновился мерцанием, как ему показалось, розовой зари среди чахлых кустов Центрального парка. Но то была не заря, а наша юная, прелестная ангелица, которая прибыла на землю в облике молодой девушки, потерявшей разом одежду и память, что случается иногда с молодыми девушками, и теперь бродила под деревьями в состоянии полнейшей невинности.

Невозможно сказать, сколько времени все это продолжалось бы, если бы её, по счастью, не нашли три добросердечные старые дамы, которые всегда первыми приходили по утрам в парк, чтобы насыпать крошек своим подопечным птичкам. Останься наша юная ангелица в парке до полудня, с ней могло приключиться что угодно; она сохранила всю свою первозданную красу и теперь светилась так, что могла бы поспорить с самой нежной зарей. В ней была приятная округлость и аппетитная упругость; она напоминала спелый, сочный персик; словом, в ней чувствовалось что-то, против чего невозможно было устоять.

Щебеча и хлопая крыльями, как их пернатые друзья, старые дамы сочувственно окружили это розовое воплощение соблазна и невинности.

– Бедняжечка! – воскликнула мисс Белфридж. – Кто довел её до такого состояния? Несомненно, мужчина!

– Или дьявол, – сказала мисс Моррисон. Её предположение чрезвычайно развеселило нашего нечистого, который невидимо стоял неподалеку. Он не удержался и слегка ущипнул мисс Моррисон так, как её ещё никто не щипал.

– О Боже! – воскликнула мисс Моррисон. – Неужели это вы, мисс Шенк? Как вы могли?!

– А что я? – удивилась мисс Шенк. – В чем дело?

– Меня как будто кто-то ущипнул.

– Ой, и меня! – вскрикнула мисс Белфридж. – И меня тоже!

– И меня! – взвизгнула мисс Шенк. – О Господи! Наверное, мы сейчас все впадем в беспамятство.

– Надо поскорее доставить её в больницу, – сказала мисс Моррисон. – Что-то сегодня в парке неладно, даже птички боятся подлетать близко. Их не обманешь. Страшно подумать, что ей довелось испытать.

Добросердечные дамы отвезли наше прелестное, но несчастное ангельское создание в клинику нервных болезней. Там она встретила радушный и даже до некоторой степени восторженный прием. Её поместили в маленькую палату, стены которой были выкрашены в голубовато-зеленый цвет, поскольку этот цвет, как было установлено, успокаивающе действовал на девушек, блуждающих по Центральному парку без одежды и без памяти. Пациентку поручили молодому блестящему психотерапевту. Такие случаи были его непосредственной специальностью, и ему почти всегда удавалось эффективно стимулировать отказавшую память.

Бес, естественно, увязался следом и теперь стоял, ковыряя в зубах, и с любопытством наблюдал за происходящим. Злодей обрадовался тому, что психотерапевт хорош собой: у него было мужественное лицо с правильными чертами и темные блестящие глаза, которые заблестели ещё сильнее, когда он увидел свою новую пациентку. Что касается самой пациентки, то в её незабудково-голубых глазах тоже вспыхнул блеск, отчего бес снова удовлетворенно потер руки. Все складывалось как нельзя лучше.

Упомянутый психотерапевт был достойным украшением своей несправедливо оклеветанной профессии. Его высокие принципы гармонично сочетались с ещё более высоким научным рвением. Отпустив сестер, доставивших нашего ангела в палату, он занял своё место у изголовья кушетки, на которую положили больную.

– Моя цель – помочь вам поправиться, – сказал он. – Судя по всему, вам пришлось пережить тяжелое испытание. Я прошу вас рассказать мне все, что вы помните.

– Рассказать не могу, – ответила она слабым голосом. – Я ничего не помню.

– Может быть, вы ещё в шоке, – предположил наш талантливый врач. – Дайте мне руку, голубушка, я должен проверить, теплая она или холодная и есть ли на ней обручальное кольцо.

– Что такое рука? – прошептало несчастное создание. – Что такое теплая? Что такое холодная? Что такое обручальное кольцо?

– Бедная моя девочка! – вздохнул доктор. – Видимо, вы перенесли очень сильный шок. Тем, кто забывает, что такое обручальные кольца, обычно приходится тяжелее всего. А ваша рука – вот она.

– А это ваша?

– Да, моя.

Юная ангелица умолкла и долго смотрела на собственную руку в руке доктора, а потом опустила свои восхитительные ресницы и тихонько вздохнула. Вздох этот привел в восторг ревностного ученого, поскольку он усмотрел в нем первые признаки трансференции[70]70
  Трансференция – термин, употребляемый в психоанализе, – обозначающий перенос эмоций на лечащего врача во время психоаналитических сеансов.


[Закрыть] – состояния, невероятно облегчающего труд психотерапевта.

– Ну-с, – произнес он наконец, – необходимо выяснить, что вызвало у вас потерю памяти. Здесь передо мной протокол медицинского освидетельствования. Никаких ушибов головы у вас не обнаружено.

– Что такое голова?

– Вот ваша голова, – терпеливо объяснил доктор. – А вот это глаза, а это рот.

– А это что?

– А это ваша шейка.

Наша очаровательная ангелица оказалась замечательной пациенткой: её единственным желанием было угодить своему доктору. Под воздействием трансференции он стал ей казаться каким-то необыкновенным, сказочным героем из далекого, забытого детства. Её врожденная наивность ещё усилилась под влиянием амнезии[71]71
  Амнезия – потеря памяти.


[Закрыть].

Откинув с себя простыню, она спросила:

– А это что?

– Это? – смутился он. – Как вы могли про них забыть? Я не забуду их до конца своих дней. В жизни не видел таких роскошных плеч.

Ободренная его похвалой, она задала ещё один-два вопроса В таких, что наш достойный молодой медик вскочил со стула и начал в волнении расхаживать по комнате.

– Сомненья нет! – пробормотал он. – Я испытываю контртрансференцию в чистейшей форме или, по крайней мере, в очень интенсивной. Столь выдающийся пример этого феномена заслуживает специального научного исследования. По-видимому, тут показан легкий контакт и смелое использование новейшей техники. Свою статью я назову «Демонстративно-соматический метод применительно к случаям тотальной амнезии». Ретрограды, конечно, будут коситься, но и на Фрейда тоже когда-то смотрели косо.

Опустим занавес над сценой, которая последовала, ибо тайны кушетки психотерапевта все равно что тайны исповедальни. Но для Тома Дубохвоста не существовало ничего святого – он все это время помирал от смеха, рассуждая про себя так: «Есть ли на свете более тяжкий грех, чем заставить такого образцового, перспективного специалиста забыть себя, свою карьеру и свою профессиональную этику?»

По прошествии известного времени коварный бес решил сделаться видимым и возник у изножья кушетки с циничной ухмылкой на своей видавшей виды физиономии.

– Ах, дорогой, что это? – воскликнула наша героиня голосом, полным тоски и отчаяния.

– О чём ты? – спросил психотерапевт, который в этот момент был поглощен весьма важными изысканиями.

Юная ангелица загрустила и умолкла. Она узнала беса и теперь вспомнила все, о чём ей следовало бы помнить раньше. Однако известно, что грехи такого рода раскаянием не искупишь.

– Увы, – вздохнула она, – ко мне, кажется, вернулась память.

– Значит, ты излечилась! – радостно воскликнул доктор, – Это говорит о том, что метод был выбран правильно: надеюсь, он получит единодушное одобрение и будет введен в практику психотерапии. Какой неоценимый подарок я сделал моим коллегам, особенно если их пациентки окажутся наполовину или хотя бы на четверть так же прекрасны, как ты! Но расскажи мне, что именно ты вспомнила. Я задаю этот вопрос не как врач, а как твой будущий муж.

Как легко, согрешив единожды, согрешить ещё раз – и после того, что случилось, вступить на путь лжи! Бедная наша ангелица не нашла в себе мужества разрушить счастье своего избранника, признавшись, что через семь лет он будет вынужден возвратить её мерзкому косматому бесу. Она пролепетала что-то невразумительное – будто бы уснула в ванне и вообще имеет склонность к сомнамбулизму. Эта версия была принята с полным доверием, и счастливый молодой психотерапевт побежал за брачной лицензией.

Бес тут же явился снова и стоял, гнусно улыбаясь своей жертве.

– Быстро сработано! – сказал он, – Ты меня избавила от хлопот. В этом городе есть девицы, которые бы целую неделю кочевряжились. За это получишь от меня запас кой-какой одежонки, чтобы твоя история звучала правдоподобнее. Выходи за этого парня, и будьте счастливы. Цени благородство Тома Дубохвоста – нет у него ревности ни в одной ворсинке хвоста!

На самом деле старый черт знал, что она рано или поздно выйдет замуж – не за того, так за другого. А так как он был дьявольски ревнив, то понимал, что уж лучше ревновать к кому-то одному. Кроме того, он рассчитал, что имеет смысл выбирать прилично обеспеченного мужа, у которого холодильник доверху набит, в домашнем баре вдоволь спиртного, а в подвальном этаже топка и там он сможет спать по; ночам. Психотерапевты в этом смысле народ вполне подходящий. Окончательно он утешился мыслью о том, что брак, основанный на лжи, чреват и прочими проступками, а предчувствие греха для беса – все равно что для нас аромат роз и лилий.

Надо сразу сказать, что тут старого негодяя поджидало горькое разочарование. Трудно было бы найти жену более ангельского нрава, чем наша ангелица. Удушливая атмосфера семейной добродетели так угнетающе подействовала на беса, что он решил проветриться и отправился в Атлантик-Сити.