Текст книги "Сказки американских писателей"

Автор книги: Рэй Дуглас Брэдбери

Соавторы: авторов Коллектив,Урсула Кребер Ле Гуин,Ричард Дэвис Бах,Генри Каттнер,Вашингтон Ирвинг,Джон Чивер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 40 страниц)

Мод думала, она прямо лопнет, столько в ней всяких чувств заклокотало, и никак не решить, чего ей больше хочется: то ли палку в коновязи выломать, в «Синюю птицу» ворваться и вздуть хорошенько любовь свою верную, нелицемерную, то ли просто сгореть со стыда и сквозь землю провалиться. Глядь, а у крыльца отцовский пегашка привязан, оседлан и взнуздан, все честь по чести. Хотела было Мод на него вскочить и домой, пока никто её не видел, да не тут-то было. Углядел её Билли-Будь-Неладен-Бэнгтри в окно, встал, дверь ногой толкнул, и вот, извольте радоваться, стоит, ухмыляется, штаны поддергивает, будто в жизни помирать не собирался.

– Глядите-ка, – говорит, – не иначе, как малышка Мод Эпплгейт меня у «Синей птицы» поджидает. Где пропадала, красотка? Болтали, будто ты уехала.

Почувствовала Мод, что краснеет, и в ответ ему этак язвительно:

– Болтали, будто ты очень плох.

Билли головой закивал.

– Очень плох был, – говорит. – Очень плох, чуть не помер. Спасибо старухе Мэри, она меня своими травами да припарками вылечила – как новенький стал.

Вот уж этого Мод не стерпела. Она-то скакала по горам и долам, из ковбойских краев в края стригалей[94]94
  Стригали – сельскохозяйственные рабочие, занимающиеся стрижкой овец.


[Закрыть], из краев стригалей в индейские земли, из индейских земель в дальние горы, чтоб только руку Смертного Часа удержать и Билли-Будь-Неладен-Бэнгтри, любовь свою верную, нелицемерную спасти; она-то дважды вокруг света объехала да ещё чужого мужчину в губы поцеловала, и все для кого? Ковбой какой-то завалящий да беспутный, конюшней насквозь пропах, только знает, что виски глушить, табак жевать да в карты резаться, стоит тут и смотрит на неё, будто она персик спелый, так и свалится прямо в руки, только дерево тряхни! И до того Мод Эпплгейт разобиделась, что чуть не заплакала. Однако плакать она не стала, а придумала кой-что получше. Не зря же была она рыжая!

Надо так случиться, что как раз в это время из верхнего окна «Торговли Тарбелла» сам дядюшка Тарбелл высунулся. Тут Мод взяла и наколдовала. Сплюнул дядюшка табачным соком и угодил Билли-Будь-Неладен-Бэнгтри прямо в глаз, уж Мод постаралась!

И пока стоял Билли там и словами разными неподобающими выражался, так что приличной девушке и слушать зазорно, отвязала Мод отцовского конька, на него вскарабкалась и каблуками пришпорила. Только пыль столбом поднялась, когда Мод по главной улице из города вылетела. И скакала она по горам и долам, из ковбойских краев в края стригалей, из краев стригалей в индейские земли, из индейских земель в дальние горы, пока не разглядела впереди Мистера Смертного Часа на белом его жеребце. И тогда как закричит:

– Эй, Мистер Смертный Час, постойте-ка минутку! Подождите меня!

И когда Смертный Час её услышал, повернул он коня и обратно по той же дороге поскакал – а ведь он ни к кому дважды не приходит, – подхватил её прямо с седла, на белого своего жеребца посадил, обнял крепко и поцеловал, уже по-настоящему. А потом сказал:

– А уж старушка-то моя как обрадуется!

А Мод Эпплгейт ему вот что сказала:

– И чтоб никогда я больше не слышала, как некоторые к людям в окна подглядывают.

И жила Мод Эпплгейт с Мистером Смертным Часом долго и счастливо, да, говорят, и по сю пору живет. Вроде как стала помогать ему в его ремесле. И когда мы, ребятня, бывало, расшалимся да раскапризничаемся перед сном, матери нам говорили:

– Тише, детка, не плачь. Закрой глазки, и придет к тебе Мод Эпплгейт, у кроватки сядет и песенку споет.

Она и вправду приходила и пела – сам слыхал.

РЕЙ БРЭДБЕРИ

АПРЕЛЬСКОЕ КОЛДОВСТВО

Высоко-высоко, выше гор, ниже звезд, над рекой, над прудом, над дорогой летела Сеси. Невидимая, как юные весенние ветры, свежая, как дыхание клевера на сумеречных лугах… Она парила в горлинках, мягких, как белый горностай, отдыхала в деревьях и жила в цветах, улетая с лепестками от самого легкого дуновения. Она сидела в прохладной, как мята, лимонно-зеленой лягушке рядом с блестящей лужей. Она бежала в косматом псе и громко лаяла, чтобы услышать, как между амбарами вдалеке мечется эхо. Она жила в нежной апрельской травке, в чистой, как слеза, влаге, которая испарялась из пахнущей мускусом почвы.

«Весна… – думала Сеси. – Сегодня ночью я побываю во всем, что живет на свете».

Она вселялась в франтоватых кузнечиков на пятнистом гудроне шоссе, купалась в капле росы на железной ограде. В этот неповторимый вечер ей исполнилось ровно семнадцать лет, и душа её, поминутно преображаясь, летела, незримая, на ветрах Иллинойса.

– Хочу влюбиться, – произнесла она.

Она ещё за ужином сказала то же самое. Родители переглянулись и приняли чопорный вид.

– Терпение, – посоветовали они. – Не забудь, ты не как все. Наша семья вся особенная, необычная. Нам нельзя общаться с обыкновенными людьми, тем более вступать в брак. Не то мы лишимся своей магической силы. Ну скажи, разве ты захочешь утратить дар волшебных путешествий? То-то… Так что будь осторожна. Будь осторожна!

Но в своей спальне наверху Сеси чуть-чуть надушила шею и легла, трепещущая, взволнованная, на кровать с пологом, а над полями Иллинойса всплыла молочная луна, превращая реки в сметану, дороги – в платину.

– Да, – вздохнула она, – я из необычной семьи. День мы спим, ночь летаем по ветру, как черные бумажные змеи. Захотим – можем всю зиму проспать в кротах, в теплой земле. Я могу жить в чём угодно – в камушке, в крокусе, в богомоле. Могу оставить здесь свою невзрачную оболочку из плоти и послать душу далеко-далеко в полет, на поиски приключений. Лечу!

И ветер понес её над полями, над лугами.

И коттеджи внизу лучились ласковым весенним светом, и тускло рдели окна ферм.

«Если я такое странное и невзрачное создание, что сама не могу надеяться на любовь, влюблюсь через кого-нибудь другого», – подумала она.

Возле фермы, в весеннем сумраке, темноволосая девушка лет девятнадцати, не больше, доставала воду из глубокого каменного колодца. Она пела.

Зеленым листком Сеси упала в колодец. Легла на нежный мох и посмотрела вверх, сквозь темную прохладу. Миг – и она в невидимой суетливой амебе, миг – и она в капле воды! И уже чувствует, как холодная кружка несет её к горячим губам девушки. В ночном воздухе мягко отдались глотки.

Сеси поглядела вокруг глазами этой девушки.

Проникла в темноволосую голову и её блестящими глазами посмотрела на руки, которые тянули шершавую веревку. Розовыми раковинами её ушей вслушалась в окружающий девушку мир. Её тонкими ноздрями уловила запах незнакомой среды. Ощутила, как ровно, как сильно бьется юное сердце. Ощутила, как вздрагивает в песне чужая гортань.

«Знает ли она, что я здесь?» – подумала Сеси.

Девушка ахнула и уставилась на черный луг.

– Кто там?

Никакого ответа.

– Это всего-навсего ветер, – прошептала Сеси.

– Всего-навсего ветер. – Девушка тихо рассмеялась, но ей было жутко.

Какое чудесное тело было у этой девушки! Нежная плоть облекала, скрывая, остов из лучшей, тончайшей кости. Мозг был словно цветущая во мраке светлая чайная роза, рот благоухал, как легкое вино. Под упругими губами – белые-белые зубы, брови красиво изогнуты, волосы ласково, мягко гладят молочно-белую шею.

Поры были маленькие, плотно закрытые. Нос задорно смотрел вверх, на луну, щеки пылали, будто два маленьких очага. Чутко пружиня, тело переходило от одного движения к другому и все время как будто что-то напевало про себя. Быть в этом теле, в этой голове – все равно что греться в пламени камина, поселиться в мурлыканье спящей кошки, плескаться в теплой воде ручья, стремящегося через ночь к морю.

«А мне здесь славно», – подумала Сеси.

– Что? – спросила девушка, словно услышала голос.

– Как тебя звать? – осторожно спросила Сеси.

– Энн Лири. – Девушка встрепенулась. – Зачем я это вслух сказала?

– Энн, Энн, – прошептала Сеси. – Энн, ты влюбишься. Как бы в ответ на её слова с дороги донесся громкий топот и хруст колес по щебню. Появилась повозка, на ней сидел рослый парень, его могучие ручищи крепко держали натянутые вожжи, и его улыбка осветила весь двор.

– Энн!

– Это ты, Том?

– Кто же ещё? – Он соскочил на землю и привязал вожжи к изгороди.

– Я с тобой не разговариваю! – Энн отвернулась так резко, что ведро плеснуло водой.

– Нет! – воскликнула Сеси.

Энн опешила. Она взглянула на холмы и на первые весенние звезды. Она взглянула на мужчину, которого звали Томом. Сеси заставила её уронить ведро.

Смотри, что ты натворил!

Том подбежал к ней.

– Смотри, это все из-за тебя!

Смеясь, он вытер её туфли носовым платком.

– Отойди!

Она ногой оттолкнула его руки, но он только продолжал смеяться, и, глядя на него из своего далекого далека, Сеси видела его голову – крупную, лоб – высокий, нос – орлиный, глаза – блестящие, плечи – широкие и налитые силой руки, которые бережно гладили туфли платком. Глядя вниз из потаенного чердака красивой головки, Сеси потянула скрытую проволочку чревовещания, и милый ротик тотчас открылся:

– Спасибо!

– Вот как, ты умеешь быть вежливой?

Запах сбруи от его рук, запах конюшни, пропитавший его одежду, коснулся чутких ноздрей, и тело Сеси, лежащее в постели далеко-далеко за темными полями и цветущими лугами, беспокойно зашевелилось, словно она что-то увидела во сне.

– Только не с тобой! – ответила Энн.

– Т-с, говори ласково, – сказала Сеси, и пальцы Энн сами потянулись к голове Тома.

Энн отдернула руку.

– Яс ума сошла!

– Верно. – Он кивнул, улыбаясь, слегка озадаченный. – Ты хотела потрогать меня?

– Не знаю. Уходи, уходи! – Её щеки пылали, словно розовые угли.

– Почему ты не убегаешь? Я тебя не держу. – Том выпрямился. – Ты передумала? Пойдешь сегодня со мной на танцы? Это очень важно. Я потом скажу почему.

– Нет, – ответила Энн.

– Да! – воскликнула Сеси, – Я ещё никогда не танцевала. Хочу танцевать. Я ещё никогда не носила длинного шуршащего платья. Хочу платье. Хочу танцевать всю ночь. Я ещё никогда не была в танцующей женщине, папа и мама ни разу мне не позволяли. Собаки, кошки, кузнечики, листья – я во всем свете побывала в разное время, но никогда не была женщиной в весенний вечер, в такой вечер, как этот… О, прошу тебя, пойдем на танцы! – Мысль её напряглась, словно расправились пальцы в новой перчатке.

– Хорошо, – сказала Энн Лири. – Я пойду с тобой на танцы, Том.

– А теперь – в дом, живо! – воскликнула Сеси. – Тебе ещё надо умыться, сказать родителям, достать платье, утюг – в руки, за дело!

– Мама, – сказала Энн, – я передумала.

Повозка мчалась по дороге, комнаты фермы вдруг ожили, кипела вода для купанья, плита раскаляла утюг для платья, мать металась из угла в угол, и рот её ощетинился шпильками.

– Что это на тебя вдруг нашло, Энн? Тебе ведь не нравится Том!

– Верно. – И Энн в разгар приготовлений вдруг застыла на месте.

«Но ведь весна!» – подумала Сеси.

– Сейчас весна, – сказала Энн.

«И такой чудесный вечер для танцев», – подумала Сеси.

– …для танцев, – пробормотала Энн Лири.

И вот она уже сидит в корыте, и пузырчатое мыло пенится на её белых покатых плечах, лепит под мышками гнездышки, теплая грудь скользит в ладонях, и Сеси заставляет губы шевелиться.

Она терла тут, мылила там, а теперь – встать! Вытереться полотенцем! Духи! Пудра!

– Эй, ты! – Энн окликнула своё отражение в зеркале: белое и розовое, словно лилии и гвоздики. – Кто ты сегодня вечером?

– Семнадцатилетняя девушка. – Сеси выглянула из её фиалковых глаз. – Ты меня не видишь. А ты знаешь, что я здесь?

Энн Лири покачала головой.

– Не иначе в меня вселилась апрельская ведьма.

– Горячо, горячо! – рассмеялась Сеси. – А теперь одеваться.

Ах, как сладостно, когда красивая одежда облекает пышущее жизнью тело! И снаружи уже зовут…

– Энн, Том здесь!

– Скажите ему, пусть подождет. – Энн вдруг села. – Скажите, что я не пойду на танцы».

– Что такое? – сказала мать, стоя на пороге.

Сеси мигом заняла своё место. На какое-то роковое мгновение она отвлеклась, покинула тело Энн. Услышала далекий топот копыт, скрип колес на лунной дороге и вдруг подумала: «Полечу, найду Тома, проникну в его голову, посмотрю, что чувствует в такую ночь парень двадцати двух лет». И она пустилась в полет над вересковым лугом, но тотчас вернулась, будто птица в родную клетку, и заметалась, забилась в голове Энн Лири.

– Энн!

– Пусть уходит! I

– Энн! – Сеси устроилась поудобнее и напрягла свои мысли.

Но Энн закусила удила.

– Нет, нет, я его ненавижу!

Нельзя было ни на миг оставлять её. Сеси подчинила себе руки девушки… сердце… голову… исподволь, осторожно. «Встань!» – подумала она.

Энн встала.

«Надень пальто!»

Энн надела пальто.

«Теперь иди!»

«Нет!» – подумала Энн Лири.

«Ступай!»

– Энн, – заговорила мать, – не заставляй больше Тома ждать. Сейчас же иди, и никаких фокусов. Что это на тебя нашло?

– Ничего, мама. Спокойной ночи. Мы вернемся поздно. Энн и Сеси вместе выбежали в весенний вечер.

Комната, полная плавно танцующих голубей, которые мягко распускают оборки своих величавых, пышных перьев, комната, полная павлинов, полная радужных пятен и бликов. И посреди всего этого кружится, кружится, кружится в танце Энн Лири…

– Какой сегодня чудесный вечер! – сказала Сеси.

– Какой чудесный вечер! – произнесла Энн.

– Ты какая-то странная, – сказал Том.

Вихревая музыка окутала их мглой, закружила в струях песни; они плыли, качались, тонули и вновь всплывали за глотком воздуха, цепляясь друг за друга, словно утопающие, и опять кружились, кружились в вихре, в шепоте, вздохах, под звуки «Прекрасного Огайо».

Сеси напевала. Губы Энн разомкнулись, и зазвучала мелодия.

– Да, я странная, – ответила Сеси.

– Ты на себя непохожа, – сказал Том.

– Сегодня – да.

– Ты не та Энн Лири, которую я знал.

– Совсем, совсем не та, – прошептала Сеси за много-много миль оттуда.

– Совсем не та, – послушно повторили губы Энн.

– У меня какое-то нелепое чувство, – сказал Том.

– Насчет чего?

– Насчет тебя. – Он чуть отодвинулся и, кружа её, пристально, пытливо посмотрел на разрумянившееся лицо. – Твои глаза, – произнес он, – не возьму в толк.

– Ты видишь меня? – спросила Сеси.

– Ты вроде бы здесь и вроде бы где-то далеко отсюда. – Том осторожно её кружил, лицо у него было озабоченное.

– Да.

– Почему ты пошла со мной?

– Я не хотела, – ответила Энн.

– Так почему же?…

– Что-то меня заставило.

– Что?

– Не знаю. – В голосе Энн зазвенели слезы.

– Спокойно, тише… тише… – шепнула Сеси. – Вот так. Кружись, кружись.

Они шуршали и шелестели, взлетали и опускались в темной комнате, и музыка вела и кружила их.

– И всё-таки ты пошла на танцы, – сказал Том.

– Пошла, – ответила Сеси.

– Хватит. – И он легко увлек её в танце к двери, на волю, неприметно увел её прочь от зала, от музыки и людей.

Они забрались в повозку и сели рядом.

– Энн, – сказал он и взял её руки дрожащими руками, – Энн.

Но он произносил её имя так, словно это было вовсе и не её имя. Он пристально смотрел на бледное лицо Энн, теперь её глаза были открыты.

– Энн, было время, я любил тебя, ты это знаешь, – сказал он.

– Знаю.

– Но ты всегда была так переменчива, а мне не хотелось страдать понапрасну.

– Ничего страшного, мы ещё так молоды, – ответила Энн.

– Нет, нет, я хотела сказать: прости меня, – сказала Сеси.

– За что простить? – Том отпустил её руки и насторожился.

Ночь была теплая, и отовсюду их обдавало трепетное дыхание земли, и зазеленевшие деревья тихо дышали шуршащими, шелестящими листьями.

– Не знаю, – ответила Энн.

– Нет, знаю, – сказала Сеси. – Ты высокий, ты самый красивый парень на свете. Сегодня чудесный вечер, я на всю жизнь запомню, как я провела его с тобой.

И она протянула холодную чужую руку за его сопротивляющейся рукой, взяла её, стиснула, согрела.

– Что с тобой сегодня? – сказал, недоумевая, Том. – То одно говоришь, то другое. Сама на себя непохожа. Я тебя по старой памяти решил на танцы позвать. Поначалу спросил просто так. А когда мы стояли с тобой у колодца, вдруг почувствовал – ты как-то переменилась, сильно переменилась. Стала другая. Появилось что-то новое… мягкость, какая-то… – Он подыскивал слова. – Не знаю, не умею сказать. И смотрела не так. И голос не тот. Я знаю: я опять в тебя влюблен.

«Не в неё, – сказала Сеси, – в меня!»

– А я боюсь тебя любить, – продолжал он. – Ты опять станешь меня мучить.

– Может быть, – ответила Энн.

«Нет, нет, я всем сердцем буду тебя любить! – подумала Сеси. – Энн, скажи ему это, скажи за меня. Скажи, что ты его всем сердцем полюбишь».

Энн ничего не сказала.

Том тихо придвинулся к ней, ласково взял её за подбородок:

– Я уезжаю. Нанялся на работу, сто миль отсюда. Ты будешь обо мне скучать?

– Да, – сказали Энн и Сеси.

– Так можно поцеловать тебя на прощанье?

– Да, – сказала Сеси, прежде чем кто-либо другой успел ответить.

Он прижался губами к чужому рту. Дрожа, он поцеловал чужие губы.

Энн сидела будто белое изваяние.

– Энн! – воскликнула Сеси. – Подними руки, обними его!

Она сидела в лунном сиянии, будто деревянная кукла.

Он снова поцеловал её в губы.

– Я люблю тебя, – шептала Сеси. – Я здесь, это меня ты увидел в её глазах, меня, а я тебя люблю, хоть бы она тебя никогда не полюбила.

Он отодвинулся и сел рядом с Энн такой измученный, будто перед тем пробежал невесть сколько.

– Не понимаю, что это делается?… Только сейчас…

– Да? – спросила Сеси.

– Сейчас мне показалось… – Он протер руками глаза. – Неважно. Отвезти тебя домой?

– Пожалуйста, – сказала Энн Лири.

Он почмокал лошади, вяло дернул вожжи, и повозка тронулась. Шуршали колеса, шлепали ремни, катилась серебристая повозка, а кругом ранняя весенняя ночь – всего одиннадцать часов, – и мимо скользят мерцающие поля и луга, благоухающие клевером.

И Сеси, глядя на поля, на луга, думала: «Все можно отдать, ничего не жалко, чтобы быть с ним вместе, с этой ночи и навсегда». И она услышала издали голоса своих родителей: «Будь осторожна. Неужели ты хочешь потерять свою магическую силу? А ты её потеряешь, если выйдешь замуж за простого смертного. Берегись. Ведь ты этого не хочешь?»

«Да, хочу, – подумала Сеси, – Я даже этим готова поступиться хоть сейчас, если только я ему нужна. И не надо больше метаться по свету весенними вечерами, не надо вселяться в птиц, собак, кошек, лис мне нужно одно: быть с ним. Только с ним. Только с ним».

Дорога под ними, шурша, бежала назад.

– Том, – заговорила наконец Энн.

– Да? – Он угрюмо смотрел на дорогу, на лошадь, на деревья, небо и звезды.

– Если ты когда-нибудь, в будущем, попадешь в Грин-Таун в Иллинойсе – это несколько миль отсюда, – можешь ты сделать мне одолжение?

– Возможно.

– Можешь ты там зайти к моей подруге? – Энн Лири сказала это запинаясь, неуверенно.

– Зачем?

– Это моя хорошая подруга… Я рассказывала ей про тебя. Я тебе дам адрес. Минутку.

Повозка остановилась возле дома Энн, она достала из сумочки карандаш и бумагу и, положив листок на колено, стала писать при свете луны.

– Вот. Разберешь?

Он поглядел на листок и озадаченно кивнул.

– «Сеси Элиот. Тополевая улица, 12, Грин-Таун, Иллинойс», – прочел он.

– Зайдешь к ней как-нибудь? – спросила Энн.

– Как-нибудь, – ответил он.

– Обещаешь?

– Какое отношение это имеет к нам? – сердито крикнул он. – На что мне бумажки, имена?

Он скомкал листок и сунул бумажный шарик в карман.

– Пожалуйста, обещай! – взмолилась Сеси. …обещай… – сказала Энн.

– Ладно, ладно, только не приставай! – крикнул он.

«Я устала, – подумала Сеси. – Не могу больше. Пора домой. Силы кончаются. У меня всего на несколько часов сил хватает, когда я ночью вот так странствую… Но на прощание…»

– …на прощание, – сказала Энн.

Она поцеловала Тома в губы.

– Это я тебя целую, – сказала Сеси.

Том отодвинул от себя Энн Лири и поглядел на неё, заглянул ей в самую душу. Он ничего не сказал, но лицо его медленно, очень медленно разгладилось, морщины исчезли, каменные губы смягчились, и он ещё раз пристально всмотрелся в озаренное луной лицо, белеющее перед ним.

Потом помог ей сойти с повозки и быстро, даже не сказав «спокойной ночи», покатил прочь.

Сеси отпустила Энн.

Энн Лири вскрикнула, точно вырвалась из плена, побежала по светлой дорожке к дому и захлопнула за собой дверь.

Сеси чуть помешкала. Глазами сверчка она посмотрела на ночной весенний мир. Одну минутку, не больше, глядя глазами лягушки, посидела в одиночестве возле пруда. Глазами ночной птицы глянула вниз с высокого, купающегося в лунном свете вяза и увидела, как гаснет свет в двух домиках – ближнем и другом, в миле оттуда. Она думала о себе, о всех своих, о своем редком даре, о том, что ни одна девушка в их роду не может выйти замуж за человека, живущего в этом большом мире за холмами.

«Том. – Её душа, теряя силы, летела в ночной птице под деревьями, над темными полями дикой горчицы. – Том, ты сохранил листок? Зайдешь когда-нибудь, как-нибудь при случае навестить меня? Узнаешь меня? Вглядишься в моё лицо и вспомнишь, где меня видел, почувствуешь, что любишь меня, как я люблю тебя – всем сердцем и навсегда?»

Она остановилась, а кругом – прохладный ночной воздух, и миллионы миль до городов и людей, и далеко-далеко внизу фермы и поля, реки и холмы.

Тихонько: «Том?»

Том спал. Была уже глубокая ночь; его одежда аккуратно висела на стульях, на спинке кровати. А возле его головы на белой подушке ладонью кверху удобно покоилась рука, и на ладони лежал клочок бумаги с буквами. Медленно-медленно пальцы согнулись и крепко его сжали. И Том даже не шелохнулся, даже не заметил, когда черный дрозд на миг тихо и мягко прильнул к переливающемуся лунными бликами окну, бесшумно вспорхнул, замер – и полетел прочь, на восток, над спящей землей.