Текст книги "Без права на ошибку. Том 3 (СИ)"

Автор книги: Рене Эсель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 18 страниц)

Эпилог
Лена

Эпилог. Лена

Три года и шесть месяцев спустя.

– Блин, – Аня тяжело вздыхает и подозрительно обнюхивает воняющий гарью черный противень.

– Ну не так плохо, – стараюсь не дышать слишком часто, глядя на плод ее двухчасовых стараний.

– Духовка не загорелась, – подмечает Катя и, вооружившись вилкой, смело запихивает ту в черный кусок месива под названием «шарлотка».

– Не успокаивай меня, – пыхтит Аня и расстроенно поджимает губы.

– Да оно съедобное! – настаивает на своем Катя и запихивает подозрительный кусок в рот. – Вкусно даже.

Кашляем напару с Аней и подозрительно косимся то на Воробьеву, что тщательно пережевывает хрустящий сырой кусок, то на расплющенный под натиском энтузиазма воробушка кусок угля.

Новый год в нашем узком широком кругу в последние годы стал традицией. Отношения между Аней и Катей долго оставались напряженные. Мы с Женей метались между двух огней, стараясь подогреть их натянуто-звенящее общение. В итоге некомфортно чувствовали себя все. Мы две с животами, родители, вынужденные обтекать острые углы, Сергей с Олегом, разорванные на разные полюса. Делить никому нечего, но, как в том анекдоте про ложки: осадочек остался.

Пока через два года Женя не вернулся домой и не обнаружил ревущую Катю на плече снова беременной Ани. Вместе с детьми, воробушек отправила супруга к нам, а сама со мной осталась выяснять причину внезапной истерики всегда спокойной Кати.

Проблема оказалась проста. Пока наши семейства множились, у Сергея и Кати ничего не получалось. И анализы в норме, а беременность не наступала. В итоге, на следующий день, Аня на пару с тетей Зи, шикнув на растревоженных мужиков, потащила Катю по каким-то специалистам.

Детей, к сожалению, за это время у Воробьевых так и не появилось, но стена между девушками рухнула. И мы вздохнули с облегчением. Потому что если воробушек забрала под крыло, то обратно из гнезда дороги нет.

В отличие от нас.

Младшие Лазаревы, как называл семью Жени и Ани Николай Игоревич Левицкий, плодились и размножались с упорством кроликов. Первой на свет, вместе с нашими девочками, Мелиссой и Мальвой, появилась Лиля. Не в один день, конечно, но рядом. И если я после рождения близняшек пришибленная появление сразу двух орущих барышень угрожала Олегу оторвать то, что ниже пояса, если снова забеременею, то младшие Лазаревы словили волну. Через год у ребят появился Миша, а еще через год – Матвей или Мотя, как нам больше нравилось его называть.

Больше всего такому количеству братиков и сестричек радовался Кирюша. Восторженный, он упорно учился заплетать косички девочкам, качал в коляске младших братьев и постоянно рассказывал им сказки. Да, как и любой ребенок, он ревновал и вредничал, но так уж сложилось, что вниманием у нас не обделен никто.

Одних бабушек с дедушками армия. И живут в одном поселке.

Это еще не считая друзей. Несмотря на то, что на двойную свадьбу братьев Лазаревых, состоявшуюся сразу после наших с Аней родов, мы позвали только близкий круг, человек собралось больше пятидесяти. Даже родители Марины, с которыми мы познакомились на их с Левой свадьбе, приехали из Краснодара с ответным визитом, чему Ульяна Маратовна, мама Левы, была крайне рада.

Правда, многие гости подумали, что у нас с Олегом тройняшки. Мы не обижались. Про девчонок и сам Олег в шутку говорил, что не разбирается, где чьи. Или не в шутку. Потому что цветочки не только неотличимы внешне, но и по характеру. Тройняшки-неразлучницы, кочующие из дома в дом только вместе, одинаково одевающиеся и ревущие, если что-то идет не по их правилам.

А не нравилось почти трехгодовалым засранкам примерно все и всегда.

«Один в один Лиля», – констатировал Александр Самуилович, когда Женя показал ему девочек.

«Мои соболезнования Ане и Лене. Тебе с Олегом что соболезновать? Подкаблучники. Из вас и так веревки вьют, вам не привыкать».

Александру Самуиловичу раз в месяц Женя обязательно привозил полный состав внуков. Мы с Аней, скрипя зубами под тяжелым прессом светящихся глаз младшего Лазарева, мероприятие одобрили, хотя сами не навещали. Кирюша первое время тоже протестовал, но Аня объяснила ему, что дедушка сильно болел и не хотел его обижать. И наш добрый, жаждущий семьи мальчик, растаял. Чему Александр Самуилович крайне обрадовался.

«Должен же у старого козла быть какой-то стимул», – прорычала тогда Аня, отпуская Кирюшу на первое свидание с дедушкой.

Я молча с ней согласилась.

Паломничество в лечебницу регулярно осуществлял и мой отец. Стараясь не пересекаться с Николаем Игоревичем, который минимум раз в неделю торчал у лучшего друга. Что там не поделили когда-то трое друзей, так и осталось загадкой, но если связь с Александром Самуиловичем восстановилась, то между собой они никак не могли прийти к согласию.

Мама и Ульяна Маратовна старательно молчали, уводя тему каждый раз, когда дело касалось темного прошлого троицы. Только Лева и Олег, похоже, знали, в чем дело.

К слову, наши драконы оттаивали последними. Лева, как крестник, только недавно наведался к Александру Самуиловичу, под пристальным строгим взором пылающей праведным гневом Марины.

Олег так ни разу к отцу и не съездил.

Раз в месяц перечислял в клинику круглую сумму и на счет Самуиловича, открытый «за хорошее поведение». На деньги тот, как правило, покупал подарки нам. Но в первую очередь – внукам. При чем в эту категорию попадали не только наши дети, но и Левы, и даже Паши, который помог распутать дело с махинациями в компании отца.

Нити снова уходили в их прошлое. Оказалось, что Алексей Львович Воробьев не просто так кружился вокруг меня. В конце девяностых, когда Александр Самуилович, Николай Игоревич и мой отец выстраивали бизнес, их интересы пересеклись с так называемой группировкой «Западных». Именно с ними когда-то случился конфликт, в котором погибло много людей, а Александр Самуилович и Николай Игоревич едва выжили. Но это не спасло три семьи от тяжелых последствий.

Именно они стали причиной того, что Лева с Ульяной Маратовной долгое время жили в цыганском таборе, а маленьких Женю и меня отправили с Татьяной Борисовной и Катей на полгода в Европу.

Оказалось, что папа таки ввязался в дела, которых клялся, что никогда не касался.

Началось все, когда Александр Самуилович отжал фирму, которая она впоследствии перешла моему отцу. К ней имели интерес «работодатели» тогда молодого фармацевта, а по совместительству молодого наркобарона местного разлива, Воробьева-старшего. Не то, чтобы Алексей Львович пылал к «друзьям» огромной любовью, но вот к деньгам – другое дело. Когда его дела в нулевых посыпались трухой, Алексей Львович занял денег у старых «друзей» и вложился в компанию, которая прогорела. Долг вернуть предложили делом.

Схему и реализацию дали сами «Западные». Запудрить влюбленной в Пашу Марго мозги не составило труда. Алексей Львович использовал имя Александра Самуиловича, который на тот момент через посредника активно пользовался ее помощью для контроля дел внутри компании папы. А когда Марго что-то заподозрила, Алексей Львович засветился со мной для поддержания легенды близости к семье.

И это далеко не все. Алексей Львович лишь маленькая верхушка огромного айсберга. В схеме «Западных» участвовали так же люди внутри компании Александра Самуиловича и Николая Игоревича. Именно они в момент отсутствия у руля Жени или дяди Саши, разорвали старое партнерство между друзьями, подсунув Николаю Игоревичу нужного для них человека.

Если бы трое друзей забыли старые обиды и поговорили между собой, если бы я не игнорировала Марго долгое время, молчаливо борясь за внимание Паши, если бы она не ревновала его ко мне уже после того, как я сошлась с Олегом, ничего не случилось.

Но история не любит сослагательного наклонения.

Главное, что хорошо закончилось. Историческое партнерство между Николаем Игоревичем и холдингом Лазарева, которым вновь управлял Женя, теперь как полноправный владелец, было восстановлено.

– Папа, дяй!

– Ма-ма-а-а-а-а!

– Тя-тя-я-я Ле-е-ег!

– Па, тяй!

Синхронные визги возбужденных перед праздником детей приводят в чувство. Осоловело оглядываюсь на творящийся вокруг кавардак. Миша размазывая слезы по лицу и вишневому костюмчику, забрался на руки к что-то шепчущей ему на ухо Ане. Кирюша, закатив глаза, нависает над манежем с резвящимся Мотей и, под бдительным взором команды переругивающихся между собой бабушек в лице Татьяны Борисовны, мамы, тети Зи и тети Тани бодро повторяет алфавит. Испанский.

«Потому что языки развивают мозг!», – хором скандировали неугомонные воспитательницы. А мы не противились. Ибо нам еще самим испанского не хватало для полного счастья. Или Китайского, которым загорелась Татьяна Борисовна. Отговаривать пришлось во главе с Людвигом.

Как два педагога, они сошлись на том, что пяти языков вполне достаточно.

Папа с Сергеем о чем-то тихо разговаривают у входа, а Катя, поставив противень на колени, то и дело окунает вилку в подгорелую мякоть шарлотки.

Причину визга ожидаемо нахожу в углу гостинной. Ревущие «тройняшки» сидят на полу и размазывают по щекам несуществующие слезы. На полу валяется пластиковое блюдо с остатками растерзанного торта, который засранки отказались есть с чаем, хотя клянчили до этого момента весь день. Кошусь на застывшего в углу, страдальчески прикрыв веки, Олега с осуждением.

– Они просили – я дал, – стонет муж под прожигающим взглядом.

– Они дети, – как можно строже выдаю, давя рвущийся смех.

– Пираньи они, а не дети.

– Мы ни пилани! – возмущенно верещат хором перепачканные с ног до головы девочки.

– Пираньи, пираньи.

Мелисса, одернув голубое платьице, поднимается на ноги и решительно направляется ко мне. Лиля, задумавшись, запихивает перепачканный тортом палец в рот, а Мальва, что секунду назад грозилась разреветься, подозрительно щурится, глядя на удивленно замершую кузину.

– Кусьна? – спрашивает, хлопая огромными ресницами.

Мелисса резко разворачивается на пятках. Так, что золотистые локоны с кукольным бантом подпрыгивают вверх, а кружевной подол платьица серебрится складками.

– Ни кусьна? – уточняет, выжидательно глядя на сестер.

– Ни наю, – выдает вердикт Лиля, а затем поднимает голубой взор на Олега. – Тятя Лег?

Олег опускается на корточки и с выражением лица великомученика после сорока дней пыток поднимает кусок. Под пристальным взглядом трех пар глаз, откусывает и, хитро сощурившись, облизывается.

Ненавидит сладкое. Но ничего, все мы чем-то жертвуем.

– Нет, не вкусно. Не ешьте, мне больше достанется, – хмыкает Олег и подхватывает остатки торта.

– Кусьна, – констатирует Мелисса и бегом летит к папе. – Папа, тай!

– Кусьна! – верещит Лиля и цепляется за бегом удаляющимся Олегом. – Тятя, тай!

– Тай, тай, тай!

И под визги и хохот истеричный ураган уносится в глубь нашего дома.

– Блин, и правда вкусно, – задумчиво выдает Катя, а мы с Аней вновь переглядываемся. – Серьезно, запах гари будит во мне голодного зверя.

– И давно ты у нас уголек поедаешь? – подозрительно хихикает, Аня, а я киваю, понимая, на что она намекает.

– Нет, – бубнит с набитым ртом. – А фто?

– Потом, сюрприз будет, – хмыкаю и разглаживаю невидимые складки на подоле платься.

– Маленький такой, килограмма на три, – фыркает Аня и передает подоспевшему Жене хныкающего Мишу.

– Ну или два сразу. Счастье, оно такое. Не приходит одно.

На беременности Кати чудеса в Новый год не заканчиваются. Ближе к полуночи, на пороге вместо обещанных Левы с Мариной вырастают Николай Игоревич и Ульяна Маратовна с полным набором внуков. Отсутствию горячей парочки я не удивляюсь – они вечно пропадают. А вот тому, что сопя друг на друга, папа и Николай Игоревич молча усаживаются напротив – очень.

Только между собой не общаются.

Напряжение нарастает до тех пор, пока Олег, бубня что-то под нос про старых маразматиков, которые дружно засели у него в печени, не берет в руки гитару.

И магия его волшебного голоса заставляет время остановится.

Оно словно обращается в густую субстанцию, из которой испаряются и прошлые обиды, и сожаления. Под тексты и музыку их молодости, воздух вокруг покрывается ностальгической испариной, в которую мы дружно окунаемся. С оттенком светлой грусти на губах, подпевают Ульяна Маратовна и мама. Аня, слепившись с Женей в единую зефирку, тихонько мурлычат что-то друг другу. Едва слышно шевелят губами тетя Зи и тетя Тата. Младшие дети давно спят, а Кирюша, устроившись рядом с Катей и Сергеем, мурчит, пока та перебирает светлые волосы на макушке.

Каждый думает о чем-то своем. Но от того, что мы вместе, уютное тепло оборачивает в кокон, защищая от забот. Дарит умиротворение и покой.

Кошусь под огромную елку. Дети разобрали подарки, но нам предстоит еще каждому увидеть свой.

Мой для Олега в маленькой синей коробочке вызывает приятное покалывание на пальцах. Ладонь привычно ложится на живот, а я довольно улыбаюсь, глядя на еще ничего не подозревающего мужа.

«Скоро порадуем папу, сынок,» – думаю, посылая заряд тепла в крошечный комочек жизни.

Скрип колес папиной инвалидной коляски раздается неожиданно. Он подъезжает к широкому дивану, на котором сидит Олег. Оборачивается к загипнотизированной маме. Затем набирает в грудь воздуха. И встает.

Ледяной душ окатывает насквозь, когда папа шатается.

Упадет. Не выдержит.

Как ошпаренные, мы подрываемся с мест, но вопреки ожиданиям, грохота не раздается.

Потому что повиснув на плече подлетевшего Николая Игоревича, папа смеется.

– Старый идиот, – шипит Левицкий, утирая со лба испарину. – Садись обратно давай.

– Я вообще-то самый молодой из вас.

– Это когда было, Сема⁈ – рявкает мама и хватается за сердце. – Господи, ну что за кретин.

– Олег, а ты чего остановился? – хмыкает папа, пока мы пытаемся прийти в себя. – Ты играй, сынок. Я к тебе, посидеть. Коля, да хорош ко мне жаться.

– Да нужен ты мне, – огрызается Николай Игоревич, но с осторожностью помогает папе сесть на диван, а затем с тяжелым выдох заваливается рядом. – Играй, Олег Константинович, что остановился?

– Пойду подышу, – с непроницаемым лицом выдает муж и подхватывает лежащий рядом телефон. – Не скучайте.

Мы возвращаемся к разговорам. Размеренные, как течение ручья, они то прерываются на громкие всплески веселья, то утихают и мирным журчанием волн ласкают душу.

Олега нет долго. Мы поочереди косимся на дверь, но молчим, пока я не поднимаюсь за ним.

На закрытой террасе, Олег сидит в подвесном кресле и, сведя на переносице брови, смотрит на телефон. Он словно в глубоком трансе. Не замечает, когда дверь за мной закрывается с тихим щелчком. Поджав губы, он периодически проводит пальцем по экрану, пока тлеющий огонек сигареты не достигает кожи.

Только тогда он поднимает взгляд. Изумрудные омуты подернутые серой пеленой блестят и переливаются сотней огоньков гирлянд, которыми увешан наш дом.

– Замерзнешь, – улыбается глазами, а в уголках появляется тонкая сетка морщинок. – Иди сюда.

Подхожу ближе и забираюсь на колени. Аромат жженой сосны ласкает рецепторы и оседает на языке приятной горчинкой. Знакомое тепло потрескивающего камина проникает в тело, когда Олег заключает меня в кольцо рук. Мурчу и утыкаюсь носом в мощную шею. Щекочу дыханием напряженно пульсирующую венку и прикасаюсь губами к огненной коже.

Чувство абсолютного счастья обращает сердце в двигатель. Оно работает ровно, размеренными ударами распределяя кисло-сладкую кровь по покрывшейся мурашками коже.

– Что случилось, принцесса?

– Соскучилась, – выдыхаю и плотнее укутываю нас в клетчатый плед. – Куда пропал?

Обнимает крепче, а волос касается горячее вибрирующее дыхание.

– Куда я от тебя денусь, – улыбается мне в макушку, цепляя губами волосы.

– Никуда, мой раб, – фыркаю и зеваю, плотнее прижимаясь к твердой груди. – До восемнадцати лет пираньего выводка точно.

Смеется. Но через искристые переливы слышу яркие ноты горечи. Они проскальзывают сквозь защитный барьер и мелкой крошкой льда оседают на плавящихся от момента единения легких.

– Любить кого-то, даже вопреки здравому смыслу, это не слабость, – шепчу и трусь щекой о тяжело вздымающуюся грудь. – Добро никогда не слабость.

Усмехается. Больно, криво. Так, что режет слух.

– Однажды один мудрый человек сказал мне, что есть вещи, с которыми человек не может справится сам. А еще у каждого есть тайны. Постыдные секретики или настоящие зияющие раны, не важно. Но не их наличие определяет силу человека, а то, как он с ними справляется.

– Вообще-то это сказал твой отец, – улыбается, пытаясь перевести в шутку.

Но я чувствую бешеное биение сердца за плотным корсетом напрягшихся ребер.

– Он нужен тебе, малыш, – шепчу, разглаживая невидимые складки на его футболке, под которыми спряталась последняя печать на его сердце. – А ты нужен ему. И здесь нет ничего плохого.

– Он чудовище.

«Да. Но не всегда был таким», – думаю про себя, а вслух говорю:

– И только ты понимаешь его на самом деле.

Мы молчим. Растворяемся в мыслях и присутствии друг друга. Нежимся в объятиях под доносящийся шум полного дома гостей. Пушистые снежинки ложатся на стекла и вырисовывают причудливые узоры. Но вопреки январскому морозу, чувствую, как тонкие льдинки тают под напором стихии, перед которой не устоять даже самому сильному холоду.

– Люблю тебя, моя маленькая принцесса, – щекочет мятным дыханием висок, пока я барахтаюсь между сном и реальностью.

– И я тебя люблю, мой заколдованный принц, – привычно отвечаю, уткнувшись носом в теплый угол пледа.

Мир качается. Олег поднимает меня на руки, а я обхватываю его шею. Раскачиваясь на волнах Морфея, ощущаю себя маленькой девочкой под защитой кого-то большого и прекрасного.

Олег опускает меня на кровать, а под бок моментально лезут два неугомонных червячка, окутывая пространство ароматом детского шампуня. Прижимаю засыпающих девочек к себе. Они уносятся через мгновение, пожелав спокойной ночи четвертый раз за вечер. Я прощаюсь с ними, а затем с удовольствием отвечаю на жесткий, но нежный поцелуй.

– Отдохни. Побуду с гостями, – шуршит Олег, выписывая на моих губах замысловатые узоры.

– А может ну их, гостей? Они все равно, как у себя дома, – мурчу, царапая зубами влажный кончик языка и тянусь рукой к вздыбленной ширинке.

– Слушаю и повинуюсь, – смеется Олег прежде, чем сжать мой подбородок шершавыми пальцами. – Ваше величество.

– Петикантроп, – взвизгиваю, когда меня резко подхватывает и переворачивает на живот, скидывая остатки дремы. – Олег!

– Ничего не слышу, – отвечает на распев.

И жадно, до восторженного стона и армии восхитительных мурашек, вгрызается в мою шею.