Текст книги "Без права на ошибку. Том 3 (СИ)"
Автор книги: Рене Эсель
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 18 страниц)
Глава 46
Олег
Глава 46. Олег
– Как он?
Манная каша стремительно набухает. И в кастрюле. И в моей голове. Потому что нет другого объяснения, какого хрена я поднял трубку на звонок старого козла.
Естественно, за несколько дней он выяснил, что произошло с его любимым сыночком. Николай Игоревич сдал, уверен. Ибо Леве я позвонил в первую же ночь, когда дежурил у кровати спящего под конской дозой транквилизатора Жени.
Аня ушла, ничего не объяснив. Отправила единственное сообщение. Не отвечает никому из нас на звонки. Я надеялся, что хотя бы Саня сможет до нее достучаться. В конце концов, даже в самом ебанном настроении, воробей не забьет хуй на работу. Слишком ответственная.
Тетя Зи информирует маму о том, что она в порядке. Относительном. Но большего не говорит. А мы все дружно сходим с ума. Потому что Женя повис на волоске от психушки.
Теперь я трачу последние отведенные с Леной дни на то, чтобы играть в няньку. Просто заебись. И хотя мы видимся, но этих редких моментов чертовски мало.
Очень.
– Лучше, – выдавливаю сквозь сдавленный хрип и нервно поправляю торчащий в ухе наушник. – Большую часть времени спит.
– Кормишь чем? У Жени слабый желудок. И у него аллергия на орехи. И…
– Как-нибудь без тебя разберемся. – огрызаюсь зло, разбрызгивая вокруг сцеженный яд.
– Ты, блядь, не рычи, щенок, а слушай! – рявкает, вызывая яростный рев в груди. – Как тебя, ублюдка, Лена терпит. Про аллергию на орехи запомнил?
С трудом втягиваю воздух. Едва успею стянуть кашу с огня, чтобы не прикипела. На удивление, вышла без комочков.
Терпеть ее не могу. Но Лена, Женя и Кирилл обожают. Видимо, прокачал скилл.
– Не слышу, – шипит ублюдок растревоженной змеей.
– Да, – скриплю, сосредоточившись на ровном дыхании.
Какого черта вообще с ним говорю? Послать на хуй и дело с концом.
Но, когда дело касается Жени, терплю. Прошлый раз, пока Женя лежал в больнице, мы тоже периодически созванивались. И я, блядь, не знал. Виню себя за это или благодарю.
Скорее, второе Потому что в моменты шаткого перемирия, старый козел не трогал его. Доверял, видимо, мне где-то. А может просто боялся, черт знает.
– Молодец, – внезапно тихо сипит Самуилович, а затем кашляет. – Может, что нужно? Лекарства какие? Давай приеду?
«Только попробуй – костей не соберешь!» – рвется с цепи взбесившийся за секунду зверь.
– Нет, – отрезаю коротко вслух и тянусь за сковородкой.
В желудке голодно урчит, но есть мерзкую белую дрянь я отказываюсь. Пожарить пару-тройку яиц – самое то.
Да и нужно чем-то занять руки, пока старый козел не исчерпает запас отцовской любви. Иначе, взбешенный, разнесу что-нибудь воробушку на кухне. А она за это мне потом череп раскроит без анестезии.
Если вернется в дом.
– Он из-за Кати? – шмыгает носом старый козел, будто вопрос причиняет ему моральное неудобство.
– Нет.
– Значит та девчонка, – вздыхает с натугой и скрипит зубами, вызывая у меня приступ изжоги. – Давно ее знаешь?
– Лет двадцать, если не больше, – рассеянно пожимаю плечами и разбиваю тонкую скорлупу о край раскаленной сковороды.
– Ну и что скажешь?
Вопрос ставит в тупик. Задумчиво хмурюсь и прислушиваюсь к свистящему дыханию на той стороне. Нервно сглатываю и растетенной стучу лопаткой по краю сковороды.
Ему нужно мое мнение?
А на хуй не сходить?
– Олег?
– Не понимаю, что ты хочешь услышать.
– Она будет с ним, когда станет совсем плохо?
Не понимаю, почему не могу остановиться на сказанном. Разорвать связь, которая отдает трупным смрадом. Ломаные фразы, короткие фразы, будто у пятилетнего ребенка. Кирюша говорит складнее, чем я сейчас, выдавливая каждый звук. В горле пересыхает, слова идут через наждачку и царапают тонкие стены в мясо. Но я не могу остановиться. Сглатываю горью слюну и прислушиваюсь к неровному дыханию на той стороне.
В груди гулко и с надрывом долбит сердце.
«С нами кто будет, когда станет совсем плохо?» – шипит похудевший шнурок, пуская скупую слезу.
Встряхиваю головой. Речь не обо мне. Есть гораздо более важные люди. Женя, Лена. Аня и Кирюша. У них есть будущее.
В отличии от нас с Александром Самуиловичем.
– У него другой диагноз, – выдавливаю, прислушиваясь к дыханию в соседней гостиной.
Благо, что Женя храпит так, что не перепутаешь. Носовая перегородка пострадала, а коррекцию так и не сделал. Идиот, блядь. Вредно же.
– У Лили шиза была, ты знаешь. Хуево смотрели, – выдает задумчиво.
– Нет.
– Лиле от отца досталось. Женьке, видимо, от нее передалось.
– У него нет.
«Не от тебя же, естественно. Ты то у нас пиздец адекватный, папаша. Двадцать с хуем лет твою адекватность лечу. И Женя тоже», – рычу про себя. А вслух выдаю: – У него нет.
– Блядь, будешь слушать⁈
Пусть орет, что его душе угодно. Если она там есть. Мне по хуй.
Причина Жениной болезни – регулярное физическое насилие со стороны отца. Из-за него он жрал тоннами таблетки, а из-за своей доброты и неуравновешенной психики заработал психоз. Он мог вырасти нормальным, если бы не старый козел.
И мы оба это знаем. Только Самуилович давно перестал осознавать реальность. Возможно, когда-то он и понимал, что с ним что-то не так. Сейчас же он уверен в своей адекватности.
И хуй с ним. В психушке плевать, кто и в чем уверен.
Осторожно поддеваю тонкую белковую пленку на желтке. Ненавижу, когда остается «сопля». Папа всегда снимал ее без проблем, а мама… У мамы оно растекалось. Потому-что нежная оболочка желтка не терпит резкие неосторожных движений.
«Почему ты не отпустил Лилю?»
«Ты же видел, как ей плохо?»
«За что ты так с Женей? Со мной?»
«Что с тобой произошло?»
Слова металлической горячей стружкой раздражает слизистую неба. Впивается в онемевший язык и вызывает отчетливый соленый привкус крови. Сумасшедшей, безумной.
«Помоги мне».
Черной, проклятой и отравленной.
«Я не справлюсь без тебя».
Нашей крови.
«Скажи, что мне делать?»
Одной на троих.
– Ладно, – старый козел кашляет, а я с удивлением замечаю, что он все еще на связи. – Ну… сам как?
В ушах звенит от вышедших на поверхность бредовых мыслей. Не разбираю вопроса. Он спросил про меня? Или показалось? Ни в чем не уверен.
– Не стоит беспокоится. Я лучше всех.
– И не собирался, – ржет, впиваясь острыми ногтями в раскуроченную плоть. – Глюки, Олег Константинович. Спрашиваю, сам управишься с Женей или прислать кого для надежности?
Слова за секунду выжимают кислород из комнаты. Пространство сужается на пульсирующей желтой точке глазуньи. Она мигом взрывается, а оттуда, киша червями, вырывается фонтан ярко красной крови.
Чертова сковородка с размаха летит в раковину вместе с растекающимися яйцами. Со свистом тяну воздух и сжимаю толстую столешницу до отчаянного хруста костяшек.
Молча скидываю вызов.
«Чужих детей не бывает».
Отец говорил, что кровь не имеет значения. Не важно, кто родил, главное, кто воспитал. Он повторял волшебные успокаивающие слова каждый раз, когда оказывался вместе со мной в кабинете директора очередного садика или школы. Истеричные мамаши орали, тиская раненых чад.
«Костя! Взялся воспитывать чужого ублюдка, так воспитывай! Ты посмотри, он Петеньке руку прокусил! Дурная кровь, бешеная! Папаша псих и сам не лучше!»
Я не всегда помнил, что сделал. Как пелена перед глазами. Просто дети жестокие, а их родители – языкастые. А я очень любил маму и папу, и не мог слушать обвинения, смысл которых не сразу понял. Они вызывали приступы, в которых я не контролировал себя.
«Твоя мама – пластитутка!»
«Бандитская пастилка!»
Естественно, в маленьком поселке под Няганью, где я родился, прекрасно знали, почему моя мама с огромным животом, едва ей стукнуло восемнадцать, вышла замуж за опального Константина Шершнева.
Мы меняли учебные заведения так часто, что у меня не было ни одного друга. Чему я не особо расстраивался. Мне всегда интереснее было в компании книг или музыки. Только папа, который, как мог, занимался моей социализацией самостоятельно. Пока и до нового места не доползли слухи.
«Мы должны отправить Олега на лечение», – услышал я однажды ночью голос папы. Встал попить водички, ибо голодный желудок так урчал, что уснуть невозможно.
«Нет».
«Тат, я люблю Олега. Очень, правда. Ты же знаешь. Но ему не место среди нормальных детей».
Утром я с мамой переехал к бабушке с дедушкой. А через два месяца мои родители развелись.
Биологического отца до того дня я видел лишь один раз. Потерялся, когда решил сам добраться домой из садика. Он меня заметил и отвел, когда я назвал адрес. Шутил много, улыбался, держался на расстоянии. Пока я не указал на дом, в котором живу, отказавшись заходить с чужим дядей в подъезд.
«Олег… Шершнев?» – переспросил тогда, покосившись на мой балкон.
В итоге, я стоял и ждал на улице, пока незнакомый веселый дядя не выволок пьяного папу из подъезда. За шиворот, прямо по грязной земле.
«Гнида, у тебя ребенок один по улице ходит!» – орал он, пока папа с трудом концентрировал заплывший кровью взгляд на мне. – «Где Таня? Какого хуя, блядь⁈»
Он бил его. Долго и жестоко. Буквально уничтожал у меня на глазах, а я ничего не мог сделать. Только стоял, глядя, как лицо и тело папы превращается в кровавое месиво. А потом в голове переклинило.
Я кинулся на незнакомца. И отлетел от мощного удара в следующую секунду в стену нашей панельки. Они подорвались оба. Папа, словно обретя второе дыхание, подхватил меня на руки, хотя почти не держался на ногах.
«Отойди от моего сына!» – рявкнул взбешенный дядя, который больше не вызывал у меня положительный ассоциаций. Только боль, кровь и разрушение, которые он нес в мир.
«Не тлогай папу!» – закричал я сквозь горькие слезы, прижимаясь сильнее к тяжело хрипящему отцу.
Я прекрасно понял, что сказал дядя. Но это не имело никакого значения.
Так я и познакомился с Александром Самуиловичем Лазаревым.
После того дня, наша жизнь круто изменилась. Папу брали только на самую черную работу, и мама взвалила финансовый вопрос на свои плечи. Любовь к выпивке обратилась запоями, когда-то мирная жизнь – скандалами.
Я рос и с каждым днем только сильнее походил на человека, которого ненавидел каждой клеточкой тела.
Старый козел отобрал у меня все и исчез, больше ни разу не появившись.
Я старался. Работал над собой, лечился, проваливался. Чего только не делал, чтобы стереть нахрен любое сходство. Но, видимо, дурную кровь не выдрать вместе с бракованным кодом ДНК.
Поэтому я отправился в Москву. Искать слабые точки человека, изуродовавшего мою жизнь.
Вычислить, куда поступит любимый сынок старого козла не составляло труда. Каналы пестрили чуть-ли не с пятого класса, что наследник империи Лазарева собрался поступать в педагогический. Мне нужно было больше информации, а представить человека ближе, чем его сын, тогда я не мог.
Только нихрена я не знал, что споткнусь, как только столкнусь с широким, добрым и открытым сердцем Женей. Лучшим другом. Заботливым товарищем.
Братом.
И я продал его. Оставил наедине с монстром и свалил, взяв деньги со старого козла за обещание никогда не приближаться к их семье. Я знал совсем немногое про его биографию тогда: слухи, папины пьяные бредни, байки разговорчивых мужиков. Ничего серьезного, но и этого хватило, чтобы Самуилович согласился заткнуть меня шуршащими бумажками в размере миллиона долларов.
Лишь бы его сыночек не узнал, как его дорогой папенька организовал их семейный бизнес.
«Смотри-ка. Чему-то тебя Костя научил. Настоящий Шершнев, покупаешься и продаешься. Мой сын никогда не оставил бы цель ради минутной выгоды», – хмыкнул старый козел, передавая чемодан с заевшей в башке суммой.
Бедность надоела до чертей. Я хотел, чтобы Лена понимала, от чего отказалась. Чтобы ей было больно осознавать, что нищий, на которого она наткнулась, на самом деле прекрасный принц с огромным наследством.
Но я не смог притащить этот сранный чемодан ей и швырнуть деньги в лицо.
Потому что хотел, чтобы моя принцесса любила меня таким, какой я есть.
Задачка, с которой так и не справилась ни одна живая душа.
– Каша?
Сонный голос Жени рассеивает мерзкий туман воспоминаний. Он стоит и вполне с аппетитом втягивает аромат белого месива. Приподняв крышку, наклоняется над плитой, а затем задумчиво косится на валяющуюся в раковине сковороду.
– А яичница в чем провинилась?
– Сгорела, – отмахиваюсь и поднимаюсь с места. – У тебя сигарет нет? Все обыскал.
– Бросай курить – вставай на лыжи, – наигранно бодро просканировал Женя, зачерпывая ложкой прямо из кастрюли предмет моих стараний. – Шершень, что как на похоронах? Такое чувство, что не меня, а тебя бросили.
– Ешь уже. Поговорим, и я поеду в офис.
– Ой, мамочка, конечно, конечно. Лечу и падаю. Каша, кстати, топ, – вытягивает большой палец, запихивая ложку с горкой в рот.
Знакомое тепло от вышедшего из-за туч солнышка согревает промороженные легки и вызывает улыбку.
– На здоровье.
Глава 47
Лена
Глава 47. Лена
– Ты какая-то волшебная. Что-то случилось?
– А ты странный.
– Один – один, – выдыхает Олег и крепче прижимает к себе.
Удобнее устраиваюсь на широкой твердой груди. Олег неторопливо перебирает мои волосы и то и дело прикладывается к бокалу с соком. Вечерний просмотр какой-то мелодрамы перетекает в ленивое убаюкивание друг друга.
В сюжет не вникаю. Некогда. Слишком соскучилась за бешенные дни. Во всех смыслах этого слова.
– Серьезно, Лен, – шепчет, обдавая теплым дыханием до легкой щекотки тонкие волоски на виске. – О чем думаешь?
– Представляю наших детей, – честно отвечаю, обвив руками горячее тело.
– В честь чего лирическое настроение?
«Потому что ты станешь папой. И я уверена, что это девочки. Две наших маленьких принцессы», – торможу на вылете такие важные слова.
И на это несколько причин.
Во-первых, я жду результат анализов.
На удивление, вторая беременность протекает спокойно, и два плода соответствуют своему возрасту в шесть недель. Аномалия прикрепления эмбрионов нет, но тревожным фактором остается картина прошлой замершей беременности. Наша с Олегом несовместимость никуда не делась, но врач говорит, что косвенных признаков для беспокойства нет. Конечно, у меня взяли кровь, но для точной картины должно пройти еще четыре недели.
Только тогда станет понятно, есть ли риск отторжения или нет.
Во-вторых, в нашем доме сто лет не было праздника.
Постоянно какая-то тяжесть. А я хочу, очень. Дождаться, когда Аня с Женей, наконец, помирятся, собрать всех на наш с Женей традиционный День рождения и подарить Олегу самый главный подарок в присутствии родных и близких.
Только вот День рождения через полторы недели. И здесь нестыковочка.
В-третьих, Аня еще не закончила проект обновленного дома. А трогать ее сейчас – кощунство. Можно считать моей прихотью, но хочется отдать Олегу в руки все неопровержимые доказательства того, что чтобы не происходило дальше, я хочу быть с ним.
Потому что я уверена, что вместе мы справимся. Теперь уже точно.
Хочет Олег того или нет, но никто из огромной семьи не даст ему свалиться туда, откуда так и не выбрался Александр Самуилович. Нас много.
Осталось только убедиться, что с нашими девочками все хорошо. Потому что в порыве обрадовать Олега и дать ему будущее, очень не хочется выбить и без того шаткую сейчас почву у него из под ног.
За прошедшие дни Олег изменился. Что-то пошатнулось, и это пугает. Переход на таблетки, Женя, активная терапия.
Его выстроенная картина мира хрустит и крошится. Кокон, плотный, будто яичная скорлупа, покрывается тонкой сетью трещин. Поэтому он и защищается в два раза сильнее.
И самое сложное ему еще предстоит. Последнее.
– Думаю, на кого они будут похожи, – задумчиво прикусываю губу и осторожно провожу ногтем напряженные мышцы скульптурного пресса.
– На тебя, – не раздумывая ни секунды, ожидаемо отвечает Олег.
– Так не бывает, чтобы ребенок взял черты только одного родителя, – улыбаюсь и прикрываю глаза. – В этом же и есть магия генетики. Неповторимое сочетание двух людей, приводящее к новому.
Я знаю, почему он так говорит. И очень хочу, чтобы Олег меня услышал.
– Вот ты, очевидно, на первый взгляд больше похож на отца, – говорю как можно мягче.
А сердце под твердым слоем мышц тревожно замирает.
– С чего взяла?
– Потому что знаю твою маму, – отвечаю уклончиво, но логично.
– Я сам на себя похож.
– Конечно, – шепчу и успокаивающе целую замысловатую татуировку на ребрах. – В этом же и прелесть. Каждый человек уникален. Что-то мы принимаем от одного родителя, что-то от другого. Где-то вылезают черты бабушек и дедушек, которые были незаметны в прошлом поколении.
– Окей, – хмыкает. – Пусть от меня им достанется, не знаю, цвет глаз?
Разочарованно поджимаю губы. Выделил единственное самое не Лазаревское.
Невозможно так ненавидеть себя и быть счастливым.
Я с трудом могу найти абсолютно хорошие качества Александра Самуиловича, проявляющиеся в Олеге. Поэтому начинаю с самого очевидного.
– Что скажешь насчет музыкального таланта? Абсолютный слух. Здорово же.
Переплетаю наши пальцы. Царапаю шершавые подушечки и подношу к губам. Нежно целую каждую, а дыхание Олега стремительно учащается.
– Бесполезная хрень, не имеющая практического применения. Блажь.
– Ум? Бизнес-хватка. Я очень многому у тебя научилась. Ты достиг очень больших высот.
– Твой аналитический мозг нравится мне гораздо больше, – кашляет с натугой.
– А что скажешь насчет верности? Способность любить раз и на всю жизнь. Это очень редко в наше время и оттого бесценно.
– Нет.
Олег отстраняется. Садится и трет лицо, а я слышу хруст льда на зубах. Тепло из комнаты уходит, будто кто-то распахнул дверь на высоте в тысячу метров. Того и гляди вытянет всех и скинет в холодную воду.
Ежусь и осторожно прикасаюсь к набухшим мышцам рук.
Он дергается. Уползает растревоженной змеей подальше в безопасную почву. Спасается бегством от очередного столкновения с собственными страхами.
– Почему?
– Потому что нет, Лен.
– Олег…
– Блядь, я сказал «нет». Что непонятного? – скрипит с нескрываемой злобой.
– Ты сам сказал, что хочешь ребенка, – с трудом проглатываю обиду и тяну наполненный озоном воздух. – Как собрался набор передаваемых качеств контролировать? Или думаешь, что его под заказ соберут?
Молчит. Дышит тяжело и хрипло, будто ярость забила альвеолы и раздражает нежные стенки бронхов. Не двигаюсь с места. Знаю, что сейчас рванет, но не собираюсь спасаться бегством.
Мы, блядь, сдвинемся с мертвой точки.
– Хладнокровие.
Недоуменно моргаю, глядя на замершую статую.
– Что?
– Способность принимать адекватные взвешенные решения в условиях постоянного непрекращающегося пиздеца, – медленно выдыхает и пронзает покрывшимися дымкой ледяными изумрудами. – Лен, помнишь, ты как-то пообещала сделать все, что я скажу?
– Это здесь причем, – недоуменно хмурюсь, разглядывая ожесточенные резкие черты.
– Не причем. Помнишь?
– Конечно.
Сложно забыть. Тогда мир казался враждебным и чужим, а любимый человек в нем больше походил на кровожадного монстра, чем на принца на белом коне.
– Я попрошу кое-что сделать. И ты должна меня послушаться. Хорошо?
– Не очень понимаю, – трясу недоуменно головой, наблюдая за тем, как пляшут желваки на лице Олега. – Это что-то из терапии?
– Вроде того, – задумчиво отвечает Олег, растирая переносицу до тревожной красноты. – Так нужно для нашего будущего.
– Хорошо, – морщусь и потираю плечи.
Олег привлекает меня к себе быстро и порывисто. Целует жадно, зарывается пальцами в волосы. Только странный холод так никуда и не уходит.
Глава 48
Олег
Глава 48. Олег
– Людвиг, боже, боже, ты же взял мой красный чемодан? – звякнув браслетами, мама посылает уничтожающий взгляд в сторону побелевшего работника ленты. – Молодой человек, проверьте еще раз.
– Тат, он синий, – устало вздыхает придушенный счастьем и желтым платком Людвиг и косится на меня.
Семен Вениаминович изображает глубокий обморок в инвалидной коляске последние пять минут, чем очень меня выручает. Киваю на него демонстрируя, что предельно занят. На пару с притворно обеспокоенной тещей, то подкидываем ему нашатырь, то брызгаем водой. Он морщится и в любую секунду готовится провалить идеально выстроенный план. Но рык Ираиды Васильевны моментально отправляет тестя обратно в нокаут.
– Ты хочешь сказать, что я выжила из ума?
– Тат…
– Аленушка, ты видишь, с кем мне приходится жить? Боже, боже, за что такие муки! Кто главный у вас? Зовите быстро. Сейчас я ему мигом расскажу, как нужно обращаться с пассажирами бизнес-класса. Бардак развели. И позовите уже в конце-концов врача! Идиоты. Не аэропорт, а курятник.
В семь утра аэропорт Пулково явно не ждал нашу делегацию из шести человек.
Собрались стихийно. После моего разговора с Аней о необходимости обсудить сложившуюся ситуацию с Женей и во всем разобраться, вечером купили билеты и улетели, оставив семью Лазаревых-Вишневских под бдительным надзором тети Зи и Левы.
– Пап, прекрати чесать ногу. Заметно, – шикает подоспевшая к нам Лена и поправляет широкополую шляпу.
– Еще две минуты в обмороке, и я захраплю, – не двигая губами, шепчет Семен Вениаминович.
– Сема, ну ка, – цыкает Ираида Васильевна, то и дело кидая подозрительный взгляд в сторону увлеченной скандалом мамы. – Бог терпел, нам велел. Давай, не зли меня, обратись трупиком.
– Может мне и не дышать?
– Было бы прекрасно.
Под мирное переругивание родных, Лена обвивает меня руками за талию, а я привычно прижимаю к себе. С удовольствием втягиваю любимый запах и нежно щекочу тонкие ребра.
Идея провести немного времени в северной столице большой компанией очень понравилась Лене. Да и мне, признаться, хотелось развеяться. Сменить обстановку, ненадолго отложить дела в сторону.
«Ты слишком много работаешь, Олег. Твоего отца ни к чему хорошему это не привело», – сказал Николай Игоревич в наш последний разговор.
Мой врач с ним согласился. Нервное напряжение за последние дни усилилось, провоцируя приступы. Пусть и удавалось избегать жертв, но не вечно же. Рано или поздно я снова кому-нибудь наврежу.
Или сорвусь на Лену, что в сто раз хуже.
– И надолго это? – шепчет Лена, приподнявшись на цыпочках.
– Часа на полтора. После выяснится, что чемодан был синий, а второй она брать передумала, ибо едем всего на три дня. Виноват в этом, конечно, Людвиг, авиакомпания и я.
Обхватывает мое лицо двумя пальцами и морщится. Разглядывает что-то, а затем тянется и медленно прикасается к веку, пока я таю под ее взглядом и погружаюсь в размышления.
Даже удивительно, что именно Николай Игоревич из двух друзей старого козла за прошедшее время не принимал моего существования. Казалось, кому как не Коле Левому понимать неидеальность человеческой природы. Но, похоже, его желание уберечь друга от, видимо, травмирующих того событий, с которыми было связано и мое рождение, в свое время достигло критической точки.
Смешно.
Семен Вениаминович же принял, как родного.
– Что насчет нас? – хихикает, не теряя сосредоточенности.
– Вы святые и непогрешимые по определению. Но лучше держаться подальше. А то зацепит по касательной, нимб заляпаете. Что там?
– Ресничка, – поясняет, подув на палец. – Уже сняла.
Растворяюсь в милой суете родных и близких. Ожидание неизбежного конца отступает на задний фон. Будто сняли с плеч набитый цементом мешок. Я отлично помню, сколько он весит. Хотя и не могу поблагодарить себя за такое прошлое.
С миллионом долларов в кармане можно было расслабиться. Но тогда я вложил деньги в землю и маленький дом поклявшись, что когда-нибудь он станет нашим с Леной семейным гнездом. Еще часть денег ушло на изменения внешности, которое в дальнейшем сыграло не последнюю роль в моей раскрутке. Оставшиеся же средства положил на счет под проценты и не прикасался больше.
Ни разу за прошедшие годы.
Каждая заработанная копейка – моя. Потом и кровью, я выгрызал место, которое с легкостью мог получить. Я просто исправил ошибки природы.
Но это не мешает чувствовать себя виноватым.
Я осуждаю Николая Игоревича и Семена Вениаминовича за неучастие. За то, что они не настояли на лечении старого козла. Не забрали у него Женю. За то, что мы с мамой доедали последний хер без хлеба, пока она горбатилась на трех работах, калеча свою молодость.
Но и себя я осуждаю за тоже самое.
«Почему не сказал? Почему молчал?»
Шепот Ани так и стоит в голове. Узнав, что я брат Жени, она была ошарашена. Но еще больше удивилась, когда поняла, что ее возлюбленный не в курсе наличия родственничка в моем лице.
А я не знаю, как объяснить ей, что бросил его также, как все. Оставил одного разбираться с папашей-тираном, когда мог помочь. Знал, как, но отошел в сторону. Понадеялся на честное слово старого козла.
Какой я, блядь, брат после этого?
Вибрация телефона застает меня у такси.
– Снова работа, – страдальчески закатывает глаза Лена и скидывает шляпку на заднее сиденье.
– Минуту, принцесса, и раб снова в твоем распоряжении, – чмокаю тонкий кончик носа и, не глядя на экран, поднимаю трубку. – Да.
– Самуилович у Лазаря, – голос Сани рубит с размаха тупым топором прямо по ребрам. – Сейчас за Аней еду.
Лена обеспокоенно сводит брови, пока я судорожно оборачиваюсь.
Блядь! Чувствует, тварь, что ли.
Но за злостью и яростью кроется горькое облако затаившегося отчаяния. Оно звенит, напирает и накрапывает, обдавая внутренности серной кислотой. Инстинктивно сжимаю Ленину руку, пока сердце в груди покрывается сетью глубоких трещин. Словно пересушенная почва, мягкая плоть расходится и образует глубокие кровоточащие рытвины.
А я просто утопающий, хватающийся за последнюю соломинку.
Почему именно сейчас⁈
– Я в Питере. Можешь прислать к Жене охрану? Сейчас узнаю, во сколько обратный рейс, – судорожно стискиваю Ленины пальцы и тяну к лицу.
Сердце тормозит. Будто попадает в тугое расплавленное месиво, в котором невозможно двигаться быстро. Каждый вдох причиняет боль, а я жадно впиваюсь взглядом в растревоженное Ленино лицо.
Сука, ну почему сегодня⁈
– Машина уже едет, и мы с Аней туда же.
– Не пускай ее одну.
– А то без тебя не догадался! – рычит с плохо скрываемым бешенством. – Ты лучше скажи, со старым козлом…
Остаток фразы я практически не слышу. Потому что цепляюсь за каждую деталь любимых черт. Впитываю успокаивающую улыбку, заряжаюсь солнечным светом, играющим в золотистых локонах. Жадно втягиваю аромат звенящего ландыша.
И судорожно сглатываю подкатывающий ком.
– Скажи Жене, что мне нужен ответ. Сейчас. И вези старого козла ко мне в офис. Я успею вернуться.
Лена расстроенно поджимает губы, но гладит по лицу в немой поддержке. Трусь о нежную ладонь щетиной под рев взбесившегося зверя.
Шею пережимает тугая удавка, а под ногами раскачивается скрипучий табурет. Я судорожно глотаю последние вдохи, под треск раздробленных в труху ребер.
«Я сдохну без нее?»
Вопрос Жени жужжит в ушах. Я обещал ему, что нет. Что он справится, что как бы не сложилась дальнейшие отношения с Аней, все будет хорошо.
Я врал.
Невозможно оставаться живым без бьющегося в груди сердца.
– А если Лазарь не готов?
«Зато я готов», – медленно вдыхаю наполненный стеклом воздух и осторожно целую раскрытую ладонь.
Табуретка шатается, а бездна под ногами разрастается с каждой секундой все больше.
– Значит вези молча. С Женей после объяснюсь.
– Блядь, Шершень. Он же ничего с ним не сделает? – сипит Саня со свистом.
– Не успеет. Скоро все закончится, Сань.
Звонок прерывается, а я так и стою напротив Лены. Не могу сдвинуться с места. Ноги приклеились к асфальту вместе с ботинками.
– Ты же вернешься? – подозрительно шмыгает носом Лена и отворачивается. – У меня план расписан.
«Нет».
– Как всегда, на два листа формата А4? – хмыкаю, едва справляясь с раздирающим костяную клетку зверем.
– Дурак, – обиженно дуется и чмокает в щеку, стянув вибрирующую на ветру шляпу. – Я буду ждать.
Киваю. Не могу ничего говорить. Я знаю, что мое лицо сейчас не выражает ничего. Даже несмотря на то, что глаза дерет от невыносимого жара, а в желудке открывается Марианская впадина. Стоны тысячи демонов закладывают уши. Того и гляди, асфальт под ногами разверзнется, а цепкие черные лапы утащат туда, где таким, как мы со старым козлом самое место.
– Люблю тебя, – говорю, когда Лена залезает на заднее сиденье такси, и морщусь, растирая зудящую от судороги челюсть. – Ладно, все. Развлекайтесь. Постараюсь успеть.
Она тянется ко мне через открытое окно. И я не могу удержаться. Срываюсь на секунду, сминая нежные губы с жадностью оголодавшего путника. Плевать, кто и что видит в этот момент. Я вижу только ее.
Всегда буду видеть.
И когда такси отъезжает, а на табло появляется номер следующего рейса, первый раз в жизни, я понимаю старого козла.
Меня что-то спрашивают. На стройке регистрации. Третий раз подряд. Но я упорно не слышу из-за замедляющей движение крови. Она застывает. Густеет от нестерпимого холода, который ледяными щупальцами обвивает зияющую в груди свежую рану.
Очень холодно.
Родившись в Сибири, не мерз никогда. Но сейчас не спасет и тридцать одеял.
«Как ты выжил, если ее – нет?».
Направляю мысленный вопрос в пустоту, где за черным слоем ощутимой мерзости прячется воющее от нестерпимой агонии чудовище.
«А что скажешь насчет верности? Способность любить раз и на всю жизнь. Это очень редко в наше время и оттого бесценно».
– Это очень больно, Лен. Слишком. – кашляю, глядя в не имеющий больше никакого значения, чужой бесполезный ебанный мир.
Делаю шаг вперед и лечу вниз под леденящий душу хруст.
– Что? – раздражающий голос ударом влетает в раскуроченное нутро.
– Ближайший рейс до Москвы. Класс не важен, – рычу и дергаюсь в омерзении к особи женского пола, которая по сути своей ничего не сделала. – Быстрее, блядь. Оглохла?
