Текст книги "Без права на ошибку. Том 3 (СИ)"

Автор книги: Рене Эсель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 18 страниц)

Глава 49
Олег

Глава 49. Олег

Жужжание принтера в полной тишине моего бывшего кабинета единственный звук, свидетельствующий о наличии жизни в этих стенах.

Подготовленная кипа файлов покоится на краю стола. Как и печати. Моя. Старого козла. Нотариус, проплаченный за молчание и услугу, которая является противозаконной, послушно ждет, когда курьер доставит оформленные документы.

После того, как я выйду из кабинета, а заверенные бумаги попадут своим новым полноправным владельцам, моя работа в холдинге Соловьева подойдет к концу.

И все закончится.

Проверяю каждую вызубренную наизусть строчку. Все честно.

Местами, даже слишком лояльно для ублюдка, годами калечевшего собственного ребенка.

Я мог просто его убить. Особенно сейчас, когда в груди сосет вакуум, а перед глазами то не рассасывается красная пелена ярости. Она пульсирует, пробирается отравленными щупальцами мозг и забирает управление на себя.

Отлично.

Я слишком устал.

Мне уже плевать на будущее. Оно испарилось вместе с прощальной улыбкой Лены за тонированном стеклом такси.

– Олег? – голос Сани раздражающей мухой влетает в окутанный отравленным дымом мозг.

Дергаю головой резко, рвано. До хруста напряженных мышц.

– Так, парни, подождите минуту, – кидает он кому-то и хлопает дверью.

Сука.

Раздражает. Скрип мягкой подошвы о виниловое покрытие. Осторожные движения. Будто, блядь, я себя контролировать не в состояни.

Заебали носиться за мной, воспитатели хуевы.

– Значит, слушай внимательно, – шепчет Саня тем тембром, что присущ его отцу.

Ледяной. Мертвый. Безжизненный.

От тихого голоса волосы на затылке становятся дыбом, а желание его придушить пинком ударяет в расплавленное нутро.

– Или возьмешь себя в руки. Или в психушку отвезу следом. Я не мой отец. Запру, блядь, и глазом не моргну, понял?

– Отъебись, – рычу сквозь хруст эмали. – Ты мне, блядь, вообще никто. Уебок, всю жизнь завидующий моему брату.

Слова не доходят до сознания. Или доходят, но я не понимаю, что происходит за кровавым туманом, в котором невозможно ничего разобрать. Чертова пленка вновь окутывает с ног до головы. Заставляет хватать остатки кислорода ртом и под рычание взбесившегося зверя раздирать на себе кожу. Костяшки хрустят, а ногти впиваются в мясо.

Сука.

Сука.

Отъебитесь все. Сдохните.

Убью. Разорву на мелкие кусочки. Уничтожу.

Холодный поток воды обрушивается на мою голову. Острыми льдинами раздирает образовавшийся кокон и смывает ливнем отравленную дымку. Жадно втягиваю воздух и кашляю, когда расправляются легкие. Мотаю мокрой головой под яростное пыхтение рядом и осоловело моргаю, продираясь ресницами сквозь слепое пятно.

– Я тебя, дебила кусок, не отпущу, – шипит Саня, а следом раздается грохот пустого кувшина о поверхность стола. – Барахтайся как хочешь. Лучше?

– Да, – хриплю, растирая ноющее горло. – Блядь, прости.

– Пошел на хуй, – шипит обиженно и опирается на полированную столешницу, скрестив на груди руки.

– Серьезно, – вздыхаю и растираю спасительную влагу по лицу. – Спасибо. Переклинило.

– Идиот, – фыркает беззлобно и отворачивается.

Но я успеваю заметить знакомую улыбку со вздохом облегчения. И сам выдыхаю. Спокойно и медленно. Первый раз за ебанное утро.

Хмурится, растирая бугрящиеся под рубашкой мышцы. Морщится, будто тонну лимонов съел и цыкает недовольно.

– Женя? – спрашиваю, сканируя напряженное лицо.

– В порядке. С ним Аня, – кивает и косится на дверь, а под ребрами царапает запертый зверь. – Посмотрели увлекательное кино с Самуиловичем в машине. Политику партии разложил. Дальше справишься?

Протягивает флешку. А я вздыхаю с облегчением. Женя понял и принял решение. И с его молчаливой поддержкой огромный валун падает с плеч.

Саня пронзает карим взором. Словно консервным ножом вскрывает черепную коробку и вычисляет поломки в сложном механизме. Удивительно, как при всем этом, мы долго отрицали дружескую привязанность друг к другу.

Левицкий видит меня насквозь. Но молчит.

– Да, – выпрямляюсь и ободряюще улыбаюсь, а затем хлопаю сканирующего меня друга по плечу. – Подпишет бумаги и поедем.

И, тем не менее, когда в кабинет молча заводят отрешенного от мира Самуиловича, воздух с противным скрипом несмазанных петель выходит из легких. Ощущения лишь усиливаются, когда мы остаемся вдвоем.

В ушах трещит. От гнева, непонимания. От чего-то горького, что острыми перчинами ложится на слизистую. Пробирается внутрь и вызывает то ли слезотечению, то ли изжогу.

А он сидит. Сгорбившись, смыкает перед собой пальцы.

Постаревший лет на двадцать за один день.

И никакого ебанного торжества. Даже облегчения нет.

Седые пряди блестят в холодном искусственном свете, отливая серебром. Александр Самуилович, опустивший голову, напоминает старого побитого волка, чье место не запланировано занял молодняк. А он словно только сейчас понял, что время, которого было так много, испарилось. Покрылось глубокими шрамами и кануло в лета.

Не оставив больше бывшему вожаку права на ошибку.

– Выпить есть?

Не сразу понимаю, что обращается ко мне. Настолько тихо и непривычно хрипло звучит его голос. Он пробирается в тонкие щели пластин тщательно выстроенной брони и попадает в незащищенное порубленное на кусочки мясо.

– Что смотришь? – поднимает тяжелый наполненный яростью взгляд и пригвождает к полу. – Собрался убить – вперед. Нужны ответы? Спрашивай. Только, блядь, прекрати. На меня. Смотреть. Ты нихуя не понимаешь, Олег.

– Если бы не Женя, ты уже не дышал, – хриплю в ответ. – Поедешь в психушку.

Кривая усмешка разрезает его рот. Будто кто-то криво ударил ножом по не спелому помидору и из него полился зеленый отравленный сок. Он щиплет язык и жгучим месивом оседает в желудке. Но вопреки желанию вцепиться ублюдку в морду, тянусь к бару.

Я делаю это для себя. Не для него.

– Ну и каково это?

Мы спрашиваем одновременно. И меня, блядь, передергивает от того, что наши голоса сливаются в один. Переплетаются.

Неотличимые, сука.

Как Женя за столько лет не понял?

Мы словно на ринге. И оба медлим. Приглядываемся друг к другу, обходим по кругу. Пока не понимаем, что никого на сцене кроме нас и нет. Мы смотрим в зеркала. Мое показывает будущее, его – прошлое. И в каждом отражаются наши страхи. Толстый слой серебристой глади не дает нам достать друг друга.

Поэтому мы перестаем бить.

Больше нечего доказывать. Не перед кем устраивать спектакль.

– Паршиво, – внезапно шмыгает сломанным носом и первым тянется к стакану. – Я никогда не желал Жене зла. Все делал только ради него. Сына, наследника. Не понимаю, Олег. Ничего не понимаю.

Грубые ладони царапаю опустившееся лицо. Самуилович теряет самообладание на мгновение, чтобы через секунду поднять взгляд.

Он спокоен. Настолько, насколько может быть спокоен умирающий зверь. Дыхание хриплое и прерывистое, в металлических радужках ни капли сожаления. Лишь плотный расцарапанный веками слой, за которым он больше не видит реальность.

– Я перестал осознавать происходящее?

Щурится. Сводит на переносице брови и поджимает губы. Шипастый шар распирает глотку и металлическим острием впивается в раздраженную плоть.

Киваю.

У меня нет слов для него. Они закончились в нашу последнюю встречу лицом к лицу.

– Теперь ты, – морщится, знатно отхлебнув из своего бокала. – Каково это жить и знать, чем все закончится?

Каждое слово – четко выточенный удар по касательной. Острые лезвия раздирают верхний слой кожи, но не проникают дальше эпидермиса. Тонкие кровавые полоски щиплют и доставляют дискомфорт, но не приносят боли.

Не той, от которой с каждым ударом хрустит по швам замершее в груди сердце.

– Я не один, – пожимаю плечами, крутя в руках переливающийся в холодном свете стакан. – Меня есть, кому остановить.

– Я тоже так думал, – задумчиво тянет и барабанит пальцами по полированной столешнице. – Видишь ли, Олег. Близкие люди часто готовы закрыть глаза на то, что ты делаешь. Найти оправдания. Это сложно. Признать, что тот, кого ты любишь – монстр.

– Женя же смог.

Улыбается. Слегка, но так громко, что закладывает уши от воя, вибрирующего отчаяньем в груди. Словно его рот – кровоточащая смертельная рана, раскрывшая свою пасть за минуту до конца.

Он не сводит взгляда с переливающихся граней, а волоски на шее все равно приподнимаются.

Я не боюсь его. Не боялся никогда.

Но, то, что я ощущаю сейчас, определенно, стах. Ледянной, он стискивает желудок и обвивает тот склизкими щупальцами. Заползает в пищевод, вызывая стойкое чувство тошноты.

Потому что я мечтаю, чтобы зеркало передо мной оказалось кривым.

Неправильным.

И не имело ничего общего с реальностью.

– Это ты смог, сынок, – усмехается едва слышно и оставляет стакан в сторону. – Давай бумаги и закончим.

Горло сковывает болезненный спазм, а изо рта помимо воле рвется рык обезумевшего на цепи зверя:

– Я не стану таким.

– Да ты уже такой, – говорит резко.

Как ножовкой по металлу режет. Из глаз вот вот посыпятся искры, а изо рта вырывается пар, но я держусь. Стою, вибрируя. Нельзя бить. Убью нахуй.

Оставляет стакан в сторону, не глядя в пылающие гневом и бессилием мои глаза. Тянется к бумагам. Объяснять не приходится. Старый козел не дурак и быстро понимает, что от него требуется.

Он должен оставить все Жене.

– Сильный, – решительно повышает голос, выводя подпись на каждом листе, бегло пролетая взглядом по строчкам, а я замираю в недоумении. – Резкий, решительный. Прешь, как танк, сметаешь все на своем пути.

С трудом продираю глаза. Что? Смысл его слов настолько нереален, что не доходит. Я не понимаю, к чему он это говорит. Жду удара. Но его нет.

– При этом изобретателен и в методах, и в средствах, оправдывающих цель. Талантливый и до очарования ранимый. Заботливый. Настоящий друг.

Ошарашенно моргаю под хруст шуршащих бумаг. В груди разливается странное чувство. Тело немеет. Но он не замечает.

Самуилович периодически останавливается, вглядывается в тест и удовлетворенно кивает.

Несколько откладывает в сторону.

– Я предал Женю, – напоминаю его любимый аргумент.

– Нет, – устало выдает, вычерчивая новую подпись. – Ты выбрал долгосрочную стратегию, а я не понял. Посчитал, что ты не стоишь моего внимания. И ошибся. В тебе нет ничего от ничтожества, каким был Костя.

– Не упоминай отца, – шиплю, моментально ощетинившись. – По крайней мере, он не бросил меня.

– Да что ты говоришь? – хмыкает издевательски, а желание размозжить его рожу в кровавую кашу пульсирует кипящим месивом в истерзанных легких. – И сильно помогло его присутствие? Тебе? Тане? Балласт, который она водрузила на плечи в благодарность. А ты до сих пор злишься за полудурка.

– Он не бросил меня в клинике умирать.

– Я знал, что справишься, – пожимает плечами старый козел и возвращается к своему занятию, а я недоуменно хмурюсь. – Выкарабкаешься. Потому что мой сын. И для того, чтобы выползти из дерьма, тебе не нужны сраные подачки. Выживает сильнейший.

Вот она. Точка, в которой время остановилось. Потому что я не понимаю, как можно оставить ребенка. Слепая вера? Безумие? Что это?

Поэтому и с Женей он был так жесток? Казался недостаточно сильным?

Это безумие. Чистое, неприкрытое ничем. Но так устроен его мир, в котором он перестал видеть грани. Различать, что хорошо, а что плохо. Все затянул черный дым, от каждого вздоха которым срок жизни сокращались вдвое.

Так выглядит его любовь. Абсолютно непостижимая для здорового человека, перевернутая, извращенная. Та, от которой бежала Лиля, сошел с ума Женя. И которая превращает меня в монстра.

– Я понимаю, почему ты на него накинулся, – вопреки пляшущему на языке отрицанию выдаю чистую правду замершему на мгновение Самуиловичу.

Он не стоит этого. Никакой жалости. Ее и нет. Но почему-то мне жизненно необходимо быть честным. Видимо, это у меня от мамы. Расставлять точки там, где они давно мозолят глаза.

– На отца, – поясняю с нескрываемым злорадством. – Я поступил бы так же.

– Тогда не понимаю, что тебя не устраивает в этой картине? – кашляет Самуилович и откладывает очередной лист. – Миллионы молокососов мечтают быть такими, как ты, Олег. Но им никогда не хватит яиц даже на четверть того, чего ты стоишь. Я всегда хотел, чтобы Женя стал именно таким.

Удар неосознанный, но четкий. Адская жижа бурлит в животе и прикладывает раскаленную сковороду к скукожевшемуся в ожидании пытки желудку.

Я не хочу чувствовать вину за происходящее с братом. Сыт по горло. Мне достаточно моей, не хватало еще захлебнуться в щедро выдаваемом потоке старым козлом. Поэтому, возражаю:

– Женя лучше меня.

Я искренен. Если бы я не встретил его, неизвестно, когда и как завершилась моя история. Он разглядел во мне хорошее, взял под крыло. И, по-моему, знал, что я не до конца честен в нашей с ним дружбе. Но молчал. Женя защищал нас так же рьяно, как я пытался его использовать.

Только это невозможно. Когда человек помогает тебе от всей души, ты просто перестаешь контролировать ситуацию.

– Нет, Олег, – устало вздыхает и отодвигает подписанную стопку. – Он не лучше, и не хуже. Женя немного другой. Добрее, нежнее, тоньше. И мне стоило это принять, а не пытаться вылепить из одного сына другого.

– Пожалеть тебя теперь? – шикаю, не задумываясь, и тянусь к отложенным бумагам. – Что не так?

Распечатки операций по личным счетам старого козла с приложенными заявлениями на перевод средств и их закрытие. В норме. Ошибок в номерах точно нет, как и в фамилии нового владельца средств старого козла.

Лазарев Евгений Александрович.

Именно ему достанется и компания, и имущество и все деньги Александра Самуиловича, когда мы покинем кабинет.

– Сам скажи.

– Хорош комедию ломать, – шиплю, не отводя взгляда от бумаг.

Что не так?

Получить информацию труда не составило. У Жени есть доверенности к банковским счетам, доступы в любые личные кабинеты. Без него я никогда бы не смог так легко вычислить старого козла.

– Мда, – хмыкает зло, а затем дергается и трясет головой. – Олег, у тебя же математический склад ума. Ну в столбик сложи, честное слово. Деньги где?

Фыркаю и откидываю бумаги обратно. Понятно. Козел решил прикинуться невинной овечкой. Сидит, крутит стакан и смотрит выжидательно.

– Может ты их чемоданами вывозил с Кипра, откуда мне знать? Ты же не дурак. Я видел, что на твоих личных счетах суммы не фигурируют.

– Не хочешь понимать, значит, – кивает и смахивает застывшую каплю крови, повисшую на губе.

Замолкает. В полной тишине, которая звенит дребезжанием горного ручья по барабанным перепонкам, чиркает оставшиеся подписи и поправляет кипу бумаг. Бережно откладывает их в сторону. Затем замирает.

– Нахрена подписал, если не твоих рук дело? – не выдержав, дергаюсь и нервно чешу проступившую щетину.

– Устал бороться с собственными детьми?

Его голос, тихий и ровный, отбивает ровными ударами под ребра. С трудом раздираю веки и, повинуясь внутреннему порыву, выплескиваю еще янтарной жидкости на дно его пустого стакана.

– Ты украл разработки, – прерываю тишину яростно, вцепившись в край стола.

– Естественно. Потому что Сема был при смерти. Я же не использовал их нигде, никому не продал. Просто должен был понимать, что ты задумал.

– Ты хотел передать управление компанией Соловьева Жене.

– Конечно, – пожимает плечами, откинувшись на кресле. – Потому что думал, что ты хочешь ее развалить.

– Ты не дал ему денег на операцию.

Удивленно приподнимает брови. Затем трясет головой и хмурится, будто не понимает, о чем я говорю.

– Как не дал? Все, что просила Ираида, перечислил. Обратно не взял ни копейки. Нужно было еще? Не хватило? Откуда тогда операция?

Он не врет. За годы в бизнесе я прекрасно распознавал ложь. Но сейчас даже это не главное. В его же голосе трещит беспокойство и потерянность. Самуилович выглядит растерянным и правда недоумевает.

Ошалевший, опускаюсь на стул.

– Блядь, а акции?

– Олег, – вздыхает Самуилович и растирает пальцами лоб. – Услышь меня в конце концов, блядь. Хоть раз в жизни послушай. В единственный наш объемный разговор ты появился на пороге и потребовал деньги, выдвинув условия. Сам же рассказал о своих планах и том, что собираешься сделать. Когда ты появился снова, я считал, что ты собираешься добраться до меня через друзей. Женю. Я и в девчонку с ребенком не верил, пока она мне лицо когтями не раскроила. Думал, что и их оформил, лишь бы втереться к нему в доверие. А он добрый. Всегда тебя любил, будто чувствовал, что родная кровь. Я уверен был, что ты его используешь. Потому что знал, что тебя нихуя не остановит. Естественно, я хотел получить право на управление компанией, которая досталась моему другу потом и кровью.

– Потому что я похож на Костю, – шикаю недовольно и замираю под пристальным взглядом серых глаз.

– Нет, – усмехается, и смотрит в глаза. – Потому что ты похож на меня.

Каша в голове множится и бурлит. Так и хочется крикнуть: «Горшочек, не вари!». Я не должен его слушать. Не обязан. Я делаю то, что нужно. Запираю выжившего из ума бандита в психушку, ограждая общество от него. А, самое главное, сына и внука. Александр Самуилович давно во всех видит врагов, но противное склизское болото в груди тянет и тащит на дно.

Он годами истязал Женю. Годами. Последние шесть лет вообще не занимался бизнесом. Там от мозга ничего не осталось. Сгорело нахрен. Мало ли какой бред несет выживший из ума старик?

Но он подписал все бумаги. Молча, беспрекословно. И от этого мозг взрывается, а легкие топит темный океан.

– Та флешка, – кивает старый козел и прочищает горло. – Когда Саша показал мне содержимое, я понял, что ты не причем. Чепуха какая-то. Мы подозревали друг друга в одних и тех же махинациях, пока какая-то тварь наживалась на нашей вражде и болезни моего друга.

Не важно. Ничего больше не имеет значения. Плевать, виновен он или нет в преступлениях. На всякий случай попрошу Пашу проверить, когда придет в себя. Женя, надеюсь, согласится на помощь.

Я знаю, что он чуть не убил брата. Ударил Лену, напугал ее. Нагрубил Ане и Кирюше, который вообще ни в чем не виноват.

Он себя не контролирует.

Этого достаточно.

– Кирилл правда мой внук?

Вопрос попадает острым копьем прямо в напряженную спину. Разрывает мышцы и заставляет корчится от боли. Создается впечатление, что мы играем в догонялки. Только носимся не по улице, а за мыслями друг друга.

– Да, – выдыхаю, прожевывая горькую слюну.

Горло терзает спазм, поэтому голос звучит хрипло.

– На Женю маленького очень похож, – в его голосе сквозит ностальгическая улыбка, от которой кишки сводит. – Он в его возрасте как раз с Леной очень дружил. Всегда знал, что она выйдет замуж за моего сына. Только не думал, что за тебя.

– Давай не про Лену, – скриплю яростно, стирая в крошку эмаль и с шумом втягиваю воздух под шуршание режущего нутро стекла.

В сознании воскресает прожитое полотно времени. Подозрения во время учебы в университете, тупая, непроглядная ревность. Тогда мне казалось, что Лена просто без ума от младшего брата. Между ними всегда искрило, что бесило неимоверно. Подозрения подкармливали и просьба Самуиловича не приближаться к Лене с Женей, и аналогичное требование последнего уже в Краснодаре, после приступа.

А когда Женя пришел рассказать, что Лена обратилась к нему за помощью… Я просто не сдержался. Поступил так же, как старый козел. Накинулся на него в немом бессилии. Потому что понятия не имел, как стать таким же, как он.

Беременность Лены, ударившая разводным ключом в пах. Ее вечный, непрекращающийся побег. И моменты тепла, которые, как глоток свежего воздуха среди непроглядного горького дыма, навечно поселившегося в легких.

– Сделай, как считаешь нужным, – голос раздается в жалких сантиметрах от меня и я вздрагиваю, уставившись на сидящего на корточках возле меня старого козла. – Сделай, сынок. И больше не будет никаких сомнений.

– О чем ты?

– Ты понял, – кивает и, устало вздохнув тянется в карман.

Перед глазами все расплывается. Похоже, я сам схожу сума. Кривое зеркало печально улыбается, а внутренности охватывает пламя. Обращает в пепел живое, но не затрагивает нервных окончания.

Я чувствую, как горю заживо. Поэтому, глядя в мутные воды серых радужек, не сдерживаю вопрос:

– Почему ты не отпустил Лилю?

– Кто тебе сказал, что я ее не отпускал?

Он наклоняет голову к плечу и улыбается. Снова. Тянет за собой невидимой удавкой. Иссохшая чешуйчатая тварь смеется под скулеж раненого зверя.

И я не знаю, чьи они: мои или его.

– Тогда что случилось? Почему она прыгнула?

Поджимает губы. Я вижу, как дрожат покоцанные морщинами пальцы. Мы никогда не были так близко. Разве что в моменты стычек.

В которых он никогда не отвечал мне ударом на удар.

– Шизофрения – страшная болезнь, Олег, – выдыхает, разглаживая в руках золотой обруч. – Поражает не только мозг, но и тех, кто тебя любит. Она просто полезла мыть окно, а я подумал, что у нее глюки. Слишком резко дернулся снимать, наорал со страха, а Лиля испугалась. Отшатнулась и поскользнулась. Она еще двадцать минут прожила после, но спасти не успели.

– Почему не рассказал Жене?

Закрывает глаза и опускает голову. Словно на его плечи накинули две горы размером с Эверест. Прижимается к земле и дышит тяжело и сипло. Но продолжает говорить.

– Хватит с него того, что отец сумасшедший. Лиля – святой непогрешимый образ матери в его голове. Пусть такой и остается.

– Но…

– Держи, – внезапно Самуилович сжимает мою руку, а я чувствую прикосновение металла к коже. – Твоя бабушка любила сочинять рассказы про это кольцо. Лиля никогда его не носила.

– Мне не пригодится.

– Я так не думаю.

Он выпрямляется медленно. С хрустом и кряхтением. Тяжело опирается на стол и вновь и вновь трясет головой. Словно пытается скинуть захватывающую разум дымку, но не получается.

И я его понимаю, как никто другой.

– Поехали, – вздыхает тяжело и сипло, а затем утирает проступивший на лбу пот. – Я очень устал, сынок. Очень сильно устал. К Лиле хочу…

Слова тонут в вязком тумане свалившегося на него бреда.