Текст книги "Рабыня моды"
Автор книги: Ребекка Кэмпбелл
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)
– Хотя ты и говоришь, что вас интересуют глобальные идеи, мне кажется, половину времени вы все равно обсуждаете вещи. А это – абсолютно противоположное занятие, – возразила я. Меня начинала раздражать его скрытая – не проявляющаяся явно – критика по отношению ко всему, что я любила. – За всеми этими фразами ты просто прячешь факт, что всякая никчемная ерунда тебя интересует больше, чем люди. Ведь ты абсолютно неадекватно ведешь себя в обществе, и друзей у тебя только двое.
Для информации: я произнесла последнюю фразу с широкой улыбкой и потом поцеловала Людо, что зафиксировало окончание спора и мою победу, и мы оба остались довольны.
Но вернемся к средней двери паба «Блэк лэм». Я наконец решилась толкнуть ее, но она оказалось заперта. Я видела сидевших внутри людей, они оглянулись на шум разболтанных петель и болтов – пустые лица, ни тени любопытства. Один из них указал мне на другую дверь.
Когда я вошла, то никак не могла сфокусировать взгляд – в зале висел плотный туман от тяжелого табачного дыма и пивных паров. Я не знала, куда повернуться, в какую сторону пойти. Мне захотелось плакать – я начала паниковать и захотела уйти. Людо вдруг показался мне самым замечательным мужчиной на свенге, и я почувствовала себя полной идиоткой, что решилась на такой опрометчивый шаг.
И вдруг кто-то тронул меня за плечо, шею обдало теплым дыханием, и я услышала голос:
– Тебе помочь, Кэти? – Эту фразу он уже произносил. – Ведь ты еще не уходишь?
– Я не видела тебя, думала, зашла не в тот паб. Может, присядем? – Я говорила слишком быстро.
Лайам был одет просто: белая рубашка и брюки из мягкого плотного хлопка. Я с удивлением заметила, что в каждом ухе у него болталось по толстому золотому колечку. Даже не верилось, что я встречаюсь с парнем в серьгах – настолько он напоминал Дэвида Эссекса [14]14
Дэвид Эссекс – вокалист, композитор, актер – настоящее имя Дэвид Кук (р. 1947).
[Закрыть]из далекого 1974 года. Лайама серьги делали похожим на пирата или, может быть, цыгана. Я терпеть не могла серьги, и все же мне показалось, что я заинтригована. Взвесив свои чувства, я поняла, что непонятным образом серьги Лайама настолько понравились мне, что даже компенсировали возникшее отвращение, и я готова была начать все заново.
Лайам нашел для нас столик. – Ну что ж, значит, «Гиннесс»? – В его вопросе я уловила небольшую иронию. Он, очевидно, ожидал, что я закажу более подходящий напиток. Наверное, думал, что настоящие леди пьют только «Малибу», или ликер-крем, или «Адвокат».
– Да, пинту, пожалуйста. – Я много раз мысленно репетировала эту фразу.
Пока Лайам пробивался к бару, я начала осматриваться. Интерьер паба оказался просто потрясающим: темно-зеленые стены и кроваво-красный потолок были украшены позолоченными фигурами. На стенах – искусные барельефы, изображающие, как мне показалось, Посейдона с огромной свитой нимф, дриад и других хорошеньких мифологических красавиц. На потолке был более сложный, правда, абстрактный, рисунок, который расплывался в галлюциногенных облаках дыма. Я вдруг подумала, что могла принять за позолоту никотиновый слой, осевший на выступающих частях барельефа, как снег на вершинах альпийских гор летом. Помещение в основном было выдержано в классическом стиле, но присутствовал и готический.
Огромная почерневшая барная стойка из дуба пересекала весь основной зал. За ней ввысь уходили блестящие ряды бутылок, их содержимое переливалось различными цветами: от светло-янтарного до темно-коричневого. Рядом, как будто принесенная в жертву богу виски, висела панда в прозрачном пластиковом пакете – думаю, ее выиграли в какой-нибудь жалкой лотерее.
Посетители – странные и, конечно же, не имеющие ничего общего с людьми из моего мира – все же недостаточно соответствовали своеобразной атмосфере заведения. В основном за столиками сидели мужчины. На стариках были костюмы и поношенные рубашки. Молодые парни были одеты стандартно: футболки, джинсы и кроссовки. И, несмотря на толстые шеи, короткие волосы и грубые руки, они казались странно кроткими, как выдрессированные цирковые львы.
Присутствовавшие дамы, а их было не так уж много, тоже разделились на группы по возрасту. Полные пожилые женщины в тяжелых твидовых костюмах сжимали в руках авоськи и «кудахтали». Все девушки были блондинками разнообразных оттенков, и в их отчаянном желании хорошо выглядеть и получать от жизни удовольствие сквозило что-то трагическое. Пожалуй, самыми грустными выглядели те, кому удалось почти полностью скопировать внешность какой-нибудь знаменитости, увиденной по телевизору или в журнале. И это доказывало, что в таких случаях приложенных усилий, изобретательности и сносной внешности может оказаться недостаточно. На несколько секунд я задумалась, как близка я была к тому, чтобы стать похожей на них: я могла родиться где-то рядом, в нескольких милях к востоку или западу… Но потом меня бросило в дрожь, и я перестала об этом думать. Я радовалась, что не похожа на них. И рядом был Лайам.
Он поставил передо мной бокал пива. В затемненных глубинах бокала напиток словно жил своей жизнью, казалось, в центре образовывались скопления звезд и целые галактики, а наверху шипел слой пены – по виду и цвету напоминавший свернувшиеся сливки. Я поднесла бокал к губам и содрогнулась. Вкус был именно таким гадким, как я помнила.
– Великолепно, – сказала я.
Лайам прищурился и взглянул на меня:
–Не совсем привычное место для тебя, правда, Кэти?
– Да, ты прав.
– Может, пойдем еще куда-нибудь? Здесь недалеко есть новый бар, там много людей, похожих на тебя.
– Что значит а похожих на меня»? – Я не могла понять, дразнит он меня или просто констатирует факт.
– Кэти, ладно тебе, ты прекрасно все понимаешь. Представь огромное решето. Давай поместим туда людей из этого паба, тех, кто сидит в том баре, ну и тебя заодно. Потрясем хорошенько, посетители «Блэк лэм» останутся внутри, а остальные провалятся, и ты вместе с ними.
Слова Лайама показались мне простодушной, наивной метафорой. Почему-то я вдруг представила его в фартуке. Хотя, если серьезно задуматься над сказанным, в его мысли больше дьявольского, чем гастрономического смысла. Мне вспомнилась одна из картин Иеронима Босха, где огромный дьявол делит людей на спасшихся и грешников. Мысленно я пририсовала Лайаму рога и трезубец. Ему очень шло!
–А где будешь ты? Останешься в сите вместе с шелухой или, как мука, проскочишь?
– Я последую за тобой – всегда, – улыбнулся он.
Я не заметила, когда именно включили музыку, но она была ужасна. Отвратительный звук синтезатора – что-то в стиле кантри или вестерн – в сопровождении ритм-компьютера доносился из соседнего зала. Он то и дело прерывался единичными хлопками и нестройным свистом. Думаю, Майло это могло бы понравиться, он любит, когда «так ужасно, что даже прикольно».
– По-моему, ты говорил, что здесь хорошая музыка? Я ожидала услышать что-нибудь более традиционное. Ты упоминал скрипки. А я слышу только звуки объезжающего синтезатор ковбоя.
–А ты рассчитывала услышать ирландскую волынку и свистульку и думала, что какой-нибудь бородатый парень в шерстяном свитере будет петь о бедах и великом восстании девяносто восьмого года?
– Если честно – да. А по-моему, я слышу известный кантри-хит? – спросила я, различив доносившиеся из зала звуки.
– Люди любят именно эту музыку, она напоминает им о танцплощадках на родине. Если ты останешься, то позже услышишь старые песни.
Паб постепенно заполнялся народом, и вскоре в нем царила уже совсем другая атмосфера: оживленная, энергичная и хмельная. Мы с Лайамом болтали, постепенно уходя от темы модной музыки к более опасным личным вопросам. Я обнаружила, что с удовольствием общаюсь с ним. Я чувствовала себя непринужденно. Особенностью Лайама было то, что даже самое простое из сказанного им казалось мне оригинальным и необычным. Но лучше всего ему удавалась одна женская уловка – он делал вид, что ему интересен собеседник, и считал его шутки самыми смешными, а наблюдения – самыми серьезными. Гороховый пудинг, соски у мужчин и футбольные термины лишь промелькнули в нашей беседе, и то только ради шутки. Суетливое возбуждение, которое я ощущала вначале, покинуло меня, и на его место пришло настоящее удовольствие от общения.
Непонятным образом мне удалось одолеть пинту «Гиннесса». Пора было заказывать следующую порцию, и я попросила бокал белого вина. Лайам был достаточно любезен и сдержал самодовольную ухмылку. Но мой заказ, похоже, вызвал панику у барменов. Парень сбегал куда-то и вернулся с двухлитровой бутылкой. Мне подали вино в бокале для хереса, и оно стало для меня даже более суровым испытанием, чем «Гиннесс». Я решила, что лучший способ справиться с ним – выпить все сразу, что я и сделала.
– Браво! Повторить? – поинтересовался Лайам.
– Думаю, на этот раз джин с тоником.
В бокале не было ни льда, ни лимона, но все же это было немного лучше.
К счастью, музыка прекратилась, последовали резкие звуки аплодисментов. Толстяк в мокрой от пота футболке сел за наш столик.
– Лайам, поможешь нам сегодня? Споешь, после того как мы сыграем? Я смотрю, ты не один, вот и покажешь девушке, на что способно твое горло.
– Пэт, я не против, но не хочу оставлять ее одну в окружении диких зверей.
– Да брось ты. Мне бы хотелось услышать, как ты поешь. Кстати, где здесь туалет? – спросила я.
В женском туалете, когда я наконец добралась туда, стояла такая вонь, что я почти протрезвела. Создавалось впечатление, что там никогда не убирали. Один унитаз был забит бумагой, прокладками и всякой дрянью. На другом не было сиденья. Недалеко от замызганной раковины стоял автомат с презервативами «Дюрекс». Кто– то написал на нем черным фломастером: «Хотите вернуть деньги? Вставьте сюда ребенка». Эта фраза показалась мне очень забавной.
Вернувшись, я увидела за нашим столиком одного Пэта. Как вы понимаете, это чрезвычайно «обрадовало» меня. Я огляделась и в другой части зала увидела Лайама. Он беседовал о чем-то с человеком, напоминающем монстра Франкенштейна, правда, без болтов в голове, а в парике из стекловолокна.
– Лайам вернется через минуту, – сказал Пэт, и по' его голосу я поняла, что ему так же некомфортно, как и мне. Он сидел, положив руку на голову с коротко подстриженными волосами, и лихорадочно водил взглядом по полу в поисках темы для беседы, как будто кто-то мог уронить ее туда. И тут его осенило. – Ты знаешь глухих людей? – спросил он. В голосе Пэта звучали странные модуляции, как будто его передавали по радио в диапазоне коротких волн.
– Я знаю, что они существуют, – был мой ответ. – А! – произнес Пэт, не понимая, как трактовать мои слова. Потом он снова набрался смелости: – Я думаю, они не могут быть абсолютно глухими, – уверенно заявил он и постучал пальцем по клейкой поверхности стола.
– Не глухие? – удивилась я. Я уже молилась, чтобы Лайам поскорее вернулся.
– Я имею в виду, – продолжал он, повышая голос почти до крика, – как ты можешь это знать? Как доказать, что это действительно так? Им достаточно лишь сказать «простите» в ответ на обращение, и ты считаешь, что они плохо слышат. А потом они пользуются этим всю жизнь.
Лайам пришел на помощь нам обоим;
– Ладно, Пэт, я присоединюсь к тебе, пока Марта в состоянии управляться со скрипкой.
– Что это за страшный человек, с которым ты разговаривал? – спросила я.
– Большой Джонах. Он действительно страшный.
– Почему? Что он такое делает?
– Пугает людей.
– Ты имеешь в виду – защищает? – Я очень гордилась своей сообразительностью.
– Да, и еще собирает долги. Он знаменит своей известной фразой, понимаешь, глубоко в душе он философ, и перед тем как начать работать, произносит: «Тебе знакомы работы Фридриха Ницше?» Он говорит глубоким басом и с акцентом уроженца Глазго, а потом достает молоток. О, пора петь. Пойдем туда, Кэти.
Следующий зал был не меньше основного. В него набилось много народу, желающих послушать ансамбль, и свободных стульев почти не осталось. Лайам нашел для меня удобное место, а потом забрался на сцену в углу, где уже стояли три музыканта. Пэт отвернулся от синтезатора и надел огромный аккордеон. Жилистый пожилой мужчина, чье лицо было похоже на безжизненно обвисшее легкое, держал скрипку, а еще один с кудрявыми баками, скорее это были расширяющиеся книзу бакенбарды, – банджо. Лайам же взял гитару.
– Привет, Лондон, – сказал он, подражая рок-звездам, отыскал меня взглядом в толпе и подмигнул. – Вы уже слышали эту песню миллион раз, но сегодня я буду исполнять ее с гораздо более сильным чувством, чем обычно.
Зрители засмеялись и оживились. Может, они слышали раньше не только эту песню, но и эту фразу?
Песня, которую пел Лайам, была мне абсолютно незнакома, хотя она наверняка хорошо известна, даже кажется избитой жителям удаленных ирландских районов Килберн и Криклвуд. Я же привыкла к однообразной музыке, тихо звучащей в магазинах: популярным клубным мелодиям. Под нее можно было притвориться кем угодно, она занимала промежутки между мыслями. Музыка, которую я услышала в пабе, была совсем иной. В ней звучали острая тоска и грусть, и мне показалось, что меня крепко обнимают сильные руки.
О, Пегги Гордон, приходи ко мне скорее,
Садись, тебя я крепко обниму.
Скажи, зачем тебе врага стал злее,
Не смотришь на меня ты почему?
Голос Лайама нельзя было назвать ни красивым, ни сильным. Но он как будто растворялся в музыке, звучал искренне и выражал боль.
Не буду отрицать, что я влюбился,
И сердце жжет в пылающей груди,
Поведаю об этом всему миру,
Сдержаться не могу я, извини.
Лайам пел и смотрел на меня. Было настолько очевидно, что он обращается к конкретной девушке, что люди вокруг начали оглядываться.
Сегодня перебрал немного виски, Чтоб легче было ношу мне нести.
Ведь только выпью – память оживает. О, Пегги Гордон, поскорее приходи!
Человек с банджо достал откуда-то свистульку, и ее нежные звуки прыгали и путались в словах, как маленькая девочка, играющая под ногами у взрослых.
Мечтаю убежать как можно дальше,
И переплыть готов я океан,
Попасть на остров дикий, дальний,
И главное, не видеть женщин там.
Хотел бы оказаться я в долине
Далекой от мирской всей суеты.
Где не было бы женщин и в помине,
Лишь песни птиц и одинокие мечты.
Как только Лайам начал повторять первый куплет, я почувствовала – сейчас произойдет нечто ужасное. Его намерение было совершенно идиотским, но он не остановился. Я же не смогла сдержать ни нервную дрожь, поднимавшуюся по спине к моей шее, ни тепло, разлившееся у меня между ног.
О, Кэти Касл, приходи ко мне скорее,
Садись, тебя я крепко обниму.
Скажи, зачем тебе врага стал злее.
Не смотришь на меня ты почему?
Зрители радостно зашумели, раздались одобрительные аплодисменты, и Лайам спустился со сцены и начал пробираться ко мне. Завсегдатаи паба: мужчины в нелепых шляпах и женщины средних лет, переживающие период угасания сексуального интереса, – хлопали его по спине и ерошили волосы.
– Кэти, извини, что я вот так поменял имя. Со стороны это наверняка выглядело безрассудным. Ты могла подумать, что после стольких лет работы шофером среди таких женщин, как ты, я наконец набрался наглости.
– Знаешь, – сказала я, – а мне понравилось. Думаю, теперь моя очередь заказать выпить.
А потом… ну вы знаете, как это бывает. Я достигла той стадии опьянения, когда начинаешь любить весь мир, и это чувство постепенно концентрируется на том человеке, с кем тебе довелось в этот момент быть рядом. Мы оба оказались на кожаном драном диване, но, по-моему, даже не прикоснулись друг к другу, и это еще больше усилило напряжение.
Я знала, что великолепно выглядела. Лайам, несмотря на свою внешность, был совсем не глуп, поэтому, кроме флирта и пустой болтовни, мы обсуждали и серьезные вопросы: конечно, проблемы Северной Ирландии, вопрос самоидентификации в чужой культурной среде. Я даже процитировала высказывания Малерба по поводу символов, и это позабавило Лайама.
Мы подошли к основному вопросу, ведь он не мог не возникнуть, – Лайам сделал первый шаг. Я ожидала услышать длинное предисловие, но предложение Лайама звучало захватывающе прямолинейно.
– Мне дали ключ от квартиры недалеко отсюда. Мы можем пойти туда.
– Я не могу остаться на ночь.
– Понимаю. Так мы идем?
Пока мы пробирались к двери, на нашем пути возник пожилой человек, в котором я узнала скрипача. Он обнял нас за плечи, что, учитывая его миниатюрность, далось ему не так просто, а нам пришлось сгорбиться. Почти все его лицо и голову покрывали заросли вьющихся седых волос. Складывалось впечатление, что во рту у старика не осталось ни единого зуба.
– Лайам, послушай, Лайам… – сказал он, слегка покачиваясь. Пары виски, влажные и губительные, ударили мне в лицо.
– Марта, дорогой, ты великолепно сбацал сегодня на скрипке, – произнес Лайам и попытался высвободиться из объятий старика, оказавшихся на удивление крепкими.
Марта не обратил внимания на комплимент, он смотрел на Лайама, в его взгляде, хотя и затуманенном, читалась твердость.
–Дитя, – произнес Марта, закашлявшись от переполнявших его чувств, – ведь это же дитя. Ты же не сподличаешь с ребенком? А, Лайам? Скажи мне.
Он снова начал кашлять, а мне показалось, что на меня хлынул поток туберкулезных спор. Почувствовав тошноту, я вырвалась и выбежала на улицу, хватая ртом свежий воздух. Лайам появился через секунду.
– Кэти, извини, бедный старина Марта уже не тот, что раньше. В его голове разброд мыслей, ему постоянно что-то чудится.
– Все в порядке. Меня так не называли уже пару лет. И я вообще никогда не слышала, чтобы от слова «подлость» образовывали глагол. И все же ты сделаешь это?
– Что сделаю?
– Сподличаешь со мной, глупенький.
Он улыбнулся одной из своих «фирменных» улыбок и впервые обнял меня. Мы свернули с центральной улицы и вскоре затерялись в лабиринте боковых улочек и домов из красного кирпича – вначале скучные и солидные, они быстро сменились старыми и обветшалыми.
Сейчас вы, вероятно, думаете, что я веду себя как настоящая потаскуха – напиваюсь в дешевом кабаке с почти незнакомым мне мужчиной, а потом ухожу вместе с ним. И конечно же, вы правы. Но как я уже говорила – это мой последний шанс совершить что-то безумное, возможность в последний раз расслабиться. А кто готов лишить девушку последней возможности? – Мы пришли. Дом ничем не выделялся среди других. Извилистая дорожка, выложенная разноцветной плиткой в шахматном порядке, вела к двери с облупившейся зеленой краской. Мы преодолели огромную кучу нераспечатанной почты и рекламы, сваленной у двери, и оказались в холле – настолько узком, что немедленно хотелось выйти из него. Грязный ковер в нескольких местах был прожжен. Мы осторожно обошли разобранный на части велосипед и еще кое-что, подозрительно напоминающее кучку кошачьего дерьма. В помещении стоял затхлый запах мокрого картона. Я вдруг протрезвела.
– Какая грязь!
– Да, Кэти, извини меня. Если бы я знал, ни за что не привел бы тебя сюда.
Мы протиснулись вверх по лестнице, вместо ковра там пузырился линолеум. Еще два пролета вверх, и Лайам осторожно вставляет ключ в замок. Я ожидала увидеть нечто ужасное, поэтому с облегчением заметила, что квартира была просто плохая. Я насчитала три комнаты: гостиная, объединенная с кухней, ванная и спальня. Она была почти пустая, даже можно сказать – спартанская. На полу лежал матрас, покрытый черным одеялом. На стенах – вполне симпатичные обои с узором из вишен, ежевики и разных других лесных ягод. Вот только тот, кто наклеивал их, не знал, что нужно совмещать рисунок, поэтому возникало странное впечатление, что ягоды подверглись эксперименту по генной инженерии: вишни вырастали из бузины или красной смородины или просто из ничего.
Я шлепнулась на одеяло и старалась не думать о том, кто и что делал на этом месте до меня.
– Хочешь кофе? – спросил Лайам.
– Да, если тебе удастся найти.
Впервые за весь вечер я посмотрела на часы. Было только десять, я вошла в паб два часа назад – а столько всего уже произошло. Я решила, что приключений достаточно: я исследовала мир, о существовании которого не подозревала. Теперь можно без потерь вернуться в мою собственную жизнь. Из всего происшедшего после необходимой цензуры и дезинфекции получится занимательная история, которую можно поведать за обедом. Можно даже, наверное, рассказать обо всем Майло. Ему бы понравилась фраза «Ты же не сподличаешь с ребенком?». Я смеялась над своей идеей, когда Лайам принес кофе.
– Молока нет.
– Не важно. А где тут телефон? Я хочу вызвать такси.
– Конечно, выпьем кофе, и я позвоню. Я знаю номер.
Он опустился на матрас рядом со мной. Я положила голову ему на плечо. Он обнял меня за плечи и нежно поцеловал в макушку. Я немного откинулась назад и подставила ему губы. Как это бывает в момент первого поцелуя, нам потребовалось некоторое время, чтобы приспособиться друг к другу – каждому необходимо было точно установить местонахождение губ, языка и зубов партнера.
Красота поцелуя, его очарование и загадочность заключаются в том, что это룜одновременно самая невинная и самая непристойная форма человеческого контакта. Это первое проявление чувств матери к своему ребенку и единственное, чего никогда не сделает проститутка. Ни одно последующее эротическое переживание не сравнится по интенсивности с первым поцелуем – он бывает просто идеальным, потому что открывает перед нами безграничные горизонты, огромные миры и любые возможности. Какие бы потом нас ни ждали провалы и неудачи, первый поцелуй всегда останется неприкосновенным. Ведь он не обещает удовлетворения и потому не может разочаровать.
Но поцелуй никогда не останется только поцелуем, особенно если мужчина и женщина впервые остаются в спальне одни. Мой топ неожиданно оказался в руках Лайама, и я осталась обнаженной. Он целовал меня так долго, что нам едва хватило дыхания.
– Кэти, ты такая красивая, такая совершенная.
Я обняла его, ощутив крепость мускулов, и целовала шею и лицо.
Но потом услышала внутренний голос: «Нет!» Это не был голос разума, ведь я не задумывалась о том, что меня могут обнаружить и разоблачить. И естественно, это не моральные принципы пытались остановить меня. Скорее, меня предупреждал инстинкт – тот же голос, который подсказывал древнему человеку, что там, где отблески света от костра сливаются с темнотой, притаился саблезубый тигр.
– Послушай, Лайам, извини меня. Я не могу продолжать, не хочу играть твоими чувствами. Я просто дура. Ты отличный парень, но я не могу сделать этого.
– О, Кэти, дорогая, все в порядке, – нежно произнес он. – Я все понимаю, и это моя вина. Мне не стоило приглашать тебя, я просто все испортил. – Потом он посмотрел вниз и произнес, улыбаясь, но с чувством глубокого разочарования: – А какого черта мне теперь делать с этой долбан ой штукой?
Я проследила за его взглядом – и увидела нечто. Никогда в жизни не была свидетельницей такой мощнейшей эрекции. Извините, не хочу показаться вульгарной, но это было одним из чудес света. И я не смогла устоять перед громадной мощью и беспомощной детской растерянностью. Я захохотала, и Лайам присоединился ко мне. Я широко раскинула руки.
– Бедный мальчик, – сказала я, когда он обнял меня. – Пожалуй, этой штуковине мы найдем неплохое применение.
И мы провели целый час в той комнате с матрасом и черным одеялом и неправильно наклеенными обоями. Мы испробовали все, что только возможно, да, – и даже то самое.
Водитель мини-такси был политическим беженцем из Кот-д'Ивуара. По профессии он был бухгалтером. Я слушала, как он тепло рассказывает о своей семье, о печальной необходимости зарабатывать на жизнь, трудясь таксистом, а не по специальности (честно говоря, он был плохим шофером, мне показалось, что он так ни разу и не переключился с третьей скорости). Я оставила солидные чаевые и неожиданно для себя, протягивая деньги, спросила, забирал ли он раньше девушек из того дома.
– Да, мисс, неоднократно, – услышала я в ответ.
