Текст книги "Рабыня моды"
Автор книги: Ребекка Кэмпбелл
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц)
– Но мне казалось, их пиаром занимается агентство «Свонк»?
– Да, именно так.
– А что же ты тогда делаешь?
– Видишь ли, я здесь именно для того, чтобы создалось впечатление, будто я работаю на них.
– А на самом деле?
– Нет.
– Не понимаю.
– Послушай, это же так просто. Какой имидж у «N»?
– Универсальная, скучная, дешевая одежда.
– Именно так. А какой имидж у «Да! Пиар»?
– Думаю, просто классный. Эксклюзивный. Молодость. Немного наркотиков, немного клубной жизни.
– За наркотики спасибо тебе, дорогуша. Поэтому, видишь ли, как только пойдут слухи о том, что «N» подписали с нами контракт, весь мир, я имею в виду – наш мир – подумает, что они меняют имидж, привлекают к себе молодых, ну и все такое. А ты знаешь, что это может только укрепить доверие фирме со стороны Сити и положительно повлиять на цену акций.
– Но ты ведь на самом деле не занимаешься их пиаром!
– Нет.
– Но почему?
– Потому что мой пиар раз и навсегда отвратит от них всяких старичков. И таким образом те, кто в курсе событий, решат, что «N» – крутая фирма, а остальные просто будут продолжать покупать себе панталоны. Я действительно вдохновляю людей.
– Неужели в «Свонк» не возражают? Это не особо способствует их репутации, правда?
– Это была их идея.
– А у них какая цель?
– У них будет признание и уважение всей индустрии за то, что они разработали эту схему и наняли меня. В этой области даже вручают награды. У нас получится неплохой пример того, как пиар помогает завоевать любовь. Настанет время, и представители пиара будут общаться только друг с другом.
Итак, рядом со мной был Майло – фирма по связям с общественностью платит ему за то, что он делает рекламу компании, пиар которой осуществляет именно та фирма, которая платит Майло за то, чтобы он их раскручивал. К несчастью для «N», Майло, как я выяснила позже, рассказывал каждому, готовому его выслушать, что его задача только делать вид, что он работает на «N». Это, конечно, было хорошей рекламой для него самого и плохой для «N». По крайней мере я так считаю.
В этот момент подошла наша очередь за мороженым, и мне пришлось раскошелиться на сотню франков за три микроскопические порции «Хааген-Датц» – скупость Майло в мелочах была легендарной и вполне объяснимой, хоть и не очень привлекательной – это качество осталось со времен безденежья в прошлом. Мы сели за столик на открытой маленькой лужайке, со всех сторон огороженной стеклянными панелями с изображениями миниатюрных японок с широко раскрытыми глазами.
Я чувствовала дискомфорт оттого, что Пенни понравилась Майло, поэтому рассказала ему о нескольких ее забавных языковых ошибках и вызванной ими неразберихе. В основном это было связано с несколько странной для всех системой обозначений внутри отеля. Майло с удовольствием приплюсовал к своей коллекции мои истории о Пенни, чтобы потом, в зависимости от ситуации, посплетничать и представить в качестве действующих лиц других известных дизайнеров.
Как только Клод услышал слово «языковой» и, более того, упоминание о знаках, он торопливо разделался с остатками мороженого (забыв, однако, стереть каплю шоколада с верхней губы) и начал говорить, уставившись в какую-то невидимую точку над моей головой, как будто обращаясь к аудитории в лекционном зале:
– О, я могу объяснить поведение вашей матери – матери! – и ее страх перед символами.
Он произнес слово «символ», настолько сильно растягивая слоги, что я усмотрела в этом признаки фетишизма.
– Все не так просто. Сейчас весь мир – это текст, письменный текст: слова есть везде.
Я пыталась слушать из вежливости, но голос Малерба скоро стал казаться мне птичьим щебетом: просто звуком, хоть и не лишенным мелодичности. Время от времени до меня доносились обрывки фраз.
– Мы все, сами того не осознавая, являемся пассивно вовлеченными в процесс написания, дешифрования и разгадывания символов.
Я снова перестала его слушать и быстро заскучала. Вдруг через плечо Малерба я увидела Пенни, которая наконец оторвалась от «граппы» с сеньором Солбиати. Ее слишком уж королевская походка указывала на то, что была выпита не одна «граппа», скорее, это были «граппы» (или как будет множественное число?). И как это всегда бывает – вас замечают именно в тот момент, когда вы меньше всего этого хотите. Пенни увидела нашу маленькую группку, помахала рукой и направилась в нашу сторону.
–Для неразвитого общества естественный порыв постичь окружающий мир приобретает форму более тесного взаимодействия со средой обитания. Итак, значение имеет каждая деталь материального мира, каждый камень, дерево, спора живого организма – это значимость, это сага, это миф.
Прежде чем попасть в прозрачный коридор, Пенни нужно было преодолеть огромную художественную инсталляцию. Она обновлялась один раз в сезон и на этот раз представляла собой чудовищную конструкцию под названием «Дух ткани» – хромированный каркас в форме вигвама, завешанный миллионами грязных ниток пряжи разной длины.
– Цивилизация лишает человека способности понимать природу.
Пенни решила не обходить возникшую на пути преграду (это, честно говоря, заняло бы у нее не меньше пяти минут), а решила попытаться, что было вполне в ее стиле, пройти прямо сквозь нее.
– И только с наступлением эпохи романтизма и возникновением понятия «возвышенное» люди снова обратились к природе, но уже как к «непостижимому» явлению.
Пенни стояла напротив одной из сторон инсталляции – занавеси, сделанной из бусин, – и мне показалось, что ее одурманенному «граппой» мозгу было сложно понять, как можно ее преодолеть. А вся конструкция выглядела настолько воздушной, что ей захотелось обследовать ее изнутри. И, не сомневаясь ни секунды, Пенни ринулась внутрь.
– Видишь ли, называя природу «совершенной», мы подменяем единственную, хотя и общепризнанную, ее суть множеством значений, которые видит в природе примитивный человек.
Через просвечивающие нити пряжи я видела силуэт Пенни. Она перестала ориентироваться в вигваме и на ощупь искала выход, передвигаясь вдоль стен.
– А затем даже совершенство пропадает, – кто, кроме меня, сейчас рассуждает о совершенстве? – и нам остается лишь просто некая приятная новая «натура» – абсолютно благоприятная, на которую воскресным днем выезжают отдохнуть люди, чья жизнь лишена стремительности, не имеющие отношения к стилю, со своими ужасными женами, противными детьми и отвратительными собаками. Простите, но я ненавижу таких людей.
Я с тревогой заметила, что, когда Пенни начала предпринимать яростные попытки выбраться, вигвам закачался. Кроме меня, это взволновало и других людей: к инсталляции начали подходить нервные сотрудники различных служб. Среди них были два жандарма, довольные, что у них появился шанс застрелить террориста, покушающегося на художественные ценности и оскорбляющего национальный памятник.
– Но естественный мир оказался потерянным для устной речи, поэтому наша общественная жизнь и созданная окружающая обстановка, как я уже говорил, вся сконцентрировалась на письме. А что происходит, когда человек оказывается в стране, на языке которой он не говорит (этого не может случиться со мной, потому что я говорю на всех языках)?
Жандармы и сотрудники секретных служб подошли к вигваму, но не проявляли особого желания ринуться внутрь, несмотря на то что вся конструкция уже находилась в угрожающем состоянии от энергичных движений одной женщины-цунами. Но кто мог знать, насколько серьезно вооружен человек внутри? Вокруг уже собралась достаточно большая толпа: менеджеры по продажам в костюмах неярких тонов и модники в цветастых нарядах объединились в своей жажде крови и смутной, но нереализуемой надежде, что «Дух ткани» может взорваться.
– Например, ваша мать. Я объясню вам. Она цивилизованный человек, который не может прочесть знаки природы и снова ощущает головокружительный страх, ужас, утрату и панику. Думаю, теперь вы поймете ее поведение. А сейчас перейдем к вопросам секса, если не возражаете?
Стоило ему упомянуть секс, и я отвлеклась от увлекательного зрелища позади него и огляделась вокруг. Майло, змей, испарился. Наверняка он целый день искал возможность спихнуть на кого-нибудь этого философа.
– К сексу? – Я произнесла эти слова немного громче, чем намеревалась, и в нашу сторону повернулась пара голов. Он застал меня врасплох, но предложение этого парижанина не отличалось оригинальностью, поэтому я воспользовалась своим стандартным способом решения подобных ситуаций. – Извините, – сказала я, – сейчас я занята, но мы можем встретиться вечером.
Я назвала кафе на Монмартре – место, где я никогда не была и не собиралась идти туда. Эта моя обычная реакция в таких случаях, и она всегда срабатывает. И когда вы не приходите на свидание, мужчины или воображают, что с вами случилось нечто поэтически-трагическое, и в течение всей жизни где-то в уголке души хранят память о встрече с вами, или проклинают вас минут десять, а потом забывают, чтобы уже не вспомнить.
Пенни удалось вырваться из вигвама. Ее волосы, аккуратно, волосок к волоску, сколотые в шиньон, растрепались и неопрятно свисали на лицо. Одна слипшемся прядь напоминала стрелку часов, замершую на цифре десять. Каким-то образом изящная юбка до колен перевернулась на сто восемьдесят градусов, и разрез укоризненно указывал на пупок Пенни. Неожиданно зрители начали аплодировать и недовольно зашикали на жандармов, которые крепко схватили мою хозяйку.
– Запишите, пожалуйста, – потребовал Малерб. Я нацарапала что-то на протянутом мне клочке бумаги, и он стремительно удалился, очевидно, размышляя о том, что все разговоры об английских девушках правдивы. Чары разрушились, и я устремилась к Пенни. Когда я добежала до толпы, то увидела, что меня опередили. Майло приятным голосом на великолепном французском мягко успокаивал жандармов и заигрывал с сотрудниками секретных служб. Пенни смотрела на своего спасителя, и в ее глазах светилась достойная Магдалины преданность. Не сомневаюсь, она вымыла бы Майло ноги, высушила их своими волосами и нанесла ароматические масла, если бы у нее было для этого все необходимое и вокруг не было бы такого количества зрителей.
Вот, пожалуй, и все об этом происшествии. Пенни не было предъявлено никаких обвинений, и ей счастливым образом удалось избежать появления в сатирическом репортаже в раннем выпуске вечерних новостей на французских телеканалах. Следующий день был похож на предыдущий: больше тканей и меньше философии, никаких недоразумений с художественными инсталляциями и Пенни. В субботу утром мы перестали сдерживать себя и еще раз пронеслись по Парижу, почти автоматически совершая покупки, а затем сели в «Евростар» и отправились домой. И естественно, я очень много думала о Лайаме. Из-за скуки и необдуманной злой выходки Пенни у меня сформировалась мысль переспать с ним один или, если мне понравится, пару раз. Но все же на том этапе постоянство, верность, преданность и любовь побороли во мне распущенность, похоть (это мое любимое слово со времен экзаменов по английскому языку, о, прекрасный мистер Карапейс – фантастический учитель на подмене, стимулятор подростковой страсти!) и месть.
И еще кое-что. На станции и в поезде по пути назад у меня было странное чувство, что за мной наблюдают, а может быть, даже преследуют. Никаких доказательств у меня не было, просто мне почудилась тень, притаившаяся где-то на границе осязаемого мира. Возможно, это была метафора.
Глава 6
Кто посмеет отрицать, что она моя, а я – ее?
Мне было приятно вернуться домой в воскресенье. Людо скакал вокруг меня, как щенок: и если бы я позволила, он вылизал бы мне лицо. Он даже купил цветы – какой-то бестолковый букет, – но это были цветы. Мы ужинали на втором этаже в «Одетт» – на стенах висели волшебные зеркала в золотых рамах, и, отражаясь в – них, каждый выглядел превосходно, даже если в обычной жизни это было не так. Людо сыпал идеями, шутками и пародиями на знакомых – они занимали всего пару секунд, но очень точно передавали суть изображаемого объекта. Именно такого Людо я и любила: серьезного и глупого, мысли которого уводят его вдаль, по странным и иногда темным тропинкам, но он всегда возвращается с какой-нибудь забавной шуткой. И когда он был таким, я осознавала, что тоже меняюсь. Мне хотелось участвовать в его словесных забавах и размышлять о чем-то важном – освободить голову от хаоса, пустяков и стервозных мыслей.
В ту ночь мы занимались любовью впервые за несколько недель. И это была одна из лучших наших ночей. Когда я говорила, что Людо лишен гена сексуальности, это было не совсем справедливо (вы, должно быть, заметили, что это моя особенность). Но мои слова отражали нечто большее, чем просто возникшую привычку считать его несексуальным. Все дело было в том, что он относился к сексу как к чему-то крайне забавному. Конечно, мы все знаем, что остряки хороши в постели, но это ведь не означает, что секс должен становиться потехой. У Людо же есть привычка шутить в самые… напряженные моменты, когда, стоит только отвлечься, все идет насмарку. Самой ужасной его привычкой было превращать тело (обычно мое) в тренажер для веселья – он щекотал, дул, кусал и сосал, но не от страсти и не для того, чтобы получить удовольствие, а просто чтобы определить, какие забавные звуки получаются в результате.
И все же та ночь была особенной. Никаких неприличных звуков, а просто глубокий, долгий поцелуй на лестнице. Не прекращая целоваться, через некоторое время мы оказались в постели, и он вошел в меня, замер на короткий миг, а затем начал медленно двигаться, наращивая темп. Я решила изобразить оргазм – вот видите, я не такая уж и плохая, – но, издав пару предварительных стонов, почувствовала, что действительно начинаю получать удовольствие, и в кульминационный момент, сама не ожидая, заплакала и впилась зубами в плечо Людо. Потом и он кончил, весело смеясь.
В понедельник утром я опоздала на работу. И впервые Пенни пришла раньше меня. Она была вся в слезах. Саки, новенькая девочка, у которой мозгов было чуть больше, чем у остальных, окликнула меня, когда я поднималась по лестнице:
– Будь осторожна, Кэти. У Пенни не все в порядке.
– Что случилось? Снова проклятый Харви Нике?
– Нет, это не он. Проблема с национальной премией «Лучший молодой дизайнер». Номинировали Пенни, а потом кто-то из членов жюри позвонил, чтобы уточнить ее возраст. И когда выяснилось, что ей больше тридцати, они просто вычеркнули ее.
– О Боже! Кто мог предложить ее кандидатуру? Может, она сама это сделала?
Саки захихикала. Продавщицы из магазина по-прежнему почитали Пенни как божество, и достаточно кровожадное. Поэтому богохульство всегда шокировало и восхищало их. Я еще не решила, как вести себя с Саки. Она, безусловно, была умна и умела выбрать момент, когда нужно было продемонстрировать рвение. Она выглядела как хорошенький Ричард III – темные волосы, небольшая сутулость и глаза, по которым невозможно прочитать ее мысли. Она закончила Челтнемский женский колледж и говорила, что «заполняет паузу», только не уточняла, между чем именно. Я не доверяла ей.
Добравшись до офиса, я увидела, что он полон людей. Хью в беспомощной позе, что характерно для англичан. Тони – портной, занимающийся образцами, едва не плакал от сочувствия Пенни, повторяя последнее слово каждой ее фразы. Рядом, плотно сжав губы, стояла Мэнди. Она нахмурилась и, казалось, была готова к атаке.
– Они назвали меня зрелой! Зрелой!
– Зрелой, – повторил Тони.
– Как они только могли, сволочи!
– Сволочи, – эхом отозвался Тони.
– Пенни, любовь моя, послушай, – сказал Хью, – может, у них есть основание говорить так. Шесть… э– э… пятьдесят имеет некое отношение к… как они это назвали, зрелости, если говорить о молодом дизайнере.
Никогда не видела Хью в таком смущении. Я могла представить его отдалившимся, обособленным, разведенным, но никак не смущенным.
– Ну что ж! – с обидой бросила Пенни. Она была раздражена, что ее не поддерживают. – Сара Бернар играла Джульетту в шестьдесят лет, с деревянной ногой и одной ягодицей.
– Одной ягодицей? – вступила в разговор я.
–Да, именно так. Естественно, это было еще до того, как изобрели велосипеды.
Это заявление вызвало всеобщий интерес и вопросы о неприятных деталях. Как могло получиться, что Бернар осталась без ягодицы? Или, может, она была калекой с самого рождения? А без какой именно? С той же стороны, где была деревянная нога? Это произошло во время того ужасного случая с каким-то непонятным фермерским оборудованием с цепами и лезвиями? Или Пенни что-то неправильно поняла? Может, Сара осталась без ягоды или какой-нибудь безделицы?
– А разве она играла не в пьесах Вольтера?
– О да, она играла во всех великих постановках.
– Нет, я имею в виду историю о битве в гареме…
– Сара Бернар, – прервала всех Пенни таким тоном, что стало ясно – она хочет положить конец дискуссии, – не была актрисой такого сорта. Она примерно моего уровня.
Через полчаса появились первые признаки угасания шторма. О жизнестойкости Пенни ходили легенды. Хью применил профессиональный тактический прием и ретировался, предоставив нам успокаивать Пенни – ведь мы получали за это зарплату. Мы попытались убедить ее, что «Пенни Мосс» слишком солидная компания, чтобы получать мелкие непрестижные премии. Ведь они предназначены для пробивающих себе дорогу в мире моды новичков. И что жюри просто не рассматривает нас, как и дома моды «Гуччи», «Макс Мара» или «Ив Сен-Лоран». Поток слез уменьшился, и я решила, что преувеличение может сейчас пойти на пользу, и произнесла:
Пенни, вы – последняя из великих дизайнеров. Баленсиага, Диор, Шанель – все они уже покинули этот мир. Остались только вы, Пенни. Мир ждет, что вы продолжите начатое ими дело.
–Да, думаю, ты права, – сказала Пенни, но ее лицо по-прежнему оставалось безжизненным, и сейчас можно было более точно определить ее возраст.
Зазвонил телефон. Это была Саки:
– К Пенни пришел Майло Майербир.
– Майло? – вырвалось у меня достаточно громко. – А ему что здесь нужно?
Пенни прекратила шмыгать.
– Майло? Да, я предлагала ему заглянуть, хотела обсудить с ним имидж нашей компании. Это самое малое, что я могла сделать для него после того, как он помог мне преодолеть небольшое затруднение с этим жутким объектом искусства. Попроси его подняться через пять минут.
Неожиданно она преобразилась. Снова окрепли крошечные лицевые мышцы и обрисовались красивые черты лица. Нос и глаза были насухо вытерты, и быстро нанесен макияж. И когда Майло поднялся по лестнице, Пенни опять была королевой его фантазий.
Совет Майло был крайне прост: чаще рассказывать о наших знаменитых клиентах, теснее сотрудничать с редакторами модных журналов, сделать коллекцию чуть более дерзкой. Я говорила Пенни то же самое в течение многих месяцев, но нужны были темные глаза и полные губы Майло, а также чек на тысячу фунтов (не упомянутый во время их предварительного разговора), чтобы эти идеи достигли ее ушей.
В тот день Пенни начала работать над зимней коллекцией следующего года. Это подразумевало, что она просматривает свои небрежные заметки, рисунки, фотографии, перебирает образцы тканей с «Премьер-вижн». И каким-то образом из всей этой мешанины начинали возникать идеи. Вечернее платье рождается из одной-единственной извилистой линии в ее альбоме для рисования. Великолепное свадебное платье появляется, начиная со шляпки, из хаоса; юбки и жакеты возникают, как вампиры, из кучки праха, когда на нее попадает капля крови девственницы.
Я наблюдала за Пенни и советовала, давала тонкие намеки и делала замечания. Приносила Пенни все, что ей требовалось, заваривала чай – льстила, ублажала и успокаивала. Это было то, что я любила. Знаете, вначале я решилась на невинную ложь, сказав, что на самом деле не хочу быть дизайнером. Конечно же, я мечтала об этом. Именно поэтому я и поступила в колледж, устроилась на работу в магазин и соблазнила Людо. Именно это желание заставляет меня мириться с примадонной Пенни. Но каждый занятый в индустрии моды хочет стать дизайнером – добиться священной цели и заниматься творчеством. Это, возможно, наивная мечта, и мне не хотелось предстать перед вами жалкой, особенно в тот момент.
Я осознаю, что изобразила Пенни в карикатурном виде. И она действительно немного нелепа. Но вы должны помнить, что это не все, что можно сказать о ней. У нее есть то, что необходимо для успеха. Мне не особенно приятно признавать это. И сейчас я имею в виду не только ее многократно испытанное на прочность, закаленное в борьбе самолюбие. Его было предостаточно, но требовалось еще кое-что. У Пенни это был маленький гомункул-советчик, сидящий внутри и нашептывающий, какую именно одежду захотят купить люди. Как именно заставить женщину почувствовать: да, именно этот жакет ей нужен, и именно это платье поможет решить все проблемы в жизни, завоевать внимание мужчин, вызвать восхищение или зависть других женщин и обеспечит продвижение на работе.
Подобное чувство должно быть вам знакомо. Вы смотритесь в узкое зеркало в примерочной, но не ощущаете уверенности и босиком, в одних чулках, выходите в зал и рассматриваете себя в большое зеркало. Вы разглаживаете ткань на бедрах, поворачиваетесь в разные стороны, чтобы увидеть себя сзади. И внезапно вас переполняет радость, как после трех глотков мартини. Многие часы, проведенные в сомнениях и отчаянии, когда вы пытались ухватить это ощущение радости, – теперь забыты. Продавщица вздыхает и воркует, и вдруг вам начинает казаться, что она делает это искренне, и вы даже думаете, не сделать ли ей приятное, купив сумку, которая подходит к этому наряду (но сдерживаетесь).
У Пенни была своя формула, которую она пыталась вбить мне в голову, когда я начала заниматься дизайном.
– Дорогая, – любила говорить она, – в этой вещи женщина будет смотреться стройнее, состоятельнее и более соблазнительно? Если тебе удастся совместить в своей модели эти три требования, то вскоре обязательно появится муж, который будет рыдать над суммой, снятой по его кредитной карте.
И у Пенни получалось добиться необходимого эффекта. Теперь происходило реже, чем раньше, но процент попадания был по-прежнему высок. Я же учусь ее искусству. Ведь может наступить время, когда мои заметки и наброски оживут на улицах Лондона и моя помощница – маленькая Кэти Касл будет делать то же, что я сейчас.
Итак, прошел понедельник, затем вторник. Я помнила о четверге, но для меня это была скорее приятием фантазия, не имеющая отношения к реальности. Такими мечтаниями я занимала свободное время – любимые минуты спокойной жизни, когда ничего не происходит. Мне вполне нравилась мысль, что я повела себя безрассудно, и еще больше нравилось то, что не было никакой необходимости доводить начатое до конца.
Наступила среда. В пять тридцать, когда я собиралась домой, позвонил Людо:
– Я в супермаркете. Что ты хочешь, чтобы я купил?
– Купил для чего?
На другом конце раздался смех. И я услышала что– то про «Гиннесс». О чем это он? О «Гиннесс»? Меня сковал холод. Разве он может знать о Лайаме?
– Очень плохо слышно. Повтори, пожалуйста.
– Что купить, чтобы подать с тушенной в пиве «Гиннесс» говядиной?
Пауза, глубокий вдох. Тушенная в пиве «Гиннесс» говядина была любимым блюдом Людо, когда он принимал гостей. И вдруг я все вспомнила – я же давным– давно пригласила друзей на сегодняшний вечер. А из– за Лайама и Парижа обо всем забыла. Вот черт! Только таких проблем мне сейчас не хватало. Особенно гостей.
– Ну, купи овощей или салат или еще что-нибудь. Мне все равно.
–Спасибо, ты мне очень помогла. Что купить выпить?
– К тушенной в пиве «Гиннесс» говядине? Только «Гиннесс»!
– Но ты ведь его терпеть не можешь!
– Сейчас это очень модно, – солгала я.
Гости в середине недели – это сумасшествие, особенно если они приходят к вам. Нет возможности нормально убрать дом. Нет времени одеться и привести себя в порядок. Все сводится к безумному метанию по дому с тряпкой. Должно быть, я была не в себе, приглашая гостей сразу после «Премьер-вижн». Слава Богу, Людо любит готовить! И делает это вполне неплохо, пока не выходит за рамки простой и здоровой пищи и не пытается соорудить что-то сложное или экзотическое. Я всегда говорю, что он готовит как каннибал: огромная кастрюля с каким-нибудь поверженным зверем, плохо умещающимся в нее, и огромная ложка, чтобы мешать варево. А Людо всегда говорит, что уборка для меня – как вид боевого искусства: пара пинков и бросков, и пространство повинуется.
Поскольку вечеринка была организована в середине недели, приглашены в основном были друзья «низшего разряда» – естественно, они все были приятелями Людо. На самом деле у Людо было всего два близких друга: ранее упоминавшийся Том, работающий учителем вместе с Людо, и Даниель – друг со школьной скамьи. Том был отъявленным хулиганом из какого-то промышленного города в центре Англии; Бирмингема, или Ноттингема, или еще какого-то, где есть заводы. Экономика там переживает спад. Том был вполне забавным, поскольку в нем грубость сочеталась со странным налетом сюрреализма. Все мои друзья боялись и ненавидели его, и время от времени я пользовалась этим.
Дани ель был более респектабельным. Он работал в аукционном доме, хотя и на очень низкой должности, н поэтому его потрепанно-светский вид был вполне допустим. Вот только оба они не были женаты: Том был слишком жаден, чтобы иметь подружку, а Даниель – слишком хорош.
По счастливой случайности или велению судьбы тот вечер проходил в легкой ирландской атмосфере. Помимо «Гиннесса», ее создавала приглашенная мной журналистка, чье имя прочитать было практически невозможно. Произносилось же оно просто – Блахна, и в дальнейшем я буду называть ее именно так. Она была полная и достаточно рассеянная, и у нее была сентиментальная до слез манера держаться, заставлявшая вспомнить эпоху зарождения кельтского искусства. Я никак не могла разобраться, было ли такое поведение уловкой или проявлением природной глупости. Она писала для довольно серьезной воскресной газеты, и вы наверняка подумали, что мы недолюбливали ее за это. Но складывалось впечатление, что она просто приспосабливалась к нам. Ей, конечно, так и не удалось стать одной из тех «клиторацци», чей интерес к нам заканчивался, когда разговор заходил о создании выкроек или о шитье на машинке. Я должна подчеркнуть, что, несмотря на свое имя, Блахна была не большей ирландкой, чем я: ее родители – вялые буржуа средней руки из города Стивенедж – выбрали для нее имя из «Оксфордской книги претенциозных имен, которыми ни один здравомыслящий человек не назовет своего ребенка».
Муж Блахны – адвокат по торговому праву по имени Люк, был сухим человеком. Его можно было даже назвать скучным, сравнить с пустыней Гоби или Намибией. У него была ужасная привычка смотреть сквозь людей, что всегда раздражало окружающих и непременно провоцировало заикание у собеседника. А еще он носил очки без оправы, что придавало ему сходство с врачом концентрационного лагеря. Как он уживался с Блахной – кельтским рассветом, я никогда не узнаю. Званый обед был организован в первую очередь для них, потому что мы были у них года два назад и с тех пор задолжали ответное приглашение.
Пришли Кукэ и Кливаж – просто потому, что они посещали все мероприятия. И если присутствие этих девушек казалось вам нежелательным, нужно было отыскать их и сообщить об этом, что было гораздо более проблематично, чем просто смириться с их присутствием. Кроме того, они могли рассказать какие-нибудь новые истории от Майло.
Ну и, наконец, к нам пришла всегда преданная мне Вероника – моя старинная подруга. Мы дружили с тех пор, как вместе ходили в детский сад в Ист-Гринстеде. Она боготворила меня: всегда копировала мои наряды, пыталась ходить и разговаривать так, как я. Нас часто принимали за близнецов, и вовсе не из-за нашего внешнего сходства – нет, Вероника, очевидно, внешне является моей полной противоположностью, то есть она некрасива. Просто она вела себя как актриса, изображающая меня, и иногда ее игра была просто великолепна.
Естественно, все опоздали. Даниель и Том все это время пили в единственном местном пабе, который не был преобразован в ресторан. Людо намеренно отнес бутылку вина назад в кухню, потому что не хотел, чтобы кто-нибудь начал «догонять» во время вечера. Парни притащили хозяйственные сумки, заполненные бутылками и банками с пивом. Девушки принесли цветы. Люк и Блахна не прихватили с собой ничего, и это было напрямую связано с их доходами.
Часть вечера, посвященная хрустящим чипсам и болтовне, прошла не очень удачно. Мне просто не хотелось всех развлекать. Скажу вам правду, эти люди меня нисколько не интересовали. Они не вписывались в мой жизненный план или в лучшем случае не имели к нему прямого отношения. Те из них, кто принадлежал к миру моды – Блахна, Кукэ и Кливаж, – не имели ни особого влияния, ни доступа к информации, остальные же были довольно скучны и никак не могли компенсировать свою незначительность.
Вероника – с ней все было по-другому: ничем не лучше, во многом даже гораздо хуже. Но все же не так, как со всеми. Видите ли, она была моей подругой. У меня есть теория о том, что дружба не имеет ничего общего с симпатией к человеку. Вас может окружать множество людей, которые вам нравятся, но вы не относите их к друзьям. И (признаю, это утверждение достаточно спорное) есть не особо симпатичные вам люди, которых приходится считать друзьями. Поэтому дружба строится на чем-то другом, и я считаю, что это (не вздумайте смеяться!) – судьба. Говоря о друзьях, я имею в виду людей, чья жизнь настолько тесно связана с вашей, что они постоянно будут рядом с вами. Такой и была Вероника.
Единственное, что интересовало меня в этом вечере, – как бы свести Даниеля с Кукэ, правда, я не очень хорошо обдумала план. Или Тома с Кливаж. Или наоборот. В любом случае это была сложная задача. Я говорю не о том, чтобы мальчики просто понравились девочкам. Что бы ни говорилось или замалчивалось о Кукэ я Кливаж, они обе очень привлекательные девушки, ведь не зря же занимаются пиаром. Я больше опасалась за то, как бы мне перестроить частоту К и К на частоту T и Д и смешать их. И конечно же, забыла о его величестве случае. А что он может собой представлять? Проблема в том, что теперь не существует большого количества парней, жадно ищущих себе пару среди небольшого количества свободных девушек. Произошли существенные изменения, и девушки мечутся в поисках нормальных парней в условиях резкого сокращения количества приличных мужчин.