Текст книги "Рабыня моды"

Автор книги: Ребекка Кэмпбелл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)

– Нет детей? – спросил он. Что он имел в виду? Нет ли у меня детей? Хочу ли я детей? Может быть, он не спрашивал, а успокаивал меня. Я покачала головой, не зная, что делать дальше. Но я чувствовала, что момент настал. – Я осторожен.

Мы легли на одну из коек – не мою, а Вероники, и мне казалось, что я действую не по своей воле, а слепо подчиняюсь, словно кем-то запрограммирована. И мне это нравилось! Гвидо поцеловал меня, потом взял мою руку и положил на член, который высовывался из расстегнутых джинсов. Член был длинный и тонкий, и я мысленно поблагодарила Бога за то, что мне не будет очень больно. Я вдруг оказалась обнаженной, на мне остался лишь сдвинутый наверх бюстгальтер. Гвидо же был одет. Он поплевал на руку и нежно провел между моих ног, а потом, не снимая брюк, вошел в меня. И мне действительно не было больно. Правда, приятно тоже не было, но можно ли ожидать большего от первого раза? А потом он кончил мне на живот и на одеяло. Я думала о том, что сделала это, сделала, сделала! И с итальянцем!

Я закрыла глаза и блаженствовала от мысли, как шокированы и разочарованы были бы мои родители. Осознание происшедшего завело меня гораздо больше, чем сам половой акт, и мне захотелось повторить. И только тогда я осознала, что нахожусь в комнате одна. Гвидо ушел, и я больше никогда не видела его. Я вытерлась свитером с кроликом Банни, который взяла с кровати, вернулась на дискотеку и всю ночь протанцевала с парнями и девчонками из средней школы имени Понтия Пилата.

Вы читаете мой рассказ о катании на лыжах, сексе и итальянцах и, наверное, считаете, что моя жизнь была очень яркой и насыщенной. На самом деле практически все в Ист-Гринстеде было коричневым – как будто сделано из огромного куска пластилина: дома, улицы, деревья, птицы. В этом мрачном мире для подростков не может быть другого занятия, кроме поисков партнеров для секса. Даже в качестве наркотиков использовали средства бытовой химии: клей, крем для чистки обуви, топливо для зажигалок, «Доместос».

Единственное, о чем я мечтала, – это выбраться оттуда. И, сколько себя помню, я всегда знала способ. Меня должна была спасти мода. Почему-то я всегда считала, что жители Ист-Гринстеда выглядят ужасно. И дело не только в том, что у них плохие волосы, зубы и фигуры, напоминающие тушки рыб в трюмах русских плавучих консервных заводов. Я замечала, когда юбка была не той длины, а брюки – не той модели. Мне было неприятно видеть грузных людей, втиснутых в колючие костюмы. Я ненавидела штампованные синтетические слаксы со швом спереди, которые, какой бы цвет вам ни был нужен, были только (да, вы правильно догадались) коричневые. Этот шов всегда оскорблял меня: уродливый и абсолютно бессмысленный. А ведь какой-то конкретный человек, на чьей двери висит табличка, сообщающая миру, что он «дизайнер», однажды сел и решил что шов будет именно в этом месте – чтобы привлекать внимание к ужасному качеству ткани, неуместному вырезу и отвислому бедру, к которому он неизменно прилипал.

Я была просто околдована журналами и упрашивала родителей, чтобы они их покупали. Когда я достигла возраста, когда что-то начинают понимать в моде (у меня это случилось в десять лет), то больше не позволяла матери покупать «Уимен джорнал», а заставила ее двигаться дальше через «Опшонз», «Элль», «Вог», американский «Вог» к конечной цели – французскому изданию «Вог», которому я привержена до сих пор. Это был единственный заказ на этот журнал, который когда-либо делали в наших киосках. Первый раз, когда мы с мамой пошли его забирать, мистер Форстер – стоящий за прилавком тусклый маленький человек, позвал свою жену: «Нетти, иди скорее, пришли те, кто заказал иностранный журнал!» Моя мать говорила потом, что никогда не сможет пережить это унижение. Но стоило мне начать читать «Вог», и я покидала Ист-Гринстед. «Вог» стал моей Страной чудес, а я чувствовала себя Алисой.

Мать и отец подшучивали надо мной, они считали, что мне нужно пережить этот этап. Отец мечтал, чтобы я стала дипломированным бухгалтером. Эта профессия была для него такой же привлекательной, как должность главного дизайнера дома моды «Диор» – для меня. Я с легкостью сдала экзамены, получив свидетельство о среднем образовании, экзамены следующей ступени тоже оказались достаточно несложными, меня подводила только привычка представлять себя героем того текста, который мы изучали. Когда это был роман «Мерзкая плоть», мне казалось, что я одна из героинь, и все становилось «слишком, слишком тоскливым» или время от времени «слишком, слишком фальшивым». Читать «Леди Макбет» было даже забавно, но я думаю, хорошо, что в шестом классе не было парня по имени Дункан, иначе я послала бы кого-нибудь заколоть его. Критики могли бы сказать, что мой Флеб-финикиец [23]23
  Герой поэмы Томаса Элиота «Бесплодная земля».


[Закрыть](который «две недели как мертв») принял все немного близко к сердцу, но каким образом можно еще исследовать границы этого мира?

Вероятно, самая яркая часть моей школьной жизни относится к тому моменту, когда мисс Круикшенк упомянула во время урока влияние романов Фанни Верни на историю женского романа. Моя реакция была мгновенной, так же как и слава, которая за ней последовала.

– Фанни Верни, мисс? – спросила я, приняв самый наивный и невинный вид. – Но это медицинский диагноз, а не имя автора.

Мисс Круикшенк нахмурилась на пару секунд, затем благосклонно улыбнулась, и пять девушек и два парня в классе, приняв ее улыбку за одобрение, громко расхохотались, хватая ртом воздух. Вероника сияла от гордости, как будто это ей удалось придумать такую шутку.

Итак, вы видите – я вела себя достаточно умно, и знаете, что моим словам можно доверять. Я ведь рассказала вам и о своих плохих поступках, например, об уд аре ножницами по руке Вероники. Я могла делать все. что захочу, за одним исключением – я не могла спалить Ист-Гринстед и отправить его жителей в ад или в Слау [24]24
  Слау – промышленный город в Великобритании.


[Закрыть].

Когда подошло время экзаменов, мне стало понятно, как нужно действовать. Я получала оценки «Д». Любые другие подразумевали бы изучение в дальнейшем экономики и бухгалтерского дела где-нибудь в серьезном заведении. А для поступления в небольшой колледж моды в Лондоне, на котором я остановила выбор, было достаточно трех «Д», поэтому я и не стремилась получить более высокие баллы. Так мне удалось избежать давления со стороны отца, видевшего меня бухгалтером. Вероятно, тогда я разбила его сердце, но у меня были свои планы.

Естественно, Вероника, как преданная собачка, во всем поддерживала меня. Она исполняла роль няни для моей Джульетты и Грейс Пул для моей первой миссис Рочестер. К тому моменту она превратилась из гадкого утенка в шикарную гусыню. У нее уже был бойфренд или бой-злодей, как я именовала его. Естественно, его звали Тревор. Обычно он увозил Веронику на машине за город, парковался на придорожной стоянке и пытался сокрушить ее очень крепкую линию обороны (обнесенную рвом с водой). Самое занимательное было то, что он брал с нее плату за дорогу домой, как будто она возвращалась на такси. Когда она рассказала мне об этом, моей естественной реакцией было предложение немедленно бросить его. Нет сомнений, он был абсолютно безнадежен. Но Вероника не могла трезво смотреть на жизнь и была благодарна ему даже за такие грязные отношения. Тогда она начала защищать его:

– Но, Кэти, он обзвонил все местные службы вызова такси, узнал их тарифы и назвал мне самый низкий. Разве это не означает настоящую душе в ную щедрость?

Бедная Вероника, конечно, не могла последовать за мной в колледж моды. Она должна была изучать что-то связанное с географией в городе Бангор. Меня раздражало то, что она сдала экзамены с лучшими оценками, чем я. И хотя я рассказала всем в школе о моем плане, не думаю, чтобы кто-то мне поверил. Кроме, конечно, Вероники. Но мне действительно было безразлично, что подумают обо мне серые жители Ист-Гринстеда. Я уже воспринимала их как тени, едва различимые в ярком блеске Лондона, куда я стремилась.

Отец предложил подвезти меня в город, но я отказалась – не хотела, чтобы меня видели вместе с ним. Родители стояли на станции и махали мне вслед – две грустные бесцветные фигуры, постепенно они превратились в крошечные точки, а потом и вовсе пропали из виду.

Жизнь в Лондоне ожиданий не оправдала и принесла (думаю, мой случай не исключение) разочарование. Я больше не была павлином среди голубей, а стала еще одним голубем, ничем не выделявшимся в стае. Меня коробило то, что большинство студентов в группе одеты более модно, чем я, – ведь они обладали преимуществом – им не пришлось переезжать в Лондон из Ист-Гринстеда. Я вдруг превратилась в подобие Вероники. Но это продолжалось недолго, через неделю я урегулировала все проблемы. Но у меня не было денег, чтобы блистать. И это стало для меня очень ценным уроком.

Что касается курса обучения, стоящих занятий было мало. Честно признаюсь: ни единый факт, техника или принцип, усвоенный мной на лекциях, семинарах и в мастерских колледжа, не пригодились мне в дальнейшем – ни когда я в первый раз искала работу, ни потом, когда я работала в мире моды. Я, конечно, узнала, что Маделин Вайоннет является «Эвклидом моды», художник Фортуни – «венецианским волшебником», а Эльза Скьяпарелли считается изобретательницей насыщенного розового цвета. Я научилась делать шляпы из всякой ерунды, найденной в мусорном контейнере. Усвоила, как использовать в дизайне мотивы из искусства ацтеков, полинезийцев и кельтов. Научилась беседовать о моде как, о высоком искусстве и презрительно насмехаться над такими приземленными понятиями, как, например, износостойкость, высмеивать магазины на Хай-стрит и их клиентов.

Конечно, некоторые знания были полезными, но в основном они приобретались за пределами учебных аудиторий. Я научилась пить кофе и курить. Флиртовать с голубыми и лесбиянками. Заходить в клубы, не покупая входной билет. Жить на пятьдесят фунтов в неделю. Я пребывала в состоянии постоянного веселья: глупого, банального, наносного, мимолетного, – но все же веселья.

А потом все закончилось. Я сходила на пару собеседований и поняла, что у меня абсолютно бестолковое образование. Выбирать мне было особенно не из чего: вернуться к отцу за кредитом и изучать бухгалтерию или найти дрянную работу и дешевое жилье и ждать того единственного шанса, который, я была уверена в этом в своей детской непосредственности, обязательно выпадет.

Итак, я проработала три месяца в «Уистлс», полгода в магазине распродаж Пола Смита, неделю в «Селфриджес». Почти все это время я встречалась с Кнутом – студентом из Дании, изучавшим архитектуру. Он вел себя солидно, но очень глупо одевался, отдавая предпочтение сюртукам и галстукам.

Как ни странно, тогда я находила его вполне крутым. Я рассталась с ним из– за шутки. Был его день рождения, и на поздравительной открытке я написала «Тебе, кнут» (и еще всякую любовную ерунду, о которой вам неинтересно слушать), но букву «к» я написала строчную, а не прописную.

– Кэти, здесь ошибка, – сказал Кнут, указывая на строчную букву.

– Ты что, разве не можешь понять, в чем тут юмор, Кнут?

Я рассчитывала, что это будет моим главным подарком. Мне потребовалось немало времени, чтобы придумать эту шутку. Он молча смотрел на меня в течение приблизительно пятнадцати секунд и наконец произнес:

– Понимаю. Предполагалось, что это будет смешно?

– Да. Это для тебя. Нравится?

–В моей стране считается невежливым высмеивать имена.

Вот так все закончилось. Я чувствовала себя в те времена вполне нормально. Нет ничего плохого в отсутствии денег, когда тебе двадцать два. Думаю, такая ситуация вполне возможна лет до двадцати четырех. Нет, это уже слишком. Двадцать четыре – это переломный момент, а вот бедность в двадцать пять – это непростительно для любой женщины, не обремененной этическими нормами или внешним уродством.

Я приезжала к родителям всего один раз. Они раздражали меня меньше, чем прежде, но казались жалкими, а это гораздо хуже. Отец вышел на пенсию, и все их мысли были заняты мной. Это было через два года после моего отъезда, но они по-прежнему считали, что их повседневная жизнь тесно связана с моей. И несмотря на то что время, когда я кричала на них, давно прошло, они все еще опасались расспрашивать меня о моей жизни.

– Как дела в… ну, как это сказать, мире моды? – спрашивал отец, кивая в угол комнаты, как будто именно там обитала мода. Мама повторяла:

–…моды.

– Все в порядке.

Родители, не изменяя себе, оставили мою комнату такой, какой я покинула ее в восемнадцать лет: старые постеры Дэвида Боуи и «Рокси мьюзик», мои мягкие игрушки – пингвин Вонючка, медвежонок Тедди и нечто голубое – неизвестный науке вид и поэтому без имени. Мои книги тоже стояли на своих местах, с них ежедневно стирали пыль, но страницы уже начинали желтеть: несколько книг Джуди Блум, «Ребекка», «Белое Саргассово море», «Полнота – проблема феминизма» (нет, это неправда). Мне было слишком грустно, почти невыносимо смотреть на все это. Поэтому я уехала еще до чая, сказав, что мне нужно вернуться в город для показа моделей. Я знала, что родители поймут меня.

Вот примерно в каком состоянии я находилась в тот день, когда проходила мимо магазина «Пенни Мосс» и увидела объявление о работе. И если я не смогла вам объяснить, почему мысль о возвращении домой к матери и отцу наполняла меня такой же «радостью» и «нетерпением», как перспектива обрезания у женщин или снятия скальпа, тогда я сдаюсь.

Часть 2
Три метаморфозы духа

Глава 14
Изгнание Кэти как никчемного человека

– Всего одну ночь, на кушетке…

Я вынудила Веронику пойти на эту единственную уступку, и остальные неохотно согласились с ней.

–Но я не желаю видеть тебя сегодня вечером, и чтобы к моему возвращению завтра духу твоего здесь не было!

Похоже, мне удалось выжать из давней дорогой подруги все, что было возможно. Я подумала, не сказать ли что-нибудь о пригретой на груди змее, но решила, что такая фраза будет как раз в стиле Вероники. А потом, всегда можно услышать вопросы «Кто здесь змея?» и «Чья грудь?».

Но чем же мне заняться в этот последний вечер? Очевидно, мы не сможем сидеть все вместе и смотреть «Старинные придорожные представления». А со своими прежними друзьями я тоже не могла общаться. Думаю, мне не под силу было бы вынести болтовню о моде и сплетни с Майло, даже если предположить, что он еще меня помнит. Не сомневаюсь, мое лицо уже заретушировали на фотографиях «политбюро». Не могу сказать что гордость мешала мне попросить помощи – я просто не могла придумать, к кому обратиться.

Но, полагаю, все это время я знала, что именно буду делать дальше. Трезвый расчет и рациональный подход оказались абсолютно бесполезны. Пришло время подключить к решению проблемы гормоны и прислушаться к интуиции.

И двадцать минут спустя я снова ехала в такси. Это была моя последняя поездка перед очень длительным перерывом. Я ушла с высоко поднятой головой, прошествовав к входной двери сквозь толпу прокаженных. В моем сердце царило смятение. В унынии я спускалась по Севен-Систерс-роуд и на фасадах зданий, мимо которых я проходила, видела сцены из своей жизни в Ист-Гринстеде. Они были похожи на старые фильмы, которые показывают в кинотеатре «Синема парадизо». Вот – на том высоком фронтоне – меня в слезах встречают родители: мать машет руками в тоскливо-радостном возбуждении, отец держит в руках коричневый чайник в вязаном чехле. А вот на грязной кирпичной стене церкви я вижу, как начинаю работать – проверять заявления в конторе по субсидиям на жилые помещения. Я отлично одета: на мне голубой костюм из полиэстра и белая блуза с бантом на шее. А вот на той крыше, покрытой шифером, я танцую, держа в руке сумочку из пластика, под звуки «Пожалуйста, трахни меня!». Это пятничная дискотека, и я пытаюсь поймать взгляд слесаря-монтажника (не важно, что именно он монтирует), или водопроводчика, или рабочего, занимающегося сносом домов. На пальцах у каждого из них будет написано «любоф» или «ненависть» – слово, выведенное популярным в Ист-Гринстеде мастером татуировок, страдающим дислексией. А еще выше, почти на облаках, так, чтобы меня видел весь мир, я стою на холоде с голыми ногами, жду любви и улыбаюсь незнакомцам.

Нет. Ни одна из этих картин никогда не воплотится в реальность. Если произойдет самое худшее, я могу поехать домой, но лишь на некоторое время, чтобы пополнить заряд энергии и придумать новый план действий. Я не задержусь там надолго, чтобы не пустить корни и не позволить демонам утянуть меня вниз, в преисподнюю, как Фауста. А вы как считаете?

Но сначала мне предстояло решить небольшой вопрос – я жаждала мести. «Каждое воскресенье, только не во время поста», – говорил он. Что ж, сегодня был как раз подходящий день. Сестра Генриетта смогла вдолбить мне в голову хотя бы эти знания. Я села в черное такси и направилась на запад, проезжая в опасной близости от мест, которые я когда-то любила.

Я сказала о мести, но это было не совсем правильно. Даже моя интуиция и гормоны не совсем понимали, в чем дело. Я не знала, зачем мне возвращаться и встречаться с Лайамом. Я уже почти рассталась с идеей заколоть его, хотя и не исключала возможности проверить, остались ли у меня после шести месяцев занятий боксом какие-нибудь навыки и смогу ли я нанести отличный удар в горло. Мне нужно было продемонстрировать Лайаму, что он сделал со мной, как разрушил мою жизнь, чтобы заставить его извиниться. Но было и еще кое-что – в моей голове крутилась пословица: собака всегда возвращается туда, где нагадила. Звучит неприятно, но в этих словах есть доля правды.

Я попросила высадить меня у станции метро: было еще рановато, и я решила убить время – выпить во всех пабах, мимо которых я проходила тогда, в мой роковой приезд в Килберн. Если вы решите, что поход по барам был слегка экстравагантным поступком с моей стороны, то будете абсолютно правы. Может, я намеренно стремилась вниз, чтобы почувствовать себя плохо и преобразиться? Или я просто нервничала и хотела напиться?

Первый паб на моем пути назывался «Северная звезда». Снаружи он выглядел вполне неплохо, почти как кафе со сладостями для девушек в Примроуз-Хилл. Свежая яркая штукатурка, аккуратно покрашенный фасад. Казалось, не хватает только суетящихся официантов и посетительниц – девушек с блестящими белокурыми волосами. Я открыла дверь с табличкой «Общий бар» и сразу же поняла, какая огромная пропасть разделяет меня и людей из этого паба, живущих как будто в параллельном мире.

Посетители «Блэк лэм» были людьми бедными и доведенными до отчаяния, но они приходили туда, чтобы немного развлечься. Они хотели хорошо провести время, пусть это было иллюзией и быстро заканчивалось. Этот же бар оказался совсем другим. Я перешагнула порог и наткнулась на стену враждебности: кругом угрюмые, жестокие мужские лица. В этом месте никто не веселился. Здесь люди напивались, пока в них не исчезала вся доброта, человечность и привлекательность, а затем пили еще.

Мне захотелось немедленно уйти, но мрачность места гармонировала с моим настроением. И кроме того, после Пенни и прочих прокаженных больше никому не удастся выставить меня за дверь. Я смело прошествовала к бару, впервые за долгое время ощутив, что готова принять вызов и справиться с любым врагом. Из глупой бравады и назло самой себе я заказала «Дюбонне» с лимонадом – я не пила такие напитки лет с семнадцати. Как-то мы с Вероникой и еще одной или двумя школьными подружками присутствовали на большой вечеринке по случаю пробных экзаменов. Когда мы удобно устроились в окружении «Чинзано», «Снежков» и других любимых напитков девочек-подростков, которые очень любят сладкое, Вероника прошептала мне в ухо: «Кажется, ты уже не выговариваешь некоторые буквы!» Я не перекинулась с ней и словом весь оставшийся вечер. А в «Северной звезде» в тот вечер бармен – огромный, белокожий, мокрый от пота мужчина, как будто вырезанный из огромной глыбы генетически улучшенного жира, – внимательно изучал меня в течение пары секунд, посмотрел в другую сторону, медленно повернулся ко мне лицом, а затем продемонстрировал спину. Он потащился в дальний конец бара и принес оттуда бокал с небольшим количеством жидкости пурпурного цвета.

– Лед, – потребовала я, посмотрев в его налитые кровью злые глаза. Наверняка он коллекционирует кассеты с детской порнографией и нацистскую военную символику.

Он указал мне на ведерко, стоявшее на барной стойке, и прорычал:

– Два фунта!

Я выпила «Дюбонне» залпом, не отходя от бара, пролив всего несколько капель» и сразу вышла из паба. Странно, но этот поступок добавил мне мужества: разве где-то в мире может быть бар страшнее этого? А я сумела уцелеть в нем, выпить «Дюбонне» с лимонадом и выбраться на улицу I

Через дорогу от «Северной звезды» было заведение, которое показалось мне многообещающим. Оформление бара «Пауэрз» было продумано таким образом, чтобы он создавал впечатление старого привлекательного маленького ирландского погребка, как на открытках, возможно, даже с привязанным у двери осликом. Фасад здания был достаточно небольшим и выкрашен яркой голубой краской. Я переступила порог и оказалась в душном шумном мире. Я не ожидала, что в Килберне может звучать молодежная инди-музыка. Мне стало понятно, где собираются выпить местная богема и неработающие молодые люди – в кафе немного ощущалась неформальная артистическая атмосфера. Стены были оформлены с иронией – в сумраке неясно вырисовывались очертания огромной головы буйвола, – и это смотрелось очень мило. Внутри горел настоящий огонь, и я обрадовалась, потому что на улице было ясно и прохладно, а я оделась легко. Меня еще более порадовало то, что в баре были женщины: не дряхлые, пьяные ведьмы, а молодые девушки в достаточно модной одежде. Они не были похожи на меня, но я чувствовала, что смогла бы общаться с ними без переводчика. Я подумала, что стоит рискнуть и заказать вина. Меня обслуживала хорошенькая девушка-австралийка, и она доверху налила мне большой бокал белого чилийского «Совиньона». Несмотря на то что у бара толпилось много людей, мне удалось найти место и сесть неподалеку от камина. За соседним столиком расположились полные мужчины средних лет, с волосами, собранными в хвосты, и с козлиными бородками. Они громко обсуждали музыкальные видеоклипы. Мне показалось, что среди них есть режиссер, представитель звукозаписывающей компании, а третий мужчина, не такой полный, как его спутники, был в очках продолговатой формы в черной оправе, и они как будто кричали всему миру: «Смотрите, этот журналист пишет о музыке! Ха!»

– На это придется потратить не меньше ста пятидесяти, – сказал режиссер, напряженно поднимая плечи под кожаной одеждой. – Вы знаете не хуже меня – чем ужаснее группа, тем лучше видео.

Я подумала, что они заговорят со мной минут через пять. Но наверное, я излучала какие-нибудь устрашающие сигналы, потому что за все время, которое потребовалось мне на два бокала вина, я не дождалась от них ничего, кроме странных вороватых взглядов. Мне даже показалось, что им передалось мое настроение, поскольку к моменту моего ухода их разговор иссяк.

– Я все же думаю, что показывать дерьмо – это слишком, – сказал журналист.

Я снова перешла дорогу и подошла к бару «Макгавернз». Его фасад напоминал албанский бинго– холл. Я не задумываясь направилась туда. Зал был забит мужчинами, и мне сначала показалось, что я попала в бар для голубых. Но нет – я не увидела ни единой приличной стрижки, и выглядели парни так, как будто только что совершили набег на склад твидовых костюмов и схватили не задумываясь первое, что попалось под руку. Они весело общались: хлопали друг друга по спине, обменивались ухмылками. То там, то здесь раздавались взрывы смеха. Казалось, мое присутствие никого не интересует, и я протиснулась сквозь толпу и заказала «Гиннесс». Я отходила от бара, держа в руке, как мне казалось, огромный стакан с пивом, и увидела старика на скамейке у стены. Он улыбнулся, и мне показалось, что я его где-то видела. Конечно же, это был скрипач. Я не могла вспомнить его имя. Он кивнул мне и указал на место рядом с собой. Несмотря на то что мысли о его тяжелом, как перед смертью, дыхании вызывали у меня отвращение, я не смогла придумать, как улизнуть, и подошла к нему.

– Ты Кэти, да? – Его голос звучал на удивление трезво.

– Да, ты меня узнал. И был прав тогда: он сподличал со мной.

– Грязная, грязная свинья. Будь я лет на тридцать моложе, разобрался бы с ним сам. Но, дитя, что ты тут делаешь? Я слышал кое-что о твоих проблемах и не думал, что увижу тебя снова.

– Сама не могу объяснить. Просто мне нужно увидеть Лайама, ударить его или еще что-нибудь,

–Какая от этого польза? Почему бы просто не вернуться в свою часть город а, к тем, кто тебе близок?

– Легче сказать, чем сделать. У меня больше нет своей части города. А люди? Не смешите меня. А Аайам будет сегодня вечером в «Блэк лэм»?

– Да, возможно. Но какой в этом смысл? Иди домой, дитя, возвращайся к себе.

–Вы добрый человек, но мне больше нечего терять.

– Всегда есть куда падать. Когда-то я думал, что нахожусь на самом дне. Что ж, значит, сейчас я свалился на камни. Бывает, обнаруживаешь, что ты всего лишь задержался на месте, а потом начинаешь опускаться еще ниже.

–Спасибо, твои слова очень порадовали меня. – Я сказала это с улыбкой, да и на самом деле мне не было так уж плохо. Думаю, «Дюбонне», вино и «Гиннесс» произвели необходимый эффект. – А сейчас? Ты на самом дне?

– А! – сказал он, тоже улыбаясь. – Знаешь, как показывают в фильмах про подводные лодки, когда ребята сверху взрывают их? Лодка ложится на самое дно, какой-то парень обходит ее и меняет все светлые лампочки на красные, а потом лопается труба, и кто-нибудь бьет по ней гаечным ключом, пока из нее не перестает течь. Что ж, вот так и я: глаза красного цвета и немного подтекаю.

С этими словами он встал, указал в сторону мужского туалета и, подмигнув мне – он легко мог очаровать какую-нибудь доярку Керри в 1932 году, – ушел вразвалочку. Я допила «Гиннесс» и выбралась на улицу. Снова перешла дорогу. В этот раз я уже не медлила перед тем, как войти в «Блэк лэм». Я бросилась прямо в объятия паба – смешение стилей готики и барокко.

Внутри было достаточно тихо. Я оглянулась в поисках Лайама, но не увидела его. В баре я заказала большую порцию джин-тоника. Поблизости не было никого знакомого мне по первому визиту. Я чувствовала облегчение и разочарование, но все же в крови продолжал кипеть адреналин. Или это был какой-то другой гормон? Я села и задумалась. Может, я пришла не ради мести? Возможно ли, что меня привело сюда желание потрахаться? Нет, нет и нет» Это было бы слишком просто и ужасно! Я пришла сюда, чтобы закончить всю эту историю и очистить рану от яда. Именно так!

Я села за тот же столик. Мой позитивный настрой испарился, и я провалилась в тяжелую депрессию. Старик скрипач оказался прав: приходить сюда было безумием. Сумасбродным печальным поступком. Сумасбродным, печальным и глупым. Сейчас Лайам в любом случае ничем не смог бы помочь мне. Моя история осталась в прошлом. А для чего еще, в конце концов, нужна мода, как не для движения вперед? Я же осталась позади. Я посмотрела на окружающие меня яркие украшения. Нимфы и дриады превратились в насмехающихся надо мной чертей. Птицы, выгравированные на стекле, превратились в грифов. По стенам текла кровь. Я заказала еще один джин-тоник.

Я снова задумалась о том, как все в моей жизни повторяется. Люди считают, что развитие моды идет по кругу, но это не так. Доказательство этому – фиаско Пенни в костюме-сафари на водочной вечеринке. Скорее, мода движется по спирали, и многое снова становится популярным, но в измененном виде. Петли спирали становятся все меньше и меньше, поэтому мода возвращается очень быстро, и от этого возникает ощущение одновременной новизны и избитых повторений, которое сбивает нас с толку. Такой же казалась и моя жизнь – постоянное возвращение назад к истокам, все обыденное, но одновременно обновленное. Мой мир неконтролируемо двигался по спирали вниз.

– Судя по твоему виду, тебе нужен друг. – Голос вырвал меня из задумчивости. Он был глубокий, мрачный и путающий, как звук старых костей, которые толкут в ступе устрашающих размеров.

Я пригнула голову практически до мокрой поверхности стола. Потом подняла глаза и увидела огромного мужчину, напоминающего разрушенную глыбу из Стонхенджа. Как многие из давно пьющих людей, он был одет в костюм, правда, этот был темного цвета, хорошо скроен и выглядел так, как будто был сшит специально для него. Да и сложно было представить, как такие массивные плечи могли уместиться в одежде, снятой с вешалки в магазине. Я узнала в этом мужчине «Франкенштейна», с которым разговаривал Лайам.

– Я знаю тебя. Ты – Джонах. Большой Джонах, а правильнее было бы называть тебя – Джонах-гигант. Или Большая Кость. Нужно придумать что-нибудь созвучное твоему имени.

– Твое лицо мне знакомо, но не думаю, что я имел удовольствие знать тебя, – ответил он со странной обходительностью дипломата, только начинающего общаться на новом языке. И хотя телосложением Джонах напоминал монолит, в нем не было ничего особенно пугающего. Думаю, его внешность подтверждала старую избитую мысль о действительно сильных мужчинах, которым нет необходимости доказывать это. И конечно, не перед девушками весом в четырнадцать фунтов в явно расстроенном состоянии. (Ну ладно, ладно, восемь с половиной.) Вот так вот, или я была настолько пьяна, что приласкала тигра?

– Постой, – продолясил он, – я знаю, ты Кэти, так ведь? Кэти… Кэти… Касл.

– Да, угадал с первого раза.

Он улыбнулся – у него были крепкие желтые зубы.

– Есть три вещи, которые я никогда не забываю: имя, лицо и долг. Не возражаешь, если я на чуток присяду и мы поболтаем?

Я покачала головой – это можно было воспринять и как согласие, и как отказ. Он решил, что я за.

– Лайам рассказал мне… в общем, он говорил о тебе.

– Я пришла сюда поговорить с ним. Есть кое-что, что мне… нужно сказать.

– Может, это не очень хорошая идея.

Эта фраза уже начинала доставать меня.

–Какого черта тебе это знать? – Осторожно, Кэти, не забывай: этот человек – грубый злодей.

Джонах провел рукой по затылку. Он уже начинал седеть, и его волосы были коротко пострижены.

–Ты имеешь какое-то представление о работах Фридриха Ницше? – спросил он после паузы.

– Ты что, собираешься ударить меня своим молотком? – спросила я, широко открывая глаза, как Бетти-Буп в мультфильме. Казалось, мои слова огорчили Джонаха.