Текст книги "Унесенные за горизонт"
Автор книги: Раиса Кузнецова
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 40 страниц)
Приемная мать
Связь с Маврушей я установила еще в Свердловске, но после оккупации деревни, куда она уехала после эвакуации детей, связь, конечно, прервалась. Вскоре после прорыва Курско-Орловской дуги я получила от нее письмо. Она слезно умоляла позволить ей вернуться обратно: «Мне не надо зарплаты, разрешите только жить у вас, как матери с дочерью, с надеждой, что и на старости вы не выгоните меня». Я начала хлопоты, но получила отказ в пропуске для женщины, побывавшей в оккупации. Мавруша продолжала молить о помощи. И я вспомнила, что когда-то, оформляя для нее прописку, записала ее, как «приемную мать». Получила в домоуправлении справку, организовала ходатайство от Совинформбюро, и пропуск, наконец, был выдан. И вот она появилась. Прошла шестьсот километров фактически пешком ― лишь иногда устраивалась в пригородные поезда. Документов на руках никаких! Говорит, паспорт потеряла, а потому и в город не пошла за вызовом. Уже через много лет Мавруша случайно проговорилась, что в самом начале оккупации ее паспорт отобрал полицай. Все мы были заражены «сверхбдительностью». И конечно, если бы она призналась мне в этом тогда, и речи не было бы о моих бесконечных хлопотах за беспаспортную женщину, пришедшую из оккупированной зоны. Но мы ей поверили, и я начала хлопотать о выдаче ей паспорта. Выдали временный ― на три месяца, и потом каждый раз приходилось вымаливать продление и вновь стоять в очереди на прописку.
В начале 1945-го пробегаю по Петровке. Вдруг около меня тормозит машина. Из нее выходит генерал.
– Товарищ Урусов? ― удивленно закричала я.
– Он самый! Рад, очень рад, что встретил вас! ― Урусов пожал мне руку. ― Торопитесь? Садитесь в машину, подвезу куда надо.
– Да нет, пришла сюда в паспортный отдел.
И я рассказала ему злополучную историю с паспортом и пропиской моей «приемной матери».
– Ну, это дело поправимое, давайте-ка сюда ваши документы!
Я достала из сумочки конверт с бумагами. Урусов быстро просмотрел их и на листке из блокнота написал начальнику паспортного стола: «Прошу гражданку Ковалеву прописать и выдать постоянный паспорт». После чего договорились повидаться более обстоятельно ― он жил в гостинице «Москва». Оставшись одна, прочитала подпись под его «просьбой» и ахнула: оказалось, он теперь был начальником Московской областной милиции. В тот же день мне заменили временный паспорт Мавры Петровны на постоянный, а ее, как мою «приемную мать», записали «иждивенкой»
Сын
Осенью сорок четвертого Эдик и Сережа пошли в школу ― в первый класс.
Лена устроила Сережу в образцово-показательную школу, которой руководил Новиков.
Эдик пошел в обычную, недалеко от дома. Нас очень смешила его удивительная обязательность по отношению к урокам и просто настоящая влюбленность в первую учительницу, имя которой я помню до сих пор ― Августа Петровна. Приходил после уроков, торопливо раздевался и, вытаращив глазенки, бежал к письменному столу. Уговорить его вначале пообедать было невозможно, он боялся, что не успеет выполнить домашнее задание, а управлялся самое большее за полчаса. Как-то отправила я Эдика на зимние каникулы в Бирюлево, и вдруг через пару дней мама привозит его в Москву: «Исплакался весь. Учительница какой-то урок задала, а он не успел выполнить». Малыш сразу сел за стол, и не успели мы с мамой чаю попить, как он уже все закончил [79]79
К слову сказать, такое серьезное отношение к занятиям отличало его и впоследствии, когда учился в школе, которую окончил с золотой медалью, и в Московском Университете, физический факультет которого окончил с отличием.
[Закрыть].
Соня забот тоже не доставляла ― училась отлично. За успехами Сережи должна была следить Лена, она это и делала как будто, но, видно, больше рассчитывала на «престижность» школы, что потом всех нас сильно подвело.
Ваня высоко ценил наше физиологическое единство.
– Никогда я не испытывал такой полноты счастья от обладания женщиной, ― часто повторял он.
Да я и сама только с ним познала всю прелесть самоотдачи и остроту переживания от соединения с мужчиной [80]80
Уже много лет спустя после начала нашей совместной жизни сразу после бурного и страстного слияния он вдруг прошептал мне на ухо:
– Я так счастлив, так рад, что и сегодня, обнимая и целуя тебя, нисколько не утерял той остроты ощущения, что испытал в первый раз, тогда, 11 апреля... И я уверен, что так будет продолжаться всегда, даже в семьдесят лет!
– А мне тогда будет семьдесят четыре, ― лукаво напомнила я.
– Ну и что же? Ты создана для любви и никогда в этом плане не постареешь. Но нет, не сбылись его желания. Он ушел от меня в пятьдесят девять лет. Он оставил мне лишь воспоминания о наших безумных и сладких ночах, которые жгут меня даже сейчас, когда мне далеко за семьдесят, и я понимаю, что если бы он был рядом сейчас, я с такой же страстью и негой отдавалась бы ему... А его нет! Он ушел от меня, не дожив до назначенного им срока, целых одиннадцать лет... Ваня, Ванечка, как ты мог так рано уйти от меня? Как мог оставить мне только воспоминания?..
[Закрыть].
Беременность моя протекала странно. Дышать газом от выхлопной трубы автомобиля стало моим высшим наслаждением. По утрам на работе, прежде чем раздать большую кипу газет сотрудникам, я с упоением обнюхивала каждую из них, упиваясь запахом свежей типографской краски. И потому была уверена, что родится сын [81]81
И что же? 10 мая 1945 года родился сын. С двенадцати лет стал водить автомобиль, любит возиться с ним, стал не только водителем, но и настоящим автомехаником, хотя, как и Эдик, окончил физический факультет МГУ и занимается там же лазерами.
[Закрыть].
Когда меня спрашивали, как собираюсь его назвать, отвечала:
– Конечно, в честь того, кто создал такое могучее государство!
И вдруг узнаю: все считают, что назову сына Иосифом, ― настолько был велик культ Сталина. Даже мой милый начальник Юзефович допустил такую ошибку. Он прямо спросил Мендж об этом.
– Нет, что вы, она, конечно, имеет в виду Владимира Ильича!
Он явно удивился ее ответу, и тогда она добавила:
– Такое имя она не может дать еще и потому, что и вас зовут Иосиф, и люди могут расценить это как явный подхалимаж.
Оба весело рассмеялись, и он согласился, что это было бы неудобно.
Что творилось 9 мая на улицах Москвы, на Красной площади, мы с Ваней могли слышать только по радио и наблюдать с высоты нашего балкона. С часу на час я ждала начала родов, и он не отходил от меня ни на шаг. К вечеру сотни лучей прожекторов расчертили небо на клетки, и по ним проплыл красный флаг с портретом Сталина. Сотни орудий салютовали Победе. Мы любовались этой грандиозной, впечатляющей картиной, вслушивались в ликующие звуки, что неслись отовсюду, и хотелось самим кричать от восторга и радости. Прибежала соседка:
– Вас к телефону!
Звонили Мендж, Соня Сухотина, еще кто-то ― спрашивали, «не родился ли кто?»
– Какие хитрые! Вы будете праздновать, а меня посылаете на родовые муки, – говорила я. ― Завтра, завтра, в первый день мирной жизни появится мой сын.
Ваня радовался рождению сына, но однажды грустно обронил:
– Я же говорил, что у меня не будет дочери. У Лены родилось трое сыновей, и у тебя сын. А мне так хотелось, чтобы была у нас и девочка.
Я засмеялась:
– Этот факт, по новейшим научным данным, свидетельствует о твоем неукротимом темпераменте. Заимеешь дочь, если будешь чуть холоднее.
– Нет уж, меня не укротишь, в особенности, когда у меня такая любимая женушка!
Но до «женушки» было еще так далеко!
Пошла в ЗАГС регистрировать сына, а они ― по новому закону ― записывают в свидетельство о рождении отчество «Иванович», в графе «отец» делают прочерк, в графе «мать»
– ставят мое имя, отчество, фамилию и особую «примету»
– «мать-одиночка». Я совала регистраторам Ванин паспорт, убеждала, что он хоть и в Москве, но не демобилизован, поэтому еще не расторг прежний брак, что он непременно хочет записать сына на себя. Но они не слушали и даже не брали его паспорт в руки.
– Брак не зарегистрирован ― и все!
Узнав, что сыну дали фамилию Нечепуренко, Ваня побледнел ― он не поверил мне и сказал, что я нарочно записала Володю на себя, желая проучить за медлительность с разводом. Я ужасно рассердилась и напомнила, что предупреждала о том, что готовится новый суровый закон о браке и мы оба виноваты в том, что не придали этому значения.
Ваня побежал в ЗАГС и убедился, что ничего сделать нельзя.
– После регистрации брака с вашей фактической женой можете усыновить вашего сына.
Вот такой дурацкий закон был принят в конце войны
Новый дом
Летом мы всей большой семьей переехали на дачу. Мои отпуска (декретный ― 36 дней и очередной ― 24 дня) скоро закончились, и я каждый день вместе с Ваней ездила с дачи на работу. Как-то вернулись из Москвы усталые, распаренные. В комнатах пусто ― все гуляют, а на самом видном месте, на круглом обеденном столе лежит раскрытая тетрадь. Я заглянула в нее и сразу наткнулась на строчки: «Она забыла нас ради него, а мать должна жить ради своих детей». Это был дневник Сони. Больше читать не стала. Скорей захлопнула его, убрала, чтобы не попался на глаза Ване. Выбежала из комнаты ― навстречу вся семейка. Взяла у няни ребенка и пригласила Соню пройтись. Вышли с участка в лес, и я говорю Соне:
– Прочитала в твоем дневнике, что мать должна жить ради своих детей.
Она возмутилась:
– Как ты могла читать чужой дневник?
– А он же специально был оставлен раскрытым на столе!
– парировала я. ― Скажи, почему это я должна жить только ради детей? Почему я должна забыть ради вас о себе, о своей личной жизни? Я что, бросила твоего отца? Произошел несчастный случай. Я осталась вдовой. Разве вы, дети, после этого голодали, были лишены чего-либо? Нет, я работала так много, что вы имели то, чего не имели даже при жизни отца!
– Надо быть верной папе, ― пробормотала Соня.
– Да, я верна его памяти, но лишать себя на всю жизнь счастья я не собираюсь. Не хочу остаться одинокой на старости лет!
– А мы на что? Мы всегда будем с тобой! ― воскликнула она.
– Даже в то лето, когда ты уже знала о гибели отца, не могла пробыть со мной больше часа ― убегала к подругам. И разве я тебя корила за это? А теперь у меня есть близкий, все понимающий друг, отец моего ребенка, твоего брата. Зачем ты отравляешь наше счастье? Ведь пройдет лет пять-шесть, ты придешь однажды с каким-то парнем, скажешь «я люблю его» и уйдешь жить с ним. И это закономерно!
– Я никогда не выйду замуж! ― запальчиво заявила она.
– Это неразумно, нормальный человек должен стремиться к личному счастью, ― возразила я.
Долго еще в этом духе разговаривали мы, и кажется мне, что с той поры, хоть и не сразу, наступил перелом.
Еще зимой прослышала я, что ОГИЗ заканчивает затеянное еще до войны строительство дома для сотрудников, и настояла, чтобы Ваня зашел к П. Ф. Юдину и подал заявление с просьбой о предоставлении ему квартиры, тем более что стоял вопрос о назначении его директором издательства. Юдин принял его очень ласково и твердо обещал квартиру дать, только попросил напоминать ему об этом обещании. Я не раз спрашивала Ваню, заходил ли он к Юдину, справлялся ли, как идут дела со строительством, но он говорил, что делать ему это неловко и неприятно и что Юдин о просьбе не забудет. А в сентябре выяснилось, что дом уже заселен. Ваня ― к Юдину. Тот удивился:
– А меня заверили, что вы уже в квартире не нуждаетесь, и я поверил, ведь вы мне об этом ни разу не напомнили!
Однако жить в нашей комнатушке с тремя детьми и няней становилось невозможным. Сначала Володю держали в корзинке, которую ставили на сложенную тахту, а на ночь переставляли на ломберный столик, на котором днем обедали, раскладывая его, как для игры. Теперь ребенок подрос, и пришлось купить детскую кроватку, которая совершенно лишила нас возможности перемещаться по комнате. Для няни и старших детей снимали углы у соседей. Но долго так продолжаться не могло. Мы поняли, что без денег ничего нельзя будет сделать. А тут через юриста Совинформбюро подвернулось предложение об обмене нашей маленькой комнаты на две (одна двадцать пять метров, другая, проходная, ― десять) в большой коммунальной квартире в доме 28 на Кропоткинской, в хорошем кирпичном доме. Комнаты нам очень понравились. Хозяйка попросила тридцать две тысячи, и я согласилась. А где такие деньги взять? Приняла решение, очень огорчившее Ваню, ― продать дачу, но другого выхода не было, и он вынужден был согласиться. Покупатель на нашу дачу нашелся быстро ― из-за спешки я запросила всего лишь сто тысяч (по тем временам, когда мешок картошки стоил тысячу рублей, а буханка хлеба сто ― это было дешево), а сторговались на девяносто. Сделку оформили мгновенно: покупал дачу какой-то военный летчик, и все шли ему навстречу. Посреднику за оформление обмена пришлось заплатить семь тысяч, за переезд ― тысячу, купили кое-какую мебель, Ване костюм за десять тысяч, мне ― юбку и трикотажную кофточку, дали маме на ремонт крыши в Бирюлево ... и уже через месяц от кучинской дачи остались лишь воспоминания. Но огромное окно в большой комнате, высокие потолки и непривычный простор радовали нас несказанно.
Переезд состоялся в декабре 1945 года. Ваню в тот день неожиданно вызвали в ЦК партии, что, впрочем, нас не удивило: документы о его назначении директором издательства давно лежали там для утверждения. Вернулся он в нашу новую квартиру поздно и молча опустился на стул. Я сразу увидела ― расстроен донельзя.
– Что случилось?
– Он подложил мне ужасную свинью.
– Кто, почему, какую свинью?
– Представь себе, Суворов, вместо представления на утверждение меня директором издательства, провел решение о назначении меня заместителем заведующего отделом науки ЦК.
– Как, без согласования с тобой?
– Вот именно! Он знал, что я откажусь, что я не люблю аппаратной работы, что хочу заниматься наукой и издавать научную литературу, потому что это дело конкретное! А теперь все рухнуло!
Я стала утешать его:
– Но это почетная работа, а наукой ты сможешь заниматься и там.
– Он тоже мне об этом твердит, но я-то понимаю, чем буду заниматься, как буду по горло занят, работать по ночам. Мы оба с тобой там побывали, знаем, что такое работа в аппарате!
Талантливый студент, он уже на третьем курсе участвовал в создании учебника Михельсона по физике. Был оставлен в аспирантуре, однако вскоре был вынужден оставить ее, чтобы зарабатывать средства для содержания жены и ребенка. Став редактором физической литературы в Гостехтеориздате (например, одна из книг Ландау вышла под его редакцией), сочетал эту работу с преподаванием физики в Институте имени К. Либкнехта. Перед войной он уже был старшим редактором издательства и доцентом института. Сдал кандидатский минимум и написал диссертацию на физико-математическую тему «Поляризация электрона», которая была одобрена кафедрой и представлена к защите. Но началась война. О незащищенной диссертации Ваня не жалел, он теперь хотел написать другую ― философскую, которую задумал, находясь на фронте. Претворение этого замысла в жизнь теперь явно отодвигалось.
Начались ежедневные ночные бдения в ЦК «на всякий случай» ― товарищ Сталин не спит! ― и сразу обострились проблемы со здоровьем. Мы относили их на счет дистрофии, перенесенной во время голодания на Волховском фронте. Но однажды на работе с Ваней случился обморок, и выяснилось, что у него тяжелая ― третья ― стадия гипертонии.
И все же радости было больше, чем печали. Новое, более удобное жилье, большее материальное обеспечение, распределитель, кремлевская столовая, которой Ваня, кстати, старался не пользоваться и поручил мне вместо его обедов получать «сухие пайки». По субботам мы отправлялись с детьми в Дом отдыха ЦК. С полного моего согласия Ваня решил взять Сережу в нашу семью: Лена жаловалась, что не справляется с ним, а посещать их по вечерам, как раньше, он уже не мог, так как приходил из ЦК в три часа ночи. Лена согласилась поселить Сережу у нас, но с условием, что он останется в той же школе, хотя мальчику теперь предстояло добираться до нее на автобусе. Сереже было девять лет с небольшим, я боялась вначале за него, провожала, но потом убедилась, что мальчик он осторожный и пассажир умелый.
Ремонт ― Сочи ― ремонт
Под Новый год позвали гостей на новоселье. И только подняли бокалы, как вдруг прямо на стол полилась сверху вода. Полезли на чердак и обнаружили, что прямо над нашей комнатой в крыше зияет дыра. На потолке только что отремонтированной комнаты образовалось большое темное пятно. Управдом заявил, что железа для ремонта у него нет. Подставили под дырку корыто, но время от времени, когда весной шли большие дожди, корыто опорожнять не успевали, и вода проливалась в нашу комнату. Только заручившись от управляющего делами ЦК письмом во Фрунзенский райисполком, Ваня получил, наконец, обещание о ремонте «при первой же возможности».
Няне было трудно одной справляться с маленьким ребенком и с домашними делами, поскольку у каждого из старших детей был свой режим. И девятимесячного Володю мы отдали в районные ясли, благо, они находились рядом с домом. Летом ясли перекочевали на летнюю дачу в Пионерскую. Поезда по Белорусской железной дороге ходили еще паровые, шли медленно, всегда переполненные. Но, несмотря на это, мы ездили в Пионерскую почти каждое воскресенье. Наблюдали за Володей, как правило, лежа под забором, боясь себя обнаружить. Родительский день назначался лишь один раз за лето, в остальное время детей «тревожить» запрещалось.
1-го октября сорок шестого я стала безработной: Совинформбюро ликвидировали, сотрудников уволили. Конечно, война кончилась, но разве информация о нашей стране была уже не нужна? Вероятно, решение о ликвидации было связано с тем, что основные его руководители ― Лозовский и Юзефович ― были арестованы, как и многие другие члены Еврейского комитета. Вскоре мы узнали об их расстреле. Трагическая судьба этих преданных делу людей взволновала всех, кто близко сталкивался с ними по работе и в жизни.
Итак, теперь я свободно могла поехать отдыхать вместе с Ваней, которому это было просто необходимо. Но ремонт крыши над головой держал нас, как на цепи. Наступил октябрь, а кровельщики не приходили, несмотря на все обещания председателя исполкома. Володя по возвращении из летних яслей заболел скарлатиной. Поместила его в Русаковку (филиал кремлевской) вместе с няней. Заболевание протекало легко, дело шло к выписке, а ремонт по-прежнему откладывался из-за отсутствия железа. Наш отдых «горел синим пламенем» ― наступила уже вторая половина октября. И я решила, пока на юге еще тепло, ехать на море. Расположенный к нам врач детской больницы пообещала задержать выписку Володи до нашего возвращения. И мы, поручив старших детей попечению моей двоюродной сестры Али, выехали в Сочи, в санаторий «Светлана».
На Черноморском побережье Ваня был лишь однажды, в студенческие годы.. Верный своим привычкам, один чемодан он полностью забил книгами по философии, однако, оказавшись в двухместном купе международного вагона, к счастью, сразу же о них забыл.
Наш санаторий располагался на окраине Сочи, по дороге в Мацесту. Место оказалось чудесным: море, заросший сосной берег, и к тому же установилась замечательная теплая погода.
В первую нашу сочинскую ночь проснулась под утро от каких-то странных звуков ― всхлипывания, стоны... Разбудила Ваню. Он прислушался ― за стеной кого-то явно душили. Поднялись к дежурной по этажу, попросили вызвать милицию. Дежурная засмеялась:
– Прямо не знаем, где их поселять. Третью комнату им меняем. Это он такие звуки издает, когда спит, а ей ничего ― глухонемая.
Так мы оказалась в тот же день в еще лучшей комнате...
В Сочи отвратительное морское дно, покрытое крупными, скользкими валунами. Я плавала неплохо, но при волне купаться остерегалась. А мой отважный муж прыгал в море с конца мола и на волнах прикатывал обратно ― подгадав момент, он, пока волна, закручивая пену, пятилась в море, распластывался на молу. Я очень волновалась, наблюдая эти полеты на волнах, но Ваня утверждал, что опасности нет никакой. А потом я привыкла к этому «методу» купания и даже сама стала его применять. Но Ваня делал это лучше, красивее, и я постоянно восхищалась его ловкостью и точным расчетом.
Очень смешной случай произошел с нами, когда смотрели спектакль «Шельменко-денщик». У меня вдруг отекли ноги, я сдуру сняла туфли, и когда кончился спектакль, влезть в них не смогла. Я бы пошла босиком, да уж очень ночь оказалась холодной. И тут Ваня предложил поменяться обувью. Я покупала ему ботинки сорокового размера, а мои туфли были тридцать восьмого. И я с ходу отвергла «жертву».
– Как же так? Ты что, пойдешь босиком?
– Нет, надену твои туфли.
– Но они тебе малы, и каблуки высокие.
Он, смущенно улыбнувшись, преспокойно влез в мои туфли, а меня заставил надеть свои.
– Как же так, ― спросила я, ― зачем же мы покупаем тебе сороковой размер, если годится тридцать восьмой?
– Потому что... мне не нравится, что у меня такая маленькая нога. Совсем из-под брюк ботинок не видно.
А брюки тогда носили действительно очень широкие.
Возвращались в шикарной обстановке, в двухместном международном вагоне, благодушные, расположенные к миру и людям. Но когда перед нашими глазами предстала страшная картина разгромленного жилища, от любви к человечеству не осталось и следа. Вся штукатурка с потолка и стен была обрушена прямо на ничем не прикрытые паркетный пол и мебель. Особенно жаль было пианино, на котором лежала груда обломков, упавших с потолка. Посреди комнаты стояли деревянные козлы, облитые мелом, и на них восседали пять женщин в грязных спецовках.
– Почему не работаете? ― спросил Ваня.
– А мы маляры, ждем штукатуров.
– И давно ждете?
– Второй день.
– Это вы обрушили старую штукатурку?
– Нет, этим специальная бригада занималась.
– А почему мусор не убрали?
– Для этого нет рабочих, это дело хозяев квартиры!
Ну, думаю, пропала, сейчас Ваня с его гипертонией начнет таскать с пятого этажа эту тяжесть, мне одной не позволит. Соня и Эдик, как назло, были еще в школе, Сережу Лена взяла к себе, Аля на работе, а родители Ивана Васильевича, которым он сразу же позвонил, как оказалось, у детей и не бывали ― в первый же день Александра Васильевна поссорилась с Алей.
Ваня продолжал толковать с женщинами, а я в отчаянии убежала на кухню. Вскоре он появился там ― довольный и веселый. Он дал работницам денег, пообещал накормить обедом ― в то время еще были карточки и еда ценилась выше денег, ― и те сразу согласились вынести мусор. Я с энтузиазмом кинулась готовить обед. Не прошло и трех часов, как женщины управились с мусором, а я с обедом. Только их накормила, пришли два штукатура ― их тоже подкормили, и семь человек начали быстро штукатурить комнату и сушить ее керогазом. Уже на следующий день они приступили к малярным работам. Ваня утром отправился на работу, а я осталась с рабочими и с удовольствием слушала их высказывания:
– Хозяин-то у тебя больно хорош!
Уже в день приезда, вечером, мы были в больнице у Володи и няни. Оказалось, что лечащий врач получил нагоняй за их задержку, и пришлось забрать их тотчас же. Но не ехать же с ними в разоренную и еще сырую квартиру! Решили поклониться Ваниным родителям ― Александра Васильевна согласилась подержать Володю у себя, но без няни, которую почему-то не терпела. Это оказалось очень кстати ― теперь няня могла готовить пищу для ремонтников, а я решила приступить к поискам работы.
