Текст книги "Унесенные за горизонт"

До свиданья, Алеша!

4 ноября 1941 года прибыли в Свердловск.

В городе лежал снег и светило солнце.

Здание, отведенное издательству для работы, находилось на главной улице, на берегу просторного пруда, застывшего под снежным покровом. Тишина над этим слепящим пространством была столь густой, что голоса как будто вязли в клубах морозного пара.

В помещении, где распределялись места проживания, сразу сделалось душно. Волновались, шумели, скандалили. «Одиночек» направляли в общежитие, организованное в доме отдыха «Шарташ», «семейных» размещали по квартирам свердловчан. В эту категорию попали и мы с Алешей ― нас, как мужа и жену, поселили в квартире, принадлежавшей инвалиду Симонову (он ходил на протезе).

Поместили нас в проходную комнату, где единственный диван занимала мать инвалида. Для нас поставили узкую железную кровать и бросили на нее жиденький матрас. Ни постельного белья, ни одеяла. Предусмотрительность Мусатова, так мудро распорядившегося кучинскими вещами, в очередной раз восхитила ― из полотна, которого в чемодане оказалось в избытке, на машинке хозяев я сострочила простыни и пододеяльники. Укрываться пришлось моей шубой. Так наш брак, поначалу фиктивный, превратился в настоящий...

Сослуживцы, проживавшие в «Шарташе», нам завидовали ― им до работы приходилось топать три километра, мне же ― рукой подать.

Хозяева ― Симонов работал сторожем, его жена кладовщицей в столовой обкома партии ― оказались людьми доброжелательными и приветливыми. Не раз подкармливали картошкой, собранной со своего огорода, я же отдаривалась хлебом, который мы с Алексеем получали по восемьсот граммов на человека.

В первые дни после нашего приезда на прилавках магазинов преспокойно лежала черная икра в больших синих коробках ― и до войны не частая гостья на наших столах. Помню, как веселились мы с Алешей, «отхватив» такую коробку, ― истратили на нее весь наличный капитал, но зато какое было наслажденье!

Случилось так, что в издательстве я оказалась единственным редактором. И оставалась секретарем партбюро. С первых же дней развернула большую работу: понимала, что бездействие недопустимо. Выяснила, что в Свердловск перебралась часть I-ой Московской образцовой типографии, но у нее нет бумаги. У нас же было сто тонн, которые из-за военных событий застряли в Краснокамске. Добилась, чтобы бумагу прислали в Свердловск. Директор наш большую часть времени проводил в Куйбышеве, где обосновался президиум ВЦСПС, и лишь изредка наезжал к нам. С его заместителем Котиковым мы работали дружно, рука об руку, и без проволочек сдали в типографию верстки, на всякий случай захваченные мной из Москвы, ― их отпечатанные экземпляры были сожжены накануне бегства.

Но удовлетвориться этим, естественно, было нельзя.

Требовались новые произведения. Узнала, что в Свердловске находится группа писателей во главе с Мариэттой Шагинян и сказочником П. Бажовым ― А. А. Караваева, Е.А. Пермяк, С. Марвич, А. Барто...

Нашлись в городе и хорошо писавшие журналисты: Ханндрос, Литвак, Богораз и другие. Все охотно отозвались на предложение написать небольшие книжки для серии «Бойцы трудового фронта», придуманной мной по примеру тех, что выпускал «Профиздат» о стахановцах.

Потребность в научно-популярных книгах и брошюрах тоже была велика, а издавать было нечего. Обратилась в Академию наук, и мне охотно пошли навстречу. Первым автором книжечки «Железнодорожный транспорт в дни войны» стал академик В. Н. Образцов, его примеру последовали профессор В. В. Данилевский, член-корреспондент Коштоянц и другие. Интересно, что, когда я обратилась к академику А. Е. Ферсману, он отказался, объяснив, что тематика его работы связана со стратегическими запасами страны. Вскоре академик улетел в Москву. Вдруг звонок:

– Вы знаете, я был не прав! Во время встречи с товарищем Сталиным я вспомнил о вашем предложении и решился спросить у него, возможно ли сейчас писать о наших минеральных запасах. И он сказал: «Надо, надо писать, пусть враги знают, что наши резервы неисчерпаемы». Но вот беда, ― продолжал Александр Евгеньевич, ― я очень занят и просто не знаю, как выкроить для этой работы время.

– А вы продиктуйте материал, ― сказала я, ― ведь вы его великолепно знаете, а о стиле и композиции не думайте, я все это сделаю за вас.

Он с радостью принял это предложение, надиктовал очень быстро, и вскоре под моей редакцией вышла книжка «Сокровища Урала».

Так я стала «своим человеком» в Академии. Во время тесной совместной работы с учеными родилась идея создания Совета пропаганды ― нашим светилам хотелось не только писать и издавать книги и брошюры, но и читать лекции, проводить встречи с рабочими и т.п.

В долгий ящик дело откладывать не стали ― и вскоре Совет заработал.

Самое яркое впечатление на меня произвела встреча с М. С. Шагинян. Она потрясла темпераментом, эрудицией, бескомпромиссностью, увлеченностью писательским трудом. Впервые встретились с ней в отделении СП, куда привел меня Алексей. Была она туга на ухо, и разговаривать с ней приходилось очень громко. Узнав, что я издательский работник, она тут же стала возмущаться, что писатели, волею судьбы заброшенные в Свердловск, оказались отлученными от печатного станка: писать приходится «для будущего», и сегодня литераторы отстранены от активного участия в подготовке победы. Через несколько дней я позвонила ей и поделилась давно вынашиваемой идеей.

– Нам хочется, ― сказала я, ― выпускать книжки о людях, которые куют победу над врагом здесь, в тылу. Например, об уралмашевцах. Ведь они теперь делают танки! Или, скажем, о рабочих, предприятия которых были эвакуированы с запада и юга и которые в самые короткие сроки буквально под открытым небом, лишь поставив стены и расставив станки, начали гнать продукцию для фронта.

Мариэтта Сергеевна попросила зайти к ней как можно скорее, чтобы поговорить поподробнее.

– Дорогая! Какая замечательная мысль! Мы привлечем к работе всех, всех писателей, что живут здесь!

В журнале «Новый мир» за 1985 год, в номерах 4 и 5, внучка М. С. Шагинян Елена ― в годы эвакуации она была грудным ребенком, и я не раз держала ее на руках ― опубликовала ее дневник за 1941-1943 годы. О наших с Мариэттой Сергеевной довольно близких отношениях свидетельствует запись от 17 мая 1942 года: «Вечером ― Милино рождение, у нас Пермяки, Хандросы, Тагильцев, Нечепуренко, Форши», (стр. 133, № 4).

О моем звонке и первых деловых встречах говорят и записи от 15, 19, 20 и 24-26 ноября 41-го года:

«Потеряв место в “Труде”, от которого отказалась совершенно правильно и принципиально, закисла и захандрила... Но вдруг ― как в романах, звонит Профиздат и предлагает написать книжечку в серию “Бойцы трудового фронта”. Я опять почувствовала счастье ― работа, да еще такая подходящая. Быстро подписала договор» (стр. 124, ж. № 4).

«Сегодня началась моя новая рабочая страда. Утром заканчивала с Профиздатом (это мы с ней обсуждали замысел книжки ― Р.К), в 11 часов села на трамвай № 5 и поехала на Уралмаш»... «До сдачи книжки мне осталось пять дней, писать 1,5 печатных листа... Задание оборонное, надо помнить, что ― для победы, и так написать, чтоб зажгло»...

А 9-10 декабря записывает: «Сделано вовремя, сдано; проведена большая напряженная работа. Потом началась бессмысленная редакционная канитель, придирчивая правка... Так убивается у нас всякая производительность труда, всякое напряжение в работе и счастье работы»... (все эти записи на стр. 125, № 4).

Ух, и досталось же мне за эту «редакционную правку»! Я прочитала очерк Шагинян, нашла его превосходным, но все же он нуждался в некоторых сокращениях. Занятая привлечением к работе над серией и других авторов, я отдала книжку для редактирования недавно принятой на должность редактора Розе Мандельштам. После первой же встречи с ней Мариэтта Сергеевна прибежала ко мне страшно злая:

– Я не могу так работать! ― с порога закричала она. ― Я не девочка, написавшая свое первое сочинение, чтобы с ним так расправлялись. Я забираю свой очерк!

С трудом успокоила ее, уговорила не делать этого:

– Конечно, нелепость редактировать ваш стиль, перекраивать вашу манеру изложения материала, ― вынуждена была я признать, ознакомившись с правкой Розы. ― Хотите, я лично буду заниматься вашим очерком?

Шагинян согласилась «попробовать». Если честно, работать с ней было очень трудно, но она меня многому научила. Я пришла к ней с рукописью в гостиницу «Большой Урал», где она жила с дочерью, крошечной внучкой и сестрой. Моя задача сводилась к одному ― убедить автора отказаться от сложных и длинных ассоциативных отступлений. Я убеждала ее, что очерк обращен прежде всего к рабочим, поэтому он должен по возможности быть написан более короткими фразами, что возникающие при этом ассоциации, подтверждающие основную мысль, будут тогда понятнее. Неожиданно в какой то момент она засмеялась и сказала:

– Конечно, вы правы, так и нужно; я ведь сама порой мучаюсь в поисках главной мысли моих длинных абзацев. Сделайте сами, что находите нужным. Только никоим образом ничего не выбрасывайте, потом дайте мне прочитать, и я посмотрю, что у вас выйдет!

Это была трудная работенка, но она доставила мне большое удовлетворение, в особенности после того, как Мариэтта Сергеевна ее одобрила почти без единого замечания. Очерк быстро набрали в типографии, и мы подписали его в печать. В декабре были готовы сигнальные экземпляры. И тут произошел инцидент, сильно подпортивший наши отношения.

Савостьянов, директор издательства, без согласования со мной забрал из типографии все отпечатанные к этому времени «сигналы», в том числе экземпляры книжечки М. С. Шагинян. Ничего не сказав нам, улетел в Куйбышев ― спешил на заседание президиума ВЦСПС, где обсуждался вопрос о работе профсоюзной печати. Вернувшись в Свердловск, он собрал совещание, на котором зачитал постановление президиума, одобрявшее деятельность «Профиздата», «который не растерялся в трудных условиях эвакуации и в короткий срок сумел наладить выпуск необходимых в военное время брошюр и книг». Директор особо поблагодарил Мариэтту Сергеевну за оперативность и призвал собравшихся на совещании писателей и журналистов еще активнее включаться в нашу работу. При этом сообщил, что президиум ВЦСПС обратился в Свердловский обком партии с просьбой о том, чтобы пишущие для издательства поощрялись дополнительным пайком.

Зал радостно загудел.

Я сидела рядом с писательницей С.Марвич из Ленинграда.

– Конечно, будем работать, ― сказала она капризным голоском. ― Пусть издательство называется хоть «Сад и огород»

– лишь бы печатали.

Писатели согласно закивали головами. Для меня это не было неожиданностью ― я и раньше сталкивалась с реакцией такого рода: «Разве “Профиздат” издает еще что-нибудь, кроме справочников по труду и соцстраху?»

А между тем именно наше издательство объявило в свое время «призыв ударников в литературу». Известный роман магнитогорского рабочего А.Авдеенко «Я люблю» писался под эгидой «Профиздата» и был доведен до кондиции нашими специалистами; в нашем же издательстве начали печататься Н.Карельский, Вирта и многие другие...

Едва совещание закончилось, как ко мне подскочила совершенно разъяренная Мариэтта Сергеевна:

– Как, моя книжка уже фигурировала в вашем отчете, а вы до сих пор не соизволили дать мне сигнальный, не говоря об «авторских»?!

Я попыталась объяснить ей причину, но Шагинян перебила меня:

– Меня все это не интересует! Мне нужны «авторские»! ― и, хлопнув дверью, ушла.

Я была совершенно убита. Утром побежала в типографию, надеясь, что там что-нибудь осталось, но нет, ни одного экземпляра не нашла, а самое ужасное, что Савостьянов дал согласие рассыпать набор ― «пока» (якобы директор типографии из-за нехватки металла не мог его долго держать).

Все эти неурядицы очень осложнили наши отношения с Мариэттой Сергеевной ― она наотрез отказалась работать с нами. Лишь к концу декабря, когда был отпечатан стотысячный тираж книжки и я вручила ей «авторские», Шагинян вернула мне свое расположение.

Оно принимало иной раз довольно бурные формы. Она задерживала меня в своем номере, делилась творческими планами, сокрушалась, что мало пишет больших произведений ― романов и повестей, что по характеру своему не может пройти мимо злободневных вопросов, а потому тратит драгоценное время на газетные статьи, которые пишет долго, а живут они так мало. Когда я получала возможность говорить, старалась утешить тем, что многие ее статьи для народа важнее иных пухлых книг, но, само собой, уже сейчас необходимо думать и о фундаментальных работах. Вот тогда-то я впервые услышала от нее о «заветном» ― о желании написать серию романов о Ленине и его семье. Возможно, уже тогда она готовилась и обдумывала замысел.

Увлеченные разговором, часто засиживались допоздна. Мариэтта Сергеевна боялась отпускать меня ночью одну: город освещался плохо ― и настойчиво предлагала переночевать. Отказаться ― значило обидеть, и я укладывалась на черном кожаном диванчике, не смея объяснить ей, как страдает Алексей от моих частых отлучек. Мариэтта Сергеевна иногда забегала ко мне на работу и приглашала немедленно отправиться с ней в «Шарташ». Ей было в то время около пятидесяти пяти лет, и нам, молодым, казалось удивительным, что «в таком возрасте» она столь энергична и легка на подъем. Мариэтта Сергеевна отвергала все мои отговорки занятостью, и я, махнув рукой, составляла компанию.

Разговоры она вела только творческие. Никогда не слышала от нее жалоб на быт, недостаток питания и тому подобное. Разве что обмолвится о сестре, у которой был страх перед едой, если та приготовлена не ею лично. Даже хлебный паек ее сестра выкупала сама.

Уже в январе 1942 года Шагинян сдала еще одну книжку об обороне Москвы ― она вышла в свет под названием «Дневник москвича».

Симпатии Мариэтты Сергеевны ко мне настолько за это время выросли, что однажды она предложила «написать роман вместе». Я засмеялась:

– Зачем вам это? Да и смешно, ваша прославленная, широко известная фамилия будет стоять рядом с моей, скромной и мало кому известной. Если понадобится помощь в сборе материала, я все для вас сделаю, но быть вашим соавтором ― нет! Это слишком почетно, да и вам не нужно.

По моему заказу Алеша написал не документальный, а художественный рассказ, в котором был создан собирательный образ девушек, защищавших Москву от зажигалок, а затем на Урале самоотверженно работавших на оборону. Он очень понравился Мариэтте Сергеевне и сыграл большую роль в жизни Алексея. В ее дневниковой записи от 6-8 января значится: «Утром 8-го прочитала и сдала с рецензией рукопись Мусатова “Москвичка” в Профиздат» (стр. 128 ж. № 4). Узнав, что такой талантливый человек давно ходит «в кандидатах», Шагинян возмутилась и, будучи человеком слова, молниеносно провела Алексея в члены Союза писателей.

Известия с войны, суровые и нерадостные, доходили до нас ежедневно. Скудные сообщения от Совинформбюро оптимизма не прибавляли. Мы ловили каждое слово, пытаясь разгадать спрятанный под ним подлинный смысл, понять, что же происходит на самом деле. И не только мы, москвичи, но и все те, кто никогда в столице не был. И вот 6 декабря 1941 года ― голос Левитана. Вечер был морозный; на площади у репродуктора собралась огромная толпа. Мы с Алешей держались крепко за руки и замирали от счастья. Сообщение о разгроме немцев под Москвой повторили несколько раз, а мы все не отходили, готовые слушать снова и снова...

В Свердловске Алеша вел себя всегда прилично, хотя, что греха таить, иногда выпивал, и немало. Но я уже научилась каким-то седьмым чувством угадывать, когда он собирается учинить драку, и, как правило, успевала увести его домой.

От друзей Алешина жена узнала, что, имея возможность уехать из Куйбышева в Ташкент, он «из-за какой-то женщины» в последний момент выскочил из эшелона. Она стала атаковать его письмами, в которых поносила меня всяческими словами, и требовать немедленного приезда. Что он ей отвечал ― не знаю, но письма становились все настойчивее. Алеша отослал в Ташкент весь полученный в издательстве гонорар и фактически стал жить за мой счет. Наконец, он с ужасом прочел мне ее очередное послание, в котором она угрожала покончить с собой, если он и дальше будет медлить: «Оставлю письмо, где укажу, что причина ― твоя измена».

– Она такая, запросто может выкинуть номер! ― твердил он в отчаянии.

– Но объясни ей, что здесь тебе, наконец, улыбнулось писательское счастье, что тебе покровительствует сама Шагинян. Ты имеешь здесь заказы! Разве ей это не важно? И скажи, что личные вопросы лучше отложить на потом. А главное ― это успокоить ее любыми словами, какими хочешь. Позволяю тебе совсем отречься от меня! Только не уезжай! Начнется твой призыв, и ты немедленно попадешь под мобилизацию [66]66
  Вышел закон о призыве из любого места, где бы человек ни находился.


[Закрыть]. А из Свердловска тебя призовут в военные корреспонденты ― все-таки не на передовую!

– Разве ее убедишь! ― сморщившись, как от зубной боли, сказал Алеша.

Он написал обстоятельный ответ, где привел все аргументы в пользу своего пребывания в Свердловске. Но в начале февраля пришло письмо, в котором категорически был указан срок Алешиного возвращения. Если он опоздает хоть на сутки, Рита грозилась свести счеты с жизнью ровно в тот же день. Алеша был взбешен, всячески проклинал ее, утверждая, что «она знает, что я не люблю ее, и вот цепляется любой ценой».

Но на этот раз отговаривать его не стала ― угрозы звучали вполне убедительно. И риск был слишком велик.

С трудом, используя какие только можно связи, мы достали билет до Ташкента. И в лютый мороз на платформе Свердловского вокзала попрощались. Алеша умолял не забывать его, говорил, что считает своей женой только меня и вернется непременно, как только удастся убедить Риту, что их совместная жизнь дальше невозможна