Текст книги "Резидент, потерявший планету"

Автор книги: Рафаэль Михайлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц)

– Вязальщица к этому делу вовсе не причастна. Весовщиков там семеро. Скорее всего – кто-то глянул и запомнил, что нужно было.

Жур обвел взглядом внимательные лица сотрудников:

– Смысл привета таков. Выруский дядя по кличке Диск просит некую даму по кличке Тесьма передать их общему партнеру или хозяину по кличке Планетный Гость… Это уже серьезнее, про Гостя мы наслышаны, Диск и Тесьма вынырнули впервые… Стало быть, просит передать, что дела дядюшки Пресса дрянь. Появляется Янтарный Мастер – явно местная достопримечательность. Кто он? Ваши версии?

– Мы проверим списки всех мастеров, – сказал кто-то.

Правдоподобную версию предложил Пауль:

– Речь, возможно, шла о Велло Тауми, ведь это он, по навету кулаков, украл дорогое янтарное ожерелье, и «учеников» у него, то есть ушедших с ним в лес, было всего двое.

Жур кивнул:

– Согласен. А Коллекционер откуда здесь взялся? Если сопоставить эту шифровку с запиской, найденной у Аувере, можно предположить, но очень условно, что Диск имеет в виду Пеэтера Вихма. Что мы знаем о Вихме? Доложите, младший лейтенант Мюри.

Пауль уж побывал на многих хуторах вокруг Ряпина, Вярска, где действовал Вихм с группой бежавших в леса хуторян, и выяснил о нем кое-что.

Старожил Ряпинаской волости, хуторянин среднего достатка. В войну отсиживался, немцы тянули его в «Омакайтсе» – не пошел. Своих не предавал. Но кто-то с ним крепко поработал в сорок пятом – и Пеэтер сбежал в лес. Говорят, преданный отец – у него трое детей, не шутка! И последнее: было подозрение, что, отступая, немцы укрыли почему-то на его хуторе склад с оружием, и он боялся, что об этом узнают власти. Хутор наши товарищи досконально исследовали – никаких следов оружия. Все.

– Народные мифы обычно имеют материальные предпосылки, – сострил Лео Баркель.

Жур резюмировал:

– Вихм ли действует под кличкой «Коллекционер» или кто другой, но Вихма и его группу надо из леса вытащить и, так сказать, нокаутировать господина Диска. Если оружейный склад – не миф, то и его захватим: второй нокаут! И, наконец, тщательно выяснить, нет ли ниточек, связывающих Вихма и иноразведку. Вихмом будет заниматься Мюри.

Прощаясь с Паулем перед отъездом в Таллинн, Жур заметил:

– Я атеист, в приметы не верю, но две удачи подряд редко бывают. Будь осторожен, Пауль. Вихм, чувствую, непрост.

– Осторожность, Григорий Максимович, понимать в том смысле, как вы однажды голыми руками резидента брали, или как на лекции нам излагали? – Пауль рискнул подшутить.

– Смотри ты, – засмеялся Жур, – память какая!

Да, Вихм оказался непрост. И к тому же неплохо был осведомлен об истории своего края. Один из его дядей, как выяснил Пауль, был фольклористом, другой – искусным реставратором церковной утвари. В доме Вихма всегда водились книги, журналы, а в дни наездов родни сюда будто целый университет переселялся. И детям своим Пеэтер мечтал дать образование, пустить их по стопам дядей. «Старшенького отдам алтари расписывать, – шутил он, когда семья собиралась за ужином, – средненькая пусть наши песни да обряды собирает, а уж младшенького, чтоб господь не гневался, при землице оставлю». На ближних хуторах Пеэтера знали как человека необычайно щедрого, доброго.

Лишь однажды сосед застал его разгневанным: подле хуторского двора сидел на возу мужчина, а Пеэтер стоял на крылечке, побледневший, трясшийся, как в лихорадке, и вдруг прерывающимся голосом закричал: «Чтоб нога твоя, Тикерпяэ, не ступала больше на мой хутор! Чтоб след твой, Тикерпяэ, не пачкал больше землю, где наши отцы сеяли и пахали, а не бог весть кому угождали!»

Перебранка эта не шла из головы. Но когда Пауль узнал, что Альберт в связи с одним делом допрашивает некоего Тикерпяэ, он попросил задать подследственному несколько вопросов об этом случае. Обвиняемый ответил, что про Вихма не слышал. «А какому Вихму вы задолжали в войну три мешка удобрений? – спросил Альберт. – Вашей рукой записано». Поняв, что попался, Тикерпяэ долго молчал. Но, видно, смекнул, что к делу этому особо не причастен, скупо сообщил: да, был за ним такой должок. Но когда весною сорок четвертого повез его отдавать, какие-то люди остановили его на лесной просеке, велели погрузить к себе ящики, сваленные в яме под елями, и доставить поклажу на хутор к Вихму. Среди тех, кто остановил его, он, Тикерпяэ, увидел двоих в немецкой военной форме, а ослушаться немцев в ту пору значило схлопотать пулю на месте. Про груз в ящиках – не ведал, но тяжелый. Похоже, что хуторянин говорил правду.

И все же образ Пеэтера Вихма Пауль для себя составил. А составив, отправился прямо к нему на хутор, который находился неподалеку от Ряпина.

Медленно рассеивался утренний туман, обнажая сверкающую гладь озера Меэлва. Взлетел на холм спокойный сероватый хуторок и застыл в настороженной суровости. Пауль медленно поднялся по тропинке к домику.

Его встретила в дверях хозяйка, жена Пеэтера Вихма, бойкая Ыйе, во взгляде которой перемежались легкая боязнь и плутовство. Пауль попросил у нее разрешения поговорить без малышей, но старший сын, Айвар, остался с матерью.

– Разговор пойдет о Пеэтере.

– Мы не знаем, где муж, – пробормотала Ыйе.

– Мы не знаем, где отец, – послушно повторил пятнадцатилетний Айвар.

Пауль понял, что разговор предстоит долгий и трудный. Он начал с того, что пока их муж и отец не стал соучастником грязных дел, он может спокойно вернуться к семье.

– Мы очень давно не видели Пеэтера, – невозмутимо ответила женщина. – Может, гость увидит его, пусть передаст ему это.

– Если он попадет в руки бандита Пресса, – Пауль старался, чтобы Ыйе точно поняла его мысль, – разговаривать уже будет поздно. Добрый человек превратится в государственного преступника, любящий отец уже никогда не обучит Айвара рисованию…

Айвар низко опустил голову. Ыйе смахнула фартуком выступившие на верхней губе бисеринки пота.

– Пеэтер не попадет к Прессу. Он не такой… А что, кроме рисования, дел мало? Мужчина, говорят у нас, сначала пахарь, потом пекарь, потом возчик, потом постройщик, а там и к небу можно голову задрать.

Айвар что-то беззвучно зашептал, мать предостерегающе сжала его плечо.

– А потянет рисовать… У детей есть мать. Я сделаю для них все, что хочет Пеэтер. Хоть какая власть была или будет!

На этот раз из их дальнейшей беседы ничего не получилось. Но Пауль пришел снова. И опять они долго разговаривали. Пока, наконец, Айвар не сказал матери:

– Я хочу жить с отцом. Без всего этого… Мама, человек пришел к нам без хитрости.

– Ох, не знаешь ты людей, сынок, – запричитала мать. – Что плохого мой бедный Пеэтер сделал? И зерно в фонд Красной Армии сдал, и участок безрукому Калеву вспахал и засеял. Никому ничего плохого не сделал мой Пеэтер. А кому поверили? Сторожу церковного кладбища да весовщику молочной фермы?

– Всем сейчас трудно, и новой власти совсем нелегко, – горько сказал Пауль. – Ей пепел от войны достался, да разбитые дома. Что же, по-вашему, один весовщик и один кладбищенский сторож всю власть представляют? Эх…

– Я отведу этого человека к отцу, – твердо повторил Айвар. – Я ему поверил.

– Отведи, – желчно выпалила женщина, – а они снова спросят Пеэтера, где те ящики, про которые он и не слыхивал…

Пауль взял эту фразу о ящиках на заметку, но вида не подал. Как мог мягче сказал:

– Пусть сын поступит, как сердце велит! Ему пора привыкать мужчиной становиться, выбор свой уметь делать.

Несколько дней Айвар уходил спозаранку в лес, с теменью возвращался. Отпускал односложные реплики: «Отца не нашел», «Не встретились». Пауль понимал, что Пеэтер Вихм хочет все обдумать. Не торопил, не приставал с расспросами. Через пять-шесть дней Айвар сам осторожно спросил: «Угон саней с теплыми вещами строго наказывается?» Это означало вступление в переговоры. На другой день последовал вопрос, которого Пауль давно ждал: «Учитываются при разборе дела показания родных или их слово против навета и гроша не стоит?»

Пауль ответил запиской:

«Пеэтер Вихм! Перестаньте всего бояться! Правда всегда сильнее навета. Разберемся. Верю Вам. Пауль Мюри, младший лейтенант».

Встреча их произошла на лесной опушке, выходившей к болотистому участку. Пронзительно крякали утки, издалека доносился методичный стук дятла. Роща вытеснила из себя человеческую фигуру. Человек приближался медленно, будто нехотя, еле передвигая ноги в булькающей хляби. Пауль оставался на открытом месте, между двумя деревцами. Когда расстояние между ними сократилось до нескольких шагов, тот, что вышел из лесу, хрипло спросил:

– Чем взяли моего сына, гражданин Мюри?

– Наверное, не крутил, говорил правду.

– Тогда и мне выкладывайте правду! – не то сказал, не то приказал. – За душой моей пришли, за карабином моим или еще за чем?

Пауль вздохнул.

– Тут много всего накопилось. Давай поближе – побеседуем. Да не трясись, оружия у меня с собой нет.

Пеэтер Вихм раскрывался медленно. Только при третьем свидании Пауль узнал, что с Вихмом бродят по лесам девять здоровых молодцов, которые только и мечтают о том, чтобы вернуться к своим очагам. Если Пеэтера загнал в лес навет двух недругов, то другой его спутник ушел с хутора, возмущенный ошибкой землемера при нарезке ему участка. Третий… Тот ушел бездумно, заодно с приятелем.

– Так ты объясни мне, – потребовал Пауль, – каким образом уход в лес докажет хуторянам или власти вашу правоту?

– А что мне было делать? – в голосе Пеэтера Вихма звучала тоска. – Ждать, пока меня на глазах детей со связанными руками на допрос потащат?

– Допроса испугался? «Омакайтсе» послать к чертям не побоялся, а от простых вопросов своей же власти в тину сиганул?

– Не от вопросов, – упрямо твердил Вихм. – Не хочу, чтоб дети отца в унижении видели.

Под ногами у них раздались фырканье, шорох. Пробежало мимо семейство ежей, недовольное возникшим вдруг препятствием.

– Уничтожать тебя никто не собирается. А разобраться в запутанных делах надо. Теперь напрямую: с чего тянется болтовня об оружейном складе на твоем хуторе?

– Вот-вот… – Пеэтер поднялся. – Доказательств не имею.

История эта, действительно, выглядела необычно. Еще во время войны к нему на хутор неожиданно нагрянули «высокие гости»: один из главарей вырумааской «Омакайтсе» капитан Тибер и вожак ее Ряпинаского отделения обер-лейтенант Эйлонен. Напомнив хозяину хутора, что в сороковом он заигрывал с большевиками и уже за одно это достоин быть повешенным, они шантажом и силой вырвали у него расписку, что он обязуется в любой момент по требованию «Омакайтсе» укрыть у себя на хуторе имущество организации. А незадолго до бегства гитлеровцев к нему явился активный деятель «Омакайтсе» Тикерпяэ с двумя тяжелогружеными возами. Пеэтер его выставил, но на другой день с Тикерпяэ прибыли два немца и под угрозой расстрела семьи заставили Пеэтера укрыть доставленные ящики. Хуторянин не подозревал, что они набиты оружием. В первый же день после изгнания немцев снова появился Тикерпяэ и увез всю эту партию. Пеэтер на радостях и расписку забыл потребовать назад. Но Тикерпяэ передал эту расписку двум немецким пособникам, и те составили на Пеэтера донос, приложив его расписку. После первого же прихода милиции Пеэтер, услышав о содержимом ящиков, сбежал в лес.

– За что Тикерпяэ невзлюбил тебя? – спросил Пауль.

– Он хотел жениться на моей сестре. Я отговорил ее. Не было в нашей семье подонков и фашистов.

– Значит, склад от тебя вывезен и больше ты ничего про это не знаешь?

– Вывезен, – повторил Пеэтер и нерешительно добавил: – По-моему, один парень у нас знает больше… Я могу попробовать поговорить с ним… Но кому охота голову в ухват просовывать?

– Ну, я тебе много обещать не могу, – Пауль помедлил. – Но в прокуратуре выясню… Если все будет по-честному, будем вас считать своими добровольными помощниками. Говори, готов нам помочь?

– Готов. А теперь ты скажи, – Пеэтер замялся, завозился, ветку в руке сломал. – Тибер и Эйлонен напирали на то, что большевики отберут у эстонцев все ценности, уничтожат нашу культуру. Я не очень им верю… Ты говорил, Пауль, что жил среди русских. Скажи, они способны на такое – пустить нашу страну по ветру, раз народ маленький?..

– Чушь все это, – сердито оборвал его Пауль. – Сколько в Советском Союзе малых народов со своим языком и культурой! Русские, даже с немцами воюя, выпускали у себя стихи Шиллера, исполняли музыку Бетховена… А вот о «любви» гитлеровцев к эстонской культуре можно многое рассказать. Немало они вывезли: картин, ковров, рукописей, книг.

Пеэтер глубоко задышал.

– Меня будут судить? Много могут дать?

– Если не убивал, если явишься с повинной, могут и дня не держать.

Хуторянин даже застонал, боясь поверить в чудо.

– Но у меня к тебе еще один разговор. Кто тебя недавно вызывал из леса, Вихм?

Долго думал, крутил головой.

– Ни к чему это, Мюри.

– Это мое дело – к чему или ни к чему. Кто?

Пеэтер тер щеку, вздыхал. Наконец, неохотно протянул:

– Я его впервые увидел. Он предложил мне уехать с семьей за море… В Швецию или в Канаду. Предлагал сразу выписать на всех заграничные паспорта.

– А ты и уши развесил?

– Да нет, не врал он. У него бланки на руках. Все без подделки.

– Да ты, оказывается, почище эксперта… Так уж и подлинные. Чего он хотел от тебя?

Пеэтер заерзал.

– Не так уж много. Соединиться с людьми, которых он подошлет к нам. Вместе произвести одну акцию.

– Например?

Вихм натянул шляпу низко на лоб, поковырял носком сапога землю.

– Какое-нибудь товарищество молочное поджечь… Или совхозный хлев. И сразу рвануть за кордон.

Пауль засвистел.

– Ну, и как – соблазнительно?

– Не очень, – признался Пеэтер. – Я ему так и сказал.

– А он? – продолжал допытываться Пауль.

– А он разъяснил, – сердито отозвался Вихм, – что заграница хочет вас принять как национальных героев… Нужны какие-то доказательства.

– А ты?

– Да что ты все: «А он? А ты?» А я молчал.

– Так и расстались?

Пеэтер утер лоб шляпой, выругался.

– Дьявольщина! Он обещал дать о себе знать.

– Каким образом?

– Зарубками на деревьях.

Водворилось долгое молчание.

– Так с кем дальше пойдешь, Пеэтер?

Пешеходу в больших роговых очках, на лице которого застыла и не сходит широкая безмятежная улыбка, наверное, не хотелось покидать гостеприимную Ратушную площадь. Послав последнюю улыбку средневековым фасадам, он оказался сжатым в крошечном проходе маленькими домиками и вдруг исчез. Разе что стоявшие рядом люди увидели, как приоткрылась и впустила его миниатюрная, почти не заметная с улицы дверца мастерской, на витрине которой покачивались янтарные бусы, золотые кольца и серебряные цепочки.

Приветливо поздоровалась с посетителем уже в летах женщина, пышная, дебелая, элегантная.

– Я присылал заказ на очень тонкую цепочку, – мягко, почти распевно произнес посетитель. – Мое имя Яласто.

Проворные пальцы женщины быстро перебрали стопку открыток, брови ее изогнулись в недоумении.

– Странно. Мы ничего не получали, господин Яласто. – Обратилась к кому-то, кто работал за дверью. – Роби, к вам не попал заказ для господина Яласто?

– Нет, – раздалось за дверью. – Не попал. Что-нибудь срочное?

– Не знаю уж как сказать, – словно извиняясь за свое вторжение, пояснил Яласто. – Хотел порадовать сестру ко дню рождения. Ее старая цепочка порвалась.

– Мы сделаем для вас все возможное, господин Яласто, – наконец заключила приемщица.

Пляска марионеток

Стокгольм уходящего 1946 года готовился к рождественским дням.

…Худощавый седовласый старичок, встав в зеркальных дверях гостиной своей крошечной виллы в восточном пригороде Стокгольма, отвешивал любезные поклоны гостям. Называвший себя «Божьим проповедником», уже приобрел опыт как изощренный агент четырех разведывательных служб капиталистических держав и снискал у них «ласкательные прозвища»: Гибрид Божьей Коровки и Тигра, Речистый Виллем, Младший Брат Целлариуса, Полковник Святых Врат…

Близкий родственник военного министра буржуазной Эстонии генерала Лайдонера, Виллем Саарсен был направлен им в военную разведку. При гитлеровцах пробрался он в «Бюро Целлариуса», работал на абвер, на «Интеллидженс сервис», на финнов – на всех, кто платил. После войны, не порвав ни с одной из своих тайных служб, осел в Швеции. Пробился к церковной кафедре, наставлял прихожан и ткал под звон церковных колоколов новые преступные замыслы.

И все, кто собрался у Саарсена в этот декабрьский вечер, прошли путь, весьма схожий с деяниями Полковника Святых Врат.

Угасающий от неизлечимой болезни, один из бывших буржуазных премьеров Эстонии профессор Юри Улуотс, принявший все-таки приглашение посетить виллу Саарсена, считал себя в этом эмигрантском сборище единственным «осколком старой культуры». Но присутствующие помнили, как этот «осколок» ползал на коленях перед генеральным Комиссаром Эстонии Лицманом, как умолял заменить своей персоной главу марионеточного «самоуправления» Хяльмара Мяэ.

Дипломат буржуазной Эстонии, бежавший в Швецию уже в сороковом, а в сорок третьем создавший в Стокгольме Заграничный центр Национального комитета Эстонской Республики, велеречивый хитрющий агент «Интеллидженс сервис» Аугуст Рей в разные годы пропагандировал разные идеи. При фашистах он возопил: «Место каждого честного эстонца в Эстонском легионе!» При отступлении фашистов: «Кто бегает – марш в леса! Кто ковыляет – марш за море!» И спустя год после освобождения Советской Эстонии: «Белый корабль» англичан уже в пути!» Когда лопнули все идеи. Рей решил взять денежный куш у разведок Запада и затеял эту театральную встречу, возведя ее в ранг Военного совета армии.

Примчался сюда и еще один агент английской разведки по кличке Роберт, он же – агент американской разведки по кличке Бридж, бывший оберштурмбанфюрер СС Альфонс Ребане. Воспитанник СС посчитал, что его «деяния» на Псковщине, под Ленинградом, в Чехословакии, где он устраивал засады против партизан, – входной билет на занятие в эмигрантском эстонском «правительстве» под вывеской Эстонского Комитета в Швеции поста военного министра. Не оставил здесь своего коллегу Харальд Рийпалу: это его, карателя по призванию, командира батальона Эстонского легиона, еще три года назад рейхсмаршал Гиммлер самолично поздравил с Рыцарским крестом. Рийпалу явился сюда как председатель «Эстонского общества в Англии». И, наконец, третий партнер, научившийся отлично работать на три разведки и получивший три своеобразные клички – Месяц Август у «Интеллидженс сервис», Лакки у американцев и почему-то Торшер в Западной Германии – это бывший посол буржуазной Эстонии в Англии небезызвестный Аугуст Торма.

Пожалуй, лишь у одного из этой компании рыцарей кинжала и провокаций, у Арво Хорма, завязавшего еще в пору работы при Пятсе дружбу с американскими бизнесменами, не было пока клички: он только учился, стратегическая разведка США сочла его эстонцем, не наделенным большой любовью к эстонцам, но зато перспективным шпионом и поручила установить теснейшие связи с эстонскими эмигрантами.

Серьезный соперник многих из них – бывший генеральный инспектор полиции и СС в Эстонии невысокий Иоханнес Соодла, правая рука палача Мяэ, обосновался после войны в Триесте, но, не мешкая, примкнул к старым друзьям.

Считая, что они сбежали от прошлого, и не видя перед собой будущего, все эти люди тем исступленнее рвались к самым бесстыдным сделкам и провокациям теперь, когда война кончилась. Им уже мерещились нагрудные кресты и субсидии от своих новых покровителей. Марионетки на привязи, они были способны облаять, искусать, взорвать покой спящих. Обреченные на безвластие и духовное вымирание, они еще таили опасность…

Чтобы не привлекать внимания прессы, старые партнеры объявили предлогом встречи сочельник.

– Господа, – елейно начал Саарсен, пригласив к столу собравшихся, – вознесем молитву к Господу нашему, ниспославшему нам радость лицезреть плоды наших деяний…

– Плоды до этого выращивают, полковник, – безапелляционно прервал его Альфонс Ребане, дав сразу понять, что он желает взять быка за рога. – Что мы собираемся, господа, высаживать на землях наших отцов?

Саарсен подошел к этажерке, снял с верхней полки цветную фотографию и обратил ее к собравшимся: на ней стремительно мчалась, разевая зубастую пасть, гигантская акула…

– Позвольте напомнить вам, господа, – с торжеством в голосе пояснил Саарсен, – что в древнем Риме преследуемые за веру христиане извещали своих единоверцев о тайном собрании рисунком рыбы. Разведслужба США выбрала этот знак в качестве символа вторжения.

…Страсти вокруг рождественского стола разгорались уже второй час. Сначала неясен был вопрос, кому положено председательствовать на этом сборище бывших. Проповедник Саарсен заметил, что некоторые господа отсиживались в тихой Швеции, пока они, истинные сыны Эстонии, на ее земле выпалывали сорняки безверия и красной крамолы.

Каждый из гостей считал себя по меньшей мере премьер-министром, а на худой конец министром иностранных дел. С большим трудом удалось договориться, что Альфонс Ребане возглавит генеральный штаб мифической армии, а попросту, будет ведать засылкой лазутчиков, диверсантов и провокаторов на эстонскую землю со стартовых площадок всех, кто захочет платить. И что временно два Аугуста, – Рей и Торма, бывшие послы, возьмут на себя иностранное представительство.

Бывший дипломат Ларетей и пропагандист петли Рийпалу начали выторговывать ведомство пропаганды, седенький Саарсен в ярости, что его обходят, грозил самостийно возложить на себя пост министра внутренних дел. «Вас некому будет охранять, – съязвил Соодла. – Наци уже убрались из Эстонии».

– Господа, – раздался надтреснутый голос из кресла-качалки, – стыдно… Где наша культура? И притом… вы уходите от основных вопросов. «Балтийское море», господа!

Юри Улуотс почувствовал себя в университетской аудитории, но ему быстро дали понять, что он не в Тарту. Правда, напоминание об операции «Балтийское море» вызвало некоторое замешательство среди участников рождественского банкета. Ведь эта операция была задумана для вывоза эстонцев в Швецию, но провалилась, как и другие подобного рода мероприятия.

– К черту иллюзии! – жестко бросил Ребане. – Миграция ползет вниз. Большевики закрыли людям глаза газетными простынями. Наш святой долг, господа, найти способ, чтобы сорвать пелену с глаз эстонцев.

Он осушил бокал вина и высокопарно объявил:

– Вы напомнили фотографией акулы, Виллем, что наша цель – вторжение. И я начинаю его подготовку. Как главком освободительной армии диктую в вашем присутствии обращение к своим солдатам и к гражданам старой доброй Эстонии. Запомните, господа, эту историческую минуту!

Закончив с обращением, он повернулся к Рею и Торма:

– Дело теперь за вами, господа. Обратитесь к друзьям Эстонии во всем мире, к дипломатам, служителям церкви, концернам. Нам нужны плавучие средства, нам нужны деньги. На доверие Запада, господа, мы ответим интенсивным сбором информации о тяжком положении наших братьев на эстонской земле, массовой засылкой своей агентуры на нашу древнюю землю, единением лесного братства. Это и будет нашей первой акулой!

– Слова, слова, – простонал Улуотс. – Сколько раз они губили нас! Где эти агенты, где они, я вас спрашиваю?

– С одним из них, – улыбнулся Ребане и взглянул на часы, – господа, имеющие отношение к агентуре нашего Национального комитета, будут иметь честь познакомиться через восемь минут.

– Надеюсь, – предупредил он, пригласив в соседнюю комнату Аугуста Торма, – ваши вопросы к этому человеку не будут касаться условий конспирации.

И вот перед ними появился малорослый улыбающийся человек с большой рыжей копной волос и огромным, тоже рыжим, платком, на две трети торчащим из верхнего пиджачного кармана. Вновь вошедший слегка наклонил голову в знак приветствия, легонько, будто снимая паутину с лица, провел ладонью от глаз до подбородка, и вдруг перед ними предстало другое лицо – лукавое, удивленное, точно увидевшее седьмое чудо света. Еще одно неприметное движение рукой – и это лицо уже страдальческое, болезненное. Но вот улыбка возвращается на губы человека, и глаза его смотрят доверчиво, безмятежно.

– Вы в душе клоун? – с улыбкой спросил Торма.

– Вы угадали, – вежливо ответил новый визитер. – Последние годы жизни в Америке мне приходилось работать и в передвижном цирке. Я мим, эксцентрик, немножко акробат.

– А кем вы были до отъезда из Эстонии? – поинтересовался Торма.

– Ресторан «Золотой лев», – бесстрастно произнес циркач. – Ночная программа. У меня было два выхода. Говорят, на этом месте – развалины.

Торма и Ребане переглянулись. Ребане мягко сказал:

– Мы все там бывали, господин… господин Йыги, если я не ошибся.

– Ивар Йыги, к вашим услугам, – склонил голову артист.

После легкой паузы Аугуст Торма вкрадчиво спросил:

– Что вынудило вас, сын мой, покинуть родные берега?

Улыбка сбежала с лица Ивара, но голос его был ровен:

– Новая власть в сороковом году сочла отца кулаком. Он был выселен из Эстонии, мать помешалась от горя. Я протестовал, писал… Меня хотели лишить профессии… Сестра была замужем за американцем и вызвала нас с братом к себе.

– А как вы надеетесь устроиться в Эстонии?

– О, для мима и эксцентрика, – с сарказмом отозвался Йыги, – работы хватит и в мире капитала, и на половине, где греет солнце социализма.

Ему ответили смехом, клоун нравился.

– Но вас могут опознать, – спохватился Ребане.

– У меня есть легенда в легенде, мой полковник, – Йыги говорил безмятежно, легко. – Глупый избалованный мальчишка поддался враждебной пропаганде, оставил в горе мать, невесту. Его съедала тоска. А когда он вступился в Техасе или Оклахоме за свою партнершу-негритянку и его едва не вздернули вместе с нею на первом же дереве, этот мальчишка принял твердое решение вернуться на родину.

– Есть ли у вас программа действий? – спросил Торма.

– Вернуть Эстонию в исходное положение, сэр, – нарочито напевно произнес он, вновь вызвав смех Ребане.

Почему-то шутка Йыги не понравилась бывшему эстонскому послу.

– На кого вы намерены работать? – грубо спросил Торма.

– Мистер Лакки, разве вы не помните присказку одного известного разведчика: всегда работай на себя и немного на того, кто тебе платит.

Торма побагровел, насупился:

– Кто вам дал право? Я… я…

– Вам не следует со мною обращаться как с клерком, господин Торма, – лицо у Ивара приняло надменное выражение, тон стал ледяным.

Ребане разрядил обстановку:

– Мы злоупотребляем своим временем, господа. – И высокопарно добавил: – Первый шаг сделан. Советизированная Эстония скоро почувствует удары нашего движения.

Он проводил гостя до двери:

– Счастливого плавания, Улыбка.

– Благодарю, Бридж. Значит, у вас есть для меня только один адрес?

– Пока один, но он идет еще от людей Канариса.

– Не оставляйте меня без прикрытия, Бридж.