Текст книги "Позывные услышаны"

Автор книги: Рафаэль Михайлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 18 страниц)

«Большевик должен владеть фактами, – говорит себе Восков, стараясь запомнить и ленинские интонации, и логику ленинской мысли. – Факт и обобщение. Факт и обобщение».

– Буржуа лгут, – раздается с трибуны, – выдавая за «контроль» государственно-планомерные меры обеспечения тройных, если не десятерных, прибылей капиталистам.

Он усмехается – они заслонились газетами.

– Государство наше сейчас, – продолжает свои удары Владимир Ильич, – есть государство хищничающих капиталистов. Этому государству, – подчеркивает он, – сдать дело борьбы с «хищничеством» капиталистов – значит бросить щуку в реку.

Взрыв смеха в зале. Смеется и Ленин, глаза его щурятся, искоса он бросает взгляд в сторону газет: недвижимы.

– Резолюция Авилова, – деловито подводит итог Ленин, – начавшая с того, что обещала дать все, закончила тем, что в сущности все предлагает оставить по-старому. Во всей его резолюции, – досадный взмах рукой, – нет и тени революционности. – На секунду задумывается и выдвигает свою формулу: – Регулирование и контроль не класса капиталистов над рабочими, а наоборот – вот в чем суть.

Делегациям уже роздан проект резолюции большевиков.

– Чтобы контроль над промышленностью действительно осуществлялся, он должен быть, – голос оратора поднимается, – рабочим контролем, чтобы во все ответственные учреждения входило большинство рабочих и чтобы администрация отдавала отчет в своих действиях перед всеми наиболее авторитетными рабочими организациями.

Зал реагирует бурно, шумно, всплесками.

– К делу, к делу! – весело заканчивает Ленин. – Поменьше отговорок, поближе к практике! Оставлять ли нетронутыми прибыли по военным поставкам, прибыли в размере пятисот процентов и тому подобное, да или нет? Оставлять ли в неприкосновенности коммерческую тайну, да или нет? Давать ли рабочим возможность контроля, да или нет?

– Давать! – выкрикнул Восков, и зал повторил: «Давать!».

Ленин собирает записки, весело смотрит в зал, уже собирается уйти, но – еще один взгляд в сторону меньшевиков, и чувствуется, что ему нужно нанести последний удар, прежде чем он уступит трибуну.

– Добивайтесь, товарищи рабочие, – твердо говорит он, – действительного контроля, а не фиктивного, и все резолюции и предложения такого фиктивного бумажного контроля самым решительным образом отметайте.

Эти проницательные слова делегаты повторят на заводах, в цехах, в мастерских, донесут их до «медвежьих углов» России, пройдут с ними фронтами гражданской войны и первых строек молодой республики. А сейчас 573 из них тянут руки ввысь за ленинский проект резолюции, и только тринадцать, пряча взгляды от соседей, голосуют за меньшевистскую трактовку «контроля» и тем самым за доверие Временному правительству.

Восков чувствовал себя, как на празднике. Сражение, происходившее здесь, было его стихией. Азартно беседуя с текстильщиками у одного из громадных окон бокового коридора, он и не заметил, как из группы проходивших людей отделился Свердлов, подошел, положил ему руку на плечо:

– Не горячись, Семен Петрович. Сбереги жар для Сестрорецка. – И обратился к своему спутнику: – Владимир Ильич, это и есть товарищ Восков.

– Слышал, слышал. – Ленин крепко пожал руку Воскову. – Кажется, это вы, товарищ Восков, руководили бруклинской стачкой в шестнадцатом году? И недурно руководили. Ваши впечатления о сестрорецких рабочих? У вас есть возможность сравнивать. Как вы оцениваете их революционные качества?

– Крайне высоко, Владимир Ильич. С ними можно идти до конца.

– Рад, очень рад. За наш питерский пролетариат и за ваших сестроречан, в частности. А скажите, товарищ Восков, по вашему мнению, рабочие Сестрорецка разберутся в двух точках зрения на контроль за производством?

– Отлично разберутся, Владимир Ильич. Они жизнью учены. И мы им всячески поможем в этом.

– Жизнью учены? Так, так.

Ленин на короткое время задумался.

– А теперь хорошенько подумайте и тогда ответьте, пожалуйста. Яков Михайлович говорил, что вы довольно остро поставили у себя в завкоме вопрос о производстве винтовок. Не собираемся ли мы таким образом поддерживать оборонческие позиции коалиционного правительства?

– Трехлинеечки для другой надобности, – весело отозвался Восков.

– Так, для другой, стало быть? – Из глаз Ленина заструился смех. – А эту другую надобность понимают все ваши товарищи? Можете ли вы уверить нас, что в случае такой надобности мы, большевики, сумеем опереться на фабзавкомы, как на передовую организацию рабочих? Ведь организация эта молодая, совсем молодая..

Восков посмотрел на Свердлова в поисках поддержки.

– Нет, нет, я не Якова Михайловича спрашиваю, – и опять глаза Ленина смеялись, – я спрашиваю председателя солидного фабзавкома.

Восков провел рукой по лицу.

– Фактов для обобщения пока маловато. Но сердцем чувствую…

– Сердцем, а также чутьем подпольщика и любителя острых схваток с буржуазией, – подзадорил его Ленин.

Семен широко улыбнулся.

– С таких позиций легче делать прогнозы, Владимир Ильич. Лично я очень верю в революционную стойкость фабзавкомов.

– С такой определенностью руководить легче, – засмеялся Ленин, увлекая за собой Свердлова, и уже издали громко сказал: – Значит, стоило, товарищи, вступить в сражение за фабзавкомы.

И, рассказывая о впечатлениях этих дней сначала в своем заводском комитете, потом на шеститысячном собрании оружейников и в цехах, Восков повторял простые и убедительные ленинские слова:

– Добивайтесь, товарищи, действительного контроля, а не фиктивного, бумажного.

И сам показал, чем отличается дело от бумажки.

На первое же заседание фабзавкома был приглашен новый начальник завода капитан артиллерии Шебунин, заменивший царских администраторов. Он пришел с ворохом докладных и писем, из которых следовало, что продукция оружейников из месяца в месяц снижается.

– Куда смотрят ваши снабженцы, экономисты, конторщики? – спросил Восков. – Возьмите их за шиворот, заставьте пошевелиться. Нам нужны не «охи» и «ахи», а реальные подсчеты и конкретные меры.

– Ваши рабочие больше митингуют и пьют, чем стоят за станками, – сказал Шебунин. – Какой уж тут план может быть!

Люди зашумели. Восков остановил их.

– Митинги, капитан Шебунин, у нас были, есть и будут. Это неплохая форма волеизъявления масс. А за пьяниц возьмемся. Но не смешивайте нескольких пьяниц с рабочими. Дайте людям четкое задание, обеспечьте их материалами – и они горы своротят.

Через три дня он получил от снабженцев и экономистов все, что хотел узнать, а еще через неделю начальник завода изложил в комитете свои предложения. Заканчивая обзор, Шебунин, несколько замявшись, сообщил:

– Мерами фабзавкома по поднятию дисциплины лично я удовлетворен.

– Спиртное укараулили? – спросил кто-то.

Грохнул смех. Начальник весь месяц не мог обнаружить, кто похищает спирт из механической мастерской, пока рабочие не поймали разгильдяев и не выгнали их с завода.

Были вопросы и посерьезнее. Членам фабзавкома дали поручения объездить предприятия и договориться с рабочими о возможности переброски сырья в Сестрорецк. За топливом решено было послать в Донбасс самого председателя. Никак не удавалось решить проблему с рабочим снабжением.

– Хотя бы детей обеспечить! – сказала Мария Грядинская, браковщица оружейной мастерской.

У Семена сердце сжалось. Еще вчера Андреев и его невеста Лида твердили Семену о нездоровом виде детей. И особенно младшей, Женечки.

…Завком ждал слова Воскова.

– Слушайте, товарищи, – предложил он. – А не потрясти ли сестрорецких купцов? Объявим реквизицию продуктов, согласуем с местным Советом, и точка!

– Восков вспомнил свою молодость, – злословили меньшевики. – Фабзавкомом правит экс.

Семен не прошел мимо их выпадов:

– Когда веками грабили рабочих – это считалось узаконенным. Когда же мы хотим реквизовать часть награбленного, нам кричат: «Эксы!», «Грабители с большой дороги!». Меньше паники, господа крикуны! Мы хотим лишь уберечь от голодной смерти наше будущее – наших детей.

Но когда всем многодетным женщинам начали выдачу молочных продуктов, он постеснялся стать с ними в очередь.

– Я отец, – ответил он Лиде шуткой, – а мы приглашали матерей.

Он пропадал в Донбассе больше недели, вернулся сияющим.

– Выбил тринадцать тысяч пудов угля сверх того, что обещали. Славные ребята в Донбассе! – всмотрелся в лица встречавших его товарищей. – Вячек, Федор, что это вы как на панихиде? Дети мои здоровы?

– Дети здоровы, – ответил Федор Грядинский. – Уж мы постарались тут без тебя, чтобы молоко восковцы имели. Получено неприятное сообщение, Семен. Временное правительство готовит против нас какую-то провокацию.

– Интересно! – загорелся Семен. – Вот где наши люди получат боевую закалку. Нужно раздать оружие.

– Нет, нет, – сказал Зоф. – Стрелковую закалку пока отложим, товарищ Восков. И раздачу оружия – тоже.

Семен тяжело вздохнул:

– Наверно, я ошалел. За четверо суток и четырех часов не соснул… Какие-то загадки загадываете.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ.

ОНИ ИСЧЕЗАЛИ НОЧЬЮ

«Глаза слипаются и мысли… А он продолжает говорить что-то непонятное…» Курсант и впрямь нес околесицу:

– Товарищ инструктор, я сейчас изживаю дефект слуха и обязуюсь изжить дефекты подготовки, разрешите прийти для переполучения зачета…

– Отставить нытье, да еще безграмотное! – сказала Сильва. – Со слухом у тебя все в порядке – врач проверял. А на занятиях девчоночкам записочки пишешь. Учти: через неделю не освоишь – рапорт подам.

Рапорта он боялся. Рапорт был равносилен изгнанию из школы.

Обычно по ночам из военного округа, из штаба партизанского движения, из разведотдела присылали машину за выпускниками, и наутро койки их оказывались пустыми. Оставшиеся называли ушедших счастливчиками. Письма от «счастливчиков» приходили редко. Чаще о них рассказывали офицеры, отбиравшие радистов. Причем, довольно односложно: «Анечка? Черненькая? Уже там. Шесть раз выходила на связь в опаснейших условиях», «Эрнест? Это который из немцев Поволжья? До службы добрался».

С первой минуты пребывания в школе Сильве и Лене все здесь нравилось. Они получили новенькие формы: матросскую рубашку, юбку, китель, синий берет со звездочкой. Их привели к присяге, ознакомили с распорядком дня в школе. Начальник учебно-строевой части старший лейтенант почти с грибоедовской фамилией Скалодуб перечислял все возможные взыскания с истинным удовольствием. Сильва не удержалась от бодрого замечания:

– Постараемся всех видов взысканий избежать, товарищ старший лейтенант.

– Не всем это удается, – сурово пообещал он.

– Поете, пляшете, рифмуете? – с надеждой спрашивал новичков комиссар школы Арбатов, очень вежливый худощавый человек с короткой бородкой, испытывающий острый недостаток в клубных «талантах».

– Предсказываем судьбу, – подшутила над Сильвой Лена.

Комиссар улыбнулся:

– Мне бы что-нибудь более атеистическое.

Курсантки жили на третьем этаже – это был довольно вместительный зал с двухъярусными койками. После вечерних поверок, перед сном любили поговорить, помечтать, поспорить. Сильва развлекалась «предсказаниями». Обычно покружится по комнате, остановится, и тот, кто оказывается в кругу напротив, мог быстро задать любой вопрос. Игра привилась.

– Сильва, я буду счастливая?

– Будешь. Но сначала научись быть смелой.

– Чего во мне больше – хорошего или плохого, и чем это для меня обернется?

– У тебя баланс. Но учти, плохое никогда не оборачивается хорошим.

«Спешу обрадовать себя и заодно утешить, – заносила Сильва в дневник, – идем в гору жизни бодро и весело, обретаем самих себя, обретаем до такой степени, что любуемся белыми ленинградскими ночами, гранитом, Невой, островами, отороченными свежей зеленью и… безлюдной тишью».

Иронически заканчивала: «Обстановка полной отвлеченности от современных событий».

Да, они любовались белыми ночами, которые так точно описал Пушкин, но добрую треть этих ночей проводили за пе-образным столом с зуммером, «натаскивая» и перегоняя друг друга, замирая от страха, что не успеют за положенные секунды передать столько цифр, букв, кодов.

Не прошло и трех недель, как инструктор радиодела Мигалова доложила начальнику школы, что и Воскова, и Вишнякова программу усвоили и способны обучать сами.

– Что же, рад, – сказал Кардов. – Не зря их в ЛЭТИ грамотами награждали. Дадим курсанткам по взводу. Согласны, комиссар?

– Они заслужили, – ответил Арбатов.

– Возражаю, товарищ начальник, – вмешался Скалодуб. – По квалификации – не спорю, но почтительности у обеих маловато. История с плотиком – не в их пользу.

Кардов с трудом сдержал улыбку. Он знал эту историю. Неподалеку от школы на Малой Невке давно уже болтался «ничейный» плот, который вдруг решили одновременно пустить на дрова и курсанты, и моряки-соседи. Когда моряки начали привязывать к плоту веревку, курсанты подошли на катере, закрепили плот стальным тросом и поволокли его вместе со шлюпкой моряков к школе. Скалодуб, завидев это, стал подавать курсантам сигналы немедленно остановиться. То ли они не заметили его, то ли вошли в азарт, но операцию провели до конца и разбежались. Скалодуб ходил по спальням, искал «виновных» и неожиданно налетел на подруг:

– Я вас видел на катере. Вы проявили, имейте в виду, политическую незрелость. Вы оскорбили действием наш Военно-Морской Флот.

– Лично я, товарищ старший лейтенант, – вспыхнула Сильва, – действием наш флот не оскорбляла. Мы просто проявили маленькую спортивную хитрость. А по вашей логике, с моряками и в волейбол рискованно играть – можно выиграть.

И вот теперь Скалодуб напомнил об этой истории.

– Я не оправдываю курсанток, – очень вежливо заметил комиссар, – но хочу напомнить, что ваша политическая аттестация этого эпизода была слишком эмоциональной.

Воскова и Вишнякова получили по взводу.

Война развивалась стремительно. И ребята, о «морзянке» читавшие только в детективных повестях, должны были очень быстро стать виртуозами в приеме и передаче до ста–полутораста знаков в минуту – цифр и букв, русских и латинских…

С завистью смотрели инструкторы, как их лучших учеников быстро экзаменует полковник из штаба партизанского движения – человек, которого они уже знали и который любил повторять:

– Не набьете руку здесь – там набьют вам.

У него было безошибочное чутье на кандидатов. В этот заезд он отобрал большую группу.

Подруги отчего-то загрустили. Посмотрели друг на друга и, «чтоб не дразнить мечты», разошлись.

Несколько раз Сильва останавливалась у кабинета Кардова, все ждала: он выйдет. Не вышел. Она постучала.

– Докладывает инструктор Воскова…

Он сидел за столом, просматривал списки, устало сказал: – Уже знаю. Уедут и ваши. Очень трудные места.

Ее молчание насторожило. Поднял взгляд, что-то понял.

– Возможно, вам будет интересно. Я уже третий рапорт подал с просьбой – в действующую. Отказ по всем инстанциям: «Ваша работа остро необходима Ленфронту». Я вас не задерживаю, товарищ инструктор.

Вернулась в спальню. Ее окружили девчата, затормошили.

– Кто из нас уезжает? Знаешь? Скажи…

Тихо ответила:

– Предсказательница сегодня выходная.

Легла на свою койку.

Кто-то разлил по стаканам компот, кто-то предложил выпить «за тех, кто исчезнет ночью».

– Лена, тост! – раздались голоса.

– Я лучше вам спою на дорожку, – сверкнула улыбкой Лена.

– Сильва, тост! – проскандировали они. – Сильва, тост!

Сильва встала, взяла со стола стакан, высоко его подняла:

– Дорогие мои девочки! Если когда-нибудь в жизни мне было очень тепло и приятно, то это именно теперь. Сколько бы вы ни делали вступлений в самостоятельную жизнь, но шаг в самостоятельную жизнь вы делаете первый. Пусть же он будет удачливый, ведь то, перед чем стоите вы, это шаг в будущее ваше и нашей Родины. За вас, девочки, за величие вашей души. – Пригубила и попросила: – Теперь – песню. Хотя, – засмеялась, – Скалодуб услышит… Не отстучать ли ее лучше по «морзянке»?

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ. ДВЕ ТАЙНЫ ОЗЕРА РАЗЛИВ

И Восков, и Грядинский чувствовали, что Зоф чего-то недоговаривает, но секретарь большевистского райкома, как видно, не собирался посвящать их в свои соображения.

– И не такие крепости брали, – пошутил Семен, входя через несколько дней в комитет и усаживаясь напротив Вячека. – Выкладывай.

– Товарищ Восков, – маленький, смуглолицый Вячеслав выскочил из-за стола и забегал от стола к двери. – Цека и Пека^[18] нам сообщают все, что нам нужно знать. Пожалуйста, Семен, без лишних вопросов. – Взял со стола газету. – Кадеты называют нас «Сестрорецкой республикой». Я полагаю, это не оскорбление, а признание нашей силы. Но только силы нужно пока поберечь.

– Что это ты так осторожничаешь, Вячек?

Зоф скупо улыбнулся.

– Это из той же серии вопросов. Учти только, Восков, что Керенский июльских дней нам не простит.

Да, Керенский вряд ли забыл, что, когда солдаты и рабочие Питера потребовали разгона Временного правительства, сестрорецкие оружейники присоединились к ним. Молодой отряд заводских красногвардейцев, сколоченный Восковым и Грядинским, занял вокзалы, телефонную станцию, почту. На расстрел июльской демонстрации сестроречане откликнулись мощной забастовкой. Временщики искали лишь повод для вооруженного вмешательства.

Восков с головой ушел в завкомовские заботы. Приходили к нему по самым разным делам. Он сидел в своей обычной позе, широко расставив на столе локти и прижав пальцы к вискам, глядя прямо в глаза собеседнику с неизменной, ободряющей человека улыбкой.

– Ясно, – сказал он директору детского приюта. – Мебель детишкам нужна, и обязательно новая. Пойдите в столярку.

– Семен Петрович, вы бы столярам записочку написали.

– А вот это уже лишнее. Они любят ребятишек не меньше меня.

Он был очень обрадован, что его столяры проявили сознательность. Как-то заскочил в приют и даже посидел на детских стуликах.

К нему пришла молоденькая девушка.

– Подносчица я, – говорила скороговоркой. – А он слесарь. Замуж зовет, а я не знаю, идти али не идти. Семен Петрович, чего ему сказать?

Восков дернул себя за ухо, вздохнул:

– Труднее дела еще сегодня не было. Парень он хороший, наш, я его знаю. Любишь?

– Ага.

– Тогда выходи за него. Книги или газеты читаешь?

– Н… некогда.

– Как выйдешь замуж – начни читать. А то он разлюбит. Он парень сознательный, я его знаю.

Она убежала счастливая, и он был доволен, что помог.

Неожиданно к нему заявился Кондратий Емельянов, семиклассник из коммерческого училища.

– Вы, товарищ Восков, объездили весь мир, помогите разобраться. Буза в школе. Начальство занятия срывает, над рабочими издевки строит. Мы супротив них, я и Ленька Шушпанов, так нас же и травят, саботажники проклятые.

Восков не забыл этого дела и пригласил в ревком директора.

– Послушайте, господин статский советник, – сказал он кратко. – Геометрические фигуры учите ребят строить по Евклиду или Пифагору, и тут мы не вмешиваемся. Но мозги им тухлятиной не засоряйте.

Егоров язвительно спросил:

– Позвольте поинтересоваться, что-с кончили?

Семен ответил с улыбкой:

– Начальную школу и высшую жизненную – по борьбе с вашим братом. Может быть, мне самому побывать у вас на уроке, господин статский советник?

Егоров смешался, попросил время подумать. Потом Восков узнал, что Кондартий и Леонид крепко поговорили с учащимися, и саботаж им удалось сорвать. Встретив позднее Шушпанова на прогулке, он сказал ему: «Слышал о тебе, Леонид. Надумаешь к нам в партию – буду рекомендовать». Через несколько месяцев так и случилось.

На Сестрорецк надвигались события посерьезнее. Начало охотничьего сезона весельчаки ознаменовали ночной пальбой из берданок. Черносотенный «Петроградский листок», ссылаясь на очевидцев-дачников, живописно расписал начало «вооруженного мятежа» в Сестрорецке. Случай был удобный, и Керенский бросил на подавление несуществующего мятежа карательную экспедицию в составе юнкеров и казаков из «дикой дивизии». Командовать ими он поручил своему любимцу капитану Гвоздеву, который копировал Керенского и внешне и истеричностью речей. Оружейников предупредил дежурный телефонист.

…Медленно, во тьме, пересекают лодки широкую чашу Разлива. Ночь выдалась облачной, и только изредка, когда высветляется клочок неба, можно заметить с берега силуэты людей, сидящих на веслах. Грести тяжело, груз весомый: винтовки, патроны и даже пишущая машинка и гектограф. Все, что накопили за эти месяцы рабочие Сестрорецка, готовясь к восстанию, нужно успеть укрыть. На веслах Восков, Андреев, их товарищи по завкому, по большевистскому комитету. Оружие закапывают во дворах верных людей, на Угольном острове, а кое-что – в саду генеральской дачи, которая вряд ли заинтересует карателей.

Уже под утро Семен приходит в райком. Зоф в этот «неприемный» час на месте.

– Успели, Семен?

– Успели, Вячек, Разлив не выдаст тайны.

– Молодцы. Но есть еще одна тайна, Семен. – Зоф дружески сжимает его руку. – Ты согласен, что еще не пробил час восстания и мы должны сжать губы и вытерпеть, выстоять?

– Согласен.

– Даже если они будут обыскивать, грозить, издеваться?

– Слушай, – сердито говорит Семен, – всему есть предел.

Вячек молчит, смотрит в сторону. Наконец:

– Ты выстоишь, Семен. И других убедишь выстоять. Кроме общих причин, Пека не заинтересован сейчас привлекать к Сестрорецку внимание контрреволюции…

– Подожди, подожди, Вячек! Это не связано с тем, что Временное правительство вызвало Ленина на суд?

– Мне об этом не докладывали, Семен, – сухо говорит Зоф. – Но дисциплина есть дисциплина. И ты, и ваш завком выстоят.

Стараясь не скрипнуть половицей крыльца, ступая на носках, Семен пробирается в комнату. Обходит детские кроватки, прислушивается к дыханию ребят.

– Эй, притворяха, почему не спишь?

– Папа, – сообщает Даня драматическим шепотом, – все говорят, на нас солдаты идут. А тебя не арестуют?

– Нет, сынок. Рабочие меня не дадут в обиду. Спи.

Мальчик засыпает успокоенный.

А на рассвете в рабочие дома врываются юнкера, казаки, опрокидывают шкафы, корзины, распарывают перины, подушки, ищут, ищут… Но что они могут найти, если все, в чем нуждается завтрашняя революция, уже надежно сокрыто?

Оцеплены все здания, на перекрестках броневики устрашающе поводят пулеметными стволами. Оружейники проходят на завод сквозь цепь карателей, но к работе никто не приступает. Толпа застыла на площади. Большевики уговаривают, убеждают, просят: выдержка!

Ежеминутно к капитану Гвоздеву, картинно взгромоздившемуся на броневик, подбегают взводные и рапортуют:

– Оружие не найдено, господин капитан!

– Ваше благородие, у них пусто!

Гвоздев выхватывает из ножен шашку – так живописнее! – и надрывно кричит:

– Что вы барабаните мне в ухо? Не принимаю. Службе не выучились? Дармоедами стали? Искать, искать до победного!

Не находят.

И тогда командир отряда принимает другое решение.

– Даю завкому четверть часа. Либо Сестрорецк будет объявлен на осадном положении со всеми вытекающими последствиями – и предупреждаю, ни одного смутьяна не пощажу! – либо вы сложите вот сюда, перед моим взором наворованное оружие. Передайте своему председателю – четверть часа, и я начинаю Варфоломеевскую ночь при свете солнца!

Четверть часа… Завком научился быстро решать вопросы.

Гвоздев смотрит на ручные часы. Четверть часа истекает. Наконец-то эти смутьяны зашевелились. К его ногам падают первые увиденные им в Сестрорецке ружья. Дьявол их подери, если они сдадут оружие, можно будет, как он и дал слово, обойтись без арестов. Он вернется в Петроград победителем. Шутка ли: оружейники сдали оружие. Каламбур готов. Керенский вставит его в свою речь. Но что они бросают? Берданки, охотничьи ружья, ножи… Господи, какой-то дурень бросает даже кухонный нож. Что они, свихнулись?

– Рабочие! – надрывается он. – Вас обманули. Откройте сердца законному правительству социалистов!

– Социалист, – слышен высокий голос, – у нас уже перины распороты. Мало?

В толпе поднимается смех.

Он взбешен.

– Схватить смутьянов! – приказывает Гвоздев взводным.

Список составлен заранее, за людьми следят. Воскова и еще шесть рабочих активистов грубо оттесняют к броневикам, связывают им руки и вталкивают в кузов открытой грузовой машины. Толпа начинает медленно надвигаться на солдат. Голоса анархистов возбуждают людей: «Братья, мы сильнее!» Семен чувствует, сейчас произойдет непоправимое.

– Винтовку наизготовку! К бою – товсь! – командует Гвоздев.

Ну-ка, Семен, тут нужна хитрость подпольщика.

– Одну минутку, капитан! – весело и громко говорит он.

Толпа замерла, мог бы и потише. Значит, для них…

– Зря, капитан, вы трудились! Вы отобрали у нас оружие, и мы под давлением военной силы и во избежание напрасного кровопролития сдали вам оружие.

Лишь бы они не сдвинулись с места – навстречу пулям, провокациям, арестам!

– Но знайте… пройдет несколько дней, мы вновь изготовим для себя винтовки и, если нужно будет, сами вооружимся и товарищей из Петрограда вооружим.

Так, так, подает броневикам сигнал трогаться с места! В толпе – опять движение. Подарите мне еще минуту терпения, товарищи!

– Я считаю, капитан, – кричит он в толпу, мысленно благодаря друзей за то, что они его поняли, за то, что выдержали, – я считаю, что вы окажетесь тогда в проигрыше!

Машины медленно выезжают из заводских ворот. Громкий голос:

– Мы освободим тебя, Восков!

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ.

«ПЕРЕХОЖУ НА ПРИЕМ»

– Хочешь, пойдем к самому? Поручимся за тебя!

– Не надо, девочки. Все правильно.

Шепот у замочной скважины смолк. Наверно, кто-то из начальства показался. Кто бы мог подумать – торопилась в действующую, а попала на гауптвахту.

Месяц назад она писала Ивану Михайловичу: «Дорогой мой, ты когда-то мечтал, чтобы у тебя в семье был радист, и вот твоя Сивка начинает становиться радистом-оператором… Меня и мою подругу оставили инструкторами здесь, но мы очень хотим идти в часть радистами и будем решительно добиваться этой чести».

Кардов непробиваем. Подкатилась к Арбатову. «Как вы считаете, товарищ комиссар, где человек приносит больше пользы – на фронте или в тылу?» Он погладил бородку, мягко заглянул ей в глаза: «Я тоже полагал, Сильвия Семеновна, что на фронте. Но когда я прочитал, что проделал еще один комиссар – ваш отец – в тылу, я заколебался».

Перед шестилетней Галкой, которую безумно любила и старалась подкормить, забегая к Лене, репетировала свои диалоги с начальством, которые всегда кончались словами: «Я буду надеяться и ждать».

На собрании взвода она торопит курсантов, предлагает через день проводить контрольные.

Дневник запестрел фразами: «Конечно, в долгу у жизни я оставаться не намерена», «…Собираюсь полечь костьми, а добиться осуществления моих всепоглощающих мечтаний».

Встретила соученицу. Вспомнили школьных друзей. Рассказала про Шакееву. Узнала, что класс понес и новые потери. Снаряд угодил в землянку, где Ника Феноменов оперировал раненых. Ники нет. И Сашка Давтян погиб – один из «мушкетеров». Какую-то из сестер Диц немцы повесили в Пятигорске…

Сильва вошла в кабинет к матери, тихо села в углу, глаза воспаленные.

– Что с тобой, Сивка? Переработка?

– Недоработка, мама. Предстоит большой разговор с Кардовым.

Разговор состоялся, в дневник легло отчаянное: «Опять и тысячу раз опять мои стремления уйти отсюда тщетно разбиваются… О, как мне не хватает деятельного настоящего при жгучем и неотвратимом стремлении к нему!»

Седьмого июля проснулась и подумала: «Просыпаться по утрам с ощущением счастья – вот это счастье!» Хорошо сказано. Почему она вспомнила эти слова сегодня? Ах да, сегодня ей стукнуло двадцать два.

Начала припоминать, каким был этот день до войны. Непременно находила под подушкой томик стихов. Володя преподнес ей букетик горных ромашек – это было в альплагере, и он лазил за цветами на рассвете по скалам. От Лены тогда пришла телеграмма: «Поздравляю люблю некогда писать целую жду».

Повернулась, под рукой зашелестела бумага. Всмотрелась – точки, тире – Ленкин почерк: «Поздравляю писать некогда люблю желаю пробить мечту».

В этот день опять приезжал полковник. Сел за пе-образный стол сам, предложил инструкторам рассадить курсантов. Сильва переглянулась с Леной и заняла место рядом с экзаменующимися.

Полковник имел возможность переговариваться по «морзянке» с любым из радистов-операторов. Послал короткие депеши двум-трем, определил их ритм работы, вызвал Сильву, задал несколько вопросов, что-то привлекло его внимание в ее стиле – то ли четкость, то ли обостренная наблюдательность. Предложил принять текст. «Перехожу на прием», – отстучала Сильва. Все ускоряя и ускоряя темп, он нанизывал кодированную цифровую вязь, попросил ее записи, всмотрелся, кивнул:

– Учителя у вас добротные.

Через час ее и Лену Вишнякову вызвали к Кардову.

– Что вы натворили, товарищ инструктор? Вы заняли место курсанта. Вы понимаете, что вы натворили?

– Меня отобрали? – спросила она, замирая от счастливого предчувствия.

Его смуглое лицо совсем потемнело.

– Да. Но одного из лучших инструкторов не отпущу.

И размашисто вычеркнул ее фамилию из списка.

– Что вы делаете? – закричала она. – Вас самого не отпускают, и вы должны понять своих подчиненных!

От неожиданности он даже выронил трубку. Встал.

– Товарищ Вишнякова, вы у нас комсорг. Ваше мнение?

– Я согласна с Восковой, товарищ начальник.

Вошли Скалодуб и Арбатов.

– Черт знает что, – сказал Кардов. – Теперь придется конфликтовать со штабом. Они затребовали Воскову. Но вы слышали, что я решил, и я не отменю свой приказ. Товарищ старший лейтенант, научите своих людей дисциплине.

Скалодуб козырнул и вышел. Девушки последовали за ним.

– Курсант Воскова, – приказал Скалодуб. – Сутки ареста за обман командования. Повторите приказание.

Она повторила.

– А вы, Вишнякова, комсорг, – поучительно заметил он, – и мы с вас спросим за покрывательство по другой линии.

– Вы извините, товарищ старший лейтенант, – отрезала Лена, – но я хочу служить своей Родине одинаково по всем линиям и различия между ними не делаю.

Когда Кардов узнал, что Сильва посажена на гауптвахту, как курсанты называли маленькую угловую комнату, он вскипел:

– За что вы ее наказали, старший лейтенант? За патриотизм?

– Да вы же сами… – Скалодуб растерялся.

– Что я сам? Что я сам? Я ее не отпустил в преисподнюю, в тыл к гитлеровцам, где гибнут другие. Потому что она отлично учит. Она инструктор по призванию, понимаете? И тем не менее правы не мы, а она. Словом, отмените свое приказание.

Они сидели молча друг против друга. Кардов вздохнул:

– Ну и характер у вас, Воскова.

Упрямо попросила:

– Отпустите.

– Не имею права. Между прочим, из вашего взвода отобрали пятерых радистов. Я даже заготовил приказ о премировании вас пачкой махорки и ста граммами спирта.

– Спасибо. Хотя я не пью и не курю.

– Знаю. Мальчики вас за это угостят шоколадкой. Но приказ зачитаем через недельку.