Текст книги "Позывные услышаны"

Автор книги: Рафаэль Михайлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 18 страниц)

Штабисты напряженно ожидали конца разговора.

– Приказ твой в целом правильный, – задумчиво сказал Восков. – Ты им в какую сторону приказал выступать?

– Я стороны не указывал, – вопрос застиг Солодухина врасплох. – Сами знают, куда идем. А ты к чему это спросил?

– Видишь ли… Конница – войско маневренное. Если ты думал послать их к востоку от Таганрога, чтоб отрезать путь отступающим белым полкам на Ростов, я тогда руками и ногами подписываюсь под приказом. И орлам твоим пешим будет легче город брать.

Солодухин резким движением сорвал с себя папаху, пригладил волосы, снова надел ее, с минуту думал и выпалил:

– Дело говоришь. Конкретно надо мыслить, Попов. А не вообще: «Задержите… Отмените…» Только хотел бы я посмотреть на того смельчака, который доставит моим кавалеристам уточнение к приказу: город другие возьмут, а вы, соколики, в степи гарцуйте.

– Я поеду, – сказал Попов. – Я затеял, мне и ехать.

Попов вернулся через час. Кавалеристы выслушали приказ начдива в молчании. Но как только до них дошел смысл нового распоряжения, они соскочили с коней, окружили начштаба. Горстка коммунистов вовремя врезалась в гущу разгневанных конников и отрезвила их, дав несколько выстрелов в воздух. На курганах стоял крик. Потом разошлись по эскадронам. Попов обходил их, терпеливо разъяснял обстановку.

Солодухин, выслушав начштадива, сказал:

– Знал это заранее. Подрезали людям крылья.

– Крылья вырастают, – возразил ему Восков, – а вот люди уже нет.

Стремительно овладев селами Покровским и Бессергеновкой, бригады дивизии в ночь с шестого на седьмое января, буквально на плечах отступавших белых, ворвались в Таганрог. Заслон кавалеристов сделал свое дело; деникинская армия оказалась окончательно рассеченной на две части.

И в этом бою Солодухин и Восков были с передовыми частями. Въезжая на улицы города, начдив сказал:

– Ну, Семен, ты не только истинный пролетарий, но и комиссар замечательный. Теперь попируем с тобой трохи… Постой, да на тебе лица нет!

– Лихорадка привязалась не вовремя, – ответил Восков. – Митинг в самый раз проводить, а всего трясет.

Каляева, узнав, что Воскову нездоровится, выхлопотала комнатку в соседнем здании с штабом, заставила Семена выпить несколько стаканов горячего чая, накрыла его двумя шинелями. День он беспробудно спал, к вечеру врач определил воспаление легких.

– Пару недель пролежите.

– Да так можно и мировую революцию проспать!

– Успеете, Восков. Без вас не начнется.

Но едва ушел врач, в комнату ввалился Таран. Глаза его, всегда веселые, смотрели тревожно.

– Говори, комиссар! – приказал Восков. – Что стряслось?

– Только что узнал… Кавалеристы с винных подвалов замки сбивают… Говорят, начдив разрешил… В городе беспорядки…

– Подожди. Где начдив? Где комбриги?

– Начдив устроил вечер для командного состава. Все там.

– Ясно. Слушай, товарищ Таран. Выдели лучших коммунистов, пусть немедленно возглавят патрульные группы и прочистят город. Всех пьяных бойцов – под арест.

– Есть! – Он метнулся к дверям.

– Подожди… Помоги одеться.

– Семен Петрович, нельзя вам.

– На пир хочу успеть. Дай, пожалуйста, сапоги. Сальма их в тот ящик спрятала, чтоб не убежал.

Ветер, кажется, совсем рассвирепел. Как наши конники. Аж с ног сбивает. Шел с трудом, держась за выступы домов, палисадники, заборы. Увидел группу людей в шинелях – они выкатывали из ворот большую винную бочку. Хрипло приказал: «Прекратить… Стрелять буду!». Разбежались, но он видел: стоят на углах и ждут его ухода. И снова двинулся, проклиная и зиму, и ветер, и свою простуду. Боясь упасть, начал отсчитывать шаги.

В зал вошел своей обычной четкой походкой. Быстро окинул взглядом собравшихся. Солодухин, завидев Воскова, махнул рукой оркестрантам, выскочил на середину зала и, лихо приплясывая, запел:

На столе стоит тарелка,

На тарелке пирог,

Николай пропил Россию,

А Деникин Таганрог.

Он сам придумал эту частушку и, гордо посматривая вокруг, ожидал аплодисментов. Раздались жидкие хлопки. Восков пересек зал.

– Товарищ начдив! – сказал Восков. – В городе беспорядки, много пьяных.

– Брось, – махнул рукой Солодухин. – Сегодня веселимся.

– Взломщики ссылаются на ваше разрешение, – с гневом продолжал военком.

– А что бойцы – не люди? – закричал Солодухин. – Надо и им отпраздновать победу над белыми гадами!

Лицо его побагровело, он выхватил из ножен шашку и лихо взмахнул ею в воздухе, будто резолюцию карандашом вывел.

– Солодухин приказал сегодня всем праздновать победу, и ты мне, комиссар, не указывай, что мне делать! Завтра будешь указывать, а сегодня порядок в Таганроге диктую я.

– Порядок. Революционный порядок, – тоже громко возразил Восков. – Но не беспорядок, не анархию, не грабежи. И отзывать в такое время командиров бригад и полков из своих частей я бы не стал на вашем месте, товарищ начдив. Даже ради праздничного ужина.

Солодухин заметался по залу, закричал:

– Воевать – так Солодухин! А отдыхать – так Деникину только можно. Оркестр, шагай к белым гадам…

– Остановись! Не позорь себя! – Восков к нему подбежал, схватил его за руку, сжал. – Я же это любя, Петро. Тебя любя! Честью тобой и нашей Красной Армии дорожа! Пойми!

Солодухин вдруг выпустил шашку из рук, сел на стул, обхватил голову:

– Любя, говоришь? Ч-черт… Кто там тебе набаламутил, что наши в подвалы винные полезли?.. Солодухина имя марать захотели?.. Ой, плохо мне что-то, Семен. Сердце уже два дня кусает какая-то ползучая…

Восков посмотрел на комбригов, они встали из-за столов, ожидая приказов военкома.

– Начдив заболел, – громко сказал Семен. – Вызвать врача. Временно командование дивизией возлагается на комбрига Николая Владимировича Куйбышева. Предлагаю командирам частей немедленно вернуться к своим бойцам и навести революционный порядок в городе.

Куйбышев сделал шаг вперед, но рапорта не отдал. Восков мягко положил руку на плечо Солодухина.

– Петро, люди ждут твоего решения.

Начдив вяло сказал:

– Все правильно, товарищи. Как и сказал военкомдив. Болен я… Двое суток не в себе, еле держусь на ногах…

– Есть принять временно командование! – доложил Куйбышев.

Командиры и оркестранты вышли. Они остались одни в большом, ставшим вдруг холодным и чужим им зале.

– Прости, Петро, – сказал Восков. – Иначе я поступить не мог.

Солодухин ничего не ответил, не поднял головы, и комиссар вышел. Еле ворочая ногами, Семен добрался до своего жилья. Каляева ахнула, увидев его посеревшее вдруг лицо.

– Кто тебе разрешил встать с постели, Семен?

– Обстановка… Закажи разговор с Реввоенсоветом…

Неделю температура не опускалась ниже тридцати девяти. Потом вдруг врач сказал, что кризис миновал и дело пойдет на поправку. Пришел Солодухин. Сел у кровати, в глаза не смотрел.

– Пришел прощаться, Семен. Подал рапорт. Командируют на Кавказский фронт. Так будет легче.

– Не знаю – кому легче. Привыкли мы с тобой, Петро, друг к другу. Да и дело у нас неплохо шло.

– Шло-шло, а вот как повернулось… Ты не подумай – я и впрямь больной ходил. Но оправдываться не буду. Проглядел.

– Да и я проглядел… Может, передумаешь?

– Не передумаю, – упрямо сказал начдив. – Ну, поправляйся. В ходе мировой революции еще встретимся.

– Встретимся. Дел на всех хватит.

ГЛАВА СОРОК ВОСЬМАЯ.

МОИ КОСТРЫ

– Когда мы снова встретимся? Как считаешь?

– Считаю, что с Победой.

Сильва порывисто встала с кровати, проверила, не болтается ли пистолетная кобура, поправила гимнастерку.

– Скоро за мной придут. Позывной на «после войны» не забыла?

– Не чуди. Он мне так же дорог, как и тебе. Заданий много?

Сильва счастливо вздохнула:

– На всю жизнь и еще половинку хватит.

Только что она побывала у полковника. Это был последний инструктаж перед вылетом. Полковник начал с того, что еще раз уточнил время выхода на связь, подтвердил прежние позывные, предложил застраховаться запасным, испанским, именем «Лючия».

В период, когда советские войска готовились к мощному наступлению от Черного до Балтийского моря, наши органы государственной безопасности разработали им в помощь широкий оперативный план. Группы особого назначения должны были быть заброшены на территорию, еще оккупированную противником, помогать Советской Армии в получении необходимой разведывательной информации, всячески способствовать срыву гитлеровских планов по эвакуации военных и промышленных грузов или угону на Запад гражданского населения, выводить из строя фашистские коммуникации, заблаговременно выявлять разведывательную сеть, оставляемую службами «Абвер», гестапо или «СД». Такие оперативные группы были подготовлены и для Прибалтийских республик.

– Вас, Сильвия Семеновна, сбросят севернее озера Выртсъярви, – закончил полковник. – Особое внимание уделите коммуникациям Таллин–Тарту и Тарту–Псков. Теперь совершенно откровенно: какие у вас сомнения, вопросы или просьбы?

Сильвия подумала.

– Сомнений нет, товарищ полковник, вопросы появятся на месте. А просьба есть. У меня одна мать и одна самая близкая подруга. Хотя бы изредка я хотела бы знать об их здоровье и судьбе.

– Постараемся. Подруга – это Вишнякова?

– Так точно.

– Первое выполним, второе… судя по обстановке. Вишнякова ведь тоже разведчик. Отстучите-ка мне на прощанье позывные…

Отстучала указательным пальцем по столу несколько цифр: «Сант-Яго», потом «Лючия».

– Ну, ни пуха, Сильва–Лена–Лючия!

И почти так же попрощались с нею Марина и Лена – это которая настоящая, «всамделишная» Лена.

Капитан – сотрудник оперативного отдела – еще раз, перед посадкой в машины, заставил каждого члена группы проверить парашют, задал каждому два-три контрольных вопроса.

– Что будете делать со стропами против направления ветра? – спросил он Сильву.

– Натягивать под себя.

Молчали в машине. Молчали на аэродроме. Перед такими рейсами даже обычно разговорчивые люди становятся молчунами. Самолет вырулил на посадку. После команды каждый надел парашют – десантный, проверенный, надежный. Садились в самолет той цепочкой, какой будут брести во вражьем тылу: командир группы, потом радистка, остальные, последним – помощник командира.

Перед взлетной дорожкой проверка моторов. «А девушку тоже туда?» – крикнул командир экипажа капитану, пытаясь заглушить моторный рев. «Тоже. На треугольник».

Эстонский связной оповещал их о месте высадки группы кострами, зажженными на «вершинах» равностороннего треугольника. Капитан прошел в кабину, сел рядом с Сильвией.

– Сейчас за нами малость поохотятся.

Они пересекали побережье залива. Гитлеровские зенитки взяли их в сильный обстрел. Пилот поднял машину к «потолку». Началась болтанка. Капитан перехватил страдальческий взгляд Сильвы, тихо спросил:

– Вытерпите? А то таблетку могу предложить…

Ответила взглядом: «Вытерплю». Он понял, улыбнулся, сжал ей руку. За иллюминаторами зенитные снаряды оставляли трассирующий след. Пилот, счастливо лавируя, бросал машину вверх и вниз, вправо и влево. Сильва закрыла глаза, а губы продолжали улыбаться и что-то шептать. Капитану показалось, что он услышал: «Мои костры».

А она и в самом деле думала о своих кострах. Вот и дождалась самостоятельной оперативной работы, к которой шла двадцать один год до войны и двадцать восемь месяцев в войну.

Она первая и увидела костры, когда самолет снизился и нырнул под облака.

– Низкая облачность! – крикнул командир корабля капитану. – Высота двести устроит?

– Никак! Парашют не успеют раскрыть.

– Ваше решение, товарищ капитан?

– Обратно на аэродром.

Снова обстрелы, болтанка и, наконец, свой аэродром. Сильва сошла по трапу, слегка покачиваясь. Капитан хотел помочь ей, отстранилась:

– Сама.

– День-два отлежитесь, Сильвия Семеновна…

– Не беспокойтесь, товарищ капитан, – сухо докладывает она. – К утру я буду готова к вылету.

Через сутки операция повторяется в том же порядке. Те же контрольные вопросы, та же подготовка парашюта, подметила, что даже рацию прижимает к себе на аэродроме уже знакомым движением. К группе подходит женщина в военном полушубке – страшно знакомое лицо. Откуда она ее знает? Да это же участница знаменитого перелета Москва–Дальний Восток, ее портрет обошел все газеты и журналы земного шара. Они как раз перешли с Ленкой на второй курс, сидели на комсомольском собрании, когда вдруг в аудиторию вошел киоскер и пустил по рядам свежие газеты. Вот когда аудитория зашумела и пришла в движение, вот когда Сильва впервые увидела лицо этой женщины.

– Товарищ командир полка, – говорит капитан, – группа к посадке готова.

Комполка замечает среди мужчин Сильву, приветливо козыряет ей.

– У вас в группе единственная девушка. Берегите ее, мальчики. Когда мы готовились к рекордному перелету, нашим девизом было: «Дорожить друг другом».

Капитан отвечает за группу:

– Товарищ Гризодубова, эти ребята проверены на дружбу и спайку основательно.

Гризодубова подошла к Сильве, притянула на секунду к себе.

– Молчушка, а глаза как здорово говорят… Я в таких верю.

…Полет, зенитки, опять заболтало. Когда же это кончится, товарищи?

Окончилось. Капитан сообщил экипажу и своим подопечным:

– Костры! Приготовиться к выброске.

– Высота триста метров! – отозвался пилот.

– Пошел!

И опять: первым в боковую дверь вывалился командир группы. За ним – радист-разведчик.

Мигнула лампочка над дверью, Сильва успела попрощаться взглядом с капитаном, сделала резкий рывок, ветер отшвырнул, ударил в лицо, грудь, плечи, и вот уже оборвался последний тонкий фал, связывавший ее с самолетом, со всем, что было, что было до этого, до двадцать восьмого февраля тысяча девятьсот сорок четвертого года.

– Пошел! – глухо звучал голос сопровождающего.

ГЛАВА СОРОК ДЕВЯТАЯ.

«СЕРДЕЧНАЯ КОМАНДИРОВКА»

Куйбышев прислал из городской больницы известного врача, он долго прослушивал и простукивал Воскова, в заключение сказал, что у больного крепкая закваска и через день-два ему можно будет начать выходить на десять–двадцать минут из дому, но желательно не дышать морозным воздухом, не нырять в сугроб и не нестись вскачь по продуваемой ветрами степи. Каляева и Восков оценили медицинский юмор.

Каляева сидела за столом, обрабатывала политсводку за день. Семен подошел к ней, заглянул через плечо. «Политработа, – прочел он вслух, – ведется в частях усиленная, ставятся спектакли, ведутся беседы, читаются лекции. Армия противника разлагается».

– Хорошо живем, – засмеялся он, – если можем даже спектакли ставить и таким образом разлагать армию противника.

Каляева не любила, когда подшучивали над ее донесениями в Реввоенсовет.

– Не вздумай меня сейчас называть жужжащей пчелкой, – вдруг предупредила она, – пчелка способна ужалить. Тем более, что… Семен, – без всякого перехода сказала Сальма, – у нас скоро будет ребенок.

Он подошел к ней, смущенно потерся о розоватую, словно просвечивающую щеку своей жесткой рыжеватой щетиной.

– Ну и чудесно, Сальма. Просто чудесно.

– Сына хочешь или дочь? – бегло спросила она.

Семен задумался, пожал плечами:

– По совести говоря, все равно. Я всегда мечтал об одном: чтобы мои дети жили легче, чем их отец, но не без борьбы… нет!

Заходил по комнате, размечтался:

– Подумай, Сальма, как будет прекрасно, если сын или дочь станут когда-нибудь историками и напишут о наших походах. Они же войдут в историю нового общества, эти походы! Иначе и быть не может! Кто знает, а вдруг наш наследник станет поэтом или художником – разве мы знали когда-нибудь рифмы, ноты, акварельные краски? Да нам и в окно-то смотреть некогда было!

– А как же с рабочей закваской, Восков? – подразнила его Сальма.

– Дети должны знать, что их родители были рабочие люди. Они должны владеть молотком и рубанком. С детства. И как только у них окрепнут руки, они должны научиться стрелять из винтовки. И мальчишки, и девчонки.

– А разве они не будут жить в мире, Восков?

– Врагов революции на их век еще хватит.

Раздался громкий стук, потрясший дверь, и ввалился Таран, черная борода его уже доходила до пояса и вся заиндевела, шинель и сапоги были запорошены снегом.

– Ух, и морозит! – забасил он. – Приехал за патронами, дай, думаю, навещу больного.

Извлек из кармана шинели газетный сверток, развернул, выложил на стол ржавую селедку, три морских галеты и коробку с манной крупой. Газетку расправил и подал Воскову.

– Наше издание. «Пламя» назвали. По твоему совету, комиссар.

– Это возьму, а жратву убери. Сразу.

Таран разворчался:

– Ишь барином каким заделался… В наших прямых интересах, чтобы комиссар быстрее на ноги стал. Политически ты оказался неподкованным, товарищ военкомдив.

Уловка Тарана вызвала громкий смех в комнате, и вскоре они сидели втроем вокруг стола, с наслаждением уписывали галеты и селедку.

Снова постучали. Вениамин Попов, избранный коммунистами штаба председателем комячейки, принес Воскову удостоверение, заменяющее партбилет. На желтоватом, тонком, почти папиросном листе бумаги жирно проступала машинопись: «Предъявитель сего тов. Семен Петрович ВОСКОВ действительно состоит членом Российской Коммунистической партии в ячейке Штадива-9. ОСНОВАНИЕ: членский билет № 214 Сестрорецкой организации».

– Теперь, с билетом, – пошутил Попов, – ты будешь еще более авторитетным комиссаром.

– Если комиссару надо авторитет удостоверять, – возразил Восков, – слабый он комиссар.

Говорили в этот вечер о многом. Тарана решили за пополнением на его родную Курщину послать. Восков вспомнил питерских друзей, сестроречан, неожиданно хлопнул себя по лбу.

– Что же это мы… Посланцы Петрограда, а еще ни одного хлебного эшелона для питерцев не собрали. Вениамин Дмитриевич, поручи это штабным адъютантам, а мы им поможем.

Дождавшись, когда Сальма Ивановна вышла в кухню, Попов быстро сказал:

– Семен Петрович, ты как в смысле транспортировки? Начдив сейчас звонил: белые к Ростову рвутся, щель у нас нашли и вклинились… Куйбышев выехал под Батайск, Леонтьев – под Азов, кому-то из нас двоих надо в донских плавнях посидеть, второй в штабе останется.

– Выеду я, – распорядился Восков. – На рассвете. Медицина разрешила с условием, чтоб не в донской степи сидеть. А плавни – это не степь.

– Что тебе разрешила медицина?

Сальма Ивановна вошла с чайником и подозрительно осмотрела собеседников. Восков не любил выкручиваться.

– Прорыв на нашем фронте, – пояснил он. – Придется подъехать на часок-другой к ребятам.

Но это был не часок и не другой. Он сидел в болотистых плавнях, перерезал Донскую степь, его видели под Батайском и Азовом, на хуторах, переходивших из рук в руки, и на каменистой кромке побережья. Он успел прискакать под станицу Кулешовку и бросить все огневые средства 3-й бригады на подавление появившихся вражеских бронепоездов. Попал на маленький полустанок, даже без названия, и нос к носу столкнулся с Сальмой.

– Я уезжаю во вторую бригаду, – сообщила она, будто они пять минут назад виделись. – А ты бы посидел хоть денек в Таганроге, горяченького попил. Не думаю, чтобы Реввоенсовет командировал своих военкомов только на участки, где ветер сшибает с ног и люди идут в атаку.

– Есть еще командировки сердечные, – вздохнул Семен, – по законам революционной совести. Да ты не волнуйся, пули меня не берут.

Да, пули его пока не брали, но холод под станицей Гниловской пробрал основательный. В эти дни ударили сильные морозы, многие бойцы, одетые довольно легко, отморозили носы, лица, руки. Восков, сидевший с ударным полком Агатоновича в Сенявской (полк ее прозвал «Синявкой», в память о посиневших и дрожавших от холода людях), тоже чувствовал, что отмороженные еще под Курском ноги начинают неметь. Он пригласил на совет командиров подразделений, комиссаров батальонов, рот, всех коммунистов.

– Решайте, что будем делать. Ни Батайск, ни Ростов нам не взять, пока в Гниловской белоказаки.

Слово взял Митрофан Четверяков, политкомиссар первой роты:

– Наступать будем. Наши люди весеннего половодья ждать не хотят.

– Это вы от братьев Четвериковых? – узнал его Восков.

– А нас тут, братьев, много, товарищ комиссар, – весело отозвался Четвериков. – Одни в курной избе росли, другие в землянках, а побратались туточки.

Восков сказал:

– Товарищи, жертвы будут… Без крови не обойтись..

– А что ж нам, обратно в землянку лезть? – спросил Митрофан. – Нет уж, товарищ комиссар. До конца пойдем, буржуев на своей земле мужику оставлять выгоды нет.

Восков собрал вместе все части, какие оказались по соседству.

– А мы не ваши, – попытались созорничать кавалеристы.

– А чьи же вы, конники, Шкуро или Мамонтова? – добродушно высмеял он их и задушевно сказал: – Помогите, братцы. Еще день-два, и у нас ноги к земле примерзнут, а вам без пехоты войну никак не закончить.

Убедил. Тут же составил донесение Куйбышеву – свое последнее военное донесение: «Начдиву-9. 1920, 20 февраля 13 час. Место отпр. – станица Сенявская… Предлагаю для операции под Гниловской… объединить командование… Военкомдив-9 С. Восков». Получил «добро» на слияние разрозненных частей. Снова созвал командиров, вместе с ними составил оперативный план атаки. И вот голодные, обмороженные люди, стараясь слиться с ледовой коркой, ползут по мерзлому грунту. Ползет армия людей, желающих хлеба для детей и мира для себя. Колеса тачанок смазали, чтобы не скрипели, морды лошадей обернули в тряпки, чтоб не заржали. С флангов к станице под покровом предрассветной мглы подбираются конники. Восков несколько раз погружался по грудь в тину, соседи вытягивали. «Военком, ты и вовсе на ногах не стоишь…» Отшучивался: «Военкому ноги ни к чему – было бы горло доброе»!

Сигнал к атаке подал уже засветло. Белоказаки такого свирепого натиска не ожидали, но успели выставить пулеметчиков на церковную колокольню. Восков отобрал десяток бойцов и повел их в обход, но Четверяков сказал ему: «Товарищ военком, не дело! Вам Азовье завоевывать, а не одну колокольню». Скрепя сердце согласился, но пока Четверяков с ребятами лез наверх, велел бойцам отвлекать пулеметчиков ложными атаками. Рубка шла по всей станице. Победа досталась не с лету.

На колокольню Восков поднялся из последних сил, по щеке струилась кровь, ноги казались каменными, голос впервые в жизни подвел. Успел сказать только:

– За революцию будем… и дальше…

Возвращался в Таганрог вместе с Леонтьевым. Заночевали на маленькой станции, все скамьи были забиты, углы – тоже. Под каким-то столом, средь мешков и амуниции, между спавшими людьми нашли щель, в которую влезли. Восков растолкал начподива на рассвете – разыскал где-то коней, был непохоже на себя суетлив, шумлив.

В таком возбужденном состоянии появился в штабе. Доложил обстановку. Обычно внимательный, спокойный, на этот раз никого не слушал, ходил из комнаты в комнату, перекладывал на столе сводки. Леонтьев тихо попросил инструкторов проводить комиссара на квартиру, вызвал по телефону Каляеву.

Она застала Семена сидевшим на кровати, с пылающим лицом он доказывал инструкторам, что необходимо срочно весь состав Девятой стрелковой представить к награждению боевыми орденами. Увидев жену, радостно сказал:

– Фу ты, а я уж решил, что ты опоздаешь сдать свою сводку…

И вдруг вскрикнул:

– Не подходи ко мне, пока не явится доктор!

Вызванный врач определил:

– Сыпняк. Немедленно в больницу.

ГЛАВА ПЯТИДЕСЯТАЯ.

«ИЩИТЕ ЕЕ ПОЗЫВНЫЕ»

Генерал, начальник Ленинградского управления, еще раз вчитался в оперативную сводку. Неплохо для начала. Группы, подготовленные органами государственной безопасности, успешно «вживаются» в намеченные районы Прибалтики. Накапливается ценная информация. На узловых станциях образовались, заторы вагонов – эти «пробки рассосать» не просто, легче новый путь построить. Служба «Абвер», видимо, почувствовала что-то неладное, но толком не знает, откуда ветер дует.

– Что вам известно о группе, сброшенной над Выртсъярви?

Полковник, отправлявший группу, ответил не сразу.

– Разрешите доложить, товарищ генерал. По косвенным данным можно полагать, что члены группы приземлились нормально, встретились нормально, ну и действовать начали нормально.

– Если все так нормально, – спросил генерал, – почему у вас только косвенные данные? На связь выходили?

– Ищем… ищем ее позывные, товарищ генерал.

– Странно. Какие предположения?

Полковник огорченно сказал:

– Возможно, группа должна была срочно перебазироваться и радистка выйдет на связь позднее.

– Странно… Две недели прошло…

Генерал встал, подошел к окну, раздвинул штору. Сиреневый снег светлел, в бледнеющем весеннем небе пророкотал самолет. В кабинет вползла глухая тревога.

– Кажется, в составе этой группы, – спросил генерал, – дочь комиссара Воскова?

– Именно так, – подтвердил полковник. – Подготовка всех членов группы, товарищ генерал, основательная, а радистки – просто блестящая. Иначе бы мы ее не засылали.

– Да, люди там крепкие, – задумчиво ответил генерал на вопрос, который задал лишь мысленно, и устало приказал: – Ищите ее позывные. Ищите напряженно, терпеливо. Придайте дублирующей группе поиска самых классных радистов. Мы не можем засылать туда ни одного другого отряда, пока не узнаем судьбу этого. Докладывайте мне ежедневно.

…На радиостанции Центра жизнь шла своим ходом. В большом зале, разделенном стеклянными переборками на секции, десятки радистов принимали информацию от многочисленных «корреспондентов» с оккупированных немцами земель севера и северо-запада страны и из более глубокого тыла, который, по заверению руководителей рейха, не имел и щели для советских агентов.

Полковник вошел быстрым шагом, пересек зал, где пели и стрекозно жужжали приборы, шуршали на больших столах узкие ленты с депешами, которые предстояло дешифровать. Он появился в крайней от окна кабине и строго спросил у радиста:

– Группа «Балтийцы»?

– Молчит.

– Я распорядился вести прием на четырех частотах.

– Все как положено, товарищ полковник, – доложил радист, – десятые сутки, четыре частоты. По существу ведем прием на всем диапазоне от трех с половиной до четырех тысяч килогерц. Ни «Сант-Яго», ни «Лючии». Мелькнула Анжелика и тотчас затерялась, потом мы ее поймали снова. Оказалось, португальцы крутят пластинку для своих войск.

– А рация у нее не могла отказать?

Радист пожал плечами.

– Сам работал у них в тылу и знаю – рацией отряды дорожат, как жизнью. Батарейка выйдет из строя – заменить можно.

– Тогда, – с тяжелым вздохом сказал полковник, – ищите.

– Ищем. – Радист взглянул на часы. – Через десять минут на связь должна выйти группа «Сокол». Будете присутствовать?

– Непременно.

Помехи были в этот день сильные. Немцев тревожили действия Второго и Третьего Украинского фронтов, и эфир ежесекундно откликался зловещими предупреждениями из гитлеровской ставки, кодированными зовами о помощи из «мешков» и «котлов»…

Наконец в наушниках раздались позывные «Сокола», и знакомым радисту и полковнику почерком Елены Вишняковой была передана беглая длинная вязь, которая этажом выше переводилась из точек–тире в цифры, а из цифр в буквы: «Центр, Центр, как слышите Капитана? Как слышите Капитана? От карателей оторвались. Группу в основном сохранили. Погиб комиссар. Налаживаем связь с хуторами. Выход на связь как обычно. Время ограничено. Перехожу на прием. Капитан».

Радист переключил тумблеры и с передающей станции четко отстучали несколько рядов знаков, заготовленных заранее: «Слышимость нормальная. Центр благодарит за предыдущее сообщение всю группу. Аэросъемка подтвердила ваши данные. Капитану продолжать изучение квадрата девять».

…Маленькая группа, руководимая капитаном Александром Кучинским, довольно аккуратно приземлилась севернее озера Лубана. Зарыли в липкий снег тяжелые парашюты. Нашли друг друга, двинулись на поиск удобного места для базы, обосновались на берегу незамерзшей речки. Натянули на палки кусок ткани, сверху обложили елками – чудесный дом получился. Лена подумала: «Кончится война, поедем с Сивкой в лес на ночевку, точно такой елочный дом соорудим». Начали заводить связи на хуторах. Разузнали, где стоят немецкие гарнизоны.

Немцы не догадывались о пребывании по соседству вооруженных групп латышских партизан и советских чекистов, но подслушали странные разговоры на хуторах о военных сводках, русских победах, скором приходе Красной Армии. Вначале небольшие карательные экспедиции, а затем и целые дивизии рейха приняли участие в операции «прочесывания».

Людям «Сокола» удалось отлежаться незамеченными в ближних болотах, куда гитлеровцы не рискнули далеко забираться, и даже нанести несколько скрытых ударов по карателям, пустить под откос два эшелона.

На разведку бойцы отряда отправлялись поочередно, но радиста свято берегли: на этот счет Центр распорядился особо. Лена злилась, вызывалась на рейды с отрядом, Кучинский неумолимо пресекал эти просьбы, но однажды, поняв, что энергии девушки хоть на час надо дать выход, согласился разрешить Лене вылазку на ближний хутор за «языком». Нашелся предатель – волостной староста, и когда группа разведчиков подошла к хутору, из окон и чердака крайнего домика застрекотали пулеметы. Немецкой засаде не удалось пленить группу, люди успели слиться с землей и отползти в лес. Но остался лежать на талой латвийской земле комиссар отряда. «Сокол» мог почтить его память лишь двумя словами шифровки.

Следующая депеша отряда уточняла результаты диверсии: «Пущены под откос три вагона с вооружением и два с живой силой противника. Передаю вопросы личные. Как прошла операция Толиной дочери? Есть ли данные о судьбе моей подруги? Питаемся удовлетворительно. Капитан».

Вот уже три недели она тщетно ждала вестей от Сильвы, обшарила, кажется, весь земной шар, но Сильвин почерк в эфире не появлялся. Отшумела февральская пурга, отзвенела первая мартовская оттепель…

– Передайте, – сообщил перед очередным выходом на связь полковник. – Операция девочки прошла успешно.

– А насчет подруги, товарищ полковник? – несмело спросил радист.

– Исполняйте приказание.

– Есть!

Она догадывалась, что ей не ответят. Догадывалась и верила, что Сильвины позывные еще будут услышаны.

Верили этому и в Центре. Верили потому, что никто из эстонских связных не радировал Центру о гибели отряда. Верили потому, что молчали об этом немцы. Верили, наконец, потому, что позывные Центра не были использованы немецкой контрразведкой.

Генерал выслушал очередное сообщение полковника, помрачнел, долго о чем-то думал.

– На вылет новой группы пока разрешения давать не хочу. Подождем… еще несколько дней. Тем более, что в Прибалтике фронт пока статичен. Подождем.

Прошло еще пять дней, и снова полковник доложил о том, что группа «Балтийцы» на связь не вышла.

– Так. Но и позывные Центра противник пока не использует?

– Не использует, – подтвердил полковник.

– Больше ждать не будем. Позывные были только у командира и радиста. Доверимся. Высылайте в этот район еще одну группу. Что там у вас еще?