Текст книги "Позывные услышаны"

Автор книги: Рафаэль Михайлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 18 страниц)

– Вы не смотрите, что все мы молоды, товарищ военком. Наша революция тоже молодая. А я вас познакомлю с Федей Макаровым, ему и вовсе тринадцать, а вы мне покажите, кто его в разведке переплюнет.

От грайворонцев уехал довольный, в одной из рот застал инструктора от Леонтьева. Словно невзначай спросил:

– Где будете во время наступления?

– Здесь же, товарищ военком. С ротой и в бой пойдем.

Приехал в штаб, обо всем поведал Солодухину. Начдив мрачно выслушал рассказ о маленьком разведчике, о том, как на его глазах корниловские офицеры вырезали на спинах рабочих ругательства. Потемнел Солодухин, папаху сорвал с себя.

– Ну, пусть держатся корниловские графья. Мы им попомним! Все попомним. Об этом надо в частях рассказать. Послал бы своих беседчиков! – Встретил сощуренный взгляд Семена. – Коммунист я все-таки или не коммунист! Нам надо все использовать для взятия Орла. Давай приказ сочиним Восьмидесятому ударному. Им начинать завтра. – Посмотрел на часы. – Какой там завтра… Уже сегодня.

Восков написал несколько строк, показал начдиву: «Шлем братские поздравления героям-красноармейцам, комсоставу и политкомам 80-го полка. Надеемся, что они оправдают наше доверие и возьмут Орел. Начдив Солодухин, политком Восков. 19 октября 12 ч. 45 м.».

Солодухин кивнул, спрятал в карман.

– Лично продиктую по телефону.

Часом позже Сальма, когда Семен пришел проститься, сказала:

– Начдив не шибко в ладу с грамматикой. Подписи – две, а глаголы в единственном числе.

Восков бросил взгляд на депешу. Так и есть: «шлем» переправил на «шлю», «надеемся» – на «надеюсь». И слова «возьмут Орел» ему недостаточными показались, добавил: «возьмут Орел сегодня». Подумал: несущественно, зато в решительности начдиву не откажешь.

– Семен, будет бой – ты береги…

Запнулась, густо покраснела. Он кивнул.

– Правильно. Комиссар должен беречь своих бойцов. До встречи в Орле, дорогой товарищ Каляева. – Засмеялся, дружески обнял ее и сразу уехал на позиции.

В крошечной деревушке, в бревенчатом домике, вблизи от передовой, командиры дивизии собрались на последний совет. Солодухин говорит будто диктует – быстро, четко, у него уже все продумано:

– Деникин приглашал главарей Антанты на обед в Москву. Так мы ему обед под Орлом закатим… Справа наступают полки семьдесят шестой и семьдесят восьмой, слева – восьмидесятый ударный… Твои червонные кавалеристы, товарищ Попов, ударят по белякам с тылу… Вопросы есть?

Вопросы были. И о численности деникинцев в Орле, и о развитии мировой революции. Восков отвечал с цифрами в руках, закончил по-своему:

– Коммунисты, вперед! До встречи в Орле.

19 октября войска 13-й армии взяли Орел в клещи и заставили деникинцев некоторые свои части перебросить в узкий коридор по линии Орел–Стишь, чтобы избежать окружения. Правда, их дивизии продолжали прочно удерживать город. Первые атаки полков 9-й стрелковой захлебнулись, но основные силы еще не были пущены в бой.

Ночь на 20 октября принесла неистовый холод. Сырую мглу прорезывали одиночные ракеты, с позиций корниловцев изредка доносились пулеметные очереди, то и дело на юго-западе вспыхивала и затихала перестрелка. Бойцы ударных частей скрытно накапливались в кустарнике по левому берегу реки Оптухи. От станции Отрада к передовой бесшумно двинулся поток обозов.

Еще не забрезжил рассвет, как на позициях 80-го полка появились Солодухин и Восков. Восков собрал коммунистов, требовательно спросил: «Настроение бойцов?»

Солодухин прошелся по цепям, отдал приказ: наступать! С победными возгласами «ура!» полки с двух сторон ринулись на корниловские окопы. Под бешеным пулеметным огнем противника комбат Романенко со своими товарищами первым ворвался в расположение корниловцев.

– Здесь дела пойдут, – сказал Солодухин.

Он уже успел сделать с бойцами несколько перебежек и остановить фланговую атаку корниловцев. Вытащил Воскова из цепи бойцов.

– Едем в семьдесят шестой!

Стрелки 76-го уже вырвались к западной окраине Орла и готовились к решительному штурму. Начдив и военком появились вовремя. Отборные корниловские офицеры под ритмичный барабанный бой довольно широким фронтом наступали короткими перебежками на позиции красного полка.

– Страшенная атака! – крикнул кто-то в цепи. – Тикать надо, хлопцы.

Восков прикинул на глазок расстояние до залегших бойцов и вдруг бросился на крик.

– Убьют, комиссар! – комбат хотел ринуться за ним.

– В «страшенной» сразу не стреляют, – отозвался Восков.

Через две минуты его крепкая ловкая фигура уже скатилась в окопчик, и Солодухин с облегчением вздохнул:

– Вот чертяка! В сорочке родился.

Корниловские офицеры все надвигались, и вдруг строй их выпрямился. Уже видны были темно-защитные шинели из ладного английского сукна. «Там-м-м… там-м-м…» – гремели барабаны. Сверкающие ваксой сапоги крупно печатали шаг по земле, подернутой инеем.

– Знаем мы эти фокусы, – громко сказал Семен. – Глядите, мол, какие мы ладные, да сильные, да неистребимые. А мы вас сегодня же истребим. Пролетарская выдержка, товарищи! Ни одного выстрела до сигнала комбата!

Те припустили шаг, готовясь к штурму. Стали видны зажатые в золотистую тесьму белые кокарды на их фуражках.

А Солодухин вместе с группой полковых командиров молча отсчитывал метры.

– Подпустить еще ближе! – приказал начдив.

– Двести метров! – сказал кто-то из комбатов.

– Ждать еще!

– Сто восемьдесят!

– Еще!

Надвигаются, с хрипом дышащие, влекомые ненавистью…

– Огонь!

Забили пулеметы, заговорили сестрорецкие и тульские трехлинеечки, а строй белого офицерства продолжал свою рысцу на позиции 76-го полка.

– Ничего! – кричит Восков, стреляя из карабина. – Сейчас поглядим, добро ли у вас смазаны пятки.

Новые залпы. И вот, как копна на ветру, вдруг рассыпается вытянутый только что в строгую нитку строй корниловцев. Громкое тысячное «Ур-ра-а!» взмывает в воздух. Еще задние ряды белых офицеров продолжают перебежки, но вот их опрокидывают, мнут, топчут только что бежавшие впереди, и сейчас эти отборные батальоны истязателей и убийц должны повернуть свое движение с севера на юг и отползти, откатиться, раствориться, пользуясь туманом.

– Преследовать! – скомандовал Солодухин. – Сидеть на плечах у корниловцев!

Связные уже донесли, что 80-й полк пробивается к вокзалу. В бинокль видно, как на помощь отступающим корниловцам спешит белая артиллерия.

Бои идут упорные, с переменным счастьем. Резервные части белых непрерывно контратакуют. Солодухин берет командование полком на себя. Батальон за батальоном выходят на поединок с корниловскими смертниками, а с тыла уже рубят белых «червонные кавалеристы» Федора Попова и с юга штурмуют Орел полки Южного фронта.

С двух сторон врываются первыми в город 76-й и 80-й и с ними, конечно же, начдив и военком Девятой стрелковой, а скоро к ним присоединится Серго Орджоникидзе, вошедший в город с передовыми частями южной ударной группы.

– Немедленный приказ по дивизии, – предлагает сияющий Восков.

И тут же, на площади кладет планшет на тумбу и, присев на корточки, набрасывает поздравление бойцам: «…Радуемся, что можем поздравить вас со взятием города, в котором только несколько дней назад враг праздновал преждевременную победу. Знаем и надеемся, что взятие Орла – это начало конца наших врагов. Солодухин. Восков». Разыскивает на площади Солодухина, дает ему приказ на подпись. Взмокший, радостный, начдив расписывается и… исправляет глагольные формы на «радуюсь», «знаю» и «надеюсь». Восков смеется:

– Характерец!

– Комиссару положено убеждать, – не сдается Солодухин, – а начдиву приказывать.

И вдруг оба, не сговариваясь, произносят слово «Петроград». Послали-то их сюда питерцы! Летит телеграмма в Петросовет с вестью и признательностью: «Дивизия приносит глубокую признательность Питерскому Совету и комитету партии за оказанную помощь мобилизованными коммунистами… Мы же клянемся в самый кратчайший срок уничтожить банды генерала Деникина… Вперед, в решительный бой. Начдив Солодухин, военком Восков».

На окраинах еще идут бои, а в центре города на фургон взбирается инициатор «немедленных митингов» Семен Восков, а с ним – Орджоникидзе, Солодухин, комбриги, бравшие Орел. Зачитывается подоспевшее в самый раз ленинское письмо «К товарищам красноармейцам». А потом слово – военкому:

– Этот славный русский город, захваченный неделю назад белыми, – говорит Восков, – штурмовали сыны русского, украинского, латышского, эстонского и других народов нашей Родины. На полях битв гражданской войны выковывается и закаляется в несокрушимую сталь великий Союз трудящихся.

После митинга Солодухин приглашает весь комсостав в «Метрополь», прищуривается:

– Нужно отметить…

Но что-то никак ему не удается собрать всех своих соратников вместе. Комбриги размещают батальоны, Восков организует с политотделом ревком, комендатуру, военный трибунал. Наконец все в сборе, и Солодухин собирается произнести застольный тост.

– Совещание командиров частей, участников наступления, по вопросу стратегии и тактики ближайших дней, – поспешно, чересчур поспешно объявляет Восков, – по поручению нашего славного начдива товарища Солодухина объявляю открытым.

Начдив в перерыве ему говорит:

– Опять перехитрил меня, Семен?.. До чего же ты любишь, Восков, людей перевоспитывать. А может, в этом и есть наше пролетарское счастье, что в трудную минуту рядом с нами комиссары.

ГЛАВА СОРОКОВАЯ.

ЛЮБОВЬ

– Хочу тебе помочь. Скажи же что-нибудь!

Марина не узнает Сильву. Что с нею стряслось? Еще сегодня утром все они, настроенные довольно бодро, выехали из «партизанского городка». Так они называли лагерь, раскинувшийся в хвойном лесу, по соседству с суворовским имением. Это были две недели усиленных тренировок в условиях, близких к походным. Спали в землянках, участвовали в «партизанских рейдах», которые, может быть, придется повторить на «службе», ориентировались по компасу и по лесным приметам, поднимались ночью по тревоге «Каратели!», выходили на связь в считанные секунды перед тем, как в лагерь должны были вступить «чужаки»…

Сильва находчиво действовала в довольно сложной обстановке, успевала тренировать приданных ей операторов, казалось, еще больше исхудала в эти дни и даже схватила на морозце легкий загар. На обратном пути преподнесла Марине еще один сюрприз. Взяла у подруги гитару и, легонько тронув надрывные струны, вдруг игриво спела строфу из популярной песенки немецких солдат:

«Фор дер казерне…

штанд айне лятерне…»^[25]

– Ого! – протянула Марина. – Поразительный скачок.

В Сильве чувствовался подъем духа, былое напряженное ожидание уступило место ровному настроению. Она могла весь день тренироваться в поте лица, а потом в озерной проруби увлеченно стирать и отбивать белье. И она же в вечерний час долго любовалась схваченной льдом озерной гладью, выписывала целые страницы из романа «Три цвета времени», поразившего ее воображение.

– Ты как не здесь уже? – пытливо спросила Марина, когда они шли с вокзала.

– Вюншен ди геррн официре нох лидер?^[26] – отшутилась, чтобы не отвечать.

На Холмах, как они прозвали свое городское жилье, каждого ждал ворох известий. Сальма Ивановна выговаривала за то, что не ставит дат на письмах, Иван Михайлович – что не пишет ему о новых стихах. Лена ни в чем ее не упрекала – только намекнула, что ее рапорт возымел действие.

Подвернулась оказия, наскоро настрочила подруге записочку: «Насчет жизни моей, не знаю, как и сказать, поняла только то, что предстоит нам с тобою идти вместе». А потом не выдержала и поделилась сокровенным, чего даже почте доверять не хотела: «Мне совестно тебе признаться, но в голове у меня сейчас Володя, только о нем я мечтаю, но – воображаю – ужас, если он догадается об этом».

А он, наверное, чувствовал. Потому что…

В Холмы прибыл парень из партизанского отряда. Она не пропускала таких случаев. Разговорились.

– Ну, как там? – спросила Сильва. – Страшновато было?

Он только сказал:

– Ребят жалко. Много наших полегло. И я бы не вышел, если бы не Жаровня… А, ты ведь не знаешь. Мы меж собой так Батю звали. Он отстреливался. Нам, пятерым, велел спасаться. Приказ есть приказ. Его не обсуждают.

Ей показалось, что стены покачнулись. Он говорил, что получил у ребят кличку Жаровня. Чушь, неправда… Это не он. Спросить про имя нельзя – все равно не скажет. А спросила, не могла не спросить:

– Не Володька?

Пожал плечами.

– У Бати два имени было: товарищ командир и Батя. Бороду хотел отпустить. Стихи нам красивые читал: «Никогда не сумею украсть я бледноликой прозрачности гор».

– Повтори! Слышишь? Повтори!

Она долго не выходила из своей комнаты. Чтобы не думать ни о чем, старательно зарисовывала парк у Холмов и рвала бумагу. Снова рисовала и снова рвала. Что у нее осталось? Работа, борьба, жизнь. И еще мама. И еще подруга. И еще много друзей.

Маме о Холмах не нужно. Мама хочет знать, что она ест, во что одета и как думает жить дальше. А дальше, мама, будет вот что…

Пусть сад сейчас помят грозою —

Погнулись гордые цветы…

К чему этот сад? Напиши матери правду. Нельзя! Нельзя рану одного человека делить на двоих. Это не гуманно. Свинство это просто будет.

…Но солнце рядом – здесь, со мною,

И воплощаются мечты.

Да, но его-то, его уже не будет.

Придет пора: конец разлуке,

Сойдутся давние друзья —

Мир принявшие на поруки:

Ты,

     Ленинград

          и я.

Порвать? Отправить? Переписать?

Осторожный стук в дверь: это – Марина.

– Послушай, Сильва. Я подумала, что ты вкладываешь в немецкую песенку чересчур много сантимента. У них это делается попроще, чуточку погрубее. Я слышала, попробуй еще разок.

Послушно взяла гитару.

Фор дер казерне…

Марина убежденно сказала:

– Остановись. У тебя что-то случилось. Не спрашиваю. Но если могу помочь, – помни, что я рядом.

ГЛАВА СОРОК ПЕРВАЯ.

…И ПЕРВЫМ ВСТУПИЛ В ГОРОД

В политотделе 9-й стрелковой разгорелись страсти. Армии предстояла «партийная неделя». Сальма Каляева, кажется уже привыкшая к своей новой фамилии, и еще два инструктора отстаивали право вступления в партию каждого красноармейца. Кто-то твердил, что право на это дает только воинский подвиг. Восков, вернувшись из района станции Стишь, за которую шли бои, примирил обе стороны.

– Подвигов на всех хватит.

Вид у него был измученный, лицо посерело, глаза запали, и Сальма старалась на него не смотреть.

– Хватит с избытком, – повторил он, налил из графина воду в кружку, жадно выпил. – Вся неделя пройдет в битве за Курск, отличатся наши ребята. Куда ты, товарищ Леонтьев, намечаешь послать свой ударный отряд?

Он всегда с гордостью говорил о политработниках, и они ценили это доверие.

Поднялся этажом выше, где размещался штаб и откуда разносился, кажется по всей гостинице, громкий голос начдива. Новые штабисты Петр Ярчевский и Павел Смирнов сидели за картой. Солодухин ходил из угла в угол и, размахивая правой рукой, точно сжимая в ней шашку, держал речь:

– Вы мне паузы и передышки разные на карте не обозначайте. Это дело начдива – давать паузы бойцам или не давать. Вы мне атаки рисуйте и разгром деникинцев по линии Стишь–Становой Колодезь–Малоархангельск. Вот дело штабистов!

– Подожди, Петр Адрианович, – вмешался Восков. – Я только что из Стиши. Люди паузы не просят – ученые. Кони просят.

У Солодухина даже рука в воздухе замерла. Он круто повернулся, хотел сказать что-то резкое, глубоко задышал и вдруг заговорил спокойно и тихо.

– Эх, товарищ комиссар, ты ведь сейчас думаешь: зарвался начдив, обстановки не видит. Бойцы уже неделю спят урывками. – Подумал. – Вот Стишь возьмем – и пошлем конников отдохнуть в балки… ненадолго только. – Бросил сердитый взгляд в сторону штабистов и широко улыбнулся: – Люблю я вас, чертяк, только паузы мне затяжные не рисуйте. Курск, Курск нас ждет.

Потом они сидели вдвоем, в углу, на стареньком, повидавшем виды гостиничном диване, и штабисты с удивлением наблюдали, как два этих человека, очень уж разных, но оба с громкими голосами, беседовали шепотом и притом с огромным интересом. И говорили они не о грядущих боях, а о трудных минутах в своей жизни и вспоминали о встречах с людьми, которые помогли им многое оценить заново. Восков вспомнил свою встречу с Лениным в фойе Таврического дворца.

– Ленин после тридцатилетней работы, должно быть, счастлив внутренне. – Восков говорил убежденно. – Его лицо всегда пышет весельем, радостью и бодростью. Не знаю, Петро, – добавил он, – выйдем ли мы целехонькими из этой битвы, не знаю, насколько старше станем… Не беда! Дела, которые нами не переделаны, радости, которые неизведанны, будут наверстаны сторицей. Не нами, так другими.

Так они говорили, чтобы снова вернуться к двухверстке, к размытым осенью дорогам, к бешеным контратакам корниловских полков.

Рубеж октября и ноября был ознаменован взятием узловых пунктов на пути к Курску – Стиши, Станового Колодезя, а в день второй годовщины революции – Малоархангельска.

На исходе второй декады ноября Павел Николаевич Александров, вступивший по приказу начдива в командование второй бригадой и стремительно продвигавший ее по дороге Орел–Курск, получил телефонограмму:

«ТОВ. АЛЕКСАНДРОВ ПОЛИТИЧЕСКАЯ ОБСТАНОВКА ТРЕБУЕТ ВЗЯТЬ КУРСК СЕГОДНЯ ЖЕ ТРЯХНИ БРИГАДУ КУРСК ДОЛЖЕН БЫТЬ ВЗЯТ ВОСКОВ».

Догадавшись, что отсутствие второй подписи означает спешный выезд начдива на передовые позиции другой ударной группы, Александров бросил бригаду в форсированное наступление вдоль железнодорожного полотна. Белогвардейцы открыли яростный заградительный огонь, но он не остановил продвижение красных полков. Комбриг получил ранение, остался в строю и первым врывался в деревни, которые тщетно пытались удержать дроздовские офицеры.

Только в деревне Уколое, близ окраины Курска, сделали небольшую передышку. Перевязали раненых, в большой избе собрались командиры полков. Распахнулась дверь: Восков, за ним – ординарец. Вид у военкома подтянутый, бравый, но шинель прострелена в нескольких местах. Александров, которому боец бинтовал руку, заметил это, быстро спросил:

– Товарищ военком, может быть, заодно и вам нужна фельдшерская помощь?

– Еще чего, – отшутился Восков. – Мы кабинетные работники, третьего эшелона…

– Трое суток как есть не выходим из боя, – доложил ординарец.

– Ну-ка, Сергеев, – остановил его Восков, – тут люди обстрелянные, сами уже неделю огонь на себя вызывают, и хвастуны им горше редьки. Я приехал, чтобы разъяснить вам приказ о наступлении, товарищи.

Присел к столу, извлек из планшета карту, сообщил, что Реввоенсовет Южного фронта предусматривает разгром корпусов генералов Кутепова, Мамонтова и Шкуро, охватом двух армий и конного корпуса Буденного по сходящимся эллипсам на Курск.

– Курск вы должны занять сегодня же ночью.

К нему придвинули кружку с кипятком, краюху хлеба.

– Не откажусь, – хотел улыбнуться, но лицо, губы, щеки еще были прихвачены морозом.

Полчаса не отсидел, поднялся.

– Итак, до встречи в Курске. Это будет добрый подарок нашей революции.

Ординарец уже дал корма лошадям, оседлал их. Схитрил:

– Как прикажете, Семен Петрович – в штаб или куда?

– Куда, куда, – улыбнулся Восков. – В третью бригаду едем. К Куйбышеву.

– Так там же заваруха, Семен Петрович, – принялся его уговаривать Сергеев, – а вы уже трое суток в седле, и начдив говорит, вам комиссарить надо, а не мотаться с горячей сковороды на раскаленную.

– Хороший из тебя агитатор будет, Сергеев, – засмеялся Восков. – Только место комиссара знаешь где?

– Знаю, – хмуро подтвердил Сергеев.

– А раз знаешь, туда и коняку правь.

Третьей бригаде предстояло прорвать фронт противника на центральном участке курской обороны. Бригаду Куйбышев, пользовавшийся особой любовью солдат, принял в дни битвы за Орел. Когда Восков с ординарцем подъезжали к Горелому лесу, уже вечерело, крутилась поземка. Стыли руки, за шиворот забивались мокрые комья снега, осыпавшиеся с веток. Лошади поминутно спотыкались.

Их негромко окликнули, Восков сказал: «Свои. Ромашка» и услышал отзыв: «Полынь. Сверните на косую, а потом возьмите прямочко, тут вам и будет изба лесничего». Но ему хотелось попасть сначала к конникам, и он «на косую» не сворачивал, а сразу углубился в чащу леса и, поплутав еще с четверть часа, наткнулся на кавалерийский лагерь. Бойцы сидели или лежали прямо на ветках, прислонившись к мшистым стволам, а кони бродили тут же, между деревьями, тщетно пытаясь раскопать под тонким снежным покровом травинку.

– Здорово, червонная кавалерия, – бодро приветствовал людей комиссар.

Ответили вяло, нестройно. Он спешился, расспросил о потерях. Подошли командир кавалеристов Попов и комиссар Грузинский.

– Приказ мы получили, товарищ комиссар, – доложил Федор Попов, – в тыл белым у Золотухина ударим своевременно.

– Готовится другой приказ, – сказал Восков. – Обстановка сложилась такая, что к утру мы должны взять Курск. В состоянии ли бригада сегодня с наступлением ночи пройти сорок верст и налетом ворваться в город с юга? Стрелковые полки вас поддержат ударом отсюда.

– Бойцы засыпают в седлах, – хмуро сказал Грузинский.

– А вы, товарищи, не торопитесь с ответом, – предложил Восков. – Продумайте все сами, посоветуйтесь с командирами эскадронов, а я подожду…

Сел на пенек, увидел, что рядом лежит боец, лихорадочно стонет, сбросил с себя шинель, накрыл его. В одной кожаной куртке было зябко, походил, снова сел, изредка поглядывая на совещавшихся командиров, но не желал мешать их беседе. Не заметил, как и задремал. Подошли командиры, сна будто и не было.

– Что решили?

– Приказ командования будет выполнен.

Он даже засмеялся от радости, обнял командиров, достал из планшета приказ, вручил им.

– Завтра увидимся в Курске, но я еще у вас погощу. Есть о чем поговорить. А сейчас командиров и комиссаров попрошу в штаб восьмидесятого полка.

В маленьком домике лесничего собрались боевые командиры, вошел Восков, поздоровался, уточнил план атаки.

– В бой пойдем вместе, если доверяете.

– Уже один комиссар тут есть, – лукаво заметил военком полка Таран. – Не получится переизбыток?

– У тебя будет своя работа, комиссар, – засмеялся Восков, – у меня своя. Поделимся. А сейчас проведи-ка меня на позиции.

…Горелый лес. Обходил роты. Потом – к конникам.

– Пора вам в путь, ребята. Провожу вас немного.

Поднялся буран. Ветер и снег забивали глаза, нос, уши. Ноги казались ледяшками. Лошадей вели под уздцы. Сбились с дороги – компас подвел: тогда еще не знали о Курской магнитной аномалии. У полотна натолкнулись на отряд дроздовцев, завязали бой. Рубились страшно. Попов и Грузинский вначале оберегали военкома, потом вошли в азарт рубки, забыли обо всем, а он повел группу бойцов на фланги, оттуда ударил по белякам. Так кавалеристы прорвались через полотно. Восков вернулся с ординарцем назад, в Горелый лес. И снова буран валил их с ног, и снова ординарец кричал: «В штаб или куда?» – «Куда! – кричал ему Восков. – Куда!»

Полк уже начал продвижение, но перед деревней Долгая Клюква застрял. Дроздовские офицеры вгрызлись в землю – повезло им, здесь тянулись овраги – и поливали атакующих непрерывным пулеметным огнем. Комбат Нестер Иванов сумел неприметно обойти Клюкву и навалиться на заслоны деникинцев сзади в тот момент, когда Восков с двумя ротами другого батальона атаковал белое офицерье в лоб.

Сотни пленных, пулеметы, винтовки, снаряды… Считать все это некогда. Нужно идти вперед. И нельзя даже выделить конвой для отправки пленных в свой тыл. «В расход бы их!» – предложил комбат. «Это проще всего, Нестер! А ты подумай. На одного офицера приходится десяток обманутых мужиков… Сделаем так. Легко раненные пусть их покараулят. Начнут смуту заводить – не стесняться, к стенке!»

Вот и железная дорога Курск–Белгород. Свинцовый ливень прижал людей к земле. Они знали, что это агония полуразбитых деникинских орд в районе Курска, что с юга и северо-запада уже должны врываться в город другие части дивизии, но кто хочет умирать за час до победы.

– Передать по цепи! – кричит Восков. – Дорога сейчас – это наша жизнь. За революцию – вперед!

Он бросился в гущу огня, вскарабкался на насыпь, стреляя из пистолета в упор по откатывающимся офицерам. Поскользнулся и едва не свалился на их пулеметные гнезда. Могло быть хуже. Чувствовал, что кровь заливает лицо, подбородок, а все равно бежал вперед, стреляя и крича, зная, что нет сейчас другого дела и другого пути для комиссара, когда нужно поднять людей на жизнь и, может быть, на смерть. И люди бежали за ним и рядом с ним, а потом и обогнали его. Через час восьмидесятый уже с боем ворвался в Стрелецкую слободу, еще через час в рукопашной схватке с деникинцами пробился на городскую площадь.

Здесь они встретились с начдивом, оба еще прерывисто дышали, разгоряченные боем, оба в пороховой копоти, со следами прилипшей грязи, пятен крови.

– Все знаю! – крикнул ему Солодухин. – Золото ты, а не комиссар. К награде тебя представлю.

– Представление отправлять не разрешу! – отозвался Восков. – Пока не заслужил. Представляй бойцов, комбатов, комбригов… Пяти полкам, взявшим Курск, красные знамена вручать будем…

К нему подбежали кавалеристы Феди Попова.

– Товарищ Восков… Ворвались в Курск, как положено. Только комиссар наш помирает… Видеть вас хочет.

Грузинский лежал в сгустках крови, взглядом попросил военкома подойти поближе.

– Я тебя плохо встретил, Восков, – шепнул он. – Мы партизаны… сам знаешь… Ты скажи, мировая революция скоро будет?

– За всю мировую не скажу, – вздохнул Семен, – а что белую нечисть скоро выгоним из России – за это ручаюсь.

– И еще скажи… нас, комиссаров, дети вспомнят?

– А как же! – уверенно ответил Восков. – Памятник поставят военным комиссарам. Комиссары – кто? Цемент, скрепляющий армию и народ.

– Только видишь, и цемент разрушается…

Грузинский закрыл глаза, Восков поцеловал его, вышел, на крыльце присел, – обмороженные за ночь ноги начали опухать.

Федя Попов его подхватил под мышки, поднял, помог добраться до штаба.

Штаб дивизии обосновался на Сергиевской, в доме предводителя дворянства. Воскова обступили молодые командиры.

– А уж у нас партийная прослойка больше чем вдвое выросла, – с гордостью отрапортовал батальонный политкомиссар. – Как деникинцы ни грозили нам в листовках, что перевешают всех большевиков, ребята идут в партию. Шутку пустили: «Кандидатами на деникинскую виселицу записываемся».

Потом эти слова всплывут в донесении Воскова и снова появятся в отчете ЦК партии об итогах «партийной недели».

Семен осмотрелся, Солодухин – за столом, старательно пишет.

– Петро, полки Александрова ворвались в Курск в одно время с ударной группой. К ордену Павла Николаевича представим. Согласен?

Начдив не слышал – писал. Восков заглянул через его плечо, бегло прочел: «Ходатайствую о непременном награждении комиссара дивизии Воскова за его выдающуюся храбрость… во время операции под Курском… несмотря на ураганную бурю и мороз, вел части в наступление… При всей дальнейшей операции, при двух атаках на Курск товарищ Восков всегда был вдохновителем бойцов и первым вступил в город. Начдив-9 Солодухин».

– Отправлять не разрешу! – сказал Восков. – Не заслужил пока. Есть более достойные.

ГЛАВА СОРОК ВТОРАЯ.

МОСТ ДОЛЖЕН ВЗЛЕТЕТЬ

«Есть же мастера этого дела… Будь они сейчас на моем месте, этот проклятый мост уже давно бы лежал в сугробах».

Пока же лежала в сугробах она. У самого основания моста. Все, чему научили ее дядя Миша и другие инструкторы по борьбе самбо, подрывному делу, стрельбе, разведке, – она должна вложить в это задание. Взорвать мост. Только и всего! Небольшой одноарочный мост с сечением двутавровой балки. Это она определила сразу. Инструкторы далеко. Ее работу, ее решение, ее план действий они оценят позднее.

Интересно, как это проделывал ты, Володя? Наверно, у тебя это здорово получалось. Не зря тебя прозвали Жаровней.

…Часовых – всего двое. Можно снять бесшумно. Нужно только не угодить в смену караула. Придется понаблюдать.

Она ползала, смотрела, ждала около двух часов, пока не наступил развод караула. Значит, по крайней мере два часа в ее распоряжении будет. Подходы к мосту просматриваются – придется действовать на рассвете, в тумане… А можно и ночью. В зависимости от расписания поездов. Правда, ночью хуже, ночью часовые бдительнее, чем на рассвете, когда бодрствующих окутывает дрема.

Сколько здесь понадобится взрывчатки? Килограммов шесть–восемь. Можно будет подсчитать точнее. Как ее уложить? Наискосок насыпи, чтобы при взрыве образовался завал. В скольких местах? В двух-трех…

Взрывчатку все же притащила ночью. Ящичек зарыла в снегу. Отмерила число шагов от насыпи – взглядом. Убралась в ближний лес. На рассвете вернулась назад.

На ней было надето все, что содержалось в партизанском комплекте. Иначе нельзя. Чувствуя себя неуклюжей в меховой телогрейке и ватнике, вжалась в снег, поползла по-пластунски. Сначала – вниз, потом – вверх, по склону насыпи. Что-что, а ползать она умела еще в альпинистских походах. Часовые на мосту расхаживали, переговаривались. Она дождалась момента, когда один из них подошел к поручням, нагнулся над озером; подкралась, точным свингом лишила его сознания, заткнула рот кляпом, связала и, по какому-то наитию, в открытую пошла навстречу другому. Он заметил ее, когда она была в трех шагах, насторожился, поднял автомат, велел остановиться. Мелким шажком подбежал, закрутил ей руку за спину, но в ту же секунду потерял равновесие и был переброшен через перила в мягкий сугроб, что было весьма предусмотрительно подготовлено архитекторами этого учебного «партизанского края».

С вышки, на которой расположились инструктора с биноклями, замигали фонарики: поединок окончен.

– Я же самбист! А ты кто? Инструктор? – восхищенно спросил парень, выбираясь из снега.

– А я сама не знаю, кто я, – засмеялась Сильва.

Втроем они зашагали к инструкторам. Ребят отругали за беспечность, а Сильву – за открытое столкновение со вторым «часовым», но она заставила их согласиться, что и такой прием возможен.

– Считайте, что мост взлетел, – сказали ей.

«Тебе, Володя!» – мысленно адресовала она сегодняшний день человеку, который уже никогда об этом не узнает. А может быть, узнает. Ведь писал же Константин Симонов: «Жди меня, и я вернусь. Только очень жди». То поэзия, а это – жизнь. Не всюду они сходятся. Вот и у Лены так… Был верный друг – Роман, и нет его. Месяц молчала, потом написала Сильве вскользь, между строчками. Они всегда понимали друг друга. О боли не расписывают, больного места не касаются… Скорее бы в дело! Везет же некоторым людям. Ее сводный брат Даня летает на бомбардировщиках, а пишет об этом так, будто речь идет о завтраках и обедах.

«Вчера объявили о взятии Гомеля, – писала она маме. – Эта горячая боевая волна все ближе и ближе к нашей области и к нашему городу, и желанный час уже недалеко, я уже слышу бой этих больших огневых часов». Мама, наверное, долго будет раздумывать над этими строчками и искать в них потайной смысл. Милая мама, даже тебе я не могу сказать, что после освобождения Ленинградской области наступит очередь Прибалтики… Мама, мама, чем тебя порадовать?