Текст книги "Лазоревый петух моего детства (сборник)"

Автор книги: Радий Погодин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 30 страниц)

Картина пятая

На дворе опавшие листья. Их намело с улицы. Они колышутся и тоненько звенят. Ветер обшаривает углы и подвалы, торопит засыпающие деревья.

Воробьи снова завладели двором, скандалят и скачут.

Ольга выбежала из парадной. Воробьи разлетелись, как брызги. Со второго этажа во двор спрыгнул Аркашка, схватил Ольгу за руку и потащил ее за каменный цоколь вазы.

– Прячься, бабушки мчатся!

Ольга сжалась в комок. Аркашка развалился на скамейке, задрал ногу на ногу и принялся спокойно свистеть песни.

Старухи высыпали из парадной – Маша за Клашей, Даша за Машей.

– И не отказывайся. Твой деверь Варфоломей был форменный рыжий.

– Нет, каштановый… Ольга! – позвала бабушка. – Ольга!

– Форменный рыжий. Его так и дразнили: Красный Варфоломей. Его кулаки вилами закололи, когда он по продразверстке ходил.

– Каштановый!

– Рыжий!

Дворничиха схватила метлу. Крикнула:

– Хватит!

– А я говорю – рыжий.

– А я говорю – каштановый.

– А я говорю – хватит!

Аркашка соскочил со скамейки, встал между старухами.

– Оттаскайте меня за уши. Кто желает? Ну, оттаскайте меня за уши.

Старухи опешили.

– Ольгу не видел? – спросила бабушка.

– На улицу побежала.

– Она тебе ничего не говорила?

– Сейчас вспомню. Ага, сказала, что больше не вернется, больше к вам не придет, потому что утопится.

– Что?

– Утопится.

Ольгина бабушка закачалась.

– И ты ее не схватил, не остановил за руку?

– Я не успел. А потом, для чего? Одной рыжей меньше.

– Ох ты… Ох ты… – сказала Ольгина бабушка и, как слепая, стала шарить рукой, куда бы ей сесть. – Уши оторвать тебе мало. Гений сырой!

Аркашка подставил ей ухо.

– Рвите, отрывайте. Я их вазелином смазал. Теперь не ухватите.

Старухи посадили Ольгину бабушку на скамейку. Маша напустилась на внука:

– Я тебе что велела? Я тебе велела вальс играть.

– Оттаскай меня за уши.

Старуха попыталась это сделать, но скользкие Аркашкины уши тут же выскользнули из ее пальцев.

– Рвите! Отрывайте! – крикнул Аркашка. – Что, не можете?

Воробьи на дереве тихо сидели. Они не понимали, что происходит, потому что такого во дворе никогда не бывало. Еще никто не отказывался Аркашке уши нарвать.

– Оленька, – всхлипывала Ольгина бабушка.

Дворничиха ее утешала:

– Ну, не рыдай, Клаша. Ну, не рыдай. Не такая она дурочка, чтобы с жизнью попрощаться.

– Оленька и пирогов не покушала.

– В милицию заявить нужно, – сказала старуха Маша. – Непременно. Ее по цвету разыщут… Ты мой вазелин взял? – спросила она Аркашку. – Тебе кто велел?

Аркашка снова подставил ухо.

– Тьфу ты, бес. Ну ладно, я найду к тебе другой ключ. Басовый. Я тебе что велела?

– Я музыку с пеленок ненавижу, – вкрадчиво сказал Аркашка. – Рвите мне уши. Отрывайте. Я слух потеряю. – Он сам взял себя за ухо и сам от себя вырвался.

– Вот и свихнулся мальчик, – покачала головой дворничиха.

Воробьи на дереве забеспокоились, принялись обсуждать, что сулит им в дальнейшем такое Аркашкино поведение.

– Оленька… – Ольгина бабушка вдруг вскочила. – Я тебя отыщу. – Она ринулась в подворотню. – Я тебя из-под воды спасу.

Старуха Даша устремилась за ней.

– Куда ты, Клаша?! Ты же плавать не умеешь.

– Все из-за твоей Марфы, – сказал Аркашка.

– Господи, воля твоя. Что же я такого сказала? Если Марфа была рыжая, так ведь ее зеленой не назовешь. Уж какая есть. Господи, я ж говорила, что от рыжей Марфы одно несчастье. Недаром я сегодня корову во сне видела. Черную комолую корову… Оленька. Морковочка. Подосиновичек. Рыженькая ты наша… – Старуха побежала догонять подруг.

Когда она скрылась, Аркашка сказал:

– Вылазь.

Ольга вылезла из-за цоколя.

– Так нельзя. У тебя сердца нет.

– Целый час про какую-то Марфу говорить можно? – спросил Аркашка. – Меня каждый день за уши дергать можно? Уши ведь не для того человеку, чтобы их дергали.

Ольга села на краешек скамьи.

– Но ведь они старенькие – бабушки. Их уважать нужно.

– Бабушки – бич педагогики. Это наш директор сказал на собрании. Наш директор сам старик, он точно знает. – Вдруг Аркашка шлепнул кепкой по скамейке. – Придумал. Давай мы тебя перекрасим.

– Это зачем?

– Тогда тебя никто не будет рыжей дразнить.

– Пусть лучше дразнят. Я останусь как есть. А зачем это ты обо мне заботишься? Ты ненавидишь рыжих.

Аркашка снова сел. Вздохнул тяжело-тяжело.

– Я переменил взгляды. Слышишь, давай мы тебя перекрасим. Ты ведь в душе будешь знать, что ты рыжая, а другие не будут.

– Зачем? Пусть знают… Мне эту Марфу жалко. Она, наверно, красивая была и несчастная.

– Ты тоже красивая, – сказал Аркашка. Он застеснялся своих слов и, наверно, поэтому рассердился. – Не хочешь перекрашиваться? Как хочешь. Пусть тебе говорят: «Рыжий бес, куда полез?» Пусть кричат: «На рыжих облава!» – Аркашка прокричал эту фразу, после чего добавил: – Рыжая ведьма.

Ольга вскочила.

– Опять? Это ты зачем же опять?

– Я же не дразню тебя. Я просто напоминаю и предупреждаю: «Рыжая карга. Рыжая нахалка. Черный рыжего спросил: „Где ты бороду красил?“ Рыжий мерин, куда бегал?»

– Замолчи! – Ольга двинулась на Аркашку с кулаками.

– Что ты? Что ты наскакиваешь? – Аркашка прикрылся. – Я же просто говорю, как тебя будут дразнить, если ты не перекрасишься. «Рыжий, да красный – человек опасный. С рыжим дружбу не води, с рыжим в лес не ходи». Рыжуха.

– Я тебя убью.

– «Рыжих и во святых нету».

– Я тебя в самом деле убью.

– «Рыжий вор украл топор».

Ольга бросилась на Аркашку. Но он упал на землю и спрятался под скамейку.

– Какая рыжесть, – сказал он оттуда.

Ольга полезла было за ним, но Аркашка отбежал на четвереньках к вазе.

– Иди сюда, я тебе покажу что-то, – позвал он. – Отвалил каменную плиту от цоколя. Открыл тайник. Аркашка вытащил оттуда толстую пачку растрепанных книжек. – Вот. Детективы и другие ценные книги. Конан-Дойль. «Лига красноголовых». «Инесса, рыжий дьявол». А вот еще заграничный автор: «В когтях Барбароссы». Барбаросса – рыжебородый пират, гроза Средиземного моря. Мне эти книжки дома читать не разрешают. Дома я читаю по специальной программе. Только классику и биографии великих людей. Бабушка настаивает. Кстати, у классиков тоже рыжие навалом – и почти все как есть злодеи.

– Разорви эти книги.

– Скажешь! Книга – друг человека.

– Собака – друг человека.

– Книжки тоже. Всему хорошему в нас мы обязаны книгам. Видала, какие растрепанные? Их уже, наверно, миллион людей прочитали. Я их берегу, подклеиваю. Кстати, в «Трех мушкетерах» миледи – рыжая. – Аркашка хихикнул, запустил обе руки в свою надерганную челку. – Я иногда читаю и задумываюсь. Что мешает людям спокойно жить? Все говорят: подлецы мешают. И в книжках тоже. Какой-нибудь подлец всем кровь портит. Тысячи людей его ищут, не могут найти: он – как блоха в темноте. Я, значит, задумался: кто же эти подлецы все-таки? Как бы их сразу узнавать, ну, как лошадь или кошку, уже при рождении. Родился подлец – сразу на него карточку заводить спецучета и глаз с него не спускать. – Аркашка посмотрел на Ольгу с опаской.

– А ведь действительно, – сказала Ольга. – Подлецы, подлецы, кто же они по природе? Откуда берутся?

Аркашка вытащил из тайника еще пачку книжек, поновее.

– Про шпионов, «Волчье логово». Здесь рыжих штук двадцать. Все самые кровососы фашисты – рыжие. Русский изменник, в прошлом вор, – рыжий. Шпион-диверсант тоже рыжий. Хочешь, дам почитать? Не оторвешься.

– Не хочу.

– А вот эту хочешь? «Оливы, оливы». Про нашего разведчика в Италии, во время войны.

Ольгой овладело беспокойство, она напряглась вся.

– В ней тоже есть… эти?

– Полно, – грустно сказал Аркашка. – Фашистский фельдфебель, женщина-предательница и целый взвод карателей. Этот взвод так и назывался – «Рыжая банда».

– Значит, ты думаешь… Значит, вот ты как думаешь!

– Ну да, а как же мне было иначе думать? Если в книжках как подлец, так обязательно рыжий. Я даже рацпредложение написал: если все рыжие – подлецы, то почему милиции не переловить их всех и не упрятать куда-нибудь подальше? Я это сочинение дяде Шуре отдал, который разнимал нас. Он всех знает, даже главного комиссара милиции.

– Ну и что?

Аркашка посмотрел на Ольгу, хмыкнул.

– Он тоже спросил: «Ну и что?» А я ему афоризм: «Я мыслю, – значит, живу». А он говорит: «Не тем местом мыслишь». Взял с меня слово, что буду молчать до гроба жизни, потом снял с себя ремень, а с меня снял штаны. – В этом месте повествования Аркашка хлюпнул носом и возмущенно бровями двинул. – Еще лупит, да еще и приговаривает: «Мелкие мысли назойливее насекомых. К тому же от них труднее избавиться. Избавляйся и меня за помощь благодари». А потом говорит: «Если живешь, научись мыслить шире». А еще родной дядя. Я два дня не мог за роялем сидеть. Мне еще и от бабушки попало за то, что плохо играл. Короче, мы друг друга не поняли. Короче, я решил действовать самостоятельно… Ты была первая.

– Но это же хамство, – сказала Ольга.

– Что хамство?

– Хамство так думать. И эти книжки хамские.

Они помолчали оба, в грусти и в недоумении. Аркашка еще посопел вдобавок, потер свои горемычные уши.

– Зачем ты уехала с Севера? Там тебя, наверное, меньше дразнили.

– Одинаково. Просто там меньше народу. А уехала потому, что в школу. Где мы раньше жили, там школа была, там большой поселок. Сейчас моих папу и маму перевели в океан. А мне либо на Диксон, в интернат, либо сюда, к бабушке. Мы решили – пусть я лучше сюда поеду.

Они опять помолчали.

Воробьи, видя такое дело, взялись за охоту. Ведь как ни говори, свой желудок гораздо требовательнее чужого горя. Пустились мух ловить. Роскошные осенние мухи гудели и нахально кусались.

Аркашка поймал одну муху с выпученными глазами, оторвал ей крылья.

– Мухи гады! Мухи гадят! Мухи мучают людей! – пропел он.

Ольга подняла опавший лист, разгладила его на колене.

– Почему опавшие листья никто не называет падалью?

– Они красивые.

– Но ведь они тоже рыжие.

Аркашка задумался.

– Ха, – сказал он. – Осенью все листья рыжие. Все, понимаешь? Если бы все люди были рыжими, никто бы на тебя и внимания не обратил. Стань как все и живи себе преспокойно. Слушай, давай мы все-таки тебя перекрасим.

– Чтобы перекраситься, в парикмахерскую идти нужно.

– В парикмахерской не перекрасят. Ты еще несовершеннолетняя. Тебе сколько?

– Двенадцать.

– Прогонят.

– А как же тогда?

Аркашка подумал. Когда он думал, то втягивал голову в плечи. И чем крепче думал, тем глубже втягивал голову, словно старался плечами заслонить свои горемычные уши.

– У нас в квартире одна тетка живет, Зоя Борисовна. У нее всяких красок навалом. Я у нее стяну что-нибудь подходящее. Тебе какой цвет?

– Лучше бы черный, – сказала Ольга.

Аркашка помчался домой.

Ольга взяла книжку из Аркашкиного тайника, развернула. Стала читать:

«Велик ваш грех перед господом нашим. Мерзкие отродья дьявола бродят по нашей планете, оскверняя образ божий, по которому он создал нас с вами. Я, ребята, имею в виду рыжих. Разве этот богомерзкий цвет волос был у наших прародителей, некогда изгнанных из рая? Нет, и тысячу раз нет! Рыжий цвет пошел от дьяволицы Лилит…»

Ольга застонала, рванула себя за волосы.

– За что? – сказала она. Сгребла книжки в охапку и запихала их обратно в тайник, словно в печку. И привалила камнем.

Прибежал Аркашка с красивой черно-белой коробкой в руках.

– Будешь как Кармен. Вот. «„Суппергаммалонель“ черный, – прочитал он надпись на коробке. – Подкраска для волос. Дает черный глубокий цвет с блеском. Нетоксична. Укрепляет корни волос. Придает волосам пышность. Одновременно является средством от облысения. Особо рекомендуется при раннем поседении. Подкраска легко смывается».

Ольга взяла коробку.

– «Нашей фирмой выпускается „Суппергаммалонель“ всех цветов и всех существующих в природе оттенков. Тем самым фирма пытается разрешить большую гуманистическую проблему – цвет и настроение, цвет и жизненный тонус, цвет и работоспособность…»

– Ты способ употребления читай, – подсказал ей Аркашка и сам принялся читать: – «Подкраска наносится на влажные, чисто промытые волосы нанизанным на расческу кусочком ваты. Волосы красятся по частям, прядь за прядью, до полного их потемнения». Айда в прачечную. Там вода есть нагретая. Там и свитер скинешь, чтобы не замарать.

– Подкраска легко смывается, – сказала Ольга.

– Ничего. Я с Зоей Борисовной поговорю, она тебя навсегда перекрасит.

Ольга села, стиснула каменную скамейку пальцами.

– Навсегда? И тогда мне всю жизнь придется лгать?

Аркашка потянул ее за рукав.

– Брось. Чего ты задумываешься?..

Ольга вяло пошла за ним.

Воробьи бросили мух ловить, уселись на нижние ветки и нахохлились.

Из кустов вышел шут с балалайкой.

Трень-брень.

– Я пришел извиниться. Может быть, сегодня в театре присутствуют химики, парфюмеры и парикмахеры. Может быть, они скажут, что нет такой замечательной черной подкраски для волос, что покамест ее не придумали. Я напомню: история эта началась неизвестно когда и, наверно, не скоро закончится. Представьте, что действие моего рассказа происходит в том, будущем году, когда черная краска «Суппергаммалонель» уже изобретена и уже продается во всех киосках, как нынче продаются спички. Хотя мне очень желательно, чтобы такой рассказ в том, будущем году был невозможен. Надеюсь, благородные юные зрители, досточтимые пионеры, простят мне такое вольное передвижение во времени.

 
Шут ударил по струнам своей балалайки.
Вошел к парикмахеру, сказал – спокойный:
«Будьте добры, причешите мне уши».
Гладкий парикмахер сразу стал хвойный,
Лицо вытянулось, как у груши.
«СУМАСШЕДШИЙ!
РЫЖИЙ!»
Запрыгали слова.
Ругань металась от писка до писка.
И до-о-о-олго
Хихикала чья-то голова,
Выдергиваясь из толпы, как старая редиска. [1]1
  В. Маяковский. «Ничего не понимают».


[Закрыть]
 

Двор зашумел контрабасовым голосом. Из подворотни появилась старуха Маша.

– Милиция знает дело. Милиция уже по всему городу рыщет. Найдут. Тем более что она такая заметная. – Старуха Маша увидела на скамейке Аркашкину кепку. Взяла ее в руки и принялась по сторонам озираться.

Пошарила за кустами, обошла вокруг вазы, в вазу заглянула. Встала на скамейку, посмотрела на дерево – может быть, ее внук в ветках спрятался.

– Он же не воробей, – сказал ей шут с балалайкой.

– Воробей не воробей, а он еще шустрее воробья. У меня от него каждый день седых волос прибавляется. – Старуха слезла со скамейки, недовольно глянула на шута. – Опять со своей трынкалкой?

Шут струны погладил. Они тихонько запели.

– Брось свою трынкалку, – строго сказала старуха Маша. – Культурный человек с балалайкой ходить постесняется.

Шут поиграл немного «Наш паровоз летит вперед…».

– Тьфу на тебя. Была бы жива твоя мать, она бы глаза со слезами выплакала. Я тебя вырастила с Дашей и Клашей. А ты кем стал? Шутом, прости господи.

Шут ударил по струнам. Струны крикнули.

– Шурка, – прошипела старуха, – я у тебя сейчас эту балалайку схвачу да как тебе по башке-то трахну… Из-за ней, из-за балалайки, ты холостой. Какая приличная девица на тебя с балалайкой поглядит?

– Не отвлекайтесь, тетя Маша, – сказал ей шут (дядя Шура).

Из прачечной вышли Аркашка и Ольга. Ольга – черноволосая. Ольга – пышноволосая. Аркашка вокруг нее вьется.

– Законно. Кармен – как две капли.

Ольга взяла у него зеркало, принялась волосы поправлять. Лицо у нее спокойное, как вода в тазу, и не понять, нравятся ей черные волосы или не нравятся.

Старуха выскочила на середину двора.

– Где ты был? – грозно спросила она у Аркашки.

– Там.

– Где это – там?

– Ну там, в прачечной.

– А это кто?

– Ну, девчонка из нашего класса. Пришла, чтобы я ей объяснил уроки.

– Ты ей уроки в прачечной объяснял? Что же это за уроки, скажите на милость?

– Обыкновенные. Из двух труб вытекает вода…

– За рояль!

Скользкие Аркашкины уши выскользнули из старухиных пальцев. Аркашка нырнул в парадную.

– За рояль! – Старуха Маша, как поршень, вошла вслед за ним.

Тень опустилась на двор. Все во дворе замерло, будто гром сейчас грянет – огнем опалит. Двор зашумел грустно и жалобно. Из подворотни повеяло холодом.

Ольга уходила, оглядываясь, словно прощалась. Но из подворотни навстречу ей появился Аркашка. Как он из парадной вылез, только ему известно. Недаром мальчишки знают дома лучше строителей и управхозов.

– Не робей, – сказал он. – Дело обыкновенное.

– Я улечу. Принеси мне, пожалуйста, мой портфель. Там у меня деньги и документы. Денег мне до Архангельска хватит. Дальше меня знакомые летчики довезут через Амдерму.

– Я, может, тоже с тобой улечу. Папа по морям плавает, мама в командировке. Пускай сама сидит со своим роялем. Жди меня в охотничьем магазине на соседней улице. Если магазин закрыт или мало ли что, жди меня в парке. Там парк рядом.

Парадная чмокнула, словно из бутылки пробку вытянули. Во двор выскочила Аркашкина бабушка.

– Беги, Ольга. Жди, где условились.

Аркашка попытался проскочить у бабушки под рукой. Она схватила его за ворот и торжествующе крикнула:

– За рояль!

Когда ее крик замолк, шут (дядя Шура) тронул струны своей балалайки.

– Кстати о музыке, – сказал он. – Нас было трое в этом дворе. Мой старший брат, Матвей, ныне Аркашкин отец. Мой средний брат, Николай, и я, ныне шут. Мы все трое играли на балалайках. Мы выходили во двор, садились на эту скамейку – и со всех сторон отворялись окна, соседи слушали нас, заказывали свои любимые песни.

Шут сыграл старинную песню. Двор, припомнив мелодию, начал вторить ему. Забубнили подвалы, затрубили водосточные трубы, чердаки загудели, словно фаготы.

– Тогда мы были мальчишками. – Шут улыбнулся и еще поиграл немножко. Теперь он играл что-то очень печальное. – Но тете Маше показалось, что мы разбазариваем свои таланты, растрачиваем их не на том инструменте. Балалайку тетя Маша считает сувениром – и только, горькой памятью нашего прошлого, чем-то вроде лаптей.

Она повела нас в Дом культуры работников просвещения. Старшего зачислила в класс органа, среднего определила учиться на арфе, меня записали в класс скрипки.

Больше не открывались окна квартир. Музыка ушла со двора.

Через месяц мы перестали ходить в Дом культуры работников просвещения.

С тех пор тетя Маша нас всех немножечко ненавидит. Тетя Маша человек открытый. «Мне эта песня не нравится – стало быть, песня плохая», – говорит тетя Маша.

«Мне эта сказка не нравится – значит, в печку ее», – говорит тетя Маша.

«Мне эта рожа не нравится…» – и так далее.

– Да здравствует тетя Маша!

Тетя Маша – закон!

Тетя Маша – судья.

Тетя Маша – венец созданья. Посторонитесь вы, не похожие на нее!

Шут поклонился:

– Антракт.

Действие второе

Когда солдат сражен ядром, его лохмотья

приобретают величие царского пурпура.

Г. Д. Торо

Картина шестая

В магазине «Охота» торгуют хитроумными патентованными приспособлениями, искусственными приманками и острым металлом. В рыболовной стороне товар пестрый, но мелкий. В охотничьей – товар солидный. Матовый блеск ружей внушает почтение.

Возле прилавка покупатели: шут с балалайкой, шофер такси, Боба, Тимоша и еще охотник.

Охотник был поистине шикарен, одетый в кожаные болотные сапоги, кожаную куртку, парусиновые штаны с молниями, с кинжалом и патронташем на поясе, с ружьем в чехле. На голове у него – старенькая поблекшая тюбетейка.

Шут (дядя Шура) разглядывал рыболовный товар. Из десяти его взглядов восемь приходилось на продавщицу. Она это чувствовала, то и дело поправляла рыжие, красиво прибранные волосы, а также яркий шарфик на шее. Глаза у продавщицы были голубого ясного цвета.

Боба и Тимоша самозабвенно врали:

– Лучшие в мире черви. Высший люкс. Экстра. Смотрите, как вьются. Смотрите, какие они жирные, как поросята.

– Купите червей. На таких кто хочешь заберет, хоть судак, хоть сом.

– Я уже взял на двугривенный, – сказал им таксист, – не мелькайте перед глазами. – Таксист уставился на продавщицу. – Какие у вас глаза. Хороший у вас магазин, самый прекрасный, по существу… у вас все есть для души.

– Даже черви, – ответила ему продавщица. – Правда, это уже частный сектор, но тем не менее. – Продавщица смотрела на покупателей, как на больных детей, которым обязательно и сию же минуту дай погладить живого слона.

Тимоша встряхнул банку с товаром.

– Дяденька, купите червей. Уже немного осталось.

– Я ловлю на блесну, – сказал шут с балалайкой.

– А вы на блесну червяка насадите – знаете, как клюнет!

– Я еще не выбрал блесну.

Таксист посмотрел на него исподлобья.

– Вы уже который день выбираете.

– Извините, – сказал шут. – Клянусь вам, я не хотел этого.

– Чего – этого? – насторожился таксист.

– Того, о чем вы сказали.

Шофер покрутил пальцами возле виска, снова повернулся к продавщице, показал рукой на полки с товарами.

– Прекрасно для глаз. Так бы и забрал все это домой. Имею в виду – вместе с вами.

Продавщица ему улыбнулась.

– Дяденька, купите червей. Резвые, черти.

– На любую рыбу. Универсалы. Скоростники.

– Не занимаюсь, – сказал мальчишкам шикарный охотник. – Рыбная ловля не для меня. Рыбная ловля – занятие для глухонемых.

Шофер покрылся пятнами по лицу.

– Что вы сказали?

– Я сказал: рыбная ловля – занятие для глухонемых.

– Да вы имеете представление?!

– Граждане, поступила новинка… – Продавщица поспешно достала новинку в коробочке. – Полюбуйтесь…

Таксист набрал воздуху в широкие громкие ноздри.

– Кровопускатель. Лесной гангстер. Болотный пират!

– Вы только взгляните, – попросила его продавщица.

– Беру… – Таксист спрятал новинку в карман и, заведя глаза ввысь, произнес: – Если бы рыба клевала на яблоки, рыбаки бы всю землю яблонями засадили.

– А она не клюет, – ласково пробасил охотник.

Рыбак грозно скрипнул зубами, но выдержка в нем была, недаром он работал в такси.

– А бедные пташки плачут, – сказал он голосом мягким, как вазелин. – Бедные птенчики, несчастные сиротки. Кто ихнюю маму убил?

Продавщица нервно поправила шарфик.

– Граждане, обратите внимание. Блесна «Удача». Для мутной и полупрозрачной воды. – В ее руке блеснуло нечто золотое с красными перьями.

Рыбак схватил блесну вместе с ее рукой.

– Беру!

Продавщица спросила шута (дядю Шуру):

– А вы не хотите взглянуть?

– Я смотрю, – сказал шут. – Мне очень нравится.

– Тогда чего же вы ждете?

– Не торопить события, ждать – вот мой удел.

– И на эту не клюнет, – сказал рыбаку охотник.

Таксист мощно задвигал локтями.

– Я еще с вами договорю. Вы… вы медведь…

– Кстати о медведях… – Охотник придвинулся к шуту (дяде Шуре).

На улице нетерпеливо и нервно загудела машина.

– Кто там сигнал трогает? Руки переломаю! – крикнул таксист. И тут же улыбнулся продавщице, и тут же сказал с печальной надеждой: – Извините, работа.

– Рубль двадцать. За две блесны, – улыбнулась ему продавщица.

Таксист отсчитал деньги.

– Какие вечера у реки. Какие бывают ночи! Соловей мой, соловей…

На улице снова загудело.

– Ноги повыдергиваю! – заревел таксист и выскочил на улицу.

Когда дверь захлопнулась и в магазине установилась мирная тишина, охотник тронул дядю Шуру за локоть.

– Кстати о медведях, – сказал он загадочным басом.

Продавщица спрятала деньги в кассу.

– Трудно, – сказала она.

– Что трудно?

– Трудно быть продавщицей. – Она сунула карандаш за ухо, руки потерла и заговорила чужим, скрюченным голосом: – Продавщица – это артистка. Ее дело – продать залежалый товар. – И добавила уже своим голосом: – Артисткой быть тоже трудно. Когда я торгую, мне говорят: «Вы продавщица и не стройте из себя Дездемону». Когда я играю в самодеятельности, мне говорят: «Вы Дездемона – позабудьте, что вы продавщица». Видимо, артистам и продавцам многое следует забывать.

– Учись, Боба, – сказал Тимоша.

Шут вынул откуда-то из волос пушистую астру «страусовое перо». Протянул ее девушке-продавщице.

– Учись, Тимоша, – сказал Боба.

Девушка цветок понюхала. Улыбнулась задумчиво.

– Цветы, как много в вас смысла. – И вдруг, вероятно вспомнив свои обязанности, спросила шута очень строго: – Вы наконец выбрали что-нибудь, гражданин?

Охотник кашлянул деликатно.

– Кстати о медведях…

Дверь отворилась с мелодичным звоном. В магазин вошла Ольга. Она впустила с собой шум машин, говор прохожих, горький запах осенних садов. Она прошла мимо мальчишек.

– Купите червей, – сказал ей Тимоша. – Первый сорт черви.

– Высший люкс, – подхватил Боба. – Экстра… – Он хотел что-то еще добавить, да так и остался стоять с открытым ртом.

Ольга остановилась у прилавка с пестрым товаром. Боба глядел на ее затылок, на ее черные, как березовый уголь, волосы. Рот у него открывался все шире и шире и захлопывался судорожно.

– Кстати о медведях. Я, можно сказать, спал с медведем в обнимку. Жуткое дело…

Боба наконец справился с зевотой.

– Фантастика, – сказал он. – Не потерплю обмана.

Продавщица вскинула на него фиолетовые от негодования глаза.

– Мальчик, это еще что?

Боба ее не слышал. Он шептал что-то Тимоше на ухо, показывал на Ольгу.

Охотник смущенно откашлялся.

– Балбесы… Жуткое дело.

– Значит, спали в обнимку. – Продавщица поправила волосы.

– Рыжая! – вдруг сказал Боба.

Ольга пригнулась к прилавку, прилипла носом к стеклу. Продавщица уставилась на шута (дядю Шуру).

– Зачем вы сюда ходите? Зачем вы подарили мне астру?

– Рыжая! – еще громче сказал Боба.

– Почему вы молчите? – заплакала продавщица. – Молчите, даже когда меня оскорбляют.

Охотник уже держал Бобу за воротник. Тимоша отбежал к двери. Ольге удрать нельзя: у дверей Тимоша стоит.

В голубых глазах продавщицы блестели голубые слезы.

Боба понял свою ошибку.

– Я не вас, – заскулил он. – Я же знаю, что вы не рыжая.

– Какая вы рыжая, – подтвердил от двери Тимоша. – Вы в прошлый раз были белые, а еще позатот – розовые.

– Белая лучше, – сказал шут.

– Тогда я играла Офелию, – всхлипнула продавщица.

– И розовая хорошо, – сказал шут.

– Тогда я играла Джульетту, – всхлипнула продавщица.

– А я рыжий, – сказал шут. – Я работаю клоуном в цирке.

– Мы не вас, – сказал Боба.

Продавщица еще раз всхлипнула:

– А я обыкновенная. У нас молодежный экспериментальный театр. Мы ищем новые формы. Сейчас я играю мещанку – отрицательный персонаж.

Охотник Бобу встряхнул.

– Жуткое дело. Зачем ты кричал «рыжая»? Кого ты имел в виду?

– Да вот эту, – сказал Боба. – Она и есть рыжая.

Охотник посмотрел на Ольгу.

– Не надо. Не надо оскорблять. Ты же отчетливо видишь, что она черная.

– Прикинулась, – сказал Боба. – Могу биться – рыжая.

– Она действительно рыжая, – вмешался шут (дядя Шура).

– Балбесы. – Охотник выпустил Бобин ворот. – Даже если и рыжая. Нельзя указывать человеку на его природные недостатки.

Продавщица тоже посмотрела на Ольгу. Вспомнив свои обязанности, она спросила:

– Тебе чего, девочка?

– Ружье.

– Ружье?

Ружья стояли в стойке, как строгие черные клавиши.

– Ну, – сказала Ольга, – ружье, которое подешевле.

Продавщица ей улыбнулась:

– Ты, девочка, не в тот магазин пришла. Ружья – игра для взрослых. А взрослые игры не бывают дешевыми.

– Мне не играть. Я кого-нибудь укокошу. – Ольга кинула взгляд на Бобу и отвернулась.

– Что? – воскликнули охотник, продавщица, Тимоша и Боба в один голос.

Шут достал откуда-то балалайку.

– Укокошу, – повторила Ольга.

Тимоша подошел к ней, осмотрел ее со всех сторон.

– Зачем перекрасилась?

– Авантюристка! – сказал Боба. – Мы у нее спросим, зачем она перекрасилась. Сегодня она волосы красит – раз. Завтра маникюр наведет – два. Послезавтра – губы намажет. Рыжая, от нее чего хочешь ждать можно.

Ольга схватила ружье. Вскинула его к плечу.

– Убью!

Боба упал на колени. Руки поднял.

– Убьешь – ответишь!

Тимоша снова спросил:

– Зачем же ты перекрасилась?

Охотник отобрал у Ольги ружье, поставил его на место.

Боба дрожал всем телом.

– Не дрожи, – сказала ему Ольга. – К сожалению, оно не заряжено.

– А я от смеха дрожу.

Охотник ткнул в ружье пальцем, затем этим же пальцем ткнул Ольге в лоб.

– Запомни, этим не шутят.

– Зато этим шутят. – Шут (дядя Шура) взлохматил Ольгины волосы. – Шутят сколько хотят, сколько угодно. Но если горбатому тысячу раз сказать, что он горбат, он кого-нибудь укокошит, и суд его оправдает.

– Она не горбатая. Она красивая, – смутившись, поправила его продавщица.

– Только рыжая, – подсказал Боба. – Страшное дело, если ружья вдруг попадут в руки к рыжим.

Ружья стояли в стойке; они-то знали, что оружие только в умных руках безопасно. Но их продавали, не спрашивая, умен или глуп покупатель. Ружья были товаром, а как известно, товар владельца не выбирает.

Шут (дядя Шура) тихонечко струны нащипывал.

– Рыжий – чудак. Рыжий – забава. Я выхожу на арену в своем парике, и люди сразу же начинают смеяться. Это моя работа. Я еще не успел произнести ни одной глупости, а они уже улюлюкают. Когда я спотыкаюсь и падаю, они стонут от хохота. Я делаю благородное дело. Смех – витамин для нервной системы. Особенно им нравится, когда я плачу… Но иногда мне кажется: разреши им – и они начнут швырять в меня зонтиками и растаявшим эскимо. Из-за одного только рыжего парика. Но ведь я могу его снять, мой рыжий парик. А вы не задумывались, почему у клоуна рыжий парик? Не зеленый, не синий, а рыжий?

Охотник посмотрел на шута с пониманием. Потом он снял свою тюбетейку. Голова у него оказалась лысая и блестящая, как плафон.

– Вот, – сказал охотник. – Жуткое дело. Со времен гражданской войны. Я болел тифом. Тиф – болезнь военная, голодная. Во время тифа волосы у меня выпали и больше уже не выросли. Двадцати лет мне еще не было. Я смолоду лысый. Так меня Лысым и звали. На войне я даже имя свое забыл. Лысый так Лысый – какая разница на войне? Зато в мирное время у всех имя-отчество, а я опять Лысый. В трамвае кондуктор кричит: «Эй ты, лысый, деньги платил?» У других не спросит – у меня обязательно. Жуткое дело. В кинематографе в спину толкают: «Эй ты, лысина, не отсвечивай, спрячь отражатель за пазуху». На танцах девчата со мной танцевать не идут – стыдятся. Со всех сторон хихикают: «Эй ты, плешь. Эй ты, голова, как колено. Эй ты, кудрявый…» Сначала я объяснял: мол, потерял волос в сражениях войны за Советскую власть. Даже орден показывал. Да всем не накланяешься, и от рассказов кудри не нарастут. Я даже застрелиться хотел. Потом подумал, подумал и утих. Надел тюбетейку и так всю жизнь в тюбетейке прожил.

– Что же мне делать? – спросила Ольга.

Боба тут же сунулся с предложением:

– Побрейся. Лучше быть лысым, чем рыжим. Могу биться.

– А еще поэт, – сказала Ольга. —

 
И он к устам моим приник
И вырвал грешный мой язык,
И празднословный, и лукавый…
 

Разве ты когда-нибудь сможешь такие стихи написать!

Девушка-продавщица погладила Ольгу по голове:

– Ты хорошо читаешь. Не нужно бриться. Проще можно. Стань великим человеком – и все. Великим все разрешается. Великие могут быть рыжими, лысыми, бородатыми, даже лопоухими.

– А если я не смогу?

– Не надо, – сказал охотник. – Посмотри на меня. – Он приосанился, выставил ногу в болотном кожаном сапоге. – Видишь, как я одет? Я одет экстравагантно. А кто дал мне право так одеваться? Охотничий билет. Я охотнкк, и одеваюсь я, как охотник. Сними я ружьишко, патронташ, кинжал, всякий встречный-поперечный надо мной захохочет. А сейчас молчат – не смеются. Потому что у меня охотничий билет – разрешеньице. У меня, жуткое дело, все в соответствии с документом. – Охотник произнес как пророчество: – Удостоверение личности.