Текст книги "Лазоревый петух моего детства (сборник)"

Автор книги: Радий Погодин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 30 страниц)

Имеются в поселке Горбы два магазина продовольственных – деревянные, универмаг – кирпичный, закусочная, чайная, столовая, а также больница и поликлиника, автобусная станция, поселковый Совет с почтой, где всегда очередь, парикмахерская, баня с железной трубой на растяжках, правление колхоза, контора госбанка, крупяной завод, молочный завод, автобаза, два павильона из бетона и стекла, еще не достроенные. В одном, говорят, разместится сапожная мастерская, в другом – «Книги и школьно-письменные принадлежности».

Дома, в которых жители проживают, пока что одноэтажные, деревянные, разноцветно окрашенные, все на горках и на пригорках, все с палисадниками, огородами, сараями, сараюшками, собачьими будками.

«Взять бы этот дровяной склад – неспланированную застройку – и запалить одной спичкой. Или бульдозером срыть. Построить белых домов с балконами. А для старых людей – поодаль в лесочке коттеджи».

Здесь бы и закончить можно описание Горбов, поселка городского типа, но картина не будет полной, если не рассказать о характерной черте населения, о дорогах, о реке, о кладбище и Девушкиной горе – самой высокой точке поселка Горбы и окрестностей.

Глава четвертая

Население

Населения в поселке Горбы насчитывалось около трех тысяч душ.

Характерной чертой горбовских жителей Наташа считала любопытство к чужим заботам, пристрастие к сплетням и бессмысленным выдумкам.

Например.

Стоят горбовский молочный завод и горбовская автобаза друг против друга через речку. Каждое предприятие на своем отдельном холме – будто две крепости: каждое со своей высокой стеной, со своей отдельной водонапорной башней. И у каждого предприятия на железных воротах написано: «Миру – мир!»

Жители Горбов склонны видеть в этих одинаковых надписях двойной смысл, поскольку директором молокозавода является Мария Степановна Ситникова, женщина незамужняя, небранчливая, а директором автобазы – Яков Ильич Шарапов, овдовевший мужчина, отец единственной дочери, а именно Наташи, человек спокойный, рассудительный, член поселкового Совета, бывший фронтовик и шофер.

Если посмотреть с середины моста на середину реки, то увидишь в воде сразу два отражения – молокозавод из силикатного белого кирпича и автобазу из шлакоблоков. Волны как бы срывают верхушки водонапорных башен и несут их друг к другу. На это явление и ссылаются дотошные жители Горбов, намекая на второй, скрытый смысл одинаковых надписей «Миру – мир!».

Однажды, когда у Наташи было хорошее настроение, пришла ей в голову догадка: мол, все дело в птицах. Всюду они летают, всюду суют свой нос – иначе как объяснить быстроту информации и ее извращенный характер? Конечно, коты и кошки способствуют – ходят на тихих лапах и, понимаешь, подслушивают. Лошади – в меньшей степени, мысли их заняты прошлым. А также собаки. Но больше всех птицы, болтливые существа, которые смотрят на жизнь с птичьего полета и в глубину явлений вникнуть не могут. Птицы живут, как в сказке, поверхностно и волшебно.

Догадку эту Наташа тут же отбросила, как ненаучную.

– Волюнтаризм, – сказала она. – Том второй, глава пятая…

Пролетавшие мимо дрозды засмеялись всем выводком.

Глава пятая

Дороги

Сбегаются в поселок Горбы четыре самобытные грунтовые дороги из соседних деревень. Петляют между буграми, расталкивая сирень и калину. Из Горбов выходит одна – главная. Ведет главная дорога в районный центр. От райцентра километров на десять дорога одета в асфальт. От Горбов километров на десять дорога тоже в асфальте. На середке, километрах на пяти, асфальта нет. (Кстати, эта безасфальтная часть дороги в народе так и называется – Середка). Принадлежит Середка областной дорожной организации. Этого обстоятельства Наташа во внимание принимать не желает. Обвиняет она жителей Горбов в лености, бестолковости и пристрастии к чудачеству. Еще бы – в распутицу на Середке глыбь. Специально назначенный трактор тягает горбовские машины с крупой, творогом и сметаной, а также необработанным колхозным продуктом, сцепив их по две, а то и по три, как баржи. И другие машины, с товаром промышленным для Горбов, и автобусы с народом, и легковушки с начальством так же плывут.

Наташа усматривает в этом дикость и безобразие.

Случай в автобусе

(Дополнение к пятой главе)

Вдень описываемых событий Наташа направлялась к отцу после отдыха в санатории в Старой Руссе. Перед этим случились сильные грозовые ливни.

Народу в автобусе как сельдей в кадушке. Все с кошелками, сумками, чемоданами. А один молодой гражданин с белозубой нахальной улыбкой и не нашим загаром держал в обеих руках тяжелый предмет, обернутый в газеты и бечевкой перевязанный. Поскольку обе руки у этого турецкого вида молодого гражданина были заняты предметом и держаться за поручень ему было практически нечем, он всех толкал на ухабах и выбоинах и извинялся, сверкая зубами. Наташе он на ногу наступил очень больно. Наташа, конечно, сказала ему следующее:

– Вы горный верблюд, молодой человек. Нельзя ли поосторожнее?

На что этот нахал ей спокойно ответил:

– Вы ошибаетесь, я никогда не бывал в горах.

И куртка на нем была заграничная.

На Середке, когда автобус подцепили к трактору, белозубый совершенно бессовестно попросил Наташу, поскольку она сидела, подержать предмет на коленях.

– Штормит, – сказал он. – Нужно принайтоваться. – И продолжил: – Вы, наверное, не представляете, как страшна на пароходе в шторм незакрепленная бочка. Она все сокрушает. Боюсь оказаться той бочкой.

Только он это сказал и протянул Наташе предмет, как всех в автобусе сильно подбросило, – наверно, наехали на подводный камень. Газета прорвалась, и прямо Наташе в лицо ощерилась клювистая голова с маленькими выпученными глазами, и протянулись к ней две морщинистые когтистые лапы. Наташа, естественно, завизжала. Соседние с Наташей женщины воскликнули:

– Крокодил!

Наташа, естественно, вскочила, вся возмущенная. А этот улыбнулся турецкой улыбкой, положил свой недозволенный груз на Наташино место и объявил с восторгом:

– Обратите внимание – галапагосская черепаха! Везу показать родичам и соседям чудо южных морей. Питается галапагосская черепаха рыбой и сухофруктами. Не бойтесь, она не кусачая. Мой экземпляр и вовсе девочка – ребенок, можно сказать. Пусть родичи и соседи полюбопытствуют. Потом я ее подарю своему лучшему другу.

Все бросились смотреть на черепаху, невзирая на тесноту, корзины и чемоданы. Один мальчишка из передних рядов подтянулся на поручне и повис, зацепившись за поручень подбородком, чтобы легче висеть.

– Ух ты, – сказал он. – Рожа!

Автобус плыл по Середке, сотрясаемый изнутри любопытством и восторгом малообразованных жителей. Наташа краснела и страдала, наблюдая их коллективную серость. А позади автобуса, подцепленная тросом, плыла заграничная легковая машина с белыми номерами, владелец которой, мусье Александр, возможно, сыграет в Наташиной жизни некоторую роль.

Из всего вышесказанного следует, что студентка Наташа была неплохой девушкой. Что мечтала она о высоком и, по ее мнению, легкоосуществимом процессе преобразования так называемых нечистот в чистоты. Родины своей, а именно поселка городского типа Горбы, она не то чтобы не любила, но, вернее сказать, стыдилась. Что не любила она, прямо терпеть не могла, – бездомного кота Василия, своего соседа-хулигана Витю по кличке Консервная банка и своего бывшего одноклассника и второгодника Боброва, который некогда все в ней считал замечательным и ни с чем не сравнимым.

Глава шестая

Река

Есть на земле реки с названиями зовуще-прекрасными и романтическими, как, например, Сена, Луара, Темза, Миссисипи, Ангара, Нева, Яуза и так далее. Речка, изгибисто протекавшая по Горбам, носила название Бдёха, что в переводе с древнего на современный русский язык означает «бессонная». Люди, склонные к интеллигентности, стесняясь называть Бдёху Бдёхой, именуют ее Бессонницей.

Собирается река из лесных ручьев. В дальнейшем течении ее питают ключи. Холодна река летом, но зимой теплая. Вьется она меж пригорков, холмов и угоров, ныряет в центре Горбов под новый широкий мост с деревянным настилом и за мостом разливается вширь, как бы озером.

Дальше река бежит по камням с шумным фырканьем и урчаньем.

Зимой Бдёха не замерзает. Теплым своим дыханием продувает по льду продушины, а то и совсем остается голой – неприкрытой всю зиму. Не засыпает река – курится над ней морозный туман, сгибаются до самой воды заиндевелые лозы, отяжелевшие и пушисто-хрупкие, не похожие на живую растительность. Они как кораллы, только еще прекраснее. Отломит человек это чудо природы, и растает оно, почернеет и обезобразится на ладони.

Летом над Бдёхой зелень гудит и шепчет. Сосны растут на холмах, и дубы, и березы. Березы в полдень красивы и на рассвете. Словно купальщицы, что, изогнув стан, отжимают намокшие длинные волосы и, единым движением забросив их за спину, выпрямляются. Дубы теснятся в стада. Тяжелые и гривастые, как быки зубры, – такая же в них мрачная сила и обреченность.

Вечером, когда солнце красным медведем залезет между холмов, вспыхнут сосны. Вспыхнут и достигнут неба горячим необычайным светом. Тогда забывают люди, что плоть сосен твердая. И уходит из сердца раздражение, которое принято называть иронией. Остаются лишь радости и удивление, и ожидание чуда, непременно живущего возле такой красоты.

Макароны по-флотски

(Дополнение к шестой главе)

Яков Ильич Шарапов, директор автобазы, не то чтобы очень любил поесть, но жизнь без еды представить себе не мог. Утром он ел что попало. Днем обедал в столовой. Вечером ходил в чайную. Иногда, устав от столовской перепревшей картошки, опоясавшись полотенцем, Яков Ильич колдовал дома над плитой – готовил кислые щи. Борща Яков Ильич Шарапов терпеть не мог, понимая это блюдо как испорченные щи, которые варил человек, не имеющий чувства меры. Наташа, приезжая домой, доказывала, что борщ есть древнее русское блюдо, и в пример приводила слово «переборщить», как сверхборщ, то есть блюдо, в которое положили слишком много ингредиентов. Яков Ильич слушал и любовался ею. Потом говорил:

– Во всем ты, дочка, права. Но в слове «переборщить» ясно слышится – перебор в щах. Ну при чем тут свекла? Из свеклы варят свекольник, а также ботвинью.

В день описываемых событий Яков Ильич тоже стоял у плиты – у бензиновой, которая, как известно, работает шумно и быстро. Специально к приезду Наташи Яков Ильич Шарапов готовил свое второе после кислых щей любимое блюдо – макароны по-флотски.

Рецепт: отварить макароны и хорошенько промыть. Поджарить мясной жирный фарш с большим количеством лука. Следите, чтобы фарш поджарился, но не высох, а лук стал янтарно-золотым. После чего следует добавить сливочного масла, черного перцу, красного перцу и, вывалив макароны на сковородку, закрыть крышкой, предварительно все перемешав и сбавив огонь. Через несколько минут, когда макароны, пропитавшись жиром и ароматом, начнут шкворчать, блюдо можно подавать к столу.

К этому блюду, как, впрочем, и ко всякому, очень подойдет крахмальная скатерть и белая рубашка с галстуком.

Крахмальную скатерть Яков Ильич уже давно не доставал из комода, а белую рубашку с галстуком надевал только на выборы в поселковый Совет, на праздник Первое мая и в ноябре. В новогодний праздник не надевал.

В открытое окно входил ветер, приносил ветер с того берега запах варенья земляничного и горячих ватрушек с ванилью.

«Мария Степановна чай пьет», – подумал Яков Ильич и, еще подумав, вздохнул, а вздохнув, ощутил вонь бензина и грусть своего застоявшегося одиночества.

Макароны на сковороде принялись шкворчать. Яков Ильич положил себе порцию, пожалев, что Наташа опаздывает к праздничному столу, налил рюмочку и только принялся было, глядя в нее, вспоминать эпизоды из своей фронтовой жизни, как дверь отворилась.

В кухню вошел ободранный кот Василий, бродяга, драчун и с известной поры – философ.

– Эх… – загадочно сказал кот Василий.

– Все горюешь? Садись, поедим макароны по-флотски.

– Нынче праздник, – сказал кот Василий. – Называется воскресенье. Некоторые жители пироги пекут. Но что значит праздник для одинокого мужчины, который перестал сквернословить?

– Может, рюмочку выпьешь?

– Рюмочку введу, а насчет макарон – вы же знаете – перешел на грузинскую кухню.

– Отвыкай.

– Боюсь утратить воспоминания.

Кот Василий чокнулся с Яковом Ильичом. Выпил. Хлебцем занюхал. И уставился в окно, на тот берег, где жила кошка Матрена, принадлежавшая Марии Степановне Ситниковой, ухоженная, вальяжная, по натуре добрая, но лишенная смелости и воображения.

– Дура она, – сказал кот Василий. – Любил я кошку Матрену – любил! Но, увы, не умеет она быть красивой.

Яков Ильич подумал: «А ведь правду говорят – животное всегда похоже на своего хозяина. Вот и Мария Степановна – женщина очень хорошая, но красивой быть не умеет. Даже на заседание поселкового Совета приходит в каком-то нелепом жакете, похожем на старомодный мужской пиджак. И волосы, собранные на затылке в пучок, перевязывает шнурком от ботинка…» Яков Ильич положил себе следующую порцию макарон по-флотски. И себе и коту налил по следующей рюмочке и подумал: «Ну почему, почему не умеет она быть красивой?»

– А вы не обращали внимания на тот удивительный факт, что именно коты являются непременными участниками и атрибутом всякого чуда и волшебства? – сказал кот Василий. – Вы когда-нибудь читали, что некий прекрасный принц был превращен злым волшебником в собаку?

– Не трогай собак, – возразил Яков Ильич. – Не касайся! – И он вспомнил фронтовые упряжки собак, которые вытаскивали раненую пехоту с поля сражения. Вспомнил, и у него защемило в носу.

– Я не касаюсь. Я, к вашему сведению, собак уважаю, – сказал кот Василий, слегка обидевшись. – Я даже дружу с некоторыми наиболее умными, которые не лают попусту из-под забора. Но у собак ограниченные возможности. Собаки слишком конкретны и слишком привязчивы, поэтому необъективны. Кот – существо ленивое, созерцательное, у него есть время поразмыслить.

– Я тебе сказал, не трогай собак, – снова возразил Яков Ильич, остро ощутив потребность в привязчивом и необъективном существе. – Я, может быть, собаку себе заведу.

Кот насупился, поворчал немного о людях, не обладающих культурой спора и умением вести беседу.

– Я думаю, что вскоре вы обзаведетесь кошкой, – сказал он с грустной гримасой.

– Хватит! У меня уже была кошка!

– Простите, а куда вы денете Матрену? – В голосе кота явственно прослушивалось ехидство.

– При чем тут Матрена? Ты Матрену не трожь! Не трожь Матрену!

– Я думаю, – ответил кот Василий уклончиво, – что это прекрасное праздничное блюдо вы едите последний раз. По крайней мере, в таком исполнении.

– Это еще почему? – спросил Яков Ильич.

– Почему? Почему? – Кот Василий печально мяукнул. – Сейчас что-то произойдет. У меня интуиция разыгралась.

Яков Ильич хотел было спросить, что же произойдет, но еще больше ему захотелось выгнать кота, чтобы тот не мешал ему вспоминать о войне, о боевых товарищах-пехотинцах, с которыми он дошел до австрийской столицы Вены, но вдруг он услышал шум на реке и крик:

– Помогите! Тону!

Яков Ильич высунулся из окна и увидел такую картину: на реке, на самой стремнине, где вода вставала горбом, плавают четыре гуся, кричат, хлопают крыльями и ныряют. А между ними тонет маленький мальчик.

Яков Ильич тут же выскочил из окна.

Бросаясь в воду, он заметил, что с того берега тоже кто-то бросился.

Яков Ильич плыл саженками, или, как говорят, вольным стилем.

– Держись! – кричал он.

Гуси галдели.

Яков Ильич нырнул, чтобы, как полагается, схватить погрузившегося в воду мальчишку, вытащить и спасти. В зеленоватой глубине руки его кого-то обхватили. Яков Ильич вынырнул и обнаружил, что держит и крепко прижимает к себе Марию Степановну Ситникову.

– Простите, – сказал Яков Ильич. – Я тут мальчонку спасаю.

– Ах! – сказала Мария Степановна. – Он, наверное, там, в глубине. Я как услышала «Помогите!» – так и бросилась в воду, спасать. Я как раз на крыльце была.

Яков Ильич и Мария Степановна снова хотели нырнуть, но их постигло разочарование – в небольшом отдалении увидели они мальчишку. Он спокойно и ловко плыл на спине. Рядом с ним плыли гуси. Иногда гуси окунали головы в воду и аппетитно заглатывали мелких рыбешек.

– Извините! – крикнул мальчишка. – Это я не вам кричал. Я гусей тренирую.

– Поразительно, – сказал Яков Ильич.

– Ах! – сказала Мария Степановна и начала погружаться, пораженная беспрецедентным поведением мальчишки.

Но Яков Ильич подхватил ее и некоторое время стоял, держа ее на весу, в том самом месте на середине реки, где, по утверждению жителей поселка Горбы, отражения двух водонапорных башен, разорванные волнами, летят друг к другу и соединяются. Постояв так немного, Яков Ильич пошел к противоположному берегу, на котором проживала Мария Степановна, – он вдруг вспомнил, что река в это время года едва достигает взрослому человеку по грудь.

На берегу, когда Мария Степановна пришла в себя, они поглядели друг на друга и сконфузились. Яков Ильич был в старых выцветших брюках галифе и босиком, так как стоптанные домашние шлепанцы он обронил, прыгая из окна. Мария Степановна была в застиранном ситцевом халате и босиком – домашние туфли она потеряла в воде.

– Ах, – сказала она. – Как неловко… – И тут же забеспокоилась: – Вы простудитесь, Яков Ильич. Вам следует немедленно переодеться и выпить чаю с малиной… Ах, у вас, наверное, и малины нет. Я сейчас принесу. – С этими словами она побежала к своему дому.

А Яков Ильич бросился в воду и поплыл переодеваться, позабыв, что совсем рядом стоит новый мост и что река в это время года едва достигает взрослому человеку по грудь.

Глава седьмая

Мост

Если бы в поселке Горбы не было моста, то на его месте непременно образовалась бы центральная площадь с базаром. К мосту сбегались четыре самобытные грунтовые дороги из окрестных деревень. Все горбовские улицы так или иначе тоже сходились к мосту. Главная дорога, ведущая из Горбов в райцентр, тоже начиналась от моста.

Здесь же располагались чайная и закусочная, а также баня с железной трубой на растяжках и оба павильона из бетона и стекла, все еще недостроенные.

Автобусы останавливались у моста – и большие, которые шли только до Горбов, и маленькие, насквозь пропыленные, которые бегали по деревням.

Мост покоился на двух аккуратных быках, срубленных узко и плотно для ледохода, отчего широкая деревянная консоль казалась столешницей раздвинутого на праздник стола.

Летом под перилами сидели мальчишки – ловили рыбу плотву. Некоторые ловили ее лежа на теплых досках.

В детстве Наташа любила смотреть с моста в воду.

* * *

Автобус из районного центра прибыл в Горбы с опозданием. Трактор, тянувший его через глыбь на Середке, заглох. Наверное, час тракторист и шофер бродили по воде. Тракторист нырял даже, для чего снимал и рубашку и майку. Из окон автобуса, поскольку двери были закрыты, местные механизаторы выкрикивали полезные советы и ломились помочь.

Настроение у Наташи испортилось, как вы помните, еще в ту минуту, когда молодой человек и турецким загаром попросил ее подержать черепаху. В Горбах оно испортилось окончательно. Наташа даже не предполагала, что оно может испортиться до такой степени – просто совсем исчезнуть.

На выходе кто-то второпях толкнул ее углом деревянного чемодана в спину. Кто-то сказал: «Пошевеливайся ты, цыпа в белых штанах». Кто-то кому-то прямо через Наташину голову передал какой-то мешок с чем-то мокрым и капающим. Этого бы уже хватило. Но… Выйдя из автобуса, и отряхнувшись, и поправив прическу, и, естественно, удостоив наглого владельца черепахи презрительным взглядом, Наташа поглядела на мост, через который ей предстояло идти к дому, – поглядела, и все у нее помутилось, и ей захотелось немедленно помереть.

По мосту друг другу навстречу шли ее отец, Яков Ильич Шарапов, и Мария Степановна Ситникова. Мария Степановна – в красивом малиновом платье, на плечах у нее черная шаль с пунцовыми розами, в ушах серьги с зелеными камушками. В одной руке она несла чайник, в другой – банку с вареньем. Яков Ильич – в выходном заграничном костюме, в белой рубашке нейлоновой с галстуком.

«А ведь сегодня не день выборов в поселковый Совет, и не Первое мая, и не праздник Октябрьской революции…» – отметила про себя Наташа.

На одном конце моста Наташа разглядела ненавистного ей бродягу – кота Василия, развалившегося на теплых досках в беспечной позе. Разглядев все это, Наташа услышала:

– Что вы, Мария Степановна?

– Нет, нет. Вы немедленно должны выпить чаю с малиной.

– Вы такая красивая…

– Ах! Просто переоделась в сухое.

Кот Василий на своем конце моста развалился еще вольготнее и заорал:

– Ненавижу сметану!

Кошка Матрена заплакала. А Наташа прижала ладони к щекам, уронив дорожную сумку, и прошептала:

– Измена…

Маму свою Наташа не помнила. Она всегда помнила себя с отцом. Помнила, как они, вернувшись с Дальнего Востока на родину, поселились в домике над рекой, где и поныне проживает ее отец. В детстве она очень любила отца. Любила помогать ему по хозяйству. Но еще больше любила слышать, когда люди говорили: «Вот какая у Якова Ильича дочка – хозяйка». Повзрослев, она научилась понимать отца как некое принадлежащее только ей беспрекословное и бессловесное существо, вроде куклы Петрушки, у которого только и есть, что улыбка. Вскоре она поняла, что Петрушка и малому рад и улыбка его неизбывна, привыкла к этому мнению и перестала об отце заботиться. Он, наверно, и не заметил. А в народе по-прежнему говорили, какая у Якова Ильича дочка, все чаще и чаще употребляя для определения слово «красивая».

В детстве любила Наташа смотреть с моста в воду. И сейчас стала она на мосту, облокотившись о перила. А вода текла. И наплывали слезы на глаза студентки Наташи. Осторожно, как отличница высушивает в тетради малую кляксу промокашкой, Наташа прижимала к своим глазам душистый платочек.

С детства, будучи единственной дочерью и, как говорят, способным ребенком, Наташа жила по закону – третий лишний, применяя его достаточно широко, вследствие чего не желала быть даже второй – только первой.

Мальчишки под перилами рыбу ловили. Мост плыл над рекой Бдёхой величаво, как древний фрегат. Но не было моря. Не было океана. И доски фрегата скрипели не от штормов, а от проходящих за Наташиной спиной вонючих грузовиков.

Здравствуйте, милая барышня

(Дополнение к седьмой главе)

На кухне Яков Ильич с Марией Степановной пили чай. Они сидели друг против друга, разглядывали узор на клеенке и говорили, смущаясь и чуть дыша.

– Все знают, что наши творог и сметана самые вкусные в области, – говорила Мария Степановна. – Пейте, Яков Ильич, малина выгоняет из организма сырость. Ну, прямо все знают. Детские учреждения, больницы, санатории просят у руководства именно нашу продукцию. А на комбинате всё смешивают и обезличивают…

– Да, – говорил Яков Ильич. – Неправильно это. Если наша автобаза находится в бездорожном районе, нам и запасных частей нужно больше давать, а нам дают из расчета на асфальтовые покрытия. Не хотите ли макароны по-флотски? Мы до чего дошли – машина из рейса возвращается, мы с нее деталь дефицитную свинчиваем и на другую машину ставим – так вот и ездим.

– Здравствуйте, – сказала Наташа сухо. Поправила прическу, глядя в зеркало над умывальником, чтобы показать свое безразличие к происходящему.

Яков Ильич и Мария Степановна вскочили из-за стола.

– Моя дочка Наташа, – радостно сказал Яков Ильич.

«Поглупел, – подумала Наташа. – Будто она не знает, кто я. Ишь вырядилась, как купчиха. И почему таких шалей в продаже нет?..»

– Наташенька, – смутившись, сказала Мария Степановна. – Ах, как выросла! Ах, какая красавица!.. Не хочешь ли чаю с дороги, с вареньем малиновым?.. Ах, остыл, наверное. Я сейчас подогрею. – Мария Степановна с опаской поглядела на двухконфорочную бензиновую плиту. – У вас такая страшная техника…

Яков Ильич бросился плиту распаливать, приговаривая:

– Сейчас, дочка. Я макароны по-флотски сейчас разогрею. Остыли…

– Не беспокойтесь, – холодно сказала Наташа. – Мне ничего не нужно… Мне ничего не нужно, – повторила она. – И вообще…

– Что вообще? – тихо спросил Яков Ильич.

Не увидев в отцовских глазах даже отдаленного намека на ту, Петрушкину радость, Наташа, как говорят, констатировала: «Он всю жизнь притворялся, что любит меня».

– И вообще, я пойду погуляю, – сказала она.

Отнесла сумку в свою комнату, поклонилась многозначительно и вышла.

– Эх, дети… – услышала она, закрывая дверь. Это сказал отец.

Мария Степановна мягко запротестовала:

– Ничего, ничего. Она устала с дороги…

Наташе хотелось плакать. Тут еще кот Василий попался ей под ноги. Посмотрел на нее непочтительно, пренебрежительно, даже нагло и заорал:

– Умру – не забуду! – И полез на высокую березу.

Тут еще хулиган Витя – Консервная банка захохотал. Он сидел на заборе с громадной рогаткой, которую на Наташиных глазах зарядил зеленым яблоком, и в нее прицелился. Под забором в крапиве стояли гуси.

– Я тебе уши нарву! – погрозила Наташа.

Гуси загоготали, зашипели, двинулись на нее.

– Руки вверх! – сказал хулиган Витя. Но стрелять не стал, побил яблоко о забор и принялся из него сок высасывать, наверно, такой кислый, что у Наташи скулы свело и по всему организму прошла дрожь.

– Как тебя земля держит? – спросила Наташа.

– А я на заборе, – объяснил хулиган Витя.

Разноцветные дома поглядывали на Наташу с холмов и пригорков, а также угоров и косогоров. И сараи. И сараюшки. Они как бы приглашали ее зайти, заглянуть, приобщиться. Но она торопилась, одинокая и замкнутая в себе.

Наташа перешла мост, поднялась по тропинке на косогор, где росли сосны. Она хотела пойти на Девушкину гору, чтобы посидеть там и погрустить на скамейке, но почему-то раздумала и, прислонясь спиной к сосне, стала глядеть на реку.

«Наверно, меня хорошо видно с моста, – подумала она мимолетно. – Наверное, я в белых брюках и желтой блузке-безрукавке красиво смотрюсь возле сосны. Как у художника Дейнеки».

Чувствовала себя Наташа очень одиноко. Она бы ни за что не созналась, но чувство одиночества, этакой отринутости, доставляло ей щемящее наслаждение, – оно как бы поднимало ее над всем миром.

«Наверно, у той сосны я буду выглядеть еще эффектнее. Там мох серебристей и сама сосна ярче».

Река сверху казалась чернильно-синей. Мост розовым. Песок желтым в сиреневых тенях. Ольха была густо-зеленой, почти что черной. «Как у художника Гогена, – подумала Наташа. – Только орхидей не хватает. Да и откуда у нас орхидеи? Цветы у нас мелкие, даже не цветы, а нелепость. Одним словом, полевые». От этой мысли она почувствовала себя еще более одинокой. Приготовилась эффектно заплакать, запрокинув голову и глядя в небо, но тут услышала слова:

– Здравствуйте, милая барышня. Скажите, пожалуйста, как мне пройти на кладбище?

Наташа остроумно съязвила, сказав:

– Неужели вам уже приспела пора? – Повернулась, чтобы, окинув спрашивающего этаким уничтожающим взглядом, добавить: «Действительно, пора, мой друг, пора».

Перед ней стоял мусье Александр, который, если вы помните, приехал в Горбы на французском автомобиле.

– Извините, милая барышня, я хочу справиться, как мне пройти на кладбище.

Наташа сразу смекнула, что перед ней либо артист МХАТа, либо иностранец.

– Это вниз, – сказала она. – Потом снова вверх.

– Я понимаю, – мусье Александр согласно кивнул. – Здесь в Горбах все так – сначала вниз, потом вверх… Вы бы не согласились меня проводить?

Наташа почувствовала прилив благородной вежливости.

– Пожалуйста, – сказала она. – С большим удовольствием.

Мусье Александр не тронулся сразу, он еще постоял немного, глядя на реку, на желтый песок, розовый мост и густо-зеленые, почти черные кусты ольшаника, разросшиеся возле моста.

– Видите ли, – сказал он, сутулясь. – Чтобы постичь красоту, нужно своими глазами увидеть крупный бриллиант. Пусть даже на чужом пальце. Так говорит моя мама.

– Наверное, она права, – согласилась Наташа. – Я никогда не видела бриллиантов, ни крупных, ни мелких.

Мусье Александр посмотрел на нее странно и, как показалось Наташе, слегка насмешливо.

«Буржуй окаянный», – мысленно обругала его Наташа. Но идти по поселку и ловить на себе любопытные взгляды жителей Наташе было приятно. «Давайте, давайте, – говорила она про себя. – Сочините что-нибудь невероятное, сплетники толстопятые». В самом людном месте, возле универмага, Наташа, собрав все свои познания, сказала мусье Александру по-французски:

– Сегодня не жарко.

– Да, день чудесный, – ответил он ей. – Мне кажется, сегодня что-то произойдет.

Глава восьмая

Кладбище

На кладбище тесно стояли вязы, дубы и липы. Росла бузина, растение непременное в местах, означенных ушедшей жизнью. Березы на кладбище не росли: береза не любит крутой земли, а кладбище в Горбах по непонятной причине как бы катилось с отлогого косогора и самыми тяжелыми могилами упиралось в стену, сложенную из валунов и прошитую спекшимся за века известковым раствором, в который, как зерна, были вдавлены мелкие камушки. Если постоять на кладбище и внимательнее приглядеться, то возникает в голове другой образ, такой, что не скатывалось кладбище с крутого косогора, а, напротив, как и дома живых, с низкого места взбиралось наверх, освобождаясь по дороге от тяжкого камня плит и сени крестов, и утвердилось там легкими кровельными обелисками, простодушно красными, открытыми и бесхитростными. Затем кладбище снова сошло с вершины, как бы откатилось, и расцвело хитроумной вязью железных оградок, крашенных под серебро.

Мусье Александр ходил по заросшим дорожкам ближе к стене. Он держал в руках план, нарисованный на бумажке.

– Где-то здесь похоронена моя бабушка. Вы не знаете?

– Я не в курсе, – сказала Наташа.

Кладбище охватило ее тоской. Она попыталась представить себе образ мамы, но в ее воображении возникли балерина Уланова и старинная киноартистка Вера Холодная.

– Ага, вот она! – воскликнул мусье Александр. – Моя бабушка!

Он опустился на одно колено возле могилы, которая представляла собой тяжелую известняковую плиту с железным кованым крестом. В вершине креста, как лицо, и в концах перекладины, как раскрытые ладони, напряженно темнели медные бляхи с изображением символов святой троицы.

«Почему я не замечала этого креста раньше? – подумала Наташа. – Хорошо бы эти бляхи повесить в будущей моей квартире, в городе Ленинграде. А может быть, и в Москве». Наташа задумалась, где лучше…

Мусье Александр долго молчал, склонив голову. Потом вздохнул, достал из кармана белоснежный платок с монограммой, нагреб в него земли с изголовья могилы, завязал и, положив в прозрачный пакет, спрятал в карман.