Текст книги "Жизнь без конца и начала"

Автор книги: Рада Полищук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 20 страниц)

Своими глазами Соня видела.

А про дедушку Арона только слышала. Люди рассказывали. Как приехали они в 1976 году на Святую Землю, вырвавшись из когтистых лап советской власти, пошел дедушка Арон в религиозную школу – иешиву, изучать Талмуд, а чтобы никто и ничто не отвлекало его от служения Богу, постижения Его премудрости, оставил без помощи и внимания свою красавицу жену Сару и мальчиков-близнецов Волика и Лелика. Всякий к ним интерес потерял, фактически бросил. Сара имела высшее консерваторское образование по классу виолончели, но за долгие годы «отказничества» в СССР никакой работы не чуралась – уборка квартир, дворов, уход за больными. Руки категорически испортила и на музыке крест поставила, по ночам обливаясь слезами. Но выжили все же и выехали на Землю Обетованную. И пригодились ей в Израиле все ее навыки, чтобы держать на плаву семью, включая и дедушку Арона, хоть он о них и не вспоминал вовсе, жил так, как будто один на историческую родину вернулся. Сара пошла работать в иерусалимскую больницу «Хадасса» в самое тяжелое отделение – для умирающих стариков. И мальчики подрабатывали, как могли, и жили дружно, душа в душу.

Не ожидала Соня такого от дедушки Арона, любила его очень. Впрочем, и от дедушки-отца Виктора тоже не ожидала. А от своего отца родного вообще ничего не ждала, потому что отродясь его не видела, и ничего о нем не слышала – никто ни разу не проговорился: ни ненароком, ни по злобе. Один только единственный случай припоминает она: Женюра тогда сорвался, смотрел-смотрел на нее, будто впервые увидел, удивленно так пожал плечами и развел руки в стороны, как бы приглашая всех принять участие в обсуждении неожиданного феноменального явления, которое он вдруг постиг:

– Как на батюшку своего похожа, надо-ть. Все на молекулярном уровне происходит. Воистину!

И зажал себе рот руками, спохватился. Все дружно сделали вид, что ничего не слышали, будто Женюра случайно нецензурно высказался. Все, кроме Сони. Она, правда, не сразу поняла, о ком речь. Батюшка – дедушка-отец Виктор, что ли? Да нет же, Господи, – это он о ее папашке-неведимке! Наконец-то! Соня налетела на Женюру, исцарапала всего, пытаясь отлепить руки, которыми он прикрыл рот. У него глаза из орбит вылезали, вращал ими во все стороны – призывал на помощь, весь побагровел, вот-вот задохнется. А все замерли в растерянности, буквально остолбенели.

Кроме Сони.

Она колошматила Женюру, вскочив ногами на стул рядом с ним, – по плечам, по мокрой лысине:

– Говори, говори, говори, Женюра!

Уже и сама начала синеть от крика и только краем глаза видела, что мама плачет и шепчет бабушке одними губами:

– Ну сделай что-нибудь, пожалуйста, прошу тебя…

Никогда бабушка не была так несправедлива. Она ударила Соню при всех, силой вытащила из-за стола и заперла в темном сарае на заднем дворе райского сада, где под ногами что-то шуркало и пищало. А ведь бабушка знала, как Соня боится крыс и мышей, знала!

На долгие годы их отношения были испорчены, Соня не смогла простить бабушку.

Теперь, когда она давно и в подробностях знает историю своего появления на свет и взрослым умом понимает маму и бабушку, все их резоны, все муки, так и не оставившие их до самой смерти, – теперь бы она их не только простила, но и сама прощения бы просила, вымаливала.

Дилемма в самом деле была неразрешимая: ребенок не должен этого знать, но – ребенка нельзя обманывать. Бесспорно и то и другое. В чистоте своей и нравственной безупречности они так ничего и не смогли придумать. Узнала Соня все от дядюшки Армика, когда уже и бабушки не стало. Показал письмо от нее: «Армик, ты должен все рассказать внучке». Армик смотрел на нее заплывшими неизбывной печалью глазами и повторял:

– Я за мой сын отвечу. Все расскажу, все.

И он рассказал осипшим от волнения голосом, крепко стиснув Сонины руки в своих, как будто боялся, что она убежит.

Жили тогда еще в коммуналке, но уже не так тесно, как раньше: многие соседи переехали в «хрущобы», другие – дожидались очереди. Бабушка с мамой – неполная семья, ни два, ни полтора: им труднее всех было подобрать подходящую жилплощадь. А дядюшка Армик, наоборот, – многодетный отец: восемь сыновей, пять снох, чьи-то родители, дедушки-бабушки и внук скоро должен был появиться.

Странно – то, что он рассказывал, Соня давно и хорошо знала, только никак не могла взять в толк – причем здесь дядюшка Армик и его сын. Слушала вполуха и все время повторяла про себя: «Я за мой сын отвечу». Ну при чем здесь его сын? Да Соня их всех прекрасно знает, кроме старшего Сурена, который жил в Карабахе и погиб во время землетрясения в Спитаке, вся семья его погибла – жена и трое детей. Помнит, как оплакивали их в Москве.

Дядюшка Армик говорил медленно, тяжело подбирая слова, и смотрел Соне прямо в лицо, не моргая, горечь выплескивалась наружу из черных глаз, и вокруг глаз было черно. Никогда прежде Соня не видела его таким сокрушенным. Наверное, из-за Сурена, подумала, и хотела поцеловать его. Но он испуганно отпрянул, чуть не упал со стула, только руки Сонины из своих ладоней не выпустил.

– Слушай, девочка, слушай…

Так в коммуналке остались две семьи: большая – дядюшки Армика и маленькая – Сонины мама и бабушка. Временно, в ожидании переезда, расселились по пустующим комнатам – на всех хватило. И у мамы впервые в жизни появилась своя каморка. А Сурен вдруг запил, красивый, работящий, гордость и подмога дядюшки Армика, его первенец, без матери вырастил, сам – жена умерла от родов. Он лет через десять только женился снова, а на ребенка долго не мог решиться. Сусанна, новая жена, уговорила:

– Не бойся, Армик, – шептала горячо. – Я не умру, и дети наши все будут жить.

Уговорила и не обманула: один + семь, восемь сыновей было у дядюшки Армика. Всех любил, но Сурена – сильнее. И тосковал по Натэлле, первой любви, по ночам являлась к нему, юная, счастливая, то ли в свадебном платье, то ли в погребальном наряде.

– Не бойся, Армик, – говорила тихим грудным голосом. – Живи и будь счастлив. У вас все будет хорошо, и мне хорошо будет. Суренчика береги, – на прощание говорила всегда.

И он берег. И все у них с Сусанной было хорошо, и лицо Натэллы светилось тихой радостью, когда она приходила к нему ночью.

А тут запил Сурен по-черному, как пьяница и бузотер дворник Гришка Епифанов. Армен потерял голову, он же все видел, все понимал: сын влюбился в соседскую девочку, глаз с нее не сводил, угрюмо ходил за ней по квартире как пришитый и молчал. Она краснела, смущалась, сердито гнала его, насмешничала, дразнила.

– Не ходи за мной, Суренчик, не обломится, – смеялась, откидывая голову назад, выпячивая пухлые как у ребенка розовые губки, словно поцеловать его хотела. – У меня Женюра есть, он мой жених, и мама говорит – гений, большие надежды подает, будущее светило науки. Я за него замуж выйду. А ты – старый, Суренчик, и у тебя жена беременная.

Она продолжала смеяться, не могла остановиться – до икоты, до слез.

Вот, вот, именно – до слез. Дядюшка Армик все понимал: девочка любит Сурена, юная, чистая, непорочная, столько лет под одной крышей живут, он ей как брат был, а она – как сестра. Только у сердца ведь свои законы, ему не прикажешь. Кто высек искру, из которой возгорелась эта запретная любовь? Дядюшка Армик во всем корил себя – не доглядел, допустил недопустимое.

Говорил с Суреном, как мужчина с мужчиной:

– Переломи себя сынок. Не будет это. Нельзя. Нельзя, сынок, никак нельзя. Понимаешь?

– Понимаю, отец, – говорил Сурен, а вид был такой, точно страшное горе настигло.

– Поклянись памятью мамы, – умолял дядюшка Армика. – Клянись, – требовал.

– Клянусь, отец.

И запил, глухо, тяжко. А в это время, именно в это время они только-только самовольно расселились в старой коммуналке по комнатам, освобожденным бывшими соседями. Еще не запомнили толком, кто теперь где живет, путались, то и дело заходили друг к другу по ошибке, и всем было весело – все же свои и долгие годы уже вместе: и в тесноте, и в горе, и в радости. Хорошие были соседи, дружные.

Однажды и Сурен заблудился спьяну. Забрел ночью в мамину новую комнату, плюхнулся на постель, не раздеваясь, и уснул. Мама узнала его, вскрикнула от неожиданности. Сурен тоже проснулся, увидел, что лежит рядом с ней, и сразу протрезвел. Обнялись исступленно и не смогли удержаться: любовь одолела все – ослепила, оглушила и лишила обоих разума. Забылись в объятиях друг друга до самого утра.

Вечером Сурен все рассказал отцу. Сидел, обхватив голову руками, раскачивался из стороны в сторону, и глухо стонал, большой сильный мужчина, опора дядюшки Армика, его гордость и надежда.

– Что делать, отец, я люблю ее, жить без нее не могу, и она любит. Что делать, отец? Научи.

Услышала эти слова жена Сурена, беременная на последнем месяце, тоже по ошибке забрела в комнату дядюшки Армика. Они ее не заметили. Вышла неслышно и на кухне перерезала себе вены ножом для разделки мяса. Жили бы в двух смежных комнатах всем колхозом, как прежде, ничего бы не случилось – все на виду друг у друга были.

Да только вряд ли в этом дело.

К счастью, вовремя оказалась на кухне бабушка с чайником в руках, остолбенела на миг, выронила чайник, выхватила нож из судорожно сжатой руки Суреновой жены. Чайник катится по полу, бабушка бежит по коридору с окровавленным ножом в руках, распахивает все двери, зовет на помощь.

И вот уже Сурен, разорвав на себе рубашку, перевязывает жгутом руки теряющей сознание жены и на руках осторожно несет к машине «скорой помощи».

На него было страшно смотреть.

На дядюшку Армика – тоже. Только они двое знали, что случилось на самом деле. И жена Сурена тоже кое-что услышала.

Но трагическая эта история еще не закончилась. Все худшее было впереди.

Жена Сурена, слава Богу, родила здорового красивого мальчика – вылитый Сурен. Правда, пришлось срочно кесарево сечение делать, но все обошлось, если, конечно, не считать того, что она перестала разговаривать – совсем, ни слова не произносила. Дядюшка Армик и Сурен, которые знали истинную причину ее срыва, поначалу думали, что она просто не хочет разговаривать с ними. Лежит как каменное изваяние лицом к стене и оживает только при виде сына. Но врачи, приписавшие все сильному предродовому психозу, объяснили, что такие случаи известны и со временем речь должна восстановиться.

Только судьба не щадила их. Новый удар был еще сильнее – мама оказалась беременной. Неопытная, пылкая, доверчиво и безоглядно отдалась любимому мужчине, а он голову потерял от любви и счастья, которое свалилось нежданно-негаданно на одну ночь всего. Обо всем позабыл, о чем мужчина позаботиться должен, – никогда никого не любил так самозабвенно, с такой оглушительной страстью, как эту девочку, которая выросла у него на руках.

Сурен, не задумываясь, отдал бы жизнь за нее, убил бы любого, кто посмел ее обидеть, не поступком даже, а словом, взглядом, дурным помыслом. А вышло, что хуже, чем он, не было у нее обидчика. Всю жизнь исковеркал ей и ребенку своему, которого она зачала.

Он хотел наложить на себя руки – с таким грехом на душе жить не мог. И без нее не мог жить. Такой бедой обернулась эта запретная любовь.

Бабушка и дядюшка Армик долго сидели за столом в бабушкиной комнате. Бабушка руки сцепила, аж пальцы посинели, и не могла вымолвить ни слова. Дядюшка Армик низко склонил голову и тоже молчал. Бабушка заметила, что он поседел – широкая белая полоса появилась в густых черных волосах. Ей стало жаль его. Она всех готова была пожалеть, но что же теперь делать?

– Он уедет. И больше никогда не вернется. А я вас никогда не оставлю. Прости его, он очень любит твою дочку.

– Она его тоже любит.

Они вдруг обнялись крепко-крепко, не зная, как облегчить страдания другого.

И Сурен уехал. И погиб во время землетрясения в Спитаке, вся семья погибла – жена, трое сыновей и родители жены.

Прощаясь с мамой перед отъездом, встал перед ней на колени, ноги целовал. Ни слова не произнес. Она погрузила пальцы в его густые волосы и тоже оцепенела. Потом он резко поднялся, обнялись исступленно, как в первый раз, только на сей раз – перед лицом неотвратимой разлуки, страшнее смертной казни.

И то и другое случилось.

И Соня родилась. И никогда ничего не слышала о своем отце.

Пока дядюшка Армик не рассказал так подробно и зримо, будто кино посмотрела, дурную мелодраму с плохим концом.

Но это кино перевернуло все с ног на голову. Весь привычный мир опрокинулся. Не дядюшка Армик – дедушка Армик, родная, выходит, кровь.

И в семейный круг, какой бы конфигурации он ни был, пришлось впустить большую семью дядюшки Армика. Все они теперь родственники, и на самые почетные места за столом в бабушкином райском саду следовало посадить рядом с мамой и бабушкой дедушку Армика, который всегда ютился бочком, с краешку, и его старшего сына Сурена, моего папу.

Сурену, то есть папе, как маме и бабушке, – рюмку водки с кусочком черного хлеба по обычаю, а дедушке Армику – рог, полный красного вина, чтобы сказал тост за любовь и за жизнь, в которой все хорошее, конечно, впереди, несмотря на все хорошее, что уже случилось, и на все беды, пережитые, еще не изжитые и которые только еще могут случиться.

И чтобы выпил до дна.

Он теперь так и делает. И сидит рядом с Соней, она настояла.

Падают на стол белые лепестки с яблонь, Соня и дедушка Армик сидят вдвоем. Долго ждут. Стол накрыт по всей форме, как при бабушке – они постарались. Но никто из завсегдатаев не явился. Причем уважительная причина была только у Зинуши Залмовны – умерла через полгода после смерти бабушки. Как-то совсем раскуксилась – тулилась, тулилась к своей Майе Суровне, да вдруг отвалилась, как засохшая веточка. А Майя Суровна замуж вышла, будто только того и ждала, чтобы бабушка и Зинуша Залмовна освободили ее от своего присутствия.

Приосанилась, перестала жаловаться на постоянное недомогание, записалась в группу здоровья, состригла свои допотопные кудельки, которые ежевечерне накручивала на старомодные бигуди-палочки, и покрасилась в цвет спелого баклажана. Перестала всхлипывать «ах!». И в театр больше не ходит, стала посещать танцевальные вечера «Для тех, кому за 60», и однажды ее пригласил на медленный фокстрот галантный мужчина, вдовец, без вредных привычек, желающий создать новую семью с интеллигентной дамой среднего возраста. Так было написано в заявлении, которое он подал в клуб женихов. Но все эти подробности уже не имеют никакого значения – они заключили брачный союз и начали новую жизнь.

Однажды Соня встретила ее в магазине, где она как раз выбирала к свадьбе белую шляпку с флердоранжем, и едва узнала ее, так она переменилась. Но и она Соню не сразу узнала!

А когда все-таки вспомнила, взгляд слегка затуманился, но она твердо и решительно произнесла:

– Не хочу вспоминать прошлое. Оно душит меня. Не хочу могил, поминок, старых фотографий, никому не нужных грамот. Извини меня, милочка, – и отвернулась к своей шляпке.

Бабушка не поверила бы такой метаморфозе, но факт остался фактом. Два места за столом в райском саду опустели навсегда.

Дальше отпал Женюра, бывший жених, возведенный бабушкой в ранг крупного ученого. Она по-своему гордилась им и новенькие дипломы кандидата, а потом доктора наук тоже пускала по рукам, чтобы все удостоверились воочию в его успешности, непрерывном росте и самосовершенствовании.

Женюра кичливо озирался по сторонам, источал спесь и самодовольство, вызывая тем самым всеобщую неприязнь. Только мама и бабушка снисходительно улыбались, все же они знали его почти ребенком, заносчивым, хвастливым и назойливым. Но он был влюблен в маму и изо всех сил хотел добиться ответного чувства. Собственно, так было всегда, пока мама не умерла. Женюра рыдал, стонал и монотонно твердил, что жизнь его потеряла всякий смысл. Верил ли он в то, что мама рано или поздно согласится быть его женой или просто убедил себя, что день за днем приближается к своей заветной цели, – но он карабкался, терял силы, рискуя сорваться к подножию горы. Бедный Женюра не подозревал, что крутился всю жизнь как юла – на одном месте. И только время от времени валился на бок от усталости. В один такой период он чуть не женился. Не на маме, разумеется, а на пышнотелой даме с низким прокуренным голосом и липкими красными губами с ошметками табака. Один раз он привел ее в бабушкин райский сад и под недоуменные и откровенно осуждающие взгляды всех присутствующих объявил, что это его невеста. Невеста жениха. Маминого жениха, правда, бывшего, но именно в этом статусе он и занимал место за столом в бабушкином райском саду. Пышнотелая дама, не обращая внимания на всеобщее замешательство, дрессировала своего будущего мужа все время, подавая отрывистые команды голосом или коротким взмахом руки. Бывшего маминого жениха Женюры как не бывало: ни спеси, ни чванства, ни напора. Он заглядывал в глаза своей даме сердца, боясь пропустить команду, и униженно вилял хвостом, готовый принять и кару и ласку. Как на собачьей площадке – «сидеть», «лежать», «к ноге», «голос». Многие потом утверждали, что у нее в руке был тонкий хлыст и она им пользовалась по назначению, то есть стегала своего суженого, чтобы лучше усваивал новые повадки.

Бедный, бедный Евгений, ничего из этой затеи не вышло – то ли он плохо выполнял команды, то ли дама поняла, что по ошибке приняла за Евгения ничтожного и никчемного Женюру. И он вернулся как побитый пес в лоно бабушкиного райского сада. И был принят, пожалели бедолагу, от души пожалели – мама и бабушка даже всплакнули.

А не стоило. Женюра того не стоил. Ни жалости, ни входного билета в бабушкин райский сад. Хорошо, что они обе никогда не узнали, каким оборотнем он оказался. Мамину смерть он еще как-то выстоял, а бабушкина его подорвала, надломила, расколола напополам. Одна половина все же горевала: сиротою остался Женюра на старости лет. «Один как перст», – причитал он. «Один как перст», – и тыкал Соне в лицо мясистый безымянный палец левой руки. Этот палец как символ его одиночества он теперь вменял в вину маме и бабушке. Но поскольку с мертвых взятки гладки, свалил все с больной головы на здоровую, то есть на Сонину. Если бы он знал про ее мозговую опухоль, может быть, не бесновался бы так. Кто знает. Он буквально загнал Соню в угол, настаивая, чтобы она приняла меры к его спасению, потому что он всю свою жизнь положил к ногам ее матери, а она не только замуж за него не вышла, но и умерла преждевременно.

– Ни жены у меня, ни детей, ни внуков, – перечислял Женюра, загибая палец за пальцем. – Кто о моей старости позаботится? А прах мой кто придаст земле? – Пафос достиг апогея, он весь вспотел, но остановиться уже не мог. – Государство?! – вопрошал он зловеще. – Нет уж, дудки, теперь это твоя забота.

Свои требования Женюра предъявлял по пунктам и размахивал у Сони перед носом какими-то бумажками с печатями и без.

Пункт первый. Отдать ему мамину комнату в бабушкином доме в пожизненное пользование, чтобы он мог сдавать свою квартиру и таким образом копить деньги на погребение. (Можно подумать, что он собирался поместить свой забальзамированный труп в мавзолее, отстроенном специально для этого случая, а не замуровать глиняную капсулу с пеплом в нише колумбария на одном из московских кладбищ.)

Пункт второй. Взять его на иждивение, обеспечив четырехразовым полноценным питанием в соответствии с медицинскими показаниями. (Тут Соне были предъявлены электрокардиограммы, рентген желудка, легких, шейно-грудного отдела позвоночника, левой коленки, правого локтевого сустава, анализы слюны мочи и кала и всевозможные анализы крови: протромбин, сахар, холестерин (α и β), эритроциты, лейкоциты и прочая.)

Пункт третий. Поселившись в бабушкином доме, он не желает больше видеть в райском саду никогда и ни по какому поводу ни одного члена этой масонской ложи – ни жидов, ни армян, ни полукровок, ни примкнувших к ним представителей коренной национальности.

Сонина голова раскалывалась на части, и вместе с ней лопнуло терпение. Посыпались черепки, осколки, раздался треск, звук пощечины, чей-то визг, крики, скрип дверных петель, глухие удары, звон набата, тревожный напев медных труб и призывный зов топора.

Потом Соня услышала тишину, и окунулась в нее, и боялась открыть глаза, чтобы не спугнуть миротворящую безмятежность, которая пришла неизвестно откуда, а это означало лишь, что исчезнуть может так же внезапно.

Потом к ней прорвался голос дедушки Армика: «Очнись, девочка, он больше никогда здесь не появится. Очнись».

Очнулась.

Он держал на ее лбу сухую прохладную ладонь, а другой сжимал ее руки.

Соня все вспомнила. И сухо, по-бухгалтерски, подытожила: минус Женюра, то есть всего минус три. В остатке один Мих-Мих, бывший мамин муж, к которому вся компания проявляла открытую неприязнь. Соня представила себе, какой концерт может устроить Мих-Мих, если Женюра разыграл такой спектакль со слезами, заламыванием рук и угрозами.

В левом виске снова запульсировало, захлюпало, висок отяжелел, голова склонилась к плечу, а левый глаз заволокло мутной пленкой. Нет, два приступа подряд она не выдержит.

Только хотела сказать об этом дедушке Армику, как на пороге возник Мих-Мих. Ни скрипа ступеней, ни лязга петель не было слышно, как призрак – из воздуха материализовался. В руках цветы: четыре белых тюльпана к маминому портрету, четыре желтых – к бабушкиному. Тих. Торжествен и скорбен. На себя не похож.

Вышел в сад. Сел на свое место, оглядел пустой стол. Угощение выставлено, а гостей нет. Сидел молча, потупившись, стряхивал со стола белые лепестки яблонь. Потом поднялся, налил себе рюмку водки, выпил залпом, ничем не закусил.

– Я что хотел сказать: нет больше ни мамы, ни бабушки, значит, вроде нет и меня. Статуса никакого нет: ничей бывший муж, ничей бывший зять. Никто – выходит. И потому не считаю возможным дальнейшее свое присутствие в этом доме. Так что прощай, девочка. И ты, Армик, прощай. – Выпил еще водки и добавил: – Не поминайте дурным словом, я всех вас люблю, другой семьи у меня не было.

Надо было что-то сказать. Но Соня не могла, слезы стояли комом в горле.

Мих-Мих повернулся и пошел из бабушкиного райского сада. У калитки вдруг обернулся и сказал:

– А кулебяку мама пекла замечательную, и все было замечательно. И не повторится никогда.

Он открыл калитку.

– Постой Мих-Мих, не уходи!

Вот как распорядилась жизнь. Родственники со стороны Сониного отца Сурена вообще никогда не общались ни с ней, ни с мамой, ни с бабушкой. Не родной он им брат, сводный по отцу. Осудили дружно, и даже смерть не примирила их с Суреном. Не все склонны считать любовь смягчающим обстоятельством. Не всем дано. А дедушка Армик от первенца своего не отрекся, сделал свой выбор.

Сидят теперь втроем в бабушкином райском саду, пьют водку, закусывают, смеются, плачут.

И грамоту мамину прочитали вслух – сначала Соня, потом дедушка Армик и Мих-Мих.

Все же перешагнуть 15 мая, зажмурившись, никак нельзя. Мамин день рождения.

И тихо падают в райском саду белые лепестки.