Текст книги "Реликвии тамплиеров"

Автор книги: Пип Воэн-Хьюз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 26 страниц)

Глава пятая

Было темно и холодно, а в ухо все лаяла собака. Я словно плыл, окутанный холодом, который тянул меня за ноги и кончики пальцев. Я лежал на спине, обнаружив вдруг, что вижу звезды и ветки дерева. Потом я все понял. Я плыл по реке, но что-то удерживало меня на месте, не давая течению унести дальше. Осторожно ощупав себя, я догадался, что моя скатанная сутана зацепилась за ветви упавшего дерева. Охваченный паникой, я забарахтался и чуть снова не утонул. Это было настоящее мучение – попытка повернуться и исследовать дерево окоченевшими руками, – пока я не сумел как следует ухватиться за толстый сук и подтянуться достаточно близко, чтобы освободить зацепившийся край. Грудь сдавило болью, она как паутиной оплела меня всего, и я мгновенно вспомнил ужасную тяжесть лошади, прижавшей меня ко дну.

Не помню, как выбрался на берег. Гораздо позже я очнулся на ложе из сухой травы и тростника. Снова рядом лаяла собака, очень громко, и я, открыв глаза, увидел мокрый собачий нос на расстоянии ладони от лица.

– Здорово, собака, – пробормотал я и снова погрузился во тьму.

Опять была ночь или поздний вечер. Я сел, и грудь вновь сдавило болью, но на этот раз не так сильно. Одежда моя успела высохнуть, по крайней мере спереди, значит, пока я спал, стоял солнечный день. Собаки рядом не было, и я решил, что она мне приснилась, встал и потащился прочь от воды. Вокруг простиралась равнина, насколько можно было видеть в меркнущем свете дня. Я находился в болотистой низине, заросшей чередой, в петле, образованной изгибом реки, но во все стороны расходились поля, на которых виднелись темные силуэты пасущейся скотины и даже слышался хруст пережевываемой травы. Дальше вверх по течению виднелась какая-то темная масса с поблескивающими огоньками. Да, я оказался на заливных лугах.

Я помотал головой, пытаясь прояснить мозги. Боль проснулась, но я уже начал потихоньку осознавать происшедшее. Для всего мира я словно умер – и в таком виде проплыл через весь город, оказавшись в итоге по другую его сторону. Насколько далеко? Милях в двух? В четырех? И почему я не утонул? Потом – по кусочку собирая воедино разрозненные воспоминания и чувства – припомнил ощущение словно бы полета, отсутствие всякой тяжести, силу течения, воду, струившуюся между пальцами. Я плыл на спине – видимо, инстинктивно. Потом вспомнил про свой груз и ощупал золотую руку. Она все еще была привязана ко мне, но съехала вбок, надо полагать, в пылу схватки, и теперь болталась в нижней части спины. Вот вам и ответ хотя бы на один вопрос: рука святой Евфимии послужила мне балластом, своего рода килем, поддерживая на воде лицом вверх и задницей вниз. Я отвязал ее и снова прикрепил к груди, но так и не смог заставить себя на нее посмотреть. Только вздрогнул, когда холодный металл прикоснулся к телу. Мне вдруг страшно захотелось сорвать ее с себя и забросить подальше в реку, но тут же припомнились слова Билла: «Это же все, что у тебя есть, Пэтч». Так он сказал, стирая с золота кровь.

«Добрый совет, как и всегда, дорогой мой дружок», – подумал я. И тут же осознал: Билл мертв, лежит в канаве, где-то по ту сторону города. Грудь пронзила новая боль, словно, пока я спал, мне вырвали часть внутренностей. И теперь образовавшаяся кровоточащая пустота заполнилась горем и сознанием собственной ужасной вины. Не будет больше у Билла ни пива, ни шлюх, никогда он не засмеется и не полезет в драку. И никакой Франции не увидит, и я уже не увижу его хитрющую улыбку. Я упал лицом в мокрую траву, и перед внутренним взором проплыло его лицо, безжизненное и бледное, каким оно стало в тот момент, когда Билла настиг кистень сэра Хьюга. Это я его убил, точно я, как будто моя рука нанесла ему смертельный удар: это за мной Смерть гналась от самого кафедрального собора. А что с сэром Хьюгом? Я вроде бы помнил, как на него навалился конь, когда мы упали в реку. Тоже, наверное, мертв, решил я, – сумасшедший, настигнутый собственным безумием, и его игра закончена. Вместе с моими надеждами. Сомнений нет: эти два трупа тоже запишут на мой счет. Приближалась ночь, и я ощутил, что Смерть, как стародавний приятель, уже пристроилась рядышком, чтобы неусыпно бдеть до самой зари.

На заре заливные луга восхитительны – наряжены в сверкающие серебристые одежды, на фестонах из паутины поблескивают капельки росы, в зелени травы пестрят яркие пятна цветов. Огромные красноватые туши домашнего скота бредут сквозь эту сверкающую всеми цветами радуга пелену, не замечая ее. Должно быть, я крепко спал: пауки успели сплести вокруг меня настоящую сияющую пелерину. Город был совсем близко: до крайней лачуги квартала кожевников меньше мили.

Но мрачное настроение вчерашнего вечера немного оставило меня. Я уже не утопал в сплошном отчаянии. Может, стоило пожить еще немного, хотя бы для того, чтобы оправдать гибель Билла. И не слишком ли долго я здесь торчу? Я еще раз обдумал свое положение. У меня была золотая реликвия и одежда, подсохшая, но отнюдь не роскошная. Если не считать тонзуры, выглядел я как крестьянин, привыкший ночевать под живой изгородью, – и вот вам, к примеру, такая история. Я – сын фермера, продавший шерсть на одной из ярмарок, что устраивают в центральных графствах Англии. А теперь возвращаюсь домой. По дороге на меня напали воры, я лишился всех денег, а безденежье, как известно, вынуждает ходить пешком. Стало быть, я возвращаюсь домой, по крайней мере двигаюсь в сторону дома. В Лондон мне тащиться, как выяснилось, не хотелось. Из куска полотна, оторванного от обмоток, я состряпал себе вполне приличный головной убор, и когда обвязывал им свою выбритую макушку, меня осенило. На свете есть только один-единственный человек, который может мне сейчас помочь. Я повернул на запад и тронулся в долгий путь назад, к брату Адрику.

Нас разделяло немало земель. Мендипские пустоши, Седжмур, Блэкдаунские холмы. Я шел ночами, при лунном свете, когда вокруг были люди, и днем, если двигался через пустынные места. Это было длинное и тяжелое путешествие, но рассказывать особо не о чем. Я питался ягодами, ловил рыбу в ручьях и разное мелкое зверье. Я ведь родился и вырос в Дартмуре, так что голодным на воле никогда не останусь. Однажды мне явилась фортуна – в образе полусумасшедшего возчика, позволившего мне ехать на своей раздолбанной старой повозке, на мешках с пеньковыми оческами, предназначенными для верфей Плимута. Он не хотел брать с меня денег, что было весьма кстати. Думаю, что возчик, совершенно свихнувшийся на всяких суевериях, принял меня за бродячего демона и помогал исключительно с целью предотвратить любые несчастья, которые я могу на него навести. Мы повстречались на перекрестке дорог около Калломптона, и он довез меня почти до места.

Итак, я в течение двух недель пребывал наедине со своими мыслями, пока не пересек Сомерсет и половину Девоншира. В моем распоряжении было гораздо меньше возможностей, чем мне бы хотелось, чтобы как следует поразмыслить над своим недавним прошлым, но я без конца перебирал в уме все эти кошмарные события, и в итоге их острота и ужас несколько померкли. Казалось, не проходило и минуты, когда бы я не думал о Билле, о том, что мы могли бы вместе переживать столь романтическое приключение – хотя в моем положении не было ничего романтического, – и всякий раз эти мысли пронзали меня как удар ножом. Его смерть и, надо думать, близость моей собственной преследовали меня грозной тенью, неся с собой ледяной могильный холод. Чтоб отвлечься, я думал о прошлом. Вот он я, молодой человек, ни с того ни с сего утративший все надежды на будущее и лишенный привычной жизни. У меня ничего не осталось, только моя история, и я все пересказывал ее сам себе, потому что это приносило утешение, когда надежда почти исчезала, становилась призрачной, как паутинка, плавающая в тумане неясной зари.

Молодой человек, действующий в этой истории, – это я сам, однако, повторюсь, он отличается от меня, как червяк от бабочки. Хотя я толком и не знаю, что представляю собой нынче – червяка или бабочку. Ладно, хватит об этом. Глаза, прищуренные на ярком летнем солнце, всего миг хранят изображение мира, которое потом меняется, становится гротескным, превращаясь в колеблющееся пятно тьмы и сияющих узоров, издевательски пародирующих реальность. Хотелось бы сохранить этот самый первый миг, пока уродливые образы настоящего не заслонили собой прошлое.

Я родился в тысяча двести семнадцатом году от Рождества Христова, на втором году царствования Генри Плантагенета [14]14
  Плантагенеты – королевская династия (также именуется Анжуйской), правившая Англией с 1154 по 1399 г. Здесь речь идет о Генрихе III (1216–1272).


[Закрыть], в деревне Онфорд в южной части Дартмура. Мне дали имя Петрок – в честь святого покровителя нашей деревни и моего деда. Отец мой, как и его отец, был йоменом, мелким свободным землевладельцем, и разводил овец, стада которых свободно паслись на высоких пустошах, на общинной земле, что начиналась сразу за нашим домом. Сам дом, низкий и длинный, был сложен из гранитных глыб цвета лисьего хвоста и стоял на южном склоне на расстоянии выстрела из лука от собственно деревни. Вдоль левой его стены бежал ручей, а ниже струилась река Он, петляя между огромными, обкатанными водой утесами и высокими дубами. Вода в ней была прозрачная и коричневатая, там водились золотисто-зеленые форели, прятавшиеся под камнями, когда я пытался их схватить, а иногда встречались и большие лососи, которые звучно плескались и били хвостами на мелководье с наступлением ночи.

Жители низин боятся холмов и гор. Горы и вересковые пустоши, которые они, наверное, никогда не видели даже издали, для них – пустые пространства, где бродят всякие чудища, поджидающие незадачливых путешественников. Но наши пустоши отнюдь не пустовали. По заросшим высокой травой пастбищам бродили овцы, а долины и овраги являли собой свидетельства непрестанных забот и трудов человека. В руслах ручьев имелись залежи олова, меди и мышьяка, и люди из Онфорда копали руду, чем занимались здесь с начала времен или по крайней мере со времен Всемирного потопа. Наша деревня находится во владениях аббатства Бакфест, но лорда у нас никогда не было, так что здесь искали убежища безземельные, те, кто бежал от своего прошлого или будущего, чреватого крепостной зависимостью и феодальными повинностями. В результате жители деревни были людьми молчаливыми, крайне независимыми и такими замкнутыми и самодостаточными, как это бывает только в закрытом монашеском ордене. Те, кто не занимался землепашеством в долине и не гонял овец на вересковые пустоши, работали в шахтах, добывая олово, и были самыми богатыми и сильными.

Мой отец был крупным, мало говорил, хотя любил посмеяться – добрый человек, проводивший слишком много времени, бродя по торфяным пустошам, чтобы хорошо управляться со словами. И хотя овцы сделали его достаточно зажиточным – несомненно, он был первый богач в Онфорде, если не сказать второй Мидас, – он предпочитал жизнь простого пастуха, неспешно передвигаясь со своими стадами в компании с двумя собаками. Став постарше, я вечно нарушал это его счастливое одиночество. Мы почти не разговаривали, но он рассказал мне все о местных землях, где знал каждый дюйм. Зеленый Холм, Старый Холм, Холм Бейлифа, Отвал Грешников, Красные Ступени, Трясины Черной Скалы… Воспоминания об этих названиях – единственный способ восстановить звучание его голоса. Он показывал мне гнезда жаворонков, учил ловить руками молодь форели – рыбок с красными пятнышками и синими отметинами на боках, которые так и кишели в ручьях. Мы разводили костер между скал и поджаривали их на прутьях терновника. Наблюдали за воронами, что парили высоко в небе, а потом камнем падали вниз, и собирали чернику, пока руки и губы не становились красно-синего, почти пурпурного цвета.

Мой дед, которого я никогда не видел, был человеком энергичным и предприимчивым. В молодости он служил при аббате Бакфеста, в результате чего удостоился особых милостей. Господь только ведает, что это была за служба – что-то связанное с каменными межами на полях, от чего он остался хромым, как однажды проговорился отец; но дед умел продать свою шерсть по самой высокой цене, а церковную десятину платил меньше всех, живущих в долине Она. Это он построил наш каменный дом и, должно быть, имел здесь довольно высокий статус, а также деньги, потому что отец мой женился на девушке выше себя по общественному положению. Моя мать была дочерью мелкого рыцаря, Ги де Розеля, который владел землями в Южном Хэмсе, в заброшенных и диких местах между пустошами и морем. Трудная жизнь превратила деда и бабку с материнской стороны в сущих развалин. Налоги, долги и удары судьбы довели их до нищеты, а барский дом, построенный больше из дерева и глины, чем из камня, полностью обветшал. Маму сосватали, конечно же, при посредничестве аббатства, и старый рыцарь ухватился за этот шанс руками и ногами. Мама, я думаю, была счастлива покинуть маленький монастырь, куда ее буквально сослали, и переехать жить на чистом воздухе холмов и пустошей. Я и вправду верю, что она любила отца, и твердо знаю, что очень любила меня. Для меня она воплощала красоту и все слова мира, и весь его смех, тогда как отец запомнился только своими прикосновениями и редкими улыбками. Высокая для женщины, с прямой спиной и длинной шеей, с волосами цвета пламени свечи, пробивающегося сквозь янтарь, зелеными глазами.

Весьма вероятно, семья моей матери несколько иначе представляла себе моего отца, чем это было на самом деле, но он оказался прекрасным выбором. Аббатство, конечно же, добилось обещания получить в обмен на эту услугу земли де Розеля – каким бы щедрым ни был тамошний аббат, однако о дальнейшем обогащении и возвышении мелкого землевладельца-овцевода не могло быть и речи. Но в любом случае это был счастливый брак. Мама избавилась от всяких там дворянских и монастырских обязанностей, а взамен получила тихо обожающего ее мужа. А отец, мне кажется, обрел якорь для своей мятущейся души.

А я выучился читать. В монастыре маму обучили языкам – латыни и французскому – и, помимо того, заразили страстью к чтению. С отцом у нее ничего не вышло: он, хотя и не испытывал, подобно всем деревенским, страха перед книгами, все же был не самым прилежным учеником, полагая, что его заботы об овцах могут каким-то образом повредить написанному слову. Но мог часами сидеть у камина и наблюдать за мамой, когда она погружалась в жизнеописания святых и мучеников. Это зрелище, казалось, очаровывало и успокаивало его.

На маленького грамотея скоро обратили внимание в аббатстве – так бейлиф [15]15
  Бейлиф – в средневековой Англии – чиновник местной администрации, исполнявший также полицейские функции.


[Закрыть]сразу замечает клейменого каторжника. Я в своей полной невинности полагал, что стану таким же пастухом-овцеводом, как мой отец, но на самом же деле был избран для более высокой судьбы. Если б я только мог предполагать, что за участь меня ожидает, как бы тогда наслаждался каждым моментом той простой и незамысловатой жизни! Я обошел бы все окрестные холмы, понюхал каждый встречный цветок, кинул камень в любой попавшийся по дороге пруд. Однако ничего этого не сделал. А в возрасте десяти лет стал послушником.

Мама и отец, вероятно, пребывали в полной уверенности, что у них будут еще дети, если с такой готовностью отдали единственного сына в монахи. Но через год после того, как я покинул отчий дом, слегли в какой-то ужасной лихорадке и умерли почти в один день. Родители мамы тоже скончались, будучи в весьма преклонном возрасте, так что я остался один, если не считать братьев во Христе, живших в аббатстве. А поскольку религиозная общность сама по себе является семьей, я не испытал слишком уж сильного потрясения, когда умерли родители. Это было постепенное, медленное осознание тяжелой потери, и я по сей день поражаюсь, как сильно оно меня гнетет и терзает. Но я по-прежнему любил наши холмистые места и всякий раз, когда мне удавалось выскользнуть из аббатства, отправлялся бродить по полям Холн-Чейс, по берегу реки Дарт, там, где она течет через Хемберийский лес. В семнадцать лет я покинул этот райский уголок, чтобы продолжить учение под руководством учителей, открывших в те дни колледж в соборном городе Бейлстер, в одном дне пути верхом на восток от Бристоля. Само наше аббатство остается в моей памяти всего лишь смесью разнообразных запахов: свечного воска, вареной капусты, старого пергамента и кожи. У меня там был только один друг, к тому же очень необычный.

Брат Адрик – библиотекарь аббатства. Он был высокий и тощий, как скелет из гробницы, с острым носом и глубоко запавшими глазами, словно у горгульи. Он заинтересовался мной, думаю, потому, что меня влекли его бесценные книги, которые я поглощал с буквально волчьим аппетитом. Вряд ли Адрик принял монашеский обет, чтобы быть поближе к Богу или отмолить какой-то смертный грех. Он просто стремился к книгам и знанию. Однажды, вскоре после моего поступления в школу при аббатстве, он застукал меня подглядывающим в библиотеку через замочную скважину, и вместо того, чтобы пинком прогнать прочь, как я того ожидал, открыл дверь и позволил осмотреться. Отныне я всегда мог укрыться в библиотеке у брата Адрика – под жуткой внешностью вурдалака скрывавшего добрейшую душу – от монотонности монашеской жизни. Адрик вовсе не был так уж привязан к своим книгам – в отличие от других библиотекарей, которых я встречал: мертвенно-бледные создания с белесой кожей, словно у рыб из подземных пещер (я не раз видал таких чудищ), охраняющие свои логова, как василиск спрятанное сокровище. Мой друг любил побродить по окрестным селениям и полям, поговорить со встреченными по дороге людьми, расспросить их о местных традициях, старинных преданиях и древних верованиях, и вскоре я уже сопутствовал ему в этих «исследованиях», как он их называл. Он собирал странные факты и записывал их в толстенную книгу, которую никому другому читать не дозволялось. Но более всего привлекали его бесчисленные руины, коими полны наши пустоши: круги и ряды, выложенные из камня, курганы и могильные насыпи, нависающие над долинами, украшая по большей части вершины холмов. Я, конечно, знал о них от отца, поэтому Адрик ценил мое общество, так что это была не просто дружба. По моим сведениям, эти камни сложил волшебный народец – феи (исключая, конечно, те кучи, что явились работой самого дьявола). Адрик, однако же, придерживался иного мнения. Он верил, что эти пустоши когда-то заселили выходцы из Трои, ведомые Энеем, – после того как они бежали из своего горящего города, разрушенного и разграбленного греками. Один из этих троянцев – по имени Брут [16]16
  Брут – согласно мифологической истории Британии, правнук бежавшего из Трои Энея, первый король британцев и основатель города, названного им Тройновант (Новая Троя), который впоследствии стал Лондоном.


[Закрыть] – основал в наших краях город Тотнис, это было всем известно. Но, согласно теории Адрика, после того как Брут победил Гогмагога (одного из ужасных великанов, которые, как знает любой школьник, когда-то охраняли Британию), благодарное местное население отдало ему пустоши, чтобы он на них выстроил новую Трою. Думаю, Адрик искал доказательства, подтверждающие эту его теорию, чтобы переписать историю наших островов. И стать новым Готфридом Монмутским [17]17
  Готфрид (или Гальфрид) Монмутский (ок. 1100–1154) – английский хронист и историк, автор «Истории королей Британии» на латинском языке.


[Закрыть]и поставить Девон на принадлежащее ему по праву место в самом центре мира, в чем лично он и я, да и все остальные никогда и не сомневались.

Этот кропотливый поиск фактов о прошлом напоминает мне двух обезьянок, которых я видел однажды при дворе герцога: сидя на спинке трона, они копались в шерсти друг друга, выискивая вкусных блох. Вылавливая особенно крупный экземпляр, они тут же забрасывали его себе в рот и жевали в полном экстазе, а потом слегка шлепали подругу, словно в благодарность, что та приютила на себе столь дивное на вкус насекомое. Герцог и его придворные наблюдали этот спектакль, разражаясь хохотом и бурно проявляя свой восторг всякий раз, когда происходил ритуал принесения благодарности. Так весь мир смотрит на историков, в этом я давно убедился: спектакль, когда бедные, полуослепшие книжные черви выискивают самые горячие факты, – зрелище гораздо более занимательное, нежели сами явления.

Я не обезьяна и не ученый-схоласт, да и история у меня длинная, однако хотел бы предложить вам одну-единственную блоху, которую просил бы прожевать и оценить по достоинству, прежде чем продолжу свой рассказ.

Это было весной, в последний год моего пребывания в школе. Я сидел в библиотеке, пытаясь сосредоточиться на толкованиях Блаженного Августина [18]18
  Блаженный Августин (354–430) – христианский теолог и церковный деятель, один из Отцов церкви, родоначальник христианской философии истории.


[Закрыть], когда туда поспешно вошел брат Адрик.

– Петрок, пожалуйста, пойдем со мной, – сказал он.

Меня не нужно было долго убеждать, когда дело касалось того, чтобы оставить нудные занятия, и я пошел за ним к конюшням, где один из конюхов уже держал в поводу двух оседланных пони.

– Куда мы едем, брат? – спросил я.

– В Веннор, – ответил он и, видя мое недоумение, добавил: – Садись в седло. По дороге все объясню.

Веннор – маленькое и убогое селение милях в пяти к северо-западу от Бакфеста. Я был там раз с отцом – мы присматривались к тамошним племенным овцам – и даже не мог себе представить, чем вызвано возбуждение Адрика. Тем не менее послушался, и мы отправились в путь быстрой рысью.

Проходящие по низинам тропинки Девона – прекрасное место для верховой езды. Поросшие деревьями возвышенности по бокам от них отбрасывают густую тень, и порой кажется, что движешься сквозь зеленый тоннель. Мы с Адриком ехали бок о бок. Я и раньше сопутствовал ему в его исследованиях, но сейчас случай был явно особый, и он не смог долго сдерживаться.

– Нынче утром здесь проезжал обоз, и один из возчиков передач мне письмо, – начал он. – Крестьянин по имени Бид недавно расчистил новый участок под пашню и вчера, когда начал его пахать, наткнулся на древнюю могилу. – Адрик бросил на меня взгляд, прекрасно зная, что я так же страстно увлекаюсь историями о давно исчезнувших обитателях здешних пустошей, как и он. – От этого возчика много узнать не удалось, но, судя по всему, Бид убежден, что сие сатанинские козни, и теперь боится даже близко подойти к могиле. А меня он призывает, чтобы предотвратить или снять неминуемое проклятие, которое должно на него обрушиться. – Тут Адрик радостно засмеялся.

– И что, по-твоему, мы там обнаружим?

– Что бы там ни было, это отнюдь не работа волшебного народца фей, – Адрик снова метнул на меня взгляд, – или дьявола. Может, нам посчастливится найти следы троянцев. Может, самого Брута! – Последовавший за этим довольный смех доказывал, что мой сотоварищ, несмотря на всю свою самоиронию, страстно мечтает, чтобы дело обстояло именно таким образом.

Так мы и ехали по узким дорожкам, воздух над которыми звенел от насекомых, пока местность не начала подниматься. Узкая тропа перешла в дорогу, вьющуюся сквозь рощу молодых, но уже истрепанных ветрами дубов, потом мы вброд перебрались через ручей Веннор-Брук и въехали в сам Веннор. Селение насчитывало пять домиков – сложенных из камней хижин, вокруг которых без особого энтузиазма носились друг за другом куры, собаки и пара сопливых детишек со спутанными гривами грязных волос. Это была одна из многочисленных деревушек на торфяных пустошах, грязная и убогая, где люди так яростно вкалывали, чтобы обеспечить себе хотя бы жалкое пропитание на этой бесплодной земле, что и сами в конце концов почти превратились в свирепых дикарей. Мы спешились. Адрик при этом по-монашески долго выбирал место, не загаженное дерьмом, куда можно ступить. Потом он окликнул детей, которые несмело приблизились, хмурые и испуганные. Адрик спросил про Бида, и после некоторого колебания один из малышей, похоже, девочка, снисходительно указал, где его найти.

Мы отыскали крестьянина на краю новой пашни. Поле – скорее, просто расчищенный участок посреди окружающих густых кустарников и камней – было на три четверти распахано, но дальний конец последнего гона обрывался шагах в пятнадцати до границы, куда дошли предыдущие. Плуг оставался все еще там, словно указывая, на что наткнулся пахарь. Кратко переговорив с Бидом, которого безумно напугал один лишь вурдалачий вид библиотекаря аббатства, Адрик поманил меня, и мы двинулись по полю, ступая по вспаханной земле.

Плуг наткнулся на угол каменного гроба или гробницы, сложенной из отдельных гранитных плит, грубо отесанных и едва подогнанных одна к другой. Крышка, тоже гранитная плита, но более крупная, сдвинулась набок.

– Ага! – пробормотал Адрик. – Парень, должно быть, заглянул внутрь. Значит, не так уж и перепугался.

Я видел, что мой друг едва себя сдерживает.

– Помоги-ка мне, Петрок, – попросил он, берясь за крышку. Я склонился рядом с ним, и мы совместными усилиями приподняли плоскую каменную плиту и сбросили ее в сторону. Сначала мы увидели только земляную засыпку. Адрик нагнулся и зачерпнул горсть, очень мелкую, почти как пыль. Я присоединился к нему, и мы начали вычерпывать эту землю сложенными вместе ладонями. Я первым наткнулся на круглую бусину величиной с овечий глаз, покрытую чем-то вроде затвердевшей золы. Адрик выхватил ее у меня с поспешностью, совершенно неприличной для монаха.

– Так, и что это у нас? А, мой мальчик? – Он плюнул на бусину и начал тереть ее краем своей грубой сутаны. На нас мутно глянула капля янтаря.

Мы снова набросились на каменный гроб, яростно выгребая из него землю. Интересно, что бедняга Бид думал о двух монахах, упавших на колени перед найденным им творением Сатаны и что-то невнятно бормочущих друг другу, выкидывая наружу и расшвыривая во все стороны горсти земли?.. Вскоре наши загребущие ручонки наткнулись и на другие находки. Я почувствовал под пальцами что-то грубое, тяжелое и овальное и извлек небольшой глиняный горшок размером с пивную кружку. Он был цвета песка, и когда я оттер покрывавшую его грязь, то увидел, что он весь в узорах из мириад неглубоких отпечатков в глине. Я перевернул горшок вверх дном и потряс, и вместе с пылью из него высыпалось еще несколько бусин. И вдруг услышал, как Адрик резко втянул в себя воздух. Потом он потащил что-то и извлек из земли череп, зацепив его пальцами за глазницы. Со стороны крестьянина донесся сдавленный вскрик. Я обернулся и увидел, что тот стоит на коленях и торопливо крестится, как человек, пытающийся погасить загоревшееся платье.

Адрик сунул мне череп. Так поспешно, что промахнулся и угодил мне прямо в нос, довольно сильно – тот немедленно онемел, а во рту у меня появился привкус крови. И еще я почувствовал запах сырой земли и раздавленных червей. Но библиотекарь лишь потрепал меня по плечу, ничего вокруг не замечая.

– Какая древность, Петрок, какая древность! Попомни мои слова, мы нашли нашего троянца! Кончай ковыряться в носу и, Бога ради, помоги мне копать дальше!

Наши безумные раскопки продолжались, пока каменный гроб не опустел. На вытоптанном кусочке земле перед нами лежала куча костей, потемневших в этой торфяной могиле почти до каштанового цвета, горсть бусин, три топора, изготовленные из полированного камня, и еще несколько комков грязи, которые могли (или не могли) оказаться скрытыми сокровищами. Лицо Адрика пылало от радости – явив его истинный характер вместо обычной маски горгульи, которую он обречен был носить.

– Ты только погляди на эти топоры! – выдохнул он. – Смотри, какой темный и гладкий камень, и с красными прожилками. Явно не из Девона и не из Корнуолла или Дорсета [19]19
  Девоншир, Корнуолл, Дорсетшир – графства на юго-западе Англии.


[Закрыть].

Камень и в самом деле был просто замечательный, но мне вдруг стало не по себе, потому что он напоминал печень только что освежеванного кабанчика. Я выронил топор, который держал в руках, и начал полировать янтарную бусину. Адрик и не заметил, что я не в своей тарелке. Он пытался раскрошить один из закаменевших комков, бормоча что-то – не то мне, не то себе самому – про Брута, Энея и прочие удивительные события, которые постоянно занимали его ум. В его пальцах вдруг появился маленький наконечник от стрелы с угрожающе острым кончиком. Он был сделан из обколотого куска кремня, причем превосходно. Я хотел было сказать библиотекарю, что уже видал такие – это наконечник от стрелы волшебного народца фей, мой отец не раз находил их на пустошах и приносил домой, чтобы удивить нас. Но Адрик замолчал, глядя на что-то за моим плечом. Я обернулся.

К крестьянину Биду присоединилась группа таких же оборванцев, как и он сам. Я насчитал восемь человек, и все они были вооружены косами, вилами или кривыми садовыми ножами. Один вертел в руках здоровенную узловатую дубину из болотного дуба. Крестьяне пялились на нас и наши находки, и я словно ощутил ужас и ненависть, которые они сейчас испытывали по отношению к нам. В груди возник страх и начал подниматься, как пузырь газа на болотах, и я кашлянул – жалкий слабый звук, который тем не менее вывел Адрика из транса. Он подмигнул мне, и я увидел, что маска горгульи вернулась на свое место.

– Петрок, сын мой, – прошептал он, – ты все понял? Они видят в нас демонов, которые ковыряются с дьявольскими штуками, в этом нет сомнений. – Он покусал губу. – Ладно, ступай за мной и, ради Бога, не говори ни слова.

Он подобрал подол своей сутаны и начал складывать в образовавшийся мешок все найденное в могиле, сделав мне знак заняться тем же. Когда все находки были сложены, мы выпрямились. Мне подумалось, что мы, должно быть, сейчас очень странно выглядим, не пугающе, а словно добропорядочные домохозяйки, отправившиеся по грибы, но один взгляд на тощего библиотекаря с его похожим на череп лицом, маячившим над огромным мешком, полным костей, тут же прогнал эту мысль. Он, переваливаясь, пошел в сторону крестьян, и мне ничего другого не оставалось, как последовать за ним. Я тут же осознал, что, по всей вероятности, из меня сейчас сделают такого же мертвеца, каким предстал перед нами превратившийся в кучу костей троянец.

Но Адрик не свернул с пути и шел к этой банде, пока не остановился перед Бидом. С минуту царило полное молчание. Лица у крестьян были как у проклятых грешников в аду, что изображены над алтарем в нашей церкви, отметил я отстраненно. Потом монах заговорил:

– Бид из Веннора! И вы, добрые люди! Сегодня вы стали свидетелями чуда! – Его голос раскатился над полем. – Твой плуг направляло само Божественное провидение, потому что ты открыл могилу святого мученика, ту самую, которую я разыскиваю уже много лет. И он, этот мученик, осыплет неисчислимыми благами сие благословенное место!

Бид открыл рот. Остальные отступили на шаг, а Адрик сунул руку в образованный его сутаной мешок и вытащил череп. Он поднял его, показывая всем, потом осенил их крестным знамением, словно благословляя паству. Я заметил, что человек с дубинкой выронил свое оружие, а за ним на землю упали коса и пара садовых ножей.

– Это кости мученика Элфсига из Фрома, который принес Священное Писание в Британию еще до короля Альфреда [20]20
  Альфред Великий (871–899) – англосаксонский король Уэссекса, сыгравший значительную роль в объединении страны, в распространении в ней христианства и в борьбе с «датчанами». При нем были сделаны переводы на староанглийский трудов Отцов церкви, а также издан сборник законов «Правда короля Альфреда».


[Закрыть]. На колени, счастливцы! – завопил он и, обернувшись ко мне, прошептал: – Ты тоже, Петрок!