Текст книги "Реликвии тамплиеров"

Автор книги: Пип Воэн-Хьюз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 26 страниц)

Глава четырнадцатая

Вот так Микал появился на борту «Кормарана». Все получилось, как предсказал капитан: выброшенного на берег парнишку приняли как давно отставшего от корабля товарища. Он с удовольствием брался за любое дело, и если не был опытным матросом, его охотно извиняли – в конце концов, это его первое плавание, да и уплыть далеко он не успел. Ему пришлось мириться с обычными шуточками насчет сношений с овцами и нескончаемыми похабными замечаниями, но через несколько дней он, не вызывая подозрений, слился с остальным экипажем и включился в общую melee [43]43
  Melee ( фр.) – суета, суматоха, свалка.


[Закрыть].

Поскольку на борту теперь было два новичка, то, вполне естественно, они подружились, тем более что именно я нашел Микала на берегу этого Богом забытого островка и привел обратно в мир людей. А если по правде, мы стали неразлучны. Хотя я был более опытным моряком – странное ощущение для человека, общение с водой для которого сводилось к барахтанью в горных ручьях, – но бешеная энергия Микала с лихвой восполняла недостаток умения. Я научил его тому немногому, что знал сам, но он был из молодых, да ранних, так что скоро команда обнаружила – у нас имеется ученик, желающий знать все. К тому времени, когда мы прошли остров Ратлин у северо-восточного побережья Ирландии, он с восторгом новообращенного уже вовсю болтал о морских узлах и галсах.

Анна увязала свою черную гриву в три толстых и коротких косы, заплетя их от основания черепа. Вид был немного странный, но она выдала это за фасон, принятый в ее селении, что оказалось вполне достаточным. Микал был, к счастью, слишком молод, чтобы уже начать бриться, а поскольку Анна голодала наряду с остальными, лицо ее выглядело худым и вполне мальчиковым. Как я уже говорил, мы были неразлучны, но скрывали это от остальных членов команды. На борту корабля, в открытом море бывает крайне мало моментов, когда можно остаться наедине, но мы с Анной искали и находили их, как ищут и находят золотой песок в речных наносах. После того первого, укрытого ночкой тьмой поцелуя – первого в моей юной и безгрешной жизни – все мое существо, и душа, и тело, было занято одной Анной. Мы все время старались прикоснуться друг к другу, и ее касание словно выбивало из меня сноп искр, которые, я был почти уверен, могла заметить команда. Иногда нам удавалось несколько минут подержаться за руки – это было отчаянное переплетение пальцев, единственный выход накопившейся страсти. Она частенько шептала мне на ухо ужасно порочные слова – ей страшно нравилось потрясать мою безнадежно невинную душу, – и мне казалось, будто палуба встает дыбом под ногами, хотя море было спокойно. И три раза – всего три! – мы поцеловались, страшно опасаясь, что нас застукают, но полные огня и желания, хотя и готовые разбежаться при первом же звуке приближающихся шагов. Это была сущая пытка, но такая чудесная! По правде говоря, я считал, что даже если это станет вершиной моих земных блаженств, то уже почти достаточно. Но если проснулась плоть, ее заставит замолчать только смерть, а Анна разбудила меня, как солнце пробуждает весной землю.

Довольно странным диссонансом всему этому – как ложка дегтя в бочке меда – стало стремление Павлоса во что бы то ни стало обучить меня всем тем боевым искусствам, о которых я никогда и не думал. «Тебе здорово повезло, – твердил он мне, – что ты умудрился осилить этого островного безумца, ведь твоя неудачная атака могла легко привести к гибели Анны и, – это он подчеркивал особо, – к твоей собственной смерти, что при данных обстоятельствах было бы даже предпочтительнее». И вот началось обучение – каждое утро на меня наваливалась целая коллегия учителей: Хорст, Димитрий и сам Павлос. Димитрий, который неофициально считался на борту лучшим фехтовальщиком, начинал занятия сразу после восхода солнца, когда день еще толком не занялся. Я их считал именно таковыми, хотя это были и не совсем занятия – гораздо больше, чем просто занятия: яростные игры, помогавшие оттачивать мастерство и дающие выход любым негативным эмоциям – злобе, ярости, которые в противном случае могли перерасти в настоящее кровопролитие. В свое время я должен был присоединиться к этой melee, но, как показал первый урок, при нынешнем уровне подготовки проиграл бы даже коту Фафниру. Я вышел против Хорста – мы оба вооружились тупыми мечами и маленькими круглыми деревянными щитами. Копируя позицию своего партнера, я присел, чуть сгибая колени, выставил вперед шит и поднял меч. Но Хорст в мгновение ока выбил мой меч краем щита и сбил меня с ног, поддав плечом. Я не успел даже вякнуть, как он уже сидел у меня на груди и давил щитом на горло.

– Ты уже мертвец, – провозгласил он с ледяной улыбкой. А затем почти час демонстрировал мне, какими разнообразными способами я могу умереть, в те короткие промежутки времени, когда я уже доставал меч из ножен, но еще не успевал решить, что с ним делать дальше. Результаты этих упражнений не слишком вдохновляли, но на следующий день я действовал уже чуть быстрее, а еще через день, выйдя против Димитрия – который успел три раза ткнуть меня тупым острием и показать, как он протыкает мне брюхо, – вдруг почувствовал, что прежний я куда-то исчез; прежний Петрок, неуклюжий и спотыкающийся, испарился; а когда я пришел в себя, Димитрий неудержимо хохотал, а из носа у него текла кровь.

– Великолепно, Петрок! Да-да! Ты уже кое-чему научился! А ну еще разок!

Теперь я не терял хладнокровия; казалось, словно испуганного, ни к чему не приспособленного Петрока втиснули в ту же шкуру, что и мужчину, который действует, повинуясь лишь холодному жестокому инстинкту. Со временем я забуду про это раздвоение личности и пойму, что просто даю себе свободу, используя собственное тело легко, как делает ребенок. Но сначала, хотя я учился быстро, а потом еще быстрее, мне было не по себе, будто мной завладел какой-то зловредный, жестокий дух.

Перед входом в устье Лиффи капитан приказал лечь в дрейф и вместе с Жилем отправился в баркасе на берег. Маленькую лодку так и швыряло на волнах серого беснующегося моря. День уже клонился к вечеру, когда они вернулись, и вслед за ними на борт подняли несколько больших тюков, завернутых в хорошо промасленные шкуры. К нашему удивлению, последовал приказ поднять паруса и взять курс на юг. Значит, в Дублин мы заходить не будем. Команда тихо поругивалась, но, сжав зубы, продолжала работать.

Неделю спустя, серым и туманным утром мы вошли в устье Жиронды, поднялись вверх по течению мимо низких холмов, иссеченных зелеными пятнами виноградников, и подошли к причалам Бордо. За время этого перехода ничего особенного не произошло, если не считать шквала с градом, налетевшего на нас, когда мы огибали Иль д’Олерон. И вот перед нами башни и шпили города, хорошо видимые на фоне прояснившегося в знак приветствия неба.

Порт был забит битком. Корабли всех видов и размеров теснились борт к борту по всей огромной гавани и еще стояли на якорях выше по реке, а мы продвигались мимо них на почти полностью зарифленном парусе. Огромные когги [44]44
  Когг – купеческий или военным корабль большого водоизмещения, в описываемую эпоху – до 200 тонн.


[Закрыть]стукались своими высокими и округлыми смолеными корпусами о рыбачьи барки и смэки [45]45
  Смэк – одномачтовое рыболовное судно.


[Закрыть]. Туда-сюда сновали лоцманские лодки и шлюпки, перевозя людей и товары с кораблей на берег и обратно. Над многими судами развевались хоругви и вымпелы, похожие на боевые, на бортах висели ярко раскрашенные щиты. Сквозь лес раскачивающихся мачт виднелась набережная, кишащая людьми: не только матросами и грузчиками, разгружавшими или нагружавшими корабли товарами и тащившими их на склады, но и группами вооруженных людей – они стояли, сидели или бегали взад-вперед без какой-либо видимой цели. Там и сям торчали пики и алебарды, а над водой разносились барабанный бой и крики.

Я стоял рядом с капитаном на мостике. Члены команды, которые не были заняты парусами, столпились у борта и на баковой надстройке. Они заметили солдат в порту и навострили уши, как гончие, почуявшие кровь. Я обернулся к капитану и увидел у него на лице такой же волчий оскал.

– Что там происходит? – спросил я Жиля.

Тот пожал плечами:

– Английский и французский короли опять сцепились, как пара скорпионов. Да разве когда-нибудь было иначе? Однако, – тут он замолчал, и я заметил презрение у него на лице, – английский скорпион, кажется, на сей раз чем-то сильно недоволен. Это его армия здесь высаживается. Настоящая армия. Так что предстоят большие сражения, не просто стычки.

Низам провел наш корабль через запутанный лабиринт, образованный другими судами и их якорными канатами, потом, по сигналу де Монтальяка, парус был спущен, и мы бросили якорь между двумя толстобрюхими коггами, которые раскачивались и болтались, как гигантские бочки, хорошо проконопаченные и просмоленные. Вскоре от борта отчалил и пошел к берегу баркас – на носу напряженно сидел капитан. Я смотрел, как гребцы налегают на весла, и очень хотел оказаться на их месте. Здесь начиналась привычная для меня жизнь – запах нормальной пищи доносился от добротных каменных домов, с высоких колоколен долетал утренний звон, слышались вопли и ругань англичан. Анна прижалась ко мне и крепко ухватилась за леер ограждения, жадно рассматривая берег. Она дрожала мелкой дрожью, как гончая, которую никак не спустят с поводка.

– Если бы я умела плавать, то уже была бы на берегу, – прошептала она.

– Я умею плавать, – сказал я, – и с радостью помог бы тебе туда добраться, Микал. Но еще больше мне хочется кружку хорошего пива и добрый кусок мяса, хотя в такой воде у нас тут же яйца отмерзнут и отвалятся.

– Что ж, я согласна, что не следует подвергать опасности твои яйца… – Она прижалась ко мне еще крепче, и я сразу почувствовал знакомое возбуждение внизу живота. – Но сейчас ведь лето, ты, тупица, и вода теплая. У них там есть постели, на берегу, – добавила она. – И двери. С замками. – Я прокашлялся, несколько трагически. – Ну так что скажешь, братец? – громко спросила она своим каркающим голосом, вполне похожим на мужской. – Поглядим, что там есть интересного? Лично я уже предвкушаю хорошую драку, хороший перетрах со шлюхами и… – она взмахнула рукой, словно доставая слова из воздуха, заполненного криками чаек, – и жареного… жареную курицу! – закончила Анна и посмотрела на меня, явно довольная собой.

– Смотри не перестарайся, – прошипел я. Ведь Низам с Димитрием стояли и разговаривали прямо позади нас. Но кажется, не обращали никакого внимания.

Вообще-то этот день должен был стать последним днем Микала на земле. Несчастный баскский парнишка готов был исчезнуть в толкучке Бордо. Команда решила бы, что он подался домой или ему вспороли брюхо и срезали кошелек, а тело утопили в гавани. Грустно, но такое часто бывает. В любом случае он бы просто исчез, а вскоре я представил бы экипажу Анну Дуку Комнину, таинственную путешественницу и искательницу приключений, нуждающуюся в нашей защите. Маскарад бы закончился, и как раз вовремя. Анна относилась к личине Микала слишком легкомысленно, и я уже начал опасаться, что она вот-вот себя выдаст.

Конечно, я чувствовал, как ей неудобно и плохо. Неудовольствие прямо-таки сочилось из нее волнами, как жар от углей. Перевязанная грудь причиняла постоянные страдания. Она все время раздражалась и злилась по поводу неудобств, связанных с таким простым делом, как пописать, – ей приходилось выжидать момента, когда никто на нее не смотрит, чтобы команда не заметила, как ей трудно проделывать это стоя, прижавшись спиной к борту, как все остальные. Мы, конечно, с трудом верили, что тайна Микала еще не вылезла наружу, но, как я теперь понимаю, это объяснялось трудностями длительного морского перехода и собственными проблемами, когда весь твой мир сжимается до конкретного сиюминутного дела, когда скука и дискомфорт становятся невыносимыми и тебя заботят лишь собственные невзгоды. Хотя тогда я даже не смел думать о подобных вещах, но если бы Анна разделась догола и забралась на мачту, что она не раз грозилась проделать, полагаю, никто из жалких, пораженных скорбутом, полуголодных и насквозь просоленных созданий на палубе не обратил бы на это ровным счетом никакого внимания. Сплюнули бы за борт очередной сгусток кровавой слюны и вернулись, ворча, к прежним бездумным занятиям. Но подобная картинка – обнаженная Анна перед оскалившейся толпой мужиков с дикими от желания глазами и ее белая кожа в неясном свете приближающегося шквала – не раз снилась мне, лишая покоя, весь наш путь на юг от самой Шотландии.

У капитана имелись на берегу срочные дела. Кое-что предстояло доставить на берег, забрать грузы, как в любом порту. Но был в Бордо один человек, пользовавшийся услугами де Монтальяка. Он, как уверил меня капитан, ждет прихода «Кормарана» с особым нетерпением. Князь церкви, владетельная и властная особа. Не какой-то там жалкий бедолага вроде епископа Гардара, но персона высокопоставленная и богатая, ожидавшая, что ей привезут нечто, достойное ее высокого ранга. И капитан, как обычно, был рад услужить, однако, я уверен, вовсе не по этой причине в глазах у него с самого Дублина горел какой-то жуткий огонь, уподоблявший его крадущемуся по следу лису. Дело было и не в войне, которую он сразу учуял, когда мы шли вверх по бескрайней водной глади Жиронды. Доказательств у меня, конечно, не было, однако что-то в его настроении напомнило мне о том вечере, который мы провели вместе, когда стояли в Гренландии.

Так что меня вовсе не удивило, когда баркас вернулся без него, чтобы забрать Жиля и Расула. Перед тем как перелезть через борт, Жиль собрал всю команду и объявил:

– Когда вернусь, всех отпущу на берег. Павлос отберет тех, кто останется на вахте. Я скоро. – И с этими словами отбыл.

Экипаж воспрянул духом. Мы уже успели ощутить, как гнусный скорбут покидает наш корабль, когда во чреве оказались свежее мясо и добрая морская капуста, которыми мы запаслись на острове, и десны у всех начали подживать. Теперь уже не такие мрачные и ослабленные болезнью, матросы готовы были плясать прямо на палубе. Тут же волшебным образом появилась хорошая одежда, извлеченная из сундучков, сумок и даже тюков, завернутых в парусину, которые все эти месяцы скрывались бог знает по каким углам. Бороды были расчесаны или сбриты. Люди стояли небольшими группками, причесывая друг друга гребнями из китового уса. Пояса и перевязи для мечей были смазаны и начищены до блеска, оружие отполировано и даже наточено. Хотя все думали лишь о тавернах и банях, что ждали нас на берегу, матросы «Кормарана» готовились словно бы к турниру.

Я не стал исключением. Синяя котта, которую дал мне Жиль в таверне «Белый лебедь», так пострадавшая во время нашей последней встречи с сэром Хьюгом, появилась на белый свет из сундука Димитрия, чудесным образом избавленная от всех пятен и дыр. «Всего-то и нужно было немного морской воды, – пояснил болгарин. – Слишком хорошая вещь, чтобы выбрасывать». Он с гордостью смотрел, как я ощупываю место, где в меня вонзился Шаук, теперь почти незаметное, исключая почти невидимую паутину мелких стежков. Я чуть не хлопнул его по спине, так обрадовался. Но не посмел. Вместо этого взял его руку и затряс, извергая потоки благодарственных слов, и, клянусь, его иссеченное шрамами лицо слегка покраснело. Итак, теперь на мне были отличная котта, темно-синий плащ, отделанный по краю алым шелком, чудесная высокая шапка из черной шерсти, великолепные черные штаны, которые мне одолжил Абу, и сапоги из мягкой кожи, подаренные капитаном в мой первый день на борту. Я их до сих пор не надевал, боясь испортить соленой водой. Шаук висел на бедре, и его рукоять из зеленого камня поблескивала довольно угрожающе.

– Смотришься как настоящий сводник из Ростока, – одобрительно заметил Хорст.

Анна бесилась от злости. Бедный, несчастный Микал, видимо, был обречен провести свою последнюю ночь на этой земле все в тех же матросских обносках, которые он носил весь переход через море Мрака.

– Не поеду я на берег в этих лохмотьях, – прошипела она мне. – Я – принцесса, так что даже этот последний вечер желаю провести в обличье принца! А вместо этого в меня будут плевать и смеяться все шлюхи жалкого, траченного оспой городишки! Пинать и посылать за пивом! Не будет такого, это я тебе говорю! – И она топнула ногой. Я тут же с силой наступил ей на эту ногу и прошипел:

– Заткнись! Через несколько часов ты навсегда избавишься от этой личины. И станешь опять драгоценной принцессой Анной, можешь не сомневаться. А пока придержи язык и успокойся. Шутка уже почти закончилась.

Она злобно фыркнула и бросила на меня взгляд, кислый, как протухший уксус. Но тем не менее последовала моему совету и укротила ярость, которая уже почти овладела ею.

– Сам успокойся! – всхлипнула она. Потом осмотрела меня с головы до ног и заявила: – Для монаха и озабоченного одними овцами крестьянина ты выглядишь неплохо. Почти как благородный. Только не слишком увлекайся девицами на берегу, мой петушок-забияка. А вдруг нынче ночью ты повстречаешь и благородную даму, обиженную судьбой? И она очень даже может оказаться весьма благодарной тебе за помощь! – Тут она больно ущипнула меня за задницу и удрала на мостик.

Мы с Анной в числе первых сошли на берег, как и рассчитывали. С нами оказались Илия и Павлос, которые поклялись не спускать с принцессы глаз. Я же подумал, что она очень скоро устроит этой их клятве хорошую проверку. Мы стояли группой, ожидая посадки в лодку, а остальные, дожидаясь своей очереди, толпились позади, наперебой давая нам гнусные советы и отпуская похабные шуточки. Они пребывали не в самом благодушном расположении духа, так что мы, счастливцы, просто кивали в ответ и похихикивали, прекрасно зная, что люди, столь долго пробывшие в море, всегда рады немного выпустить пар при первой же возможности, а шумная ссора или даже драка в виду берега ничуть не хуже настоящей потасовки на твердой почве.

Оказавшись в переполненном баркасе, мы так стремительно рванули к берегу, что казалось, вот-вот врежемся в пирс: гребцы яростно налегали на весла, стремясь поскорее убраться подальше от «Кормарана». Анна первой выбралась на причал, забросив туда сначала свою битком набитую парусиновую сумку, в которой, как я знал, хранилось ее женское облачение.

– Эй, Микал! – заорал Снорри. – Оставь немного шлюх и на нашу долю!

– Придется вам довольствоваться теми, что останутся после меня, – рассмеялась она в ответ, закидывая сумку на плечо.

Я вскарабкался следом, чувствуя, как под ногами хлюпают и лопаются водоросли, во множестве выброшенные на каменные ступени, и огляделся по сторонам, чтобы сориентироваться.

Этот Бордо оказался вполне приличным городом. По большей части он был сложен из желтого камня. За деревянными и оштукатуренными зданиями складов, стоявших вдоль берега реки, поднимались высокие дома. Из бесчисленных труб в небо тянулся дым. Флюгеры из ярко начищенной меди и бронзы сверкали на фоне темнеющего неба. И повсюду, рядом с нами и вдали, виднелись вооруженные люди – они бродили, маршировали, куда-то бежали. Вот прошла группа ландскнехтов с длинными пиками, в похожих на котелки шлемах. У них были еще и короткие мечи, и, судя по суровым лицам, они готовы схватиться врукопашную с кем угодно, пустив в дело эти мечи, когда придет время. Путь пикинерам, не обратив на них никакого внимания, пересекли двое рыцарей на огромных боевых конях. Эти были одеты в яркие котты, и у каждого сбоку висел длинный меч. Я по привычке отметил, какие у них гербы: зеленый дуб у одного и три короны над красной стрелой у другого. Я, конечно, не узнал эти гербы, по вид английских геральдических знаков после столь долгого перерыва заставил сердце биться немного быстрее. Потом к нам приблизился еще более мощный отряд вооруженных воинов. Они шагали в ногу, а вел их высокий, гордо выступающий человек в сверкающих доспехах. На его бледно-голубой котте сияло изображение желтой птицы. Тот же знак украшал знамя, развевавшееся над отрядом. Эти по крайней мере являлись лучниками, а не кровавыми головорезами, что тащили пики. Все были хорошо вооружены и прилично одеты. У некоторых имелись шлемы, похожие на котелок, у других – более древние, остроконечные и с защитной стрелкой. Они шагали так же гордо, как их предводитель, а я на секунду задумался, есть ли на свете занятие хуже, чем профессия воина.

Тут на Анну налетел уродливый лучник, тащивший на спине тяжелый мешок.

– С дороги, ты, червяк проклятый! – прошипел он мерзким тоном истинного бристольца. Я заметил, что свой лук со спущенной тетивой он несет как боевую дубинку, и невольно потянулся к рукояти Шаука.

Оглянувшись, я увидел, что у всех наших есть оружие, и лучник тоже это заметил.

– Гребаные иноземцы, все вы! – прорычал он. – Гребаные трусы и содомиты! – И сплюнул под ноги Илии. – Все время ходите вместе, засунув пальцы друг другу в задницу, так, что ли? Если б мои друзья были здесь…

– Но их здесь нету. Так что проваливай, пока я не показал всем, какого цвета у тебя ливер, – спокойно сказал Снорри, словно просто указывал встречному нужное направление.

Надо отдать должное этому уродливому лучнику из Бристоля: он с минуту стоял на месте, свирепо пялясь на нас. Потом пожал плечами, процедил:

– Я вас еще найду, ребятки! – и прошел прочь.

– Гребаный англичанишка, – буркнул Снорри. – Извини, Петрок.

– А мне он понравился, – сказал я, пихнув локтем Анну. – У него лицо честного человека.

И все расхохотались, тут же забыв про склочного лучника. Перед нами открывались более интересные перспективы, так что мы покинули кишащие народом набережные и углубились в сеть узких улочек, забирая влево от зубчатых стен Больших ворот, которые нависли над причалами как настоящий замок. Почти сразу же Снорри и Жан из Меца исчезли за дверью таверны, первой же, что попалась на нашем пути. Немного погодя от всей группы остались только мы с Анной да двое греков. Остальные разбрелись по баням, пивным, харчевням и борделям. Я намеревался отложить свои удовольствия на некоторое время, поскольку не считал, что простое удобство может заменить качество. Мне требовался лучший эль в Бордо. Я мечтал о нем, частенько прямо-таки ощущал его вкус во рту, это тянулось месяцами, когда мы все страдали от жажды, поэтому решил ни к чему не прикасаться, пока не увижу предмет своих вожделений у себя под носом.

Илия молчал, беспокоясь о своем брате, слишком слабом, чтобы сойти на берег. К счастью, Павлос знал город и полагал, что самый лучший эль можно найти в таверне «Красный ангел», недалеко отсюда, на рю де ла Руссель. Анна, которая уже оставила свои штучки, оказавшись в компании тех, кто знал ее тайну, дулась и кривилась. Она не желала пить «это вонючее пойло». Она, видите ли, желала, чтобы мы сопроводили ее в такое место, где можно найти куртизанок высшего разряда, хороший стол и тонкие вина. И еще она заявила, что пойдет туда в мужском обличье. Павлос в полном бессилии воздел руки к небу:

– Ну как мы можем отвести вас в такое место, Vassileia? Там же собирается дрянь со всего мира! И кроме того, вы выглядите как уличный бродяга! Нет, это совершенно невозможно!

– Тогда ступайте и оставьте меня! – Ее глаза сверкали, это было видно даже в полутемном переулке. – Петрок позаботится, чтобы со мной ничего не случилось! – Она дернула меня за рукав. – Пойдем!

Но греки вовсе не собирались отпускать ее со мной. Анна стояла, злясь и огрызаясь, как разъяренный ястреб. В конце концов именно я разрешил возникшую проблему.

– В это время все дорогие куртизанки еще дрыхнут в постели. Мы можем продолжить наши споры и в «Красном ангеле». Павлос, ради Бога, веди нас туда!

Павлос не заставил просить себя дважды, и мы пошли дальше по переулку. Таверна «Красный ангел» располагалась на боковой улочке недалеко от церкви Сен-Пьер. Снаружи она выглядела несколько запущенной – одно из многих подобных зданий, деревянное и оштукатуренное. Однако над дверью висел чудесный ангел, вырезанный из дерева, с распростертыми крыльями и огненным мечом, выкрашенный в разные оттенки красного, так что я даже почувствовал укол возбуждения, когда переступил вслед за греками через порог.

Пиво в «Красном ангеле» оказалось просто прекрасным. Отпивая большой глоток из второй кружки, я решил, что, видимо, святой Михаил лично размешивал сусло своим огненным мечом. На вкус оно немного отдавало дымком, темное и ароматное. Я бы с радостью пил его и пил, пока оно не потекло бы в моих жилах вместо крови. Я едва обращал внимание на троих своих спутников. Павлос и Илия потягивали красное вино из Бержерака и были вполне довольны. Анна отпила моего пива, скорчила гримасу и потребовала самого лучшего вина, имеющегося в этом заведении, которое оказалось золотистым, сладким и крепким. Она навалилась на него, как кошка на птичку, – казалось, жадно откусывала, отпивая огромными глотками и снова опуская губы в бокал. Поглядывая на нее поверх своей кружки, я заметил, что она прикрыла глаза, отрешившись от окружающего мира.

Я заказал еще кружку пива, потом еще. Слушая, как мои сотоварищи болтают на своем языке, я позволил темному току опьянения унести меня вдаль. Чувствовал, как подо мной колеблется пол, напоминая корабельную качку, которую тело не в состоянии забыть. Видел зеленые волны и ужасающий пустой простор моря Мрака. Потом перед мысленным взором возникли золотистые воды родной реки Он. Я следил за пятнистой форелью, мелькающей над песчаным дном между камней, заросших губчатым мхом. Я снова был маленьким мальчиком, и встал на колени у воды и поднял камень – щербатый булыжник, как раз уместившийся у меня в ладони, цвета неба перед снежной бурей, и зашвырнул его в реку. По воде пошли круги, все шире и шире, и шире…

– Смотрите-ка, он спит! И видит сны! А вы просто тупые плотники со стружками вместо мозгов. Пусть бы они взлетели высоко-высоко, к кронам тех деревьев, которые вы рубите и пилите на куски. Так что прощайте, господа, я лучше побеседую с кем-нибудь другим, у кого более возвышенные мысли.

Я почувствовал, что меня кто-то дернул за рукав, и открыл глаза, которые тут же встретились с парой добрых, но покрасневших глазок. Передо мной стоял тощий человек в заношенной до дыр одежде клирика, его тело чуть покачивалось, словно он не совсем его контролировал. В руке он держал почти пустой бокал. Ногти были длинные и грязные.

– Доставьте мне удовольствие, мой добрый господин, позвольте составить вам компанию, – обратился он ко мне по-французски довольно приятным голосом, в котором явно боролись образованность и опьянение. – Не вижу я искры Божией в этих двух тупицах.

Я глянул в угол позади него. Там сидели двое мужиков и оживленно что-то обсуждали, а на их грубых лицах читалось явное облегчение. Я перевел взгляд обратно на тощего человека и заморгал, все еще не в силах отогнать видение родного дома. Приняв это за знак согласия разделить с ним компанию, тощий уселся рядом со мной и громко потребовал еще вина.

– Мне не следовало, конечно, отвлекать вас, но, как я вижу, вы пользуетесь головой не только для того, чтобы пробиваться по жизненному пути. А по вашей одежде явствует, что вы человек городской, из настоящего большого города, а не из этой тухлой заводи, так?

– Да, я из города, сэр. Я путешественник и рад вашей компании, однако, боюсь, вы сочтете мой французский и мои умственные способности не слишком высокого уровня. – По правде говоря, у меня вовсе не было желания знакомиться с этим чужаком, но он явно пропустил мой намек мимо ушей или, во всяком случае, проигнорировал его. Я взглянул на своих попутчиков, но они, тесно сгрудившись, быстро и яростно толковали о чем-то на своем языке. И прежде чем я успел их прервать, глубокий, немного хриплый голос нового знакомца раздался прямо возле моего уха, так что я даже ощутил на щеке брызги его слюны. Обернулся и встретил взгляд его красноватых глазок.

– Так вы путешественник, сэр? И образованный к тому же, клянусь Иисусом! Чудеса, да и только! Позвольте представиться. Меня зовут Робер из Ножана – Робертус. Я учился в великих университетах Парижа и Болоньи. Я тоже путешествую, а мой багаж – знания.

Я прикусил губу, чтобы скрыть улыбку. Человек этот явно здорово голодал. Мог бы взять с собой что-то более съедобное, чем знания, раз уж отправился путешествовать. Между тем возникла проблема – как мне ему представиться? В первый раз незнакомец спрашивал, как меня зовут, впервые после Дартмута. Я секунду раздумывал и наконец ответил.

– Питер. Питер Суон из Зеннора.

– Зеннор, Зеннор… – задумчиво повторил Робертус. – Бретань, да?

– Корнуолл, – быстро поправил я. – Зеннор находится рядом с Фалмутом.

– Вы образованны, конечно? Сразу видно, вдоволь испили из источника знаний.

– Моя семья имела состояние. У меня были частные учителя. Но расскажите мне о Париже, – попросил я, уводя разговор в сторону от своей хлипкой легенды.

Робертус воздел руки горе.

– О Париж! – выдохнул он. – Самый великий город в мире! А внутри его – еще один город, созданный из мысли, окруженный мудростью, населенный учеными. Город Пьера Абеляра [46]46
  Пьер Абеляр (1079–1142) – французский философ, теолог и поэт; утверждал приоритет разума над верой и церковными авторитетами.


[Закрыть]. И слова в нем служат монетами. – Он глубоко вздохнул и заглянул в свой пустой бокал.

Я махнул рукой, подзывая служанку, которая была счастлива обслужить хотя бы меня: она-то знала, что в моем кошельке не одни только слова.

– Величайшие мастера и ученые христианского мира собрались там, – продолжал мой собеседник, как следует отхлебнув вина. – Человек может переходить от одного учителя к другому, как пчела перелетает с цветка на цветок, собирая нектар знаний – немного здесь, чуточку там…

Робертус продолжал в том же духе, глотая при этом вино, чтобы подчеркнуть свои высказывания, которые становились все длиннее и цветистее, пока я не почувствовал, что совершенно запутался в хитросплетении слов, как в густых зарослях плюща, и вот-вот впаду в полное затмение.

Я заказал еще пива, потом еще. Усилия, необходимые, чтобы соблюдать вежливость по отношению к Робертусу, а на самом деле чтобы не заснуть, давались мне все с большим трудом. Греки уже давно молчали. А Робертус все болтал и болтал. И слова его словно уплывали куда-то, то ясно слышимые, то едва различимые. Потом он похлопал меня по руке.

– Вы, конечно, видели кафедральный собор Сент-Андре? – Я помотал головой. – Там почти закончили с главной дверью. Великолепная работа, точно вам говорю: достойный дар Всевышнему. Однако, как я уже объяснял тем достойным плотникам, – я заметил, что предыдущие жертвы красноречия Робертуса давно смылись, – здание из камня и дерева – это лишь один способ возвести величественный монумент во славу Господа и духа Человека. Я написал трактат на эту тему, небольшой трактат – вы заинтересовались, я вижу! Отлично! Достойный Питер, я отнюдь не претендую на знание мистики, но это откровение, это видение явилось мне во сне, однажды ночью в Париже. И такое это было странное и чудесное видение, что с того момента я совершенно уверен – оно пришло ко мне не изнутри, но извне! – Он понизил голос и ткнул костлявым пальнем в потолок. – Как я сказал, я изложил все это в своем трактате, но власти были страшно недовольны… Ложный, ошибочный взгляд, заявили они! Подстрекательство к мятежу! И чего там подстрекательского?! Это было видение огромного собора, вздымавшегося над прекрасным солнечным городом. Ангелы парили над его шпилем, который доставал до самых облаков. Однако – внемлите же мне! – это огромное здание было построено не из камня, не из дерева, не из кирпича, но… из пищи!