Текст книги "Реликвии тамплиеров"

Автор книги: Пип Воэн-Хьюз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 26 страниц)

Так мы провели утро. Де Монтальяк озаботился, чтобы я познакомился со всеми на борту «Кормарана». Я понял, что жуткие на вид члены экипажа не столь страшны, как показалось на первый взгляд, и рады или по крайней мере любопытствуют познакомиться со мной, зная, какие опасности выпали на мою долю, уравняв меня с ними хотя бы в этом отношении. Я и сейчас помню все их лица и имена, но не имею возможности рассказать обо всех. О людях вроде Джанни из Венеции; о Хорсте-германце, который когда-то был ни больше ни меньше как рыцарем Тевтонского ордена [27]27
  Тевтонский орден – духовно-рыцарский орден; создан в Святой земле в 1198 г. в ходе Крестовых походов преимущественно из немецких рыцарей; позднее действовал в Прибалтике.


[Закрыть]; об Исааке, корабельном лекаре, и его друге, поэте и поваре Абу, – оба они были евреями из Валенсии; о Павлосе, том человеке с мечом, которого я встретил в «Белом лебеде» в Дартмуте и который раньше служил в гвардии деспота Эпира – греческого князя, о котором я никогда, к своему глубокому удивлению, даже и не слышал, – но стал жертвой придворных интриг и был счастлив, что ему удалось бежать, сохранив свою шкуру. Были там еще Илия и Панайотис, братья с Крита, Расул, оказавшийся мавром с Сицилии; Снорри-датчаннн, Гутхлаф, угрюмый корабельный плотник, тоже датчанин; и еще многие другие, со всех концов и уголков христианского мира и из других, еще более далеких мест.

В общем и целом команда «Кормарана» являла собой сборище бродяг, людей веры и меча, ученых и менестрелей. Все они, почти без исключений, давно уже убедились, что не в состоянии жить обычной повседневной жизнью в нормальном мире. А здесь они вместе трудились и умирали. Ссоры на борту были редкостью. Стычки случались еще реже и быстро заканчивались: хотя любой был хорошо знаком и с войной, и со смертью, знал их как свои пять пальцев, но, думаю все же, лишь немногие любили насилие как таковое, просто ради самого насилия. И даже если некоторые были не слишком высокого мнения друг о друге, всех их объединяла безусловная преданность капитану.

И вот я, бывший монах, придерживавшийся раньше совершенно ортодоксальных взглядов, попал в самую гущу мавров, евреев, схизматиков и еретиков. Все они открыто исповедовали свою веру. А у многих других, как я выяснил, были еще и строго оберегаемые тайны. Дело в том, что я попал к людям, на которых религия ополчилась как злейший враг. Да, конечно, среди них попадались и негодяи вроде Джанни, которые давно уже не считались ни с людскими, ни с Божьими законами, встав на этот путь по капризу злой судьбы или по собственному выбору, люди меча, люди войны, не знавшие иной жизни, кроме схватки. Но, как мне кажется, большую часть экипажа составляли изгои, которых ждало преследование или даже смерть, узнай об их религиозных убеждениях в любой стране, кроме их собственной; а многие к тому же были осуждены на смерть в своих странах. Так что единственным их домом, единственной церковью или храмом был этот корабль. Главными среди них являлись люди, наиболее близкие к капитану – подобно ему самому, бывшие подданные графа Прованса. Они говорили на своем языке, который именовали «окситанским» [28]28
  Окситанский язык – провансальское наречие южнофранцузского языка.


[Закрыть]и который на слух казался смесью французского с латынью, приправленной медом и солнечным светом. Все они до единого носили в душе некую тайну, горе и гнев. Эти люди из Прованса испытали на себе какую-то ужасную несправедливость, и де Монтальяк, судя по их почтительному к нему отношению, испытал ее в наибольшей степени. Я слышал об ужасных войнах, что обрушились на их земли, – я ведь все-таки был клирик, знал про еретиков-катаров [29]29
  Катары, или альбигойцы, – последователи еретического учения, возникшего и распространившегося на юге Франции – в Лангедоке, Провансе и особенно в графстве Тулузском – в середине XII в. Папа римский организовал ряд Крестовых походов против них (так называемые Альбигойские войны, 1209–1229), в результате чего движение было подавлено, его участники перебиты или бежали.


[Закрыть], про их святотатственные ритуалы, про идолопоклонство, – и смутно припоминал, как до нашего аббатства докатился слух о падении оплота этих еретиков, мощного замка Монсегюр. Для двенадцатилетнего послушника, каким я тогда был, во всем этом таилось мало смысла, и теперь я жалел, что почти не обращал тогда внимания на эти новости из большого мира. Ничего чудовищного ни в капитане, ни в его сотоварищах я не видел, хотя, должен сознаться, меня переполняло любопытство, но не хватало смелости задавать вопросы.

Итак, мы плыли на север через Ирландское море. Погода стояла тихая, ветер слабый, море спокойное, мимо проплывала земля, видневшаяся едва заметным мазком на горизонте по правому борту. Сначала на меня почти не обращали внимания, когда я слонялся по кораблю, и я быстро нашел себе местечко в уголке на баке, где вряд ли мог кому-то помешать. Меня это вполне устраивало. Рука моя распухла, рана ныла и стреляла болью, как здоровенная колбаса, набитая тысячами маленьких демонов, пытающихся выбраться наружу. Корабельный лекарь Исаак ежедневно менял мне повязки, ощупывал и осматривал плечо и в итоге заявил, что все скоро заживет. Мне так не казалось, а едкий, вызывающий легкую тошноту бальзам, которым он смазывал рану, не возымел никакого магического действия на мой дух, хотя для тела оказался весьма эффективным. Через неделю я уже мог, хотя и с трудом, поворачиваться вправо, а демоны у меня под кожей перестали быть такими настырными. Но пока я ощущал себя ущербным инвалидом и бесполезным ртом среди людей, у которых не было ни лишней пищи, ни лишних рук. Это совсем не походило на спокойную и размеренную жизнь в монастыре – здесь я попал в сообщество, повседневно занятое какой-то деятельностью. Если человек не спал, то чинил, красил, управлял парусом, ворочал рулем, прокладывал курс. Даже капитан и Жиль, которые, в силу моего разумения, были хозяевами корабля, кажется, никогда не пребывали в бездействии, разве что за ужином. Но даже за столом они оставались умеренными в еде и все время держали ухо востро, прислушиваясь к действиям экипажа и к свисту ветра, надувавшего парус.

Однажды – кажется, на шестой день, как мы вышли в море, хотя я быстро потерял счет дням, – Фафнир, как обычно, разбудил меня, ухватив мой нос своими огромными белыми клыками и тихонько покусывая. Дыхание у него было препоганое – в отличие от доброго и ласкового характера – и прогоняло остатки сна, как ковш ледяной воды. Я еще немного полежал, гладя кота, пока тот не отправился искать другие развлечения, потом встал и выбрался на палубу.

Впервые с тех пор, как мы вышли из Дартмута, земля была ясно видна впереди, справа по курсу. Я различал темные низкие холмы, цепочкой уходящие к северу. Оглянувшись, я заметил, что команда почти не обращает внимания на берег. Мне же было любопытно, и вместо того, чтобы, как обычно, забраться в свой укромный уголок на баке, я отправился на корму, к Низаму, стоявшему на мостике. С той поры, когда мы познакомились, я обменивался с рулевым разве что кивком, но сейчас он встретил меня улыбкой. Я вспомнил его странный приветственный жест и воспроизвел его – быстро прикоснулся кончиками пальцев к груди, к губам и ко лбу. Он ответил тем же, весьма торжественно, а потом громоподобно рассмеялся, да так, что я испугался, как бы корабль не сошел с курса.

– Мастер Низам, – осторожно начал я, – я вижу землю, вон там. Ты знаешь, где мы находимся?

– Скверный был бы из меня рулевой, если бы я не знал, – ответил он. – Эти холмы – Галлоуэй. Мы идем Северным проливом, по штирборту, то есть справа, у нас Шотландия, по бакборту вот-вот покажется Ирландия. Если погода будет ясной, скоро увидишь горы Антрим по одну сторону и Маллоф-Кинтайр по другую. Сегодня выйдем из пролива и, возможно, завтра или послезавтра будем уже в проливах Минч, между островом Скай и Гебридами. А оттуда прямо на север лежат Фарерские острова, а за ними – Исландия.

Информации было больше, чем я мог рассчитывать, так что решил спросить еще кое о чем:

– Это в Исландии живут скрелинги?

– Нет, нет. Исландия – это… она и в самом деле вся во льдах, отсюда и название [30]30
  Исландия – букв. Ледяная земля (ice – лед, land – земля).


[Закрыть]. К северо-западу от нее лежит Гренландия, в которой еще больше льда, а дальше на запад – Хеллуланд, Маркланд, Винланд и Скрелингланд [31]31
  Хеллуланд («Страна валунов»), Маркланд («Лесная страна»), Винланд («Страна винограда») – земли на северо-восточном побережье Северной Америки и островов Баффинова земля и Ньюфаундленд, открытые и заселенные викингами ок. 1000 г. Скрелингланд – страна на северо-западе, страна эскимосов. (Скрелинги – букв. «дикари», «карлики».)


[Закрыть]. Я вижу, ты никогда и не слышал о таких местах, они находятся за закатом солнца, но люди уже много веков посещают те берега. Нет, эти скрелинги – такие же, как ты и я, и живут там с начала времен. Ну вот пожалуйста – я раскрыл тебе последнюю великую тайну этого мира. Но на сей раз мы плывем торговать с народом Гренландии.

– А это не скрелинги?

– Нет, они происходят от норманнов. Их праотцами были викинги, из Исландии. Говорят, во времена викингов Гренландия и в самом деле была зеленой страной [32]32
  Гренландия – букв. Зеленая земля (green – зеленый, land – земля).


[Закрыть]. Теперь это жуткое зрелище: с севера на них спустилась зима, и лето просто жалкое. А вместе со снегом и льдом пришли инуиты [33]33
  Инуиты – самоназвание эскимосов.


[Закрыть], то есть скрелинги; они обмазывают себе тело тюленьим жиром и закутываются в меха, а мясо едят сырым. Они убивают гренландцев при малейшей возможности, а те в ответ их изничтожают, как клопов и прочих паразитов. Но скрелингов становится все больше, а гренландцы слабеют. Мы поставляем им теплые ткани в обмен на моржовые клыки, и они нам страшно благодарны, бедолаги.

– Этим капитан и занимается? Торгует с норманнами?

– Да, помимо всего прочего. Мы торговцы, купцы, это правда. Но предпочитаем поддерживать – как это называется? Ага! Неформальные отношения, вот! В тех землях, куда мы направляемся, торговая монополия принадлежит королю Норвегии. Он держит двор в Бергене, но Берген далеко в стороне от нашего маршрута. Да и не станем мы беспокоить короля по столь пустячному делу. У него, бедняжки, и без нас хватает забот.

Тут до меня наконец дошло.

– Так вы контрабандисты! – воскликнул я и, поняв, что сорвалось у меня с языка, в панике мотнул головой, растревожив при этом свою рану, и левый бок пронзила страшная боль. Судорожно хватая ртом воздух, я посмотрел на Низама сквозь застилающие глаза слезы, уверенный, что гигант в ответ на мои слова сейчас вышвырнет меня за борт, как кусок падали. Но вместо этого он снял одну руку с румпеля и подхватил меня.

– Мы купцы, которые не считаются ни с чем, кроме самих себя, – произнес рядом чей-то голос. – Для нас не существует границ и ограничений, кроме бортов нашего корабля, мы не платим ни пошлин, ни налогов, лишь долги собственной совести, а что до королей, то каждый из нас сам себе король. – Это был капитан; я и не слышал, как он поднялся к нам. – Хорошее слово – контрабандисты. Ты быстро дошел до сути. И что, тебя это беспокоит?

Я попытался думать, подавляя боль и отчаяние, причиняемые мне раной.

– Нет, – ответил я наконец. – Нет. Правда, совсем не беспокоит.

– Что ж, я рад. Действительно рад. Однако, как бы ты к этому ни относился, с нами ты в безопасности. Я высажу тебя на берег в каком-нибудь спокойном месте, если хочешь. Я с самого начала собирался так сделать. Или…

Мысль об огромном мире, лежащем вне палубы «Кормарана», наполнила меня ужасом. Твердая земля выглядит такой мирной, когда проплывает мимо вдалеке, в голубой и розовой дымке, но теперь на ней меня ждет только смерть. Я положил руку на Шаук, где он касался моей котты. Здесь, в море, я был в безопасности, в странной компании, которая как будто усыновила меня. Положив здоровую руку на отполированное дерево румпеля, я вслед за Низамом посмотрел на далекий горизонт, где небо и море сходились в ровную серебристую линию, и сказал:

– Я предпочел бы остаться здесь.

Глава одиннадцатая

Мы плыли все дальше и дальше на север, и мне уже казалось, что вот-вот прошибем верхушку мира и выпадем в небытие по другую его сторону. Но потом достигли Фарерских островов, и я решил, что мы совсем выплыли из нашего привычного обиталища. Этот край уходящих ввысь утесов и гладких лужаек, покрытых зеленой травой, был каким-то совершенно неземным. Мириады морских птиц кружились и кричали над камнями, а волны с грохотом бились об изрытые пещерами скалы внизу. Берега были пустынны, а здешние обитатели избегали нас, хотя мы прошли мимо одного их селения с домиками, крытыми зеленым дерном, так что вся эта местность выглядела словно колония из множества муравейников. Овец здесь, кажется, было не меньше, чем морских птиц. Сплошные белые пятнышки на фоне синего неба над головой и зеленой травы под ногами.

Мы зашли в хорошо укрытую бухточку на небольшом острове, чтобы взять пресной воды. Моя рана уже зажила от соленого морского воздуха и притираний Исаака, так что я отправился на берег в корабельном баркасе вместе с несколькими матросами, а когда все бочки были наполнены в небольшом ручье с чистейшей, как бриллиант, водой, еще побродил немного по кочковатой равнине, поражаясь странным птицам, так и сновавшим повсюду на своих ярко-красных лапках, – размером с утку, но с огромными клиновидными клювами странной формы, раскрашенными, кажется, во все цвета радуги. Воздух они рассекали с мощным свистом, словно арбалетный стержень.

– Тупики, – сказал мне Хорст. – Странные создания, правда? Погоди, скоро будешь их проклинать.

Интересно, что он имел в виду: эти толстенькие самодовольные создания выглядели совершенно добродушными и безвредными. Я упрятал замечание Хорста в память, в уже переполненный сундук своего мозга, битком набитый разным морским фольклором, которым меня пичкали на борту. Надо будет расспросить других об этих тупиках, решил я. Тут со шлюпки раздался крик, призывающий всех возвращаться, и я помчался на берег, ужаснувшись мысли застрять навсегда в этом пустынном месте.

Потом мы на полдня зашли в Торсхавн, небольшой городок с такими же крытыми дерном домиками, который, как сообщил мне Низам, был самым главным населенным пунктом в здешних местах. Крепкие, просоленные морем мужчины со светлыми волосами и глазами выгрузили из нашего трюма несколько темных тюков с товарами и загрузили бочки и бутыли, связки тюленьих шкур и мешки с шерстью. Капитан сошел на берег и, как я заметил, долго беседовал с низеньким, но очень важным островитянином. Они все кивали друг другу, потом капитан разразился хохотом, а его собеседник улыбнулся в ответ, разинув беззубый рот. Они обнялись, и капитан вернулся на борт.

– Хорошие люди, – сказал он мне позднее. Мы стояли на мостике – капитан, Жиль, Низам и я – и смотрели, как Торсхавн уменьшается и исчезает вдали. – Овцы и киты – вот и все, что они знают, но хотя и превратились в крестьян, в жилах у них течет кровь пиратов.

– На вид они очень крепкие и стойкие, прямо как старая буйволиная кожа, – заметил я. – Только я ни за что не стал бы здесь жить, хоть за все пряности Индии.

Жиль крякнул.

– Тебе повезло, мастер Петрок, что ты не захотел высадиться в этом безопасном порту. Хотя я не знаю более надежного места, чем Торсхавн.

– А что мы взяли на борт? – спросил я, желая изменить тему. – Я видел мешки с шерстью.

– Мы потом обменяем шерсть на шкуры, – ответил капитан. – Медвежьи, волчьи и другие. Шкуры такой же отличный товар, как и золото; а шерсть мы сбудем в Гренландии.

– А куда мы теперь плывем? В Исландию? – Меня передернуло. Еще дальше на север, в сторону небытия. Я прямо-таки ощущал одиночество и заброшенность этих островов, это чувство словно окутывало корабль как туман. Я с ужасом ждал, что нас ждет впереди.

– Точно. Зайдем туда за водой и провизией, но торговли в этот раз не будет. Стурри – тот человек, с которым я разговаривал, королевский советник – предупредил меня. Король Хокон [34]34
  Речь идет о короле Норвегии Хоконе IV Старом (1217–1263). Он покончил с гражданскими войнами в стране, утвердил суверенитет Норвегии над Гренландией и Исландией и установил в них свою монополию на внешнюю торговлю.


[Закрыть]послал своих людей в Рейкьявик, чтобы они покончили с незаконной торговлей. Дрянь дело. А исландцы тебе понравятся. Они немного странные, но вполне дружелюбные. И все родня друг другу. Потомки викингов, все до единого.

– А гренландцы?

– Сам увидишь. Грустное место, слишком близко к краю света, чтобы жить удобно и спокойно. В прошедшие времена оно было зеленым и безопасным, но в наш век в мире холодает, так что они там замерзают потихоньку, год от года становится все хуже… Ну, сам увидишь.

На этом обсуждение закончилось, и мы просто молча стояли и смотрели на буревестников, скользящих над нашей кильватерной струей, а острова между тем скрывались за краем мира. Горизонт был широк и пуст, вода подернулась крупной рябью. Далеко впереди, где небо сливалось с водой, висела зеленоватая дымка. Низам чуть согнулся, словно взвалив на плечи тяжелую ношу.

– Море Мрака, – пробормотал он.

Устойчивый южный ветер здорово облегчил нам переход до Исландии, хотя море было темное, а волны высокие, и нас все время сопровождали черные птицы, носившиеся и пикировавшие за кормой. Они улетали на много лиг от берегов и кружились там, никогда не отдыхая, даже на мачты не садились, что казалось мне невероятным; но эти создания предназначены для полета, как человек обречен всегда ходить по земле – даже в море мы строим себе маленькие деревянные острова, на которые можем ступить без опаски. Когда я не был занят работой – а теперь я уже трудился наравне с остальными членами команды, – то забирался на мостик и стоял там с Низамом, глядя на маленьких птиц, таких близких, но все равно совершенно недосягаемых.

Исландия возникла перед нами однажды ранним вечером как прямая серая линия. Мы нашли причал в Хёбне, на юго-восточном берегу, – это оказался угрюмый городишко, прилепившийся на плоском кусочке берега, а позади него и еще дальше вздымались сплошные горы. И капитан сообщил мне, что там простираются огромные ледники Ватнайёкюдль, расстилаясь как ледяной ад, устрашая многодневным переходом по полному безлюдью. Как и на Фарерах, на набережной было заключено несколько сделок, и мы втащили на борт много небольших, но тяжелых бочонков. Как и говорил капитан, обошлось без торговли, но они с Жилем провели полдня на берегу, совещаясь с важными людьми этого города. Потом мы снова вышли в море, один раз сделали остановку, чтобы набрать пресной воды, а потом взяли курс на запад.

Южный ветер держался еще с неделю или около того, и корабль то взлетал на очередную могучую волну, то скатывался с нее. Однако я обратил внимание, что теперь он идет немного иначе, взлеты становятся все выше, скатывания все глубже; это, правда, было не слишком заметно, но все же качка как-то не совпадала с движением волн. Я спросил об этом Низама, который стал для меня чем-то вроде оракула во всех вопросах, относящихся к морю и кораблю.

– Это океанские волны, они приходят оттуда, где большие глубины, – ответил он. – Хотя ветра постоянно меняют направление, обходя все стороны компаса, но изменения погоды всегда приходят с края мира, который находится далеко на западе, и океан реагирует, и именно это толкает и несет его воды; может, там, далеко, свирепствует могучий шторм, поднимает горами волны, а эта болтанка – лишь слабое напоминание о нем. Никто толком не знает, но я слышал, что на западных берегах Ирландии волны иногда захлестывают самые высокие скалы и утесы и после сильных штормов выбрасывают из бездн на берег ужасных морских чудовищ. У нас был в команде один ирландец – Кольм его звали, – так он божился, что сам видел такое чудовище. Огромная бледная змея, длиннее любого дерева в лесу и такая же толстая; когда он к ней приблизился, она что-то выкрикнула на языке, которого он не понимал, и уползла, извиваясь, обратно в море.

Подобная история вряд ли могла успокоить человека, впервые вышедшего в открытое море. Мои сны наполнили извивающиеся переплетения гигантских змей, они кишели в глубине подо мной как угри, которых я видел в реке в Бейлстере, когда они пировали на мелководье, пожирая трупы кошек и собак.

В тот вечер за ужином в капитанской каюте у всех на лицах было такое же напряженное ожидание, которое я весь день наблюдал у экипажа. Разговаривали тише обычного, шуточки были более сдержанные. За столом сидели Низам, Хорст и Гутхлаф, корабельный плотник – бледный датчанин, державшийся обычно сам по себе. Сегодня, однако, он был почти болтлив, разговорившись с Низамом о северных морях. Я беседовал с Хорстом о том о сем – он учил меня сложностям вязки морских узлов.

В тот момент, когда мой желудок уже начал довольно громко бурчать от голода, дверь распахнулась и в каюту вошел Жиль. Я уже к тому времени привык к подвяленной копченой баранине с Фарерских островов, которую большая часть команды ненавидела; я же всегда с нетерпением ждал ее появления на столе, хотя нам в последнее время здорово везло с рыбной ловлей: покинув Исландию, мы часто баловались жирной треской и сельдью. Жиль молча поставил на стол огромную разделочную доску с горой темно-коричневого вяленого мяса. «Ага!» – сказал Хорст рядом со мной. Остальные смотрели на блюдо в полном молчании. Потом Жиль прокашлялся.

– Друзья, вот и снова пришло время вознести слова благодарности за благословение северных морей, за добычу, что ниспослана нам свыше в безграничной щедрости.

– Аминь, – послышалось со всех сторон.

– Нашему самому юному новому члену братства – первая, почетная порция, – продолжал Жиль тем же торжественным тоном.

Капитан отрезал ломоть мяса и положил его на мою деревянную тарелку.

– Ешь и станешь членом Братства Дороги Кита, – сказал он.

Я ткнул ножом в мясо и поднял взгляд. Все смотрели на меня. Я отрезал кусочек и осторожно положил в рот. К моему удивлению, мясо оказалось совсем неплохое, похожее на хорошо провяленную и закопченную оленину. Оно, правда, было немного маслянистое и оставляло во рту привкус, как со дна сельдяной бочки, но все же вкусное, прямо как манна небесная. Что я и выразил вслух.

Последовал взрыв хохота. Хорст хлопнул меня по спине, да так сильно, что я испугался, не выскочила ли рука из плечевого сустава.

– Добро пожаловать в наше братство! – заорал он.

– Добро пожаловать! – подхватили остальные.

Я покраснел и откусил еще кусок, побольше. И в самом деле, очень вкусно!

– Что это? – спросил я с полным ртом.

– Тупик. Копченый тупик. Приготовлен этими ведьмами из Исландии, – сказал Хорст. – Тебе действительно нравится? – Я кивнул. – Кишки Христовы! Правда? Капитан, ты слышал? Эти англичане и впрямь крепкие ребята!

– А почему вы подняли такой шум из-за этой птички? – спросил я.

– Парень, ты-то откусил только первый кусок – нет, уже второй, клянусь Девой Марией! – а каждый из нас успел съесть сотни этих проклятых разноцветных чертенят. К концу нашего путешествия, попомни мои слова, у тебя ноги станут оранжевыми, как у этих тупиков!

Но тут капитан хлопнул ладонью по столу, требуя внимания.

– Братья, друзья! – начал он. – Завтра к вечеру или послезавтра мы увидим Гренландию. В Хёбне мне сообщили новости, которые я нахожу тревожными. Говорят, что Готхоб, поселение на западном берегу, практически покинуто, а город на восточном берегу, Браттахильд, основанный еще Эйриком [35]35
  Имеется в виду Эйрик Рауди (Рыжий), предводитель викингов из Исландии, ок. 982 г. открывший Гренландию и основавший там первые поселения.


[Закрыть], больше вообще не существует. Эти земли захватывают холод и лед, а с ними идут и скрелинги. Прошло всего четыре года, как мы были здесь в последний раз, и за этот короткий срок жизнь несчастных людей стала совсем невыносимой.

– Да там и так было хуже некуда, не так ли, капитан? – заметил Хорст. – Мы ж сами видели, когда заходили туда: жизнь там раем не назовешь, и это еще мягко сказано!

– Боюсь, что стало только хуже, – ответил де Монтальяк. – Но скоро мы будем в Гардаре, тогда все сами узнаем.

После этого разговор как бы сам по себе заглох, и остаток ужина прошел в мрачном молчании.

* * *

Земля завиднелась через двое суток, около полудня. Это были угрюмые места, и я поразился, что кто-то мог избрать их себе для житья. Мрачные горы, все в снежных наносах, спускались к скалистому берегу. Тут и там виднелись клочки бледно-зеленых полей, цепляющихся за плоские участки местности; над крышами редких маленьких каменных домиков, далеко отстоящих друг от друга, поднимался дым. К вечеру мы обогнули унылый мыс и вошли в гавань городка Гардара. Было уже темно, когда корабль ударился бортом о то, что тут считалось причалом, и хотя де Монтальяк, Жиль и Расул отправились на берег разыскивать капитана порта, остальные члены экипажа остались на борту.

Я смотрел на этот маленький и убогий городок и поражался упорству и настойчивости людей, живущих в этих северных землях. Фареры по сравнению со здешними местами были сущим краем млека и меда; даже голые скалы Исландии казались почти красивыми и удобными для житья. Здесь было холодно, жутко холодно, и все говорило о запустении и смерти. Ветер, что свистел в снастях, прилетал, я в этом не сомневался, из каких-то диких мест, где водились только духи льда и снега. В длинных и низких домах светились тусклые огоньки, вокруг стояла полная тишина, если не считать свиста ветра и плеска волн. Никого не было видно, даже собак. Вот уж действительно край света!

На следующее утро, когда я проснулся, шел дождь. Вода лилась с неба мощными струями, бившими по палубе так сильно, что над ней по колено стоял туман. Вода бурлила в шпигатах. В Хёбне я, по совету Снорри, купил себе плащ из парусины, пропитанной ворванью, чтобы обеспечить водонепроницаемость. И теперь из-под капюшона, на который капли дождя падали, как масло на раскаленную сковородку, грустно смотрел на воду, стекавшую с крыш домиков Гардара. Улицы городка были пусты, а окна плотно закрыты, так что город казался покинутым. Но потом я заметил чью-то фигуру, метнувшуюся из одного дома в другой. Какая-то жизнь здесь все-таки теплилась.

К счастью, около полудня дождь прекратился, и мы отправились на берег посмотреть, что нам может предложить Гренландия. Если она вообще хоть что-то может предложить. Как вскоре выяснилось, предложить она могла очень немногое. Больше половины команды бывали здесь и раньше, во время последнего похода «Кормарана» в северные моря, и все они лишь качали головами и печально цокали языками, глядя на перемены, случившиеся за прошедшие четыре года. От Хорста я узнал, как Гардар появился на свет, хотя счел эту историю совершенно неправдоподобной. Городок представлял собой скопление обычных у викингов длинных домов с двускатными крышами, на которых верхние концы скрещиваются у конька и торчат в стороны грубо вырезанными драконьими головами. Над домами возвышался колоссальный каменный амбар, оказавшийся местным кафедральным собором, а над ним вздымалась высокая, но нелепая колокольня. Я невольно нахлобучил на голову капюшон своего плаща, хотя и знал, что это очень отдаленная страна, в сущности, самая отдаленная в мире, но все равно страшно было вновь попасть в общество клириков. И только когда тощий и костлявый дьякон прошел мимо нас, улыбнувшись затравленно и отрешенно, я осознал, что для него я всего лишь еще один чужак, иностранец. Интересно, что натворил местный епископ, чтобы получить такую епархию?

Кто-то вспомнил, что тут есть бордель, но так и не смог его найти. В городе имелась парочка таверн, и мы завалились в первую же попавшуюся. В ней было темно, пахло дымом и мокрой соломой, но пиво оказалось вполне приемлемое. Хозяин таверны, дородный рыжебородый мужик, узнал Снорри и некоторых других и принял нас довольно радушно. Его жена, тощая стерва со светлыми волосами и красным носом, смотрела очень подозрительно, щуря свои покрасневшие от вечного дыма глазки, пока разливала по деревянным чашкам нечто вроде супа из баранины. Члены команды, в свою очередь, пялились на нее с плохо скрываемым вожделением, отчего ее муж наливался злобой. Это напомнило мне стаю собак, старающихся цапнуть друг друга за хвост. И я пил пиво, чувствуя себя никому не нужным, но не особенно об этом сожалея. Вытянув несколько кружек, я выбрался наружу помочиться.

Холодный, влажный ветер был лучше спертого и душного воздуха в таверне, и, решив пока не возвращаться к своим друзьям, я побрел в сторону собора. Это был первый Божий дом, встретившийся мне после того, как я бежал с кладбища в Дартмуте. Перед собором раскинулось довольно широкое пространство, поросшее травой, и с дальнего расстояния мне показалось, что там пасутся овцы. Однако, приблизившись, я убедился, что это вовсе не овцы, а кости – огромные белые черепа с клыками размером с мои ноги, чьи пустые глазницы печально смотрели, как я прохожу мимо. А дверь в собор охраняли останки еще более жутких созданий, и я бы, несомненно, упал в обморок от изумления, если бы кто-то из команды уже не рассказал мне о нарвалах – странных рыбах, живущих в глубинах океана, у которых изо лба торчит витой рог, как у единорога. Они высились по обе стороны дорожки, вызывая чувство нереальности, особенно неприятное в подобном окружении. Я помялся возле возносящейся ввысь входной двери из выбеленного временем дерева. В последний раз, когда я был внутри кафедрального собора… Вероятно, пытаясь вытравить из памяти образ дьякона Жана с выпученными от боли и ужаса глазами, я повернул большую железную ручку и вошел внутрь.

Казалось, я попал в пещеру. Пещеру с деревянными лавками и свечами, мерцающими в дальнем ее конце. Аромат ладана смешивался с тухловатым запахом плесени и горящего сала, по балкам мотыльками плясали тени. Когда глаза привыкли к полумраку, я заметил, что все деревянные поверхности – скамьи, балки, стропила – покрыты резьбой в виде струящихся волнистых узоров. Я провел рукой по ближайшей скамье. На ней извивались и преследовали друг друга драконы, прыгая по цветущим ветвям, которых, в свою очередь, догоняли другие чудовищные звери. Такая безумная гонка могла привидеться лишь в лихорадочном бреду, а в повторяющихся сюжетах проглядывало отчаяние. Чувствуя подступающую тошноту от выпитого пива и тяжелой атмосферы этого места, я неуверенно пошел дальше по проходу.

«Зачем я сюда пришел?» – спрашивал я себя, приближаясь к алтарю. Бледный Христос, вырезанный из кости, свисал с золоченого креста и напоминал нутряной жир, который снимают с бычьих почек, когда туша висит на крюке в мясной лавке. И почему это мне, человеку церкви, служителю Господа нашего, для которого храмы и монастыри с самого детства были родным домом, вдруг подумалось о тушах, о мертвых телах и мерзости смерти, да еще здесь, в святом месте? Вздрогнув, я понял, что в последнее время совершенно забыл о душе и, но сути, сбросил, как змея, свою монашескую кожу, пока мы плыли сюда из Дартмута. Я упал на ближайшую скамью. Матерь Божья! Я уже несколько месяцев ни с кем не говорил о Боге, не читал священных текстов – даже не молился с той бесконечной ночи в болотах возле Бейлстера. Моя вера разбилась, будто хрупкая яичная скорлупа, и что вылезло наружу? Немытый, неотесанный малый, нечто вроде забавы для команды безбожных головорезов.

Нет, хватит, нечего мне здесь делать. Я повернулся спиной к алтарю и покинул странный собор, предоставив этому мрачному, сырому убежищу и дальше смотреть свои наполненные драконами сны. Я даже не смог себя заставить опуститься на колени. Выскочил наружу, не глядя по сторонам, чтобы не видеть эти отвратительные скелеты на часах, и чуть не налетел всем телом на капитана. Закутанный в плотный шерстяной плащ, с толстенной сумкой, висящей на животе, он выглядел почти обычно, пока я не поймал его пронзительный сверлящий взгляд.