Текст книги "Реликвии тамплиеров"

Автор книги: Пип Воэн-Хьюз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 26 страниц)

Я вперил пристальный взгляд в злобные свинячьи глазки. Мной вдруг овладело чрезвычайное спокойствие, и все вокруг предстало в абсолютной, поразительной четкости. Я протянул руку к блюду, выбрал себе очередную жареную птичку, отломил ножку. Сняв с нее зубами мясо, я положил косточку на стол прямо перед собой. Теперь все взгляды были обращены на меня.

– Любовь моя, неужели тебя оскорбляет вонь свинарника? Свинья ведь не может не вонять собственным дерьмом – такова уж ее участь: всю жизнь валяться с грязным рылом и измазанной дерьмом задницей. Эти несчастные создания из той же породы: англичанин подлого происхождения – это тварь, перемазанная с головы до ног собственным невежеством, как свинья перемазана своим навозом. Не обращай внимания, дорогая. Скотина не может оскорбить благородную даму.

Я взял еще ножку, протащил ее между зубами и положил крестом на предыдущую косточку. Потом запил хорошим глотком вина, осушив свой бокал, и вытер губы кончиком большого пальца.

– Дайте этим кабанам воды. И потом пусть катятся своей дорогой.

– Отлично было сыграно, Пэтч! – заявил Жиль. – Ты выглядел как истинный лорд, до кончиков ногтей! – Мы втроем отошли в сторонку от гробницы якобы облегчиться. И теперь сидели на выступе скалы, нависающей над морем. Позади все еще гремели звуки празднества, а внизу под нами один из многочисленных отрогов с кинжально острым верхом, загибаясь, опускался в синие воды, плескавшиеся в полумиле от нас. Там поблескивала маленькая бухточка, по ее берегу брело стадо коз, выделяясь черными пятнами на белом фоне каменистого пляжа. – Кервизи уже здесь, так что, полагаю, надо сматываться. Уйдем поутру.

– Нет-нет, – возразил капитан. Он пребывал в необычайно хорошем расположении духа после того, как франки убрались обратно за гору.

– Но ведь мы здесь исключительно по делу! – удивленно воскликнул Жиль. – У нас ни перед кем нет обязательств, никто нам не платил никаких авансов. Кервези явно выслал этих болванов на разведку. Теперь он знает, где гробница, и будет драться за эти мощи, а потом весь остров поднимется против франков – и все пропало. Все будет кончено.

– Все будет кончено завтра, – ответил капитан. – Мощи заберем ночью. Нет, друг мой… – поднял он руку, – мы вполне можем это сделать. Сам знаешь, что можем.

– Могли бы, – поправил его Жиль. – Да, могли бы. Я не хуже тебя понимаю, что если «Кормаран» причалить вон там, внизу, то наши люди вскарабкаются сюда. Но ведь будет темно, а мы не знаем местность… Надо хорошенько подготовиться.

– Все я могу это сделать сам, – заявил я.

– Ты?

– А почему нет?

– Что это на тебя нашло? – спросил капитан. Он улыбался. Я – нет.

– Смерть, – пробормотал я. – Вы знаете, что вызревает у меня внутри, с тех пор как… – Они оба кивнули. – Ну так вот: если есть возможность нагадить Кервези, пусть даже… облегчить его кошелек – значит, это работа для меня.

– У тебя смелое сердце, Пэтч, никто в этом и не сомневается, – мягко сказал капитан. – Но для такой работы найдется… – Он ущипнул себя за нос, как всегда делал, подбирал нужное слово. – На борту «Кормарана» найдется несколько более опытных людей. В этот раз, мне кажется…

– Сэр, при всем моем уважении, на борту «Кормарана» никто не имеет опыта общения с Кервези – кроме меня. А мой опыт… Сами подумайте, капитан… вспомните этого парня, Тома. Кервези – гнусная навозная муха: откладывает свои яички в плоть невинных жертв, а потом наблюдает, как вылупившиеся из них личинки терзают и пожирают ее – всех этих Томов, Биллов… – Я замолчал. С того момента, когда Том произнес первое слово, ужас той ночи в Бейлстере вновь овладел мной, окутал, словно дыхание мертвеца. Я поднял глаза. Капитан изучающе смотрел на меня, чуть прищурив глаза.

– Что ты почувствовал, увидев этих подонков, свиней Кервези?

– Ничего, – ответил я. – Разве что жалость к Тому. – Я встал и подошел к краю утеса. – Я все детство провел, взбираясь на скалы. И уже ничего не боюсь. Как вы думаете, я один смогу перетащить сюда Тулу?

– Тула нынче легкая как перышко, мой мальчик, – ответил капитан. Я обернулся и обнаружил, что они тоже поднялись на ноги и стоят, глядя на меня. – Хорошо, пусть это будет твоя работа, если ты так желаешь. – И оба положили мне руки на плечи. – А теперь надо идти назад – твоя невеста станет волноваться.

Анна вовсе не волновалась. Она была занята – пыталась выучить какую-то местную песню, которую ей пела жена деревенского старосты. И по жаркому румянцу на лице этой доброй женщины было видно, что благородная дама только что отмочила какую-то непристойность.

– Замечательная песня, – сообщила она мне. – Про баранов. А я их взамен научила песенке про старую парочку и огромный арбуз, который они используют в качестве сортира. Чудная песня!

И вот я сидел, слушал непристойные греческие песенки и пил вяжущую рот рецину, а вокруг звенели цикады. Тени кипарисов удлинялись, превращая огороженное стенами пространство в огромный циферблат солнечных часов, и крестьяне начали потихоньку складывать вещи. Потом попрощались со своей святой и тронулись вниз по тропе. Спускаясь вместе с ними по склону горы на уже привыкшем ко мне осле, я мог думать только о предстоящем долгом подъеме в полной темноте, о том, как снова отворю синюю дверь во тьму, которая будет чернее самой безлунной ночи.

Глава девятнадцатая

Мы распрощались с селянами и снялись с якоря, как только вернулись в Лимонохори. Я был рад убраться отсюда. Совесть грызла меня, как неуемный мститель, а теплое прощание с местными жителями словно острым ножом вонзилось в душу. Селяне, казалось, были готовы задержать нас навсегда и, когда мы в конце концов вырвались из их объятий, нагрузили провизией и вином – подарками, которые, несомненно, вряд ли могли себе позволить. Вот я и стоял спиной к берегу, пока мы выходили из залива, миновали сторожевые ветряные мельницы, вертевшиеся с безумной скоростью под вечерним бризом, наполнявшим и наши паруса.

Мы решили отойти к северо-западу, к маленькому скалистому островку, который заметили с горы. У старосты деревни мимоходом узнали, что на острове, кроме коз, никого нет. Там мы укроемся до темноты, дождемся, пока рыбаки из Лимонохори выйдут в море на ночной лов. В этих местах рыбачили по ночам, используя для этого горящие факелы, на свет которых рыба выплывала из глубин и попадала прямо в сети. К счастью для нас, дул довольно сильный вечерний бриз, какой обычно здесь бывает в это время года, и рыбаки, пользуясь им, направятся к югу, вдоль побережья, а обратно пойдут уже на веслах – рано утром, когда ветер уляжется. А мы тем временем зайдем в бухточку, расположенную под гробницей. Я заберусь наверх, втащу туда то, что заменит в гробу мощи Тулы, поменяю их местами и спущусь обратно. Очень просто, ничего особенного. Единственное, о чем следовало позаботиться, так это о сохранности реликвии во время спуска. Моя собственная шкура в расчет не принималась.

Жиль позвал меня в трюм. Матросы уже сдвинули в сторону несколько сундуков и тюков, вытащив грубо сколоченный гроб из простых досок, хранившийся до этого где-то во чреве корабля. Жиль передал мне лампу, которую принес с собой, и поднял крышку, поддев ее гвоздодером.

– Восемнадцатая женщина, – пропел он, открыв содержимое гроба. Это и в самом деле было мертвое женское тело, и я вдруг подумал, сколько трупов попадалось мне за последние месяцы. Мысль была не самая приятная. А сейчас, когда грузы сдвинули, я заметил еще несколько сундуков, очень похожих на гробы, и хотя уже видел раньше по крайней мере один из них, мне и в голову не приходило, что внутри спрятано нечто подобное. Восемнадцать женщин? И сколько еще здесь осталось? Видимо, я что-то сказал вслух, потому что Жиль тут же отреагировал:

– Это наш запас товара, Пэтч. Наличный запас. Мы стараемся слишком много такого в трюм не набивать, однако… – Он пожал плечами. – Там еще много всякого другого, сам скоро узнаешь. А теперь давай помоги мне. Не беспокойся, они не кусаются.

Обитательница открытого гроба была завернута в мягкие белые ткани, которые Жиль принялся снимать, начиная с головы. Воздух наполнился сухим ароматом, достаточно приятным и немного знакомым.

– Ну, это никуда не годится, – пробормотал я, когда показалось лицо.

Восемнадцатая женщина была совсем не похожа на Кордулу – маленького роста, черные кудряшки прилипли к черепу, и сквозь них виднелась желтоватая кость – там, где слезла кожа. Глаза полуоткрыты, но глазницы заполнены чем-то вроде смолы. Нос был в прекрасном состоянии, но губы отсутствовали напрочь. В провале рта, выделявшегося щелью на темной коже, жалким и безнадежным оскалом торчали желтые кривые зубы.

Жиль выругался.

– Ты прав, – признал он. – Ну ладно. Помоги мне.

Груз размещался в трюме, несомненно, по какой-то своей системе. Жиль забрался в самую середину ящиков и тюков, сдвинул в сторону огромный, скатанный в рулон ковер и вытащил к свету еще один грубо сколоченный гроб. Поставив его рядом с уже открытым, он поддел крышку.

– Девятнадцатая женщина? – высказал я догадку.

– Двадцать третья, – рассеянно ответил Жиль.

Эта оказалась гораздо более подходящей, но идеальной заменой тоже не была. Волосы при слабом освещении сойдут. Лицо повреждено, но, в общем, цело, и пропорции вполне подходящие. Да и рост тоже соответствовал. Жиль измерил реликварий, пока нервно вышагивал по гробнице, и мог теперь прикинуть длину тела. Этот труп вполне годился.

– Над лицом можно поработать, – заметил он. – Это нетрудно. Священник и некоторые старухи, надо полагать, провели со святой Тулой немало времени и, конечно, заметят несоответствие определенных деталей, но люди в большинстве своем не очень любят рассматривать мертвых. И разве можно их в чем-то винить? Это несколько облегчает нам задачу. В любом случае труп нужен для того, чтобы замести наши следы, хотя бы на то время, пока мы не отойдем от Коскино на несколько лиг.

– Значит, это нетрудно?

– Для меня, ты хочешь сказать? Да, думаю, нетрудно. Я в жизни имел дело с сотнями трупов, по большей части с трупами людей, которых когда-то любил. Тело – всего лишь оболочка, созданная врагом рода человеческого. И все-таки работу Смерти не так уж легко созерцать. Вот эта бедняжка покинула белый свет много-много лет назад. Ее душа… нет, не так. Ее сущность давно исчезла. Теперь это просто вещь.

И тут я вспомнил тот странный запах. И это воспоминание вмиг перенесло меня в Гардар, когда капитан демонстрировал мне сердце святой Космы.

– Она из Египта! – сказал я.

– Именно, – удивленно подтвердил Жиль. – Откуда ты знаешь?

И я рассказал ему о том вечере в таверне Гардара.

– Стало быть, тебе уже известны все наши секреты, – заметил Жиль, когда я закончил рассказ.

– Я в этом сильно сомневаюсь, – хмыкнул я, и он улыбнулся:

– Но Египет – наш самый главный секрет. Именно там мы запасаемся товаром. Мы можем сами изготовить любую реликвию, если возникнет такая необходимость, – это нетрудно. Но высокое качество и истинную древность можно найти только в гробницах Египта.

– Значит, мы поставляем клиентам надежные реликвии? – Этот вопрос я давно хотел задать капитану, еще с тех пор, как мы отплыли из Гардара, но так и не собрался с духом.

– Ответить можно двояко. Например, сказать «нет». Через наши руки проходит много настоящих реликвий. Вот сейчас ты сидишь на саване жены святого Лазаря. – Он засмеялся, когда я вскочил на ноги. – Торговля реликвиями существует и процветает, вполне законнаяторговля, и мы работаем в самом центре этой цепочки. Но что такое подделка? Возьмем, к примеру, этот саван. Он и в самом деле настоящий. Мы нашли его в прошлом году в монастыре в Синайской пустыне, где он уже тыщу лет валялся. А в другом монастыре, в Эльзасе, ждут его не дождутся. Синайские монахи были просто счастливы получить деньги от эльзасских – они их употребят на починку своего завалившегося колодца. Нормальный торговый обмен, все честно. А саван на самом деле – коптская погребальная одежда в хорошем состоянии, но на несколько столетий моложе мадам Лазарь. Это я точно знаю. А вот из посторонних не знает никто. Такова моя профессия, я долго этому учился. Но большинству людей до истории нет дела, плевать им на изучение древних предметов. Им нужны готовые ответы. И вот уже восемь столетий люди верят, что жена Лазаря была завернута в этот саван, и теперь сие стало непререкаемым фактом. И мы, конечно же, не намерены вносить ясность в этот вопрос: никому эта правда не нужна. Вера – гораздо более мощная сила, чем правда, и таким образом мы получаем возможность зарабатывать себе на жизнь за счет мертвых.

– Однако Кордула все же настоящая, я думаю. Да и вы тоже.

– Да, тут ты прав. Редкость в наши дни. Но нам от этого только легче: прямая и честная продажа, никакого обмана.

Я оставил Жиля возиться с египетским трупом. Он принес в трюм инкрустированную шкатулку – женщины пользуются такими, когда наводят на себя красоту, – и занялся лицом мертвой, пустив в дело шпатель и банку с какой-то гнусной черной пастой. Я выбрался на палубу – это было сродни воскрешению из мертвых. Главная проблема, которая сейчас перед нами стояла, – сумею ли я взобраться по почти отвесному склону к гробнице с привязанной, как объяснил Жиль, на спине мумией, которая должна будет заменить святую Тулу. Мумию закрепят на деревянной раме – ее как раз сейчас изготавливали. Луны нынче ночью не будет, но я вдруг понял, что из всей команды «Кормарана» меньше всех знаю и понимаю хоть что-то в подобных мероприятиях, как, впрочем, и во многом другом.

Остров – он назывался Хринос, то есть Свинячий, поскольку очертаниями напоминал кабана, – уже завиднелся прямо по курсу. Через три часа стемнеет, и тогда мы пойдем назад, к Коскино. Если нам не изменит моряцкое счастье, ночной ветер, по-прежнему сильный, быстро понесет нас отсюда на север, уже с Кордулой на борту. Я старался не думать о том, что должно этому предшествовать, посему забрался на мостик и встал рядом с Низамом у румпеля.

– А ведь жалко покидать это море, – сказал я мавру, смотревшему на приближающийся Хринос.

– Мне тоже, – ответил он. – Это ведь и мое море. Иногда кажется, что любой океан – всего лишь дорога, которая приведет меня обратно сюда.

– А вот чего мне совсем не будет жалко, так это навсегда забыть о сегодняшних ночных приключениях, – пробормотал я.

– Ох, да не думай ты об этом!

То же самое посоветовали мне и Расул, и Павлос, и Исаак. Если им верить, у меня железные нервы, да и задача совсем не трудная. Но я уже начал сомневаться в правильности своего добровольного решения пуститься в эту авантюру. Меня не столько заботила чисто механическая сторона дела – подъем, кража, последующее бегство, – сколько затаившийся где-то Кервези. Но потом я закрыл глаза и увидел Билла, его растянутые в предсмертной улыбке губы. Нет, назад пути не существовало.

Думаю, мне хотелось, чтобы Анна подняла шум и устроила какую-нибудь глупость. Но она не стала. Она торчала в своем любимом месте, на носу корабля, рядом с бушпритом, и соленые брызги снова превращали ее волосы в негнущуюся гриву. Когда я облокотился о фальшборт рядом, она ласково положила мне руку на грудь и сказала:

– Храбрый мальчик. Тебя хочет видеть капитан.

И все. И снова обратила свой взор на Хринос, к которому мы быстро приближались. Мне оставалось только пожать плечами и в полном одиночестве отправиться на корму, в капитанскую каюту.

– Похоже, ты уже готов трястись от страха, – произнес он, когда я, пригнувшись, влез в каюту. Это были самые ласковые слова из всех, что я слышал сегодня.

– Что-то в этом роде, – признался я.

– Вот и хорошо. Только безумцы не ведают страха. Это полезная вещь: обостряет все чувства. А теперь смотри, какой у нас план… Мы бросим якорь возле Хриноса, так, чтобы нас не было видно с Коскино. На баркасе пойдем вшестером: четверо на веслах, один на руле плюс я, который пока что будет беречь силы. Пятеро останутся ждать на берегу, и как только я вернусь, сразу пойдем назад. Все очень просто.

– А как мне быть в гробнице? – спросил я. – Как получше произвести замену?

– Действуй по возможности аккуратно. В темноте, правда, это будет затруднительно. Жиль постарается придать нашей фальшивке наибольшее сходство с Тулой. Все у него получится, можешь не сомневаться. У него феноменальная память. Фальшивая Тула будет в таких же одежках, как настоящая. Тебе придется только переобуть ее в эти похабные красные тапочки, нацепить наперсный крест и кольца. Не беспокойся, их легко снять. И вот еще что – возьми, это тебе тоже понадобится.

Он извлек из-под лавки небольшой сверток, обмотанный тряпкой. В нем были трутница, короткое долото с толстым лезвием и самая маленькая лампа, какую я когда-либо видел. Наглухо закрытая с трех сторон, она имела лишь одно оконце, забранное толстым желтым стеклом.

– Вставишь в нее вот эти свечи, – показал мне капитан две толстые короткие свечи. – Понюхай – настоящий воск. Они не оставят после себя подозрительных запахов. Мелочь, но священник может заметить.

– Я, наверное, и меч возьму.

– Лучше кинжал. Меч будет только мешать, если оступишься при подъеме. Вряд ли он тебе понадобится. Ты все думаешь о Кервези, но он же на той стороне острова. Его люди едва ли успели вернуться в город, так что при всем желании он не доберется до гробницы раньше утра. Меня больше беспокоит, что ты можешь наткнуться на пастуха или охотника. Если такое случится – беги. Беги обратно к морю и подавай своей лампой сигнал на «Кормаран». И мы заберем тебя. – Он похлопал меня по плечу. – Это нетрудная задача, Петрок. Но я горжусь тобой, и мы будем тебе очень благодарны. Иди готовься.

Баркас тихо резал носом воду, направляясь к темной массе острова Коскино. Я сидел впереди, завернувшись в плащ. Жиль привязал Шаук к моей левой руке ниже плеча и натер мне лицо ламповой сажей. Я никак не мог привыкнуть к этому ощущению – все время морщил нос и гримасничал. Кожу стянуло, и это сводило меня с ума, но по крайней мере я не думал о предстоящем деле. Павлос, сидевший на корме, правил, а Иштван, Джанни, Килидж-турок и Хорст налегали на весла. Я был благодарен капитану за таких спутников. По-моему, это самые страшные бойцы из всей команды «Кормарана». Конечно, они будут просто болтаться на берегу, пока я в одиночку полезу наверх, но все равно в такой компании спокойнее.

Между гребцами лежал длинный темный предмет – Липовая Кордула, как я ее окрестил. Она была туго завернута в промасленную ткань и привязана к раме с тремя перекладинами, к которым крепились заплечные ремни. Лампу привязали у нее на груди. Она почти ничего не весила. Я взбирался с ней на спине по трапу на мостик, потом спускался обратно на палубу и убедился, что это совсем нетрудно. Но я старался о ней не думать. Оглянувшись назад, я едва разглядел Хринос – темную массу на фоне еще более непроглядной мглы. Мы были почти у цели.

Баркас выскочил на белую гальку пляжа, и я перепрыгнул через борт с фалинем в руке. Его было не к чему прикрепить, так что пришлось обвязать о большой камень. Позади заскрипела галька. Это был Джанни с моей поклажей.

– Век бы не прикасался к такой гадости! – содрогаясь, сообщил он.

– Спасибо, друг мой, – ядовито ответил я. – Какое счастье, что тебе не надо тащить ее наверх в полной темноте! Помоги-ка мне надеть эту сбрую.

Мы находились в самом конце бухточки, где начиналась козья тропа, белевшая в кустах.

– Будь осторожен, Петрок, – сказал Павлос. – И помни: если сорвешься – старайся падать на грудь. Эти дамы очень хрупкие.

Я оглядел своих спутников, выстроившихся кружком. Пять нар глаз ответили мне волчьим блеском. Я повел плечами, поудобнее пристраивая ношу на спине, нащупал рукоять Шаука и тихо сказал:

– Ну ладно, я пошел…

Говорить больше было не о чем, да я и растерял всю былую браваду, так что ступил на тропу и начал подъем.

Сначала тропа круто шла вверх, и я с трудом поднимался по пыльным, выскальзывающим из-под ног камням, но потом она немного выровнялась, и, оглянувшись назад, я определил, что уже успел вознестись над берегом на высоту мачты. Впереди, в нескольких минутах пути, торчал острый гребень горного отрога, и я решил, что там мне будет легче идти почти до самой гробницы, где я упрусь в обрыв. Когда мы смотрели сверху, обрыв не выглядел слишком уж неприступным, но сейчас мне придется нащупывать дорогу впотьмах. Я двигался по тропинке, пока она не начала сворачивать в сторону. Проклиная коз, которые протоптали себе тропу там, где легче взбираться, я полез в заросли кустарника. И меня тут же обволокло ароматом душистых трав, в изобилии растущих на склонах горы, – Анна называла их все, пока мы ехали к гробнице, но я ее не слушал. А сейчас я топтал и сминал их своими сапогами. Идти было тяжело. Кусты оказались шипастыми или такими густыми, что я застревал в них. Вскоре, однако, я выбрался на другую козью тропу и шел по ней, пока она тоже не свернула в ненужном мне направлении. Так я и поднимался: то продирался сквозь кустарник, то легко проходил отрезок по козьей тропе, а потом снова углублялся в заросли. Я взмок от жары, исцарапался, а когда наконец добрался до гребня, дышал с трудом.

В памяти у меня запечатлелся каменистый и острый гребень, на самом же деле я оказался на широком выступе, некогда превращенном в террасы для удобства земледельцев. Впереди виднелась оливковая роща и, к моей неописуемой радости, настоящая дорожка, пробитая руками человека. Я поудобнее пристроил мертвую женщину у себя на спине и быстро двинулся дальше.

Теперь, когда меня не отвлекали шорох и хруст веток и стук камней под ногами, я наконец услышал звуки ночи. Цикады уже немного притихли, но к ним присоединились другие создания и вовсю пищали и стрекотали. Где-то вверху пролетела сова, в ветвях оливковых деревьев заливались соловьи. Я вспомнил, когда в последний раз был один на природе ночью: во время своего ночного похода в Дартмут. Я уже много месяцев – даже и не помню, сколько именно, – жил на борту «Кормарана», где одиночеством и не пахло. И теперь мне было странно оказаться одному под звездным небом. Воздух был теплый, спина взмокла от нота, особенно там, где к ней прикасалась фальшивая святая. Я о ней почти и не думал. Жиль оказался прав: это просто вещь, лишившаяся последних остатков своей сущности, за что я ей был только признателен. Оливковые деревья впереди казались сборищем старых уродливых ведьм, слетевшихся на шабаш. Но я чувствовал себя в полной безопасности, пробираясь мимо искалеченных временем древних стволов, а вокруг свистели соловьи да под ногами шуршали сухие листья.

Слабого серебристого света звезд вполне хватало, чтобы освещать мне дорогу. Здесь, наверху, идти стало легче. Скалы только на вид были неприступные, а на деле оказались отрогом горы, поднимавшимся многочисленными гигантскими уступами, как ступенями, с короткими крутыми отрезками. То тут, то там приходилось перелезать через развалины стен, видимо, обозначавших какие-то старинные границы землевладений, но, как мне казалось, продвигался я достаточно быстро. Слева и выше уже завиднелся крутой обрыв. Теперь мне предстояло пролезть между огромными валунами, которые вблизи оказались еще более чудовищных размеров, чем представлялось. Они отбрасывали огромные тени, абсолютно черные, и я в первый раз после того, как покинул берег, ощутил укол беспокойства. Протянув руку, я дотронулся до ближайшего: он все еще хранил в себе остатки тепла, последние воспоминания о жарком дне, и это ощущение меня немного успокоило.

Взобраться на крутой обрыв оказалось не слишком трудно – склон был иссечен трещинами и разломами, словно чудовищные обломки всеми силами старались оторваться от материнской породы. Двигаться приходилось очень осторожно, стараясь ни за что не зацепиться спиной, особенно протискиваясь по длинной и узкой расщелине. Один раз я по глупости ухватился за какой-то корень, и тот оторвался, так что я на секунду потерял равновесие, панически скребя пальцами по камням, пока не уцепился за что-то. И, еще не поняв этого, выбрался наконец на ту самую каменистую площадку, где несколько часов назад сидел с Жилем и капитаном. Здесь росло огромное фиговое дерево, насколько я мог припомнить, в самом начале огороженной стенами тропы, которая выведет меня к гробнице святой Тулы. Дерево оказалось на месте, а впереди завиднелась и сама гробница – бледное пятно в самом конце тропы. Я сорвал с ветки созревший плод и сунул его в рот. Меня уже донимала жажда, и сок полной семян мякоти оказался весьма кстати, смочив пересохшую глотку. Я сорвал еще один плод. Мимо пролетела летучая мышь, нырнув в щель между стенами. И вдруг рядом раздался стук и топот, и две темные тени бросились прочь от меня в сторону тропы. Я, еще не успев ни о чем подумать, инстинктивно запустил в них инжиром и наполовину вытащил Шаук из ножен. Но потом увидел на фоне неба тонкие рожки – это были козы, испуганно рванувшие вниз по склону. Только теперь я расслышал тонкий перезвон их медных колокольчиков.

Сердце колотилось прямо о ребра. Я сунул нож обратно и тихо выругался, каким-то чудом не успев отпрянуть назад, потому что тогда моя наездница точно рассыпалась бы в прах, ударившись о ствол фигового дерева. И чего я, черт побери, добился, кидаясь в коз спелыми фигами? Бездарная попытка защититься, кажется, напугала меня больше, чем этих тварей. Я постоял, трясясь от страха, добрых несколько минут, пока не совладал с собой в достаточной мере, чтобы продолжить путь. И еще мне подумалось, что кто-то, видимо, вспугнул этих коз; а может, греческие козы ночью всегда так себя ведут. Но делать все равно было нечего, и, закусив губу, я двинулся дальше.

На поляне, окруженной каменными стенами, казалось, было немного светлее. Маленькая гробница словно светилась во тьме сама по себе, выделяясь на фоне темных кипарисов, а может, свет звезд сильнее и ярче отражался от ее беленных известкой стен и от белой гальки под ногами. Коз вокруг не было, все тут замерло в тишине, если не считать звона цикад. Чтобы убедиться окончательно, я медленно обошел вокруг, заглядывая во все темные углы и щели, но никого и ничего не обнаружил. И только после этого рискнул пересечь отделявшее меня от гробницы пространство.

Два шага вниз по ступеням, и я перед дверью. Сняв Липовую Кордулу со спины и приставив ее к стене, я нагнулся и отвязал сверток, в котором были лампа и трутница. Высек огонь, запалил свечу и вставил ее в железное нутро. К моему удивлению, она бросала мощный, хотя и узкий луч желтоватого света. Я протянул руку и осторожно толкнул дверь: она была по-прежнему не заперта. Долото за ненадобностью я сунул себе в сапог. Все, пора. Я глубоко вдохнул, как перед нырком в глубину, и отворил дверь.

Как я и опасался, внутри царил абсолютный мрак. Он, казалось, даже просачивался наружу, за порог, словно пролитые чернила. Но луч моей лампы прорезал его и разрушил чары. Я ступил внутрь и тихонько прикрыл за собой дверь. Последующие действия я не раз повторял в уме все то время, пока готовился к этой авантюре. Положив свою ношу на пол, я развязал стягивающие ее веревки. Рама легко отделилась, и я снял промасленную ткань и извлек мумию. Чернота ее кожи, казалось, имела нечто общее с окружающим мраком, у меня даже мурашки побежали по спине. Обтерев потные ладони, я приблизился к реликварию, от которого луч моей лампы отражался сотнями бликов. Поставив лампу на ближайшую скамью так, чтобы свет падал вдоль крышки раки, я нащупал защелки и открыл их. Потом, чувствуя, как мурашки ползут уже по всему телу, медленно поднял крышку и отвалил назад, оставив висеть на удерживающей ее цепочке.

В слабом свете лампы Кордула утратила последние остатки благородства и кротости, которыми могла похвастаться днем. И стала просто мертвым телом, застывшим и засохшим, с руками, похожими на когти. Я едва заставил себя к ней прикоснуться. Руки были твердые, как дерево, и очень гладкие, но кольца с пальцев снялись легко, лишь чуть-чуть зацепившись за суставы с жутким звуком. Я снял с нее наперсный крест и положил его вместе с кольцами на промасленную тряпку позади себя. Теперь тапочки. С ними было потруднее: ноги казались еще более мертвыми, чем остальное тело, – трогательно жалкими и угрожающе хрупкими одновременно. Я наклонился над гробом и осторожно подсунул под нее руки. Поднимая тело, я невольно взглянул святой в лицо и удивился, насколько мертвая Кордула сохранила признаки былой жизни – своей сущности, как называл это Жиль, – в гораздо большей степени, чем те трупы, что хранились на корабле. Ее чуть поднятые брови выражали явное неодобрение, а в скривившихся, иссохших губах таилось предупреждение. Предупреждение…

И тут я услышал этот звук, слабое позвякивание – клинк-клинк-клинк! – чуть более слышное, чем звон цикад, но совершенно неуместное в звуках ночи. Звяканье металла о металл. Я выпустил из рук мертвое тело, и оно со слабым шорохом упало обратно на свое ложе. Присев на корточки, я на секунду приложил лоб к холодному серебру раки. Случилось самое страшное, что и должно было случиться. Я умер. Будет мне впредь наука – не лезь со своими инициативами. Анну я больше никогда не увижу. Все эти и подобные мысли молнией проскочили в уме, мечась, как ласточки в запертой комнате. Потом до меня дошло, что звук не приближается и вообще перезвон какой-то неспешный. Может, это… что? Весь дрожа, я выпрямился, взял лампу и поставил ее на пол, направив луч на камень алтаря. Гробница тут же погрузилась во тьму. Я опасался наступить на тело фальшивой святой или обо что-нибудь споткнуться, поэтому пополз к двери на животе. Чуть приоткрыв ее, я выбрался наружу и присел у нижней ступени лестницы.

Звон и в самом деле доносился откуда-то издали. Кажется, сверху, с горы, не со стороны деревни – и это вселило в меня крохотную надежду. Я осторожно выглянул из углубления. И увидел свет, красный луч, покачивающийся в такт шагам того невидимого, кто его нес. Едва заметная искорка, должно быть, еще в четверти мили отсюда, но приближается быстро. Потом огонек исчез, вновь появился и опять исчез. Наверняка это Том и те двое франков со свинячьими глазками. О боги-хранители всех осквернителей праха, защитите меня! А может, и Кервези с ними? Как им удалось так быстро обернуться? Капитан ошибся: видимо, Кервези был где-то поблизости. Или это просто стадо коз? Вздор, у коз не бывает фонарей, не так ли? Красная искорка – обычная лампа английского стражника, я такие сотни раз видел. Значит, это Том и его приятели – в лучшем случае. А о худшем и думать не хотелось. Они пришли за Кордулой. И несомненно, не ожидают встретить здесь меня. Мне, наверное, удастся смыться – они сюда доберутся через несколько минут, но если рвануть бегом…