Текст книги "Год людоеда. Игры олигархов"

Автор книги: Петр Кожевников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 27 страниц)

Там, где он молился одному ему известными молитвами, чтобы у него каким-то чудом не подтвердился (или исцелился!) СПИД, все обстояло иначе. Он читал откровенный испуг в глазах, особенно у вновь поступивших. Больные выказывали почтение при виде персонала, проявляли показное усердие в поддержании чистоты: сами хватали швабры, мели и мыли полы. Курили здесь только в отведенных местах. Окурки клали в газетный кулек или в спичечный коробок, заведомо припасенные для отправления своей обременительной привычки.

Из встреченного в жизни медперсонала Игорю прочно запомнилась работница справочного стола в больнице, где он лежал на предмет обследования желудка: что-то такое с ним вдруг произошло, после еды живот стало распирать, обременяли газы и изжога. Пожилая женщина исправно находилась на своем посту (или вблизи него) всю пятидневку. Она, наверное, и сама была чем-то серьезно больна, потому что сохла прямо на глазах, но не сдавалась, несмотря на нарастающее недомогание. Если кому-то надо было повидать больного в неурочное время, это оказывалось возможным, стоило лишь, изобразив озабоченность, протянуть принципиальной женщине руку с зафиксированным полтинником или рублем (последнее в том случае, если у Таможни, как называли женщину, был чересчур озабоченный вид).

– Ой, конфетку дали! Спасибочки! – тараторила Таможня и переправляла деньги в карман белоснежного накрахмаленного халата. – Боже мой, как голову схватило! – сжимала она свою черепную коробку, подержав, не спеша убирала руки, ощупывая, словно проверяя на цельность, заметно асимметричную голову. В таком положении, стоя на лестнице, поворачивалась к посетителю и с героическим шепотом: «Сейчас!» – достигала двери, в которой величественно скрывалась. Разбитая водянкой гардеробщица суммировала виденное сквозь амбразуру в своей фанерной скорлупе, понимающе улыбалась и подмигивала посетителю: ждите!

Здание кожно-венерологической больницы было старым и затейливо построенным. В подобных призрачных домах Игорь блуждал в своих странных снах, осторожно открывая или, напротив, дерзко распахивая одну за другой бесконечные двери, в зависимости от того, что он ожидал застать в неизведанном помещении.

Несмотря на уродливость внутренней перепланировки, невыносимые для кумировских глаз масляные покрытия и запущенность фасада, особняк каким-то образом сохранил близкую нулю потенцию пребывания здесь совсем иных людей, которые, собственно, и возводили все это для своей безнадежно разрушенной много лет назад жизни.

Больше всего Игоря позабавило то, что и персонал в этой больнице, казалось, был специально подобран под стать распаду искалеченного строителями коммунизма здания. Могло даже сложиться впечатление, что работающие здесь люди сами жестоко пострадали от кожно-венерических заболеваний, особенно от обрушившегося на потерявшую социальный иммунитет страну СПИДа. Особую гармонию дома и людей составляло то, что некоторые сотрудники оказывались без ноги или глаза, с вмятиной в черепе и с другими невосполнимыми изъянами.

Наверное, Игорь запомнит на всю жизнь, как ощущал себя виноградиной в грозди больных, столь близко подступало к нему их окружение во время ночных инъекций. В сумраке коридора глаза его фиксировали то дряблое рябое плечо, то жирный волосатый живот, то локоть, к которому словно что-то прилипло, так износилась на нем пораженная смертельной болезнью кожа. Ему мерещилось, что сейчас его брезгливого тела коснутся тела других больных. Это непроизвольное предвкушение оказывалось столь неприятным, что Кумиров, испытывая мелкую дрожь, готов был закричать. Он не делал этого, а изо всех сил пытался достичь посильного безразличия к окружающему миру, и чувствовал, как его глаза мутнеют и скашиваются к переносице.

Дождавшись своей очереди, он поворачивался к сестре спиной и называл свою фамилию. Прокол плоти, когда представляется почему-то проникновение вилки в налитый соком и мякотью помидор. Ввод лекарства, во время которого ясно ощущается наполнение поршня авторучки или, что гораздо забавней, фиксация кнопки звонка. Прижав к месту свежего укола шипящий мякиш ваты, он направляет взгляд на других больных, стоящих в коридоре. Глаза их оказываются мутными и заметно косят.

Игорь навсегда запомнит и тот миг, когда сознание того, что вокруг него существуют такие же люди, привело его в восторг. Кумиров ощутил на своем лице блаженную улыбку и, желая продлить приятное головокружение, впал в оцепенение, из которого его не могли вывести ни возгласы, ни движения больных и персонала. Это была неожиданная радость бытия! Он испытывал умиление от того, что эти люди дышат, говорят, ненароком его толкают. Кумиров готов был разрыдаться, глядя на пижамы, а большей частью домашнюю одежду пациентов СПИД-отделения. Он повторял про себя и, может быть, даже непроизвольно шевелил губами: «Пижамки, тапочки, укольчики…» Оказалось, что для него составляет величайшее удовольствие созерцать, как кто-нибудь из обреченных (Так же как и он! Не надо себя обманывать!) ел, пил, по-хозяйски налаживал барахливший телевизор. «Что же во всем этом было такого замечательного? – невольно спрашивал себя Игорь и неуверенно предполагал: – То, что жизнь продолжается? Это? Не знаю! Но я готов был заплакать!»

Вечером за день до его выписки в больнице погас свет. «За долги», – произнес кто-то мягким, как свежеиспеченный хлеб, голосом. Кумирова это очень насторожило, к тому же, насколько ему представлялось, в подобного рода учреждениях снабжение электричеством не должно прерываться по прихоти энергораспределяющей организации. Тотчас позвонили на подстанцию и выяснили, что причина сокрыта на территории больницы. У больных этот эпизод вызвал сверхактивное участие: их повседневное существование, а для многих унылое ожидание мучительного финала, оживилось вызовом аварийной службы, суетой возле распределительного щита, прениями о плюсах и минусах сгинувшего социализма.

В то время Игорь действительно стал по-особому относиться ко всему его окружающему: ему мерещились своеобразные сигналы в мигании электрической лампы, он пытался найти обращенный именно к нему смысл случайно услышанных фраз и слов, его наводили на длительные размышления цифры в номерах городского транспорта или на жетонах сотрудников ГАИ.

Позже это прошло, хотя Кумиров до сих пор пытается иногда разгадать шифр, заключенный в различных мировых событиях, которые, по его мнению, могут иметь к нему прямое отношение. Впрочем, навести его на раздумья способны и самые прозаические события, например, сейчас, ожидая Никандра, он увлеченно следит за вертящимися в гриле цыплятами и думает о том, какое отношение к его судьбе может иметь эта назойливо демонстрируемая ему ситуация.

Задумчивость Игоря нарушило оживление, наступившее в ресторане. Он оторвал взгляд от сочащихся жиром бройлеров и осмотрелся. Конечно, этот гомон вызван появлением Никандра, которое отметили и оба охранника кандидата в губернаторы, расположенные в разных концах зала.

«Вот тоже композиция: наиболее известный в городе киллер по кличке Электрик свободно разгуливает по кабакам, и никто его даже не пригласит на допрос, хотя материала на него, по словам тех же следопытов, хватило бы, чтобы приговорить его, как они сами выражаются, к «пожизненному расстрелу»! – Кумиров усмехнулся, поднимаясь навстречу Никандру. – Что это, особый маневр следствия? Или знаменитый мокрушник нужен кому-то пока на свободе? А для чего? Надо полагать, не для совместной игры в гольф? Во всяком случае, не только для этого».

– Здравствуй, дорогой! – Игорь Семенович коснулся бородатой щекой небритого лица Никандра. – Как самочувствие?

– Здоровеньки булы, Игорь Семенович! Да, честно сказать, неважно! – Мужчина был ниже Кумирова и не столь обширен, хотя и выглядел достаточно плотным. – Колени чего-то стали побаливать. Боюсь, не скрутило бы мне ноги. Я как-то встречался с одним человеком – дело прошлое, он больше тридцати лет в экспедициях провел, – так у него за пару лет правую ногу, как простыню на отжиме, свернуло! Хорошо, что к нему у братвы за былые дела уважуха имеется: он и банки столичные по молодости помыл, и из музеев кое-что вынес, – так его сейчас судьей назначили, которого у нас принято на разные споры приглашать. Тем и живет старик, а это, я тебе скажу, немало!

– Хочешь, я со своими врачами договорюсь: они тебя посмотрят, если надо – на обследование в стационар направят, там тебе и все остальные системы проверят, – по крайней мере, будешь знать, чего еще в ближайшую пятилетку ожидать. – Игорь сел, предложив Электрику кресло напротив. – Я, правда, и сам о своем организме не особо забочусь, но другим, видишь, подаю дельные советы. Ну так что, созваниваться с профессурой?

– Пока повременим, работы больно много. – Никандр сел и внимательно огляделся. – Вроде все свои. У меня аппетит пропадает, когда за мной шнырь сечет. Эти-то спортсмены ваши телохроны, да?

– Мои, голубчик. Ну а так, чисто по жизни, ты ничего не боишься? – Кумиров протянул Электрику меню. – Покушаем? Попьем?

– А то! Знаешь, Семеныч, я вот когда тебя вижу, так сразу жрать хочу! Ты сам по себе больно мужик аппетитный! – Никандр слегка заикался на первых слогах, а когда говорил, то очень часто мигал глазами. Он закурил и склонился над меню. – А страх что? Ты мне лучше скажи, кто не боится? Только шланги безмозглые! Давай по салатику с крабами да по черной икорочке, а потом посмотрим. Устроим себе рыбный день, если не возражаете?

– Все нормально. Я только себе еще приплюсую салат «Калигула»: люблю, когда и блюдо большое, и на нем навалено всякое-разное! – Кумиров щелкнул официанту, закованному в театральные латы легионера, и ласково посмотрел на Электрика. – А как начет коктейля «Древний Рим»?

– Положительно. Только еще «швепса» на запивку. – Выпуская дым, Никандр выпячивал нижнюю губу, и струя поднималась вверх, застилая его розовощекое лицо. – У меня после него хорошо верхний клапан прочищает. Знаешь, как немцы за столом себя ведут? Я тут встречался с одним фрицем по работе, так он сосал-сосал свое гросс-пиво, а потом как рыгнет, а по звуку – будто баран заблеял. Я на него шары вылупил, а переводчик мне говорит: не заводись, у них так принято, – он еще за столом и на нижний клапан может задвинуть! Вот это тебе великая Германия! И точно, когда по тачкам расходились, он как треснет не слабее «Авроры», я думал, у него брюки по швам разойдутся! А он, слышь, еще ножкой так подрыгал в лакированном ботиночке. Ну это, типа того, чтобы серево скорее отошло! Представляете, с кем приходится работать?!

– Да, тяжело тебе с ними! – Игорь поднял руку с бокалом. – Ну что, за нашу удачу?

– Ску-ул! – отозвался Электрик. – Меня этому словцу один швед научил. У него тоже кое-какая халтурка случилась. Они так друг друга приветствуют, когда выпивают. Ну что-то на манер нашего «На здоровье!». Давай, Семеныч!

Официант принес закуски. Мужчины начали есть. Жевательные движения Никандра были частыми и нервными, Игорь же, напротив, казалось, заглатывал пищу, почти не измельчая. Со сцены звучала арфа, под которую известная в городе танцевальная группа «Вакханки» исполняла стриптиз.

– Никандрушка, у меня к тебе назрел один вопрос, если он тебе покажется некорректным, ты не отвечай и на меня не серчай, ладушки? – Кумиров выразительно посмотрел на официанта, который, покачивая сверкающим шлемом, поспешил к столу и наполнил опустевшие бокалы. – Как ты к своим клиентам приходишь? Что им говоришь? Можешь ответить?

– Да здесь ничего секретного нет: ты же заместо меня к ним не пойдешь?! Я их через дверь спрашиваю: электрика вызывали? – Во время еды Никандр звонко цыкал зубами, в которые, очевидно, забивались раздражающие его кусочки еды. – А сам уже по щитку колочу и им в глазок пачку «беломора» сую: вот, мол, ваша заявочка! Отпирайте, недотепы, а то сейчас развернусь и вы меня еще полгода не сыщете!

– И что, открывают? – Верхние зубы Кумирова накрыли нижнюю губу: он приготовился рассмеяться. – Даже паспорт не спрашивают?

– А ты как думаешь? У меня как-то была точно такая же баба, она, кстати, администратором в гостинице работала. – Электрик показал пухлым коротким пальцем на одну из стриптизерш. – Я у заказанного клиента еще и на чай беру. У меня все эти деньжонки в укромном месте хранятся. Я раньше еще любил семейные альбомы рассматривать. Ну это в том разе, если заказ, так сказать, с доставкой на дом. Сяду на тепленького, а он еще в другой раз и трепещет, и листаю. А там и он, и родичи, – сижу, бывало, отгадываю, кто тут кому и кем приходится, жалко, что спросить уже не у кого. То есть спросить-то можно, да никто не ответит.

– Ясненько! – Кумиров собрал губы в темную мясистую трубочку и подкашлянул. – Никандрушка, у меня тут в некотором роде тоже возникла острая необходимость кое от кого освободиться.

– Сколько душ-то? – Никандр сочувственно округлил свои крупные глаза. – Или оптом?

– Для начала двое. – Игорь отер свои покрасневшие губы салфеткой. – Дальше посмотрим.

– Мужики? – Никандр налил себе еще «швепса» и поднес бокал ко рту. – Сейчас клапан пробьет!

– Один – да. Второй – пацан. – Кумиров отвлеченно смотрел на танцующих женщин. – Лет двенадцать. Но это позже. Если все пройдет нормально. Без осложнений.

– А по мне-то, по правде, не все ли равно? – Никандр нагнул голову, рыгнул и рассмеялся. – Поперла, сволочь! А что у нас по деньгам получается?

– А у тебя по этому поводу созрели какие-нибудь предложения? – Игорь покончил с закуской и недоуменно покачал в воздухе пустой вилкой. – Горячее?

– Двадцаточка и пятерочка. За взрослого – лучшая доля. – Шипящие звуки получались у Никандра звонкими и за счет этого как бы выделенными из общей речи. – Я бы от форели не отказался. Их тут много, вот эту! – Он ткнул пальцем в название блюда.

Официант услужливо проследил за движением клиента и артистично повернулся к Игорю.

– Пятнадцать и две. – Кумиров поднял руки, потянулся, широко зевнул, предъявив свой темно-вишневый зев, и, сделав указательные пальцы «пистолетами», направил их на каждого из мужчин: – Тебе – две на стол! Тебе – десять в карман!

Официант благодарно посмотрел на Игоря и исчез. Стриптизерши закончили свой номер, и их сменили два гладиатора, манерно изображавшие в желто-красном свете софитов смертельный бой.

– За меньше двадцатки греха на душу не возьму! – Никандр убежденно сжал кулаки. – Да ты и сам, Семеныч, говорил, что крещеный!

– Восемнадцать. – Игорь достал трубу и произвел нужный ему набор. – Ты зеленку по какому году меришь?

– Девятнадцать. – Никандр увлеченно посмотрел на мобиль, словно этот взгляд мог помочь ему утвердить запрошенную сумму.

– Восемнадцать. – Кумиров отодвинул прибор, протер салфеткой свои крупные пальцы с обилием складок на фалангах, и приготовился встать.

– Будь по-вашему! Ради постоянного клиента готов на скидку. – В глазах Никандра засветилось детское послушание. – У вас по работе особые пожелания имеются?

– Когда мужика кончишь, разделай тело так, чтобы ни одна экспертиза не опознала. – В который уже раз Игорь изумлялся характеру подобных душегубцев: они ведь чувствуют и понимают только собственную боль, остальные же люди представляют для них по большей мере растения, которые можно запросто порезать, срубить или навсегда выкорчевать. – Отрежь ему уши, ноги, что сможешь. Лучше, побольше. Прояви фантазию. Я тебе верю. Ладушки?

– Авансик. – Никандр потер большой палец о сомкнутые указательный и безымянный. – Детишкам на молочишко!

– Пять тонн. – Кумиров запустил в свой рот деревянную зубочистку.

– Не-а! Половину от суммы. – Никандр вновь ученически улыбнулся, но его ноздри заметно раздулись. Кумиров давно знал об этой черте криминального мира: прищуривание глаз, изгибы губ, даже шевеление ушей – все эти ужимки, словно своеобразные сигналы, постепенно обогащали мимику тех, кто попадал в категорию под названием «братва».

– Три тонны, или я ушел. – Игорь щелкнул официанту, и тот, пряча на ходу короткий меч, который только что с увлечением демонстрировал любопытным посетителям, поспешил к их столу. – Что-то ты у нас, Никандрушка, стал портиться. С чего бы это? Избаловали?

– Да не я порчусь, а жизнь такая! Вон что в Государственной думе творится! А мне каждый день бабки нужны! Домишко решил построить – вот и трачусь! Работяги уже цоколь закончили, коммуникации подводят. Зелень, как моча, утекает, – посетовал Никандр, пренебрежительно покашиваясь в сторону склонившегося около Кумирова официанта. – Прямо хоть начинай на тачке халтурить! Или куда-нибудь на работу идти устраиваться? Электриком, что ли? – Киллер рассмеялся.

– Где дом-то? – Игорь барским жестом, словно не считая, сунул официанту пачку долларов, хотя тот уже великолепно знал, что насчитает в своей ладони сверх предъявленного счета максимум два-три доллара. И это чаевые от такого насоса, как сам Кумиров?

В Громове. – Никандр оживился, словно заговорил о родном и очень близком ему создании. – Далековато, конечно, но больно мне тамошние места приглянулись! Леса, валуны, как под Медным всадником! А с моего участка, веришь ты, вид прямо на озеро! Вода – чистейшая! Рыбы – хоть жопой ешь! Сквозь лес вот так смотришь над полем, а прямо за ним озеро сверкает! Ближе-то нельзя было дом ставить: земля пока за каким-то хозяйством числится. Но ничего, как только все они там вконец разорятся, я и эти соточки прикуплю. Тогда можно будет и бережок прихватизировать! Мне-то, сами знаете, особо ничего уже в жизни и не надо! Я в основном о детях забочусь, чтобы им когда-нибудь было где расслабиться.

– А у тебя что, и семья есть? – удивился Игорь. – Когда ж ты, путешественник, извини меня за бестактность, все успел?

– Да что же я, по-твоему, и не человек вовсе? Думаете, я всю жизнь с зоны не вылезал? – Никандр с наигранной обидой поджал губы. – У меня все как у нормальных людей: жена и доченька. Девонька, правда, у супруги от первого брака осталась, но мы живем дружно, то есть общий язык пока находим. Ну а что дальше со всеми нами станется – кто ж все наперед-то угадает?

– А отец ее где? – Кумиров многозначительно посмотрел на собеседника. – Или нет?

– Нет, Семеныч, это не моя работа. Мужичка в лесу молнией сразило. Такой случай дурацкий! Ушел за грибами и не вернулся. По-человечески жалко! – На глазах Никандра блеснули слезы.

«Неужели заплачет?» – с интересом подумал Игорь.

Ну а я вначале ей просто помогал, как бы на баланс с дочуркой взял, а потом уже сошлись на манер семьи. Теперь, считай, все общее.

– Значит, схема у нас следующая. – Кумиров, как обычно, внезапно перевел разговор на важную сейчас для него тему. – На место тебя доставят со всеми удобствами, а там все объяснят, что почем, а как закончишь, увезут. А на второй день доставят по следующему адресу. Если ты не возражаешь, я еще посижу. Тебе куда?

– Мне? – Электрик не сразу уловил изменение обстановки. Наверное, он несколько отвык от манеры Игоря общаться с подвластными ему людьми (а разве деньги не дают власть?). – Я это… в Купчино поеду.

– Вот возьми две сотни – на транспортные расходы. Я очень рад был тебя повидать. Береги себя! У нас большое будущее! – Кумиров встал, чтобы проститься с Никандром.

Они обнялись и расстались.

После ухода наемника Игорь заказал себе коктейль «Спартак» и десерт «Золотое руно». Он вспомнил, как они общались когда-то за этим столом втроем: те же и Самонравов.

Мстислав тогда построил у их стола всех четырех стриптизерш и заказал им исполнение импровизации на тему пионерского лагеря «Орленок».

– У кого деньги, тот может себе очень многое позволить, не правда ли? – Обратился Самонравов к сидящим. – Хочешь – насилуй людей, хочешь – убивай, хочешь – ешь! Главное – не путайся под ногами у более крупных хищников! Ты бы, Никандр, чем занялся, если бы у тебя случился огромный капитал?

– Я бы, наверное, новую породу собак вывел: такую, чтобы была размером с хорошего борова. – Электрик мечтательно расширил глаза. – А между этими собаками стал бы бои устраивать: кто кого загрызет!

– И все? – В голосе Мстислава звучало разочарование. – И больше ничего?

– Буду богатым – найму толковых ребятишек, чтобы они мне всех тех мусоров отловили, которые мне столько лет кровь портили, соберу их на каком-нибудь острове и устрою им адскую жизнь. – Глаза Никандра стали очень часто моргать, заикание усилилось – он явно волновался. – Я им такой концлагерь устрою, что они будут каждый день Бога молить, чтобы он их поскорее к себе забрал.

– А что за радость долго мучить человека? – Самонравов прекрасно знал слабинку Электрика и сейчас специально провоцировал его на откровенность. – Неужели мало того, чтобы набить своему врагу, ну или обидчику, морду? Можно ведь, наверное, и убить его, но зачем мучить? Это же самому должно быть неприятно?

– Нет, это неправильно! – возразил Никандр. – Людишек надо мучить! Они сами об этом мечтают, просто иногда даже не догадываются, а другие знают, да анахорятся, чтобы себя не выдать. А как начнешь их трюмить, тут сразу все и выявляется: плачет человечек, рыдает, о пощаде молит – значит, правильно с ним поступаешь, грамотно работаешь! И тебе по кайфу, и человек доволен! Главное – чтобы он все видел! Иначе не тот коленкор получается! Есть среди братвы такие специалисты, трясунами называются: они клиента до комы доводят. А ты попробуй так, чтобы и в сознании оставался, и все чувствовал, и все видел? Вот это уровень! Высший, я бы сказал, пилотаж.

Прошло совсем немного лет, и Кумиров не только получил значительные капиталы, обозначенные Мстиславом как основное условие для распоряжения судьбами себе подобных, но и воплотил в жизнь принципы, декларированные Никандром. И что он – счастлив?

Игорь Семенович стал подниматься, зная, что его телохранители уже выпрямились и готовы сопровождать своего, наверное, совсем не любимого шефа. Поднимаясь, он почувствовал, что его невероятно клонит ко сну: сердце, кажется, останавливается и он готов тут же свалиться и отключить свое мерцающее сознание.

«Надо себя беречь. Надо провериться», – подумал Кумиров и тяжело шагнул в непонятном ему направлении…

Глава 32. Кресло директора

– Слышь, Валежник, а ты литр сможешь залудить? – Дмитрий обхватил несуразно короткими по сравнению с крупным и объемным телом руками онемевшую и словно забытую владельцем кисть Андрея, поднес ее вместе с тлеющей сигаретой к круглому и складчатому, как морда шарпея, лицу и неуверенно прикурил.

– Крепленого или сухого? – Валежников с усилием и чмоканьем разлепил сомкнутые полудремой губы. Его использованная напарником рука снова окаменела с зажатой между двух пожелтевших пальцев сигаретой. – Выражайся конкретней.

– А если водки, то сколько? – Таранов со скрипом повернул зобастую шею и с удивлением обнаружил, что все емкости полностью опустошены. – Да мы с тобой что, ексель-моксель, все бухло тут высосали?!

– Здесь важно, Таран, по каким правилам пить: натощак или с закусоном. – Андрей справился с ответом на первый вопрос и с ничего не значащим для него опозданием обратился ко второму: – А здешние бугры нам потом счет за свой бар не предъявят? Да и харчи мы все как-то незаметно смололи.

– Ну а что так-то сидеть?! Они ж тоже должны вникать – оставили нас тут двоих караулить. Мы же, считай, своей шкурой ради них рискуем. Не знаю, как ты себя ценишь, а моя жизнь для меня – не тряпица. – Дмитрий все же начал проверять достоверность пустоты раскатанных по полу бутылок. – С нами, смотри, даже местной охраны не оставили: своими-то они не хотят рисковать, а раз нашей конторе бабки заслали, вот и считают, что мы после того и должны тут как мишени маячить.

– Ну да, пулеуловители, – подхватил Валежников. – Конечно, они сразу сюда нагрянут, в кабинет директора завода. А чем мы им ответим? Пустым фаустом по балде? Розанов себе наколотим? Давай, может, офисной мебелью забаррикадируемся?

– Знаешь, Валежник, ну его в иллюминатор! – Таранов сгреб узловатыми, как корабельные канаты, пальцами левую, увеличенную от ожирения грудь и начал ее мять, словно резиновую грушу от клизмы. – У меня чего-то сердце жалит. От такой свинячьей житухи можно и дуба врезать!

Таранов часто употреблял слова от корня «свин». Еремей связывал это с тем, что Дмитрий живет на территории бывшего свиноводческого совхоза, в котором, по его версии, все жители, вероятно, должны иметь некоторое сходство со свиньями.

– Гляньте, мужики, – обычно готовился развеселить друзей Уздечкин. – Таран и сам в кабана превратился! Ему еще клыки добавить – секач, да и только!..

– Таран, ты просто стал очень тучным: спортом бросил заниматься, квасишь и работа сидячая, – оттого тебя и расперло, как тесто. – Андрей сидел в кресле директора завода имени Немо и не в первый раз любовался евростандартом кабинета, который, наверное, мог бы занимать и он, если бы ему вдруг настолько подфартило. – Я вот хожу раза два в неделю в качковый зал и поэтому так не опухаю. А у меня, наподобие тебя, имеется склонность к полноте.

Не, Валежник, это не от безделья. У меня обмен веществ нарушен. Это нас так в Таджикистане тушеной свининой закормили. У одного мусульманина так вообще инсульт приключился – уехал инвалидом. В двадцать лет! Прикидываешь? – Таранов полулежал на массивном кожаном диване и швейцарским армейским ножом срезал свои необычайно твердые ногти, растущие не вперед, а внутрь. – Я с тех пор ее на дух не переношу и, наверное, соглашусь подохнуть, чем эту парашу жрать! Ну и отрава! Да от нее и пробздеться никак невозможно! Таким товаром только врагов кормить!

– Да ну, Димон, ты мне чего-то горбатого лепишь! – Валежников стал поочередно выдвигать ящики стола и довольно безразлично изучать их внутренности, не удосуживаясь или не решаясь что-либо в них пошевелить. – У себя в деревне ты что рубаешь? Ту же свинину, да? Сам ведь хвастал: на твой день рождения поросенка завалили, на материн юбилей – то же самое. Ну а ты чего – сидишь и смотришь, как другие твоих родных поросей хавают?

– Ну а что еще жрать, если я родился среди свиней и всю жизнь вокруг себя никого, кроме свиней, не вижу?! Да у тебя тоже фигура – как сахарная голова, а жопа – как два арбуза! – Таранов, тяжело дыша и постанывая, перевернулся на живот. – Вот так по кайфу! А вообще мы немного прибалдели. Ну так, по-человечески, не до свинячьего визга. Я только такое питье и уважаю. Правда, дело прошлое, и со мной так бывает, что я с курса сбиваюсь, но это если херши с перши мешать. А так, от чистой водяры, – никогда!

– Эх, Таран, сейчас бы еще бабу помацать! У меня была одна жоп-модель: груди двенадцатого калибра. Представляешь? – Андрей внимательно смотрел внутрь одного из ящиков. – Как вспомню, так мой малыш уже на взводе!

– А ты горбатых драл? – Дмитрий покачивался на диване. – Тут как на батуте!

– Не-а! – сознался Валежников, громко захлопывая очередной ящик. – Ты смотри диван не продырявь! А ты чего, и горбатых приходовал? Ну ты точно как в том анекдоте, помнишь, про мужика, который все пил и всех трахал? Зря, значит, говорят, что одни только по бухлу специализируются, а другие – по теткам? Ты у нас, получается, универсальный боец?

– Ну я тебе хвастать не буду, но два раза не вынимая – это хоть сейчас заделаю! – Таранов повернулся на бок, оперся локтем на диван и положил на ладонь раскрасневшуюся щеку. – А с горбуньей что интересное получилось: у нее еще и нога одна хромая и короткая оказалась. Ну! Так я ей вдул по самые помидоры, телом наехал, – смотрю, а у нее нога, как зенитка, вверх поднимается. И вот так и пошло, как на аттракционе: я туда – у нее поднимается, я обратно – опускается. Такие, брат, маневры! А кроме того, она еще на своем горбу, как на ранце, елозит, прямо как в брейк-дансе! Я ей уже командую: откатить орудие, подкатить орудие! А она смеется и пердит! Ростом-то она мне по член, а в животе-то всякой требухи, поди, не меньше, чем у нормального человека, – вот ее и разбирает, как на салюте! А может, она и нарочно это затеяла, чтобы надо мной поприкалываться!

– Ну ты, в натуре, артист! Я сейчас обсикаюсь! – Андрей поднял обе ноги и с шумом опустил их на плоскость стола. – Да тебе надо про твоих сиповок книгу написать или кино снять! Это ж кому про такой юмор рассказать, они ж все сразу со смеху подохнут! А чего еще было, а? Ты говорил, раньше после каждой смены с вокзала теток к себе в село привозил? Так?

– Было дело! Да я и сейчас с этим делом не теряюсь! У меня по прошлой осени одна очень потешная история получилась. Приволок я одну шмару с вокзала, выпили, отодрал ее во все дыры, притомился, задремал. Ночью опять захотел, заломал ее в салазки, вдул, вдруг чувствую, горечь какая-то, то есть как бы в особое тепло попал. А она, прошмандовка, оказывается, обоссалась! Я ей говорю: что ж ты, Жанна, – ага, ее Жанной зовут, имя такое театральное, – говорю, что ж ты, шалава, гадишь, когда тебя порют? Она вскочила как ошпаренная, а один черт на пол налила, до ведра не добежала. Я ей говорю: чтобы утром весь пол языком вылизала!

– Ну и что утром? Вылизала? Ой, Таран, я сейчас точно на манер твоей паскуды обоссусь! – Валежников сбросил ноги со стола, встал и схватился руками за низ живота. – Куда бы здесь отлить, чтобы пост не покидать?

А утром что? Я ей говорю: схожу-ка в центр, возьму бутылочки две винца, а ты пойди грибов насобирай, здесь их у дома хоть жопой жри! Показал, где ходить, по краю, в лес не залазить, чтобы не потеряться. Сам пива попил, с собой взял да еще две вермутишки прихватил. Возвращаюсь, нет моей стервы! Сижу жду. Опять нет! Ну я одну бутылочку приговорил, задремал. – Веки Дмитрия сомкнулись, будто он решил наглядно показать, как задремал в ту ночь, тщетно ожидая столь необязательную гостью. Свое повествование он продолжил с закрытыми глазами: – Вечером слышу, в окно стучат. А уже темно было. Глянул, жаба моя стоит и мне о чем-то жестикулирует. А как сильно стучала, что даже стекло разбила. Я выскочил, схватил ее и спрашиваю: где ж ты, сволочь, мать твою, до этих пор грибочки собирала?! Она так испуганно отвечает, что вот солдатика встретила, с ним грибков насобирали, продали, винца взяли и так далее. Я ее тряханул, как вожжу, и говорю: ты, зараза, если живая отселева уйдешь, то один черт кровью будешь харкать и оттого сдохнешь, а не хочешь того, то будешь всю ночь ртом работать!

– Ну и что она? Согласилась? – Андрей подошел к подоконнику, на котором стояли горшки с растениями, и повернулся к Таранову спиной.

Вскоре раздалось шипение.

– А ты скажи, куда она от меня денется? – Дмитрий раскрыл глаза, широко зевнул и повернулся на спину. – И вот всю ночь, ну не всю ночь, а часа полтора, пока я не уснул, она меня развлекала. А утром только жетончик на метро и попросила: на поезде, говорит, на халяву прокачусь, а в метро запросто так не пускают. А то, говорит, не гони меня сразу, я у тебя еще денек перекантуюсь, так я тебе за этот срок тут все намою да постираю. Ладно, говорю, – я человек незлобивый, – давай марафеть, а я пока к дружбанам схожу, за жизнь потолкую. Пошел я, никого что-то толком не застал, довольно скоро возвращаюсь. Смотрю, а уж все мое на веранде развешано. Неужели постирала, спрашиваю? Да, отвечает, Димочка. Ну, говорю, молодец! Скоро-то как, будто в сказке! Ты, я смотрю, путевая баба, а в такую тварь превратилась! Она говорит: да, вот такая я умелая, все скоро делаю, и шью, и готовлю, а мужики-козлы меня не ценят! А я тихонько возьми да посмотри: у меня рубашки, как у всякого одинокого мужика, сильно грязные, а они такие и остались, то есть она их только в воде помочила и сразу развесила. Я ей говорю: ну идем, Жанна Батьковна, выпьем да попоремся! Она такая радостная, аж запрыгала: давай-давай, я люблю это дело, ты мужик удивительный! Она, значит, скачет вприпрыжку, а я тут как брошусь на нее, ору: я тебе, суке, мозги сейчас по всему поселку разбросаю! А у меня крыльцо высокое – я ей как дал пендаля по булкам, так она по-пластунски пролетела и внизу, у ступенек, хлопнулась. Вскочила и как кошка бежать. А я за ней по саду с ебенями!