Текст книги "Год людоеда. Игры олигархов"

Автор книги: Петр Кожевников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 27 страниц)

ДЕНЬ ЧЕТВЕРТЫЙ

Светлой памяти брата во Христе Виталия Викторовича Савицкого, депутата Государственной думы, трагически погибшего в 1995 году…

Глава 1. Топчан страсти

– Милый, я опять хочу тебя!

Радостная, бесстыдная, она, кажется, готова пожертвовать всем на свете ради этих безумных часов со своим парнем. Глаза, похожие на два желтых прозрачных камня, расплываются в нахлынувших слезах. Офелия бережно, словно боясь потерять волшебный образ, проводит чуткими пальцами по его волосам, лбу, бровям, вискам, скулам и замирает на шее.

Еремей уже давно догадался, что из двух частей его тела, которые очень нравятся девчонке, одной, постоянно открытой для ее взора, является шея, – Офелия гладит ее, растирает, мнет, даже сдавливает, понарошку пытаясь его душить.

– Ты не устал?

Где они? Во дворце? В сказочном гроте? В раю? Где бы ни сливались их прирученные друг к другу тела – в ванной, на пляже, на крыше дома, – они забывают об окружении и знают лишь о том, что их в этом мире пока только двое – он и она.

Самые острые, незабываемые впечатления озаряют влюбленных в наиболее рискованных местах, куда в любой момент может кто-нибудь заглянуть или даже войти: в парадной, загородной электричке, даже общественном туалете.

Они не раз сознавались друг другу в том, что им даже хочется, чтобы кто-то за ними подсматривал и даже… – да что уж скрывать! – участвовал в их сексуальных пирах.

– Сейчас. – Уздечкин подумал, понимает ли его страстная девочка, что если это произойдет, то уже в четвертый раз, причем за все два часа их изысканных наслаждений они ни разу не разъединяли свои сладостно измученные тела. Вообще-то это была ее идея: менять положения не расторгаясь. – Ложимся на бочок!

Офелия стала послушно поворачиваться. Еремей заметил, что сегодня у нее очередная сногсшибательная раскраска ногтей: сами ногти синего цвета, а на каждом из них изображен цветок, и каждый – разный. Ну и фантазерка! Так это ж мало придумать – надо еще и кистью владеть!

– Ой! Он опять растет! – Офелия зажмурилась, будто бы от испуга, словно не она и просила его продолжить их чудесный праздник. Ее руки проворно скользнули вдоль тела и, обласкав его лобок, коснулись основы их нерасторжимой связи. – Он стал просто огромным! Как ты это делаешь?

Иногда ему казалось, что Офелия отнюдь не его идеал, и он даже определял и суммировал ее минусы, которые, кажется, уже готов был перечислить, как вдруг понимал, что все эти минусы в некоторые раздражающие его моменты оборачиваются вдруг явными плюсами. Главное же, что привлекало Ерему в этой шестнадцатилетней озорнице и уже около полугода держало около нее, – она ему, в отличие, пожалуй, от всех его прошлых женщин, никогда не приедалась. К тому же она его очень легко, просто мгновенно возбуждала. Для этого Уздечкину достаточно было лишь подумать о своей возлюбленной или вспомнить что-нибудь из их неугомонных забав. Чего стоил ее влажный нагло-смущенный рот, опрокинутый под его тренированными бедрами?! А нависшие над его глазами кокосообразные груди, чьи земляничные сосцы он так обожал осязать во впадинах своих ладоней?!

Каждый раз, когда Еремей входил в Офелию, то радовался своей очередной победе: он может! На время их сладостной связи (иногда на полдня!) он шалел от того, что они становятся единым организмом, который (как знать?!) способен воспроизводить в таком положении себе подобных. Это же чудо!

Во время их соединения он ощущал себя главным – это он завоевывает ее, и входит, и атакует, пока она не застонет, не заплачет, признаваясь: твоя, твоя!

Они встретились совершенно случайно. Еремей в те дни мыкался без работы, подкармливаясь дешевыми и непредсказуемыми шабашками. Утром на Козьем рынке машину черным разгрузит, ночью в ларьке вместо сторожа перекантуется. Приходилось и бумажки на улице раздавать с рекламой кафе и магазинов.

Однажды на Галере, то есть на углу Невского проспекта и Думской улицы, он вручил черноволосой глазастой девчонке со вздернутым, словно слегка подрезанным на конце носом пригласительный билет в новый ночной молодежный клуб.

– А ты сам-то его посещаешь? – задорно и сразу как-то по-дружески спросила девчонка. – А то зазовешь меня к каким-нибудь сатанистам. Они из меня всю кровь высосут!

– Да нет, там в основном содомиты кучкуются! Я оттуда практически не выхожу! – нарочито соврал Уздечкин. – Там и все мои дружбаны, считай, прописались.

– Так ты и меня пригласи, если у вас так клево! – Девчонка с идеальной улыбкой окунулась в глаза вдохновленного ее шикарной фигурой парня. Ей был определенно симпатичен этот накачанный блондин с короткой стрижкой и немножко смешной челкой, которую он наверняка тайно подкручивает пальцами, чтобы она топорщилась надо лбом эдаким полукруглым козырьком. – А потом, может быть, и мы подружимся?

– Давай лучше в зоопарк наведаемся. Там сегодня слониха рожает. – Ерема предложил это без особого расчета на согласие, продолжая машинально раздавать прохожим бумажки размером со спичечную этикетку. – Говорят, такое происходит не чаще чем раз в пять тысяч лет.

– С большим' удовольствием! Я даже помогу у нее роды принять, если она меня, конечно, не растопчет. – Девчонка резко вырвала у молодого человека пачку листков и начала быстро совать их привлеченным ее внешностью людям. – Давай вместе раздадим, а как закончим, сразу пойдем. Правда?

Теперь у него уже не возникало мысли отказаться от своей внезапной идеи. Как только их руки опустели, ребята спустились в метро и отправились на станцию «Горьковская». В зоопарке они хохотали так, что если бы слониха действительно была беременна, то ее роды наверняка бы ускорились. Потом ребята пошли на Петропавловку купаться. Потом они целовались. Потом забрались на крепостную стену, и на ней случилось все самое главное.

Еремей различил крысиный писк пейджера, который Офелия постоянно таскала с собой. Сейчас аппарат висел на гвоздике, вбитом в стену, покрашенную розовой масляной краской. Честно говоря, Уздечкин ревновал свою девушку даже к этому предмету черного цвета.

– Извини. – Офелия потянулась рукой и остановила сигнал.

– А ты не можешь его вообще отключить, чтобы он нам не мешал? – Еремей отодвинул лобок от полных ягодиц своей подруги, посмотрел на то, как его член проникает внутрь ее тела, и ускорил свои движения.

– Я ведь работаю по вызову, – шутливо произнесла Офелия и обхватила рукой его напрягшуюся ягодицу. – Заказы так и сыплются!

– А меня там нельзя пристроить? – Уздечкин задал еще больший темп. – Я еще парень ничего, а?

– Я люблю тебя! Еще, еще! Не торопись! – Девушка выгибалась в сильных руках, обхвативших ее роскошное тело.

Офелия действительно очень выгодно отличалась от большинства девчонок своего возраста. Чего Еремею в них обычно не хватало, так это больших крепких грудей, развернутых бедер и округлых, зримо тяжелых ягодиц. Уздечкин даже удивлялся: ну что может привлекать нормального мужика в кинозвездах, которые и на женщин-то не похожи? А эти дурехи, которые хвастаются, что себе обе груди удалили и стали не хуже мужиков? Что ж в этом хорошего-то? Это же просто безумие какое-то!

В Офелии он обрел все то, о чем, кажется, давно мечтал, и был в какой-то мере счастлив. А может ли человек быть полностью счастлив, на все сто процентов? – задавал Еремей себе вопрос и сам отвечал: наверное, нет.

– А что ты чувствуешь, когда кончаешь? – Уздечкин теребил и пощипывал опухшие от его долгих ласк соски своей замечательной партнерши. – Как это происходит, можешь мне рассказать?

– Вначале – внизу, потом – в сердце, потом – в голове. – Офелия прижимала его руки к своей груди, тем самым как бы показывая, что она готова до бесконечности принимать все его ласки.

– Ну что, раз – и все? Или долго? – Еремей коснулся языком ее маленького уха. – Обычно-то как?

– И долго, и бывает по нескольку раз подряд. – Офелия выгнула шею и накрыла его лицо своими густыми, пахнущими ландышем волосами. – Мне бывает даже перед тобой неудобно. Ну, жалко тебя. Ты-то – раз, и все, а у меня только начинается. Я потом от тебя выйду, два шага сделаю, что-то такое вспомню – все, готово! К метро подойду – опять! Ты мне не завидуешь?

– Не знаю. Надо подумать. – Уздечкин зарылся в душистые волосы и подумал, как у них все хорошо, – неужели это может быть долго?

Девчонка выглядела столь соблазнительно, что некоторые страдальцы на нее буквально набрасывались. Особенно ее доставали транспортные маньяки и садово-парковые антенщики. Если последние манипулировали своим достоинством на безопасном для них же самих расстоянии и это не могло нанести материального ущерба, то первые не раз пакостили Офелии верхнюю одежду.

– Ой, ты знаешь, – жаловалась жертва своему возлюбленному, – иной раз так надоест: и сбоку, и сзади притирается, и руку на поручне как бы случайно прижмет, что я уж думаю – скорей бы ты, тварь, струхнул да отвалил.

Ну и что?! Один аноним насытится, другой на его место пристроится! – Уздечкин зло улыбался, жалея, что не может разобраться с обидчиками своей девчонки. – Давай на них засаду устроим? Ты особо сексуально прикинешься, а я где-нибудь в салоне замешаюсь и буду сечь, кто первым в тебя упрется.

– А дальше? Ты его убьешь? – Офелия псевдозаговорщицки смежила веки. – А тебя потом на каторгу сошлют, и я помчусь следом, как декабристка или Надя Крупская?

– Это кто такая? Главная сладкоежка, что ее именем даже кондитерскую фабрику озаглавили? – Еремей обнял за плечи тотчас зарумянившуюся девчонку и непривычно серьезно посмотрел ей в глаза. – Давай поженимся?

– Давай, – согласилась Офелия, словно продолжала предложенную ее парнем игру. – А где мы будем жить, вместе с твоими друзьями?

– Зачем с друзьями? – Веселое выражение лица молодого человека уступило место решимости. – Я отдельно сниму.

– А на что мы будем жить? – произнесла любимая более серьезно.

– Я возьму больше вахт. У нас это можно. Не десять суток в месяц, а пятнадцать, а могу и двадцать. У нас есть пацаны, которые просто живут на своем объекте. – Еремей замер, чтобы избегнуть оргазма.

– А домой ты будешь только спать приходить? – Тело Офелии настаивало на сладостном продолжении, мечтая, как казалось Уздечкину, поглотить его целиком. – Как мне с тобой хорошо!

Офелия пришла к нему на работу вчера вечером. Вообще-то, что это за работа? Так, одно название. Не было бы в стране такого бардака, как сейчас, и всех их можно уволить. Кому они тогда нужны? Раньше-то, как батя говорит, никому и в голову не могло прийти посадить в больнице бойцов в камуфляже, да еще со спецсредствами. Да и кафе, и офисы никто не охранял. Ну стояли бабушки на заводских проходных, собачка из-под ворот тявкала, а о более крутых мерах никто и не помышлял. Мужики из их фирмы, которые еще Афган застали, говорят – там полстраны охраняет деньги, а полстраны от нищеты за этими деньгами охотится. Вот скоро и у нас так будет, если ничего не наладится.

Если подумать серьезно, то все сотрудники охранных фирм – а их по стране наверняка не меньше одного миллиона наберется! – могли бы работать на производстве или в сельском хозяйстве, – какая от этого получилась бы помощь всей стране! А они здесь тупеют и звереют. Каждый боец ненавидит тех, кого охраняет, потому что знает или догадывается о том, как эти насосы такие немереные бабки заработали. Каждый охранник мечтает о своем будущем, когда сможет из фирмы уволиться, словно о свободе, на которую он когда-нибудь выйдет после отсидки в тюрьме или службы в армии. Но уходят отсюда редко. Некуда!

Офелия любила приходить в больницу. Он думает, что ее это чем-то возбуждает. Да и ему тоже по кайфу трахаться с ней на медицинском топчане! Конечно, есть риск, что застукают, но это ему и придает азарту. Вообще-то, они уже давно договорились о том, что в случае проверки девчонка надевает на себя медицинский халат и изображает медсестру. Уздечкин уверен, что ей эта роль вполне по плечу.

Зазвонил телефон. Еремей насторожился, протянул руку, снял трубку и нажал на клавишу дальней Связи.

– «Девять миллиметров», объект девятый, пост второй. – Докладывая, Уздечкин уперся кулаками в топчан и начал плавно отжиматься над лежащей под ним Офелией.

– У тебя, что ли? – одними губами произнесла девчонка. – Зачем ты говоришь неправду?

– Тихо, тихо… – прошептал Еремей и запечатал разгоряченной ладонью уста своей любимой. – На связи.

– Кто на вахте? – раздался голос Рашида Мясигина.

– Уздечкин. Старый, это ты? Здорово! – Еремей улыбнулся, вспоминая комичные эпизоды, связанные со старшим его объекта, потерявшим нормальную дикцию из-за отсутствия большинства зубов. – Какие проблемы?

Слуфай, Ерема, ты не забыл, что сегодня участвуефь в первенстве нафей фирмы по боям без правил? – Рашид затих, прислушиваясь к безмолвному эфиру. После недолгой паузы, не желая выдавать своего любопытства по поводу реакции Уздечкина, он продолжил: – Начальство говорит, что если у тебя вахта, то выфлют замену, а ты по-любому должен быть в клубе «Вечная мерзлота».

Офелия в это время дотянулась до своей сумочки, извлекла пластмассовую коробку, вытрясла из нее розовую таблетку и сунула в рот.

– Ты не поздно принимаешь? – Еремей закрыл рукой телефонную трубку.

– Нет. Голова разболелась. – Офелия потерла для наглядности виски.

– Понял. До связи, – закончил Еремей и положил трубку. Он спустил ноги с топчана, поставил их на пол и начал выпрямляться, поднимая за собой Офелию. Она тяжело задышала и задрожала: это была ее любимая поза. Уздечкин подошел к зеркалу. Офелия повернула голову, встретила их отражение и изо всей силы сжала его своими крепкими ногами. Он сдавил руками ее бедра, чтобы она помогла ему ускорить их финал, и зашептал в ее чувственное ухо:

– Из-ви-ни ме-ня, ми-лая, нам на-до за-кан-чи-вать, а то сей-час ка-кой ни-будь бес я-вит-ся, а мы тут уп-раж-ня-ем-ся…

Глава 2. В ожидании Митрофана

– Слышь, Жанка, хватит тебе дурью-то маяться! Ты теперь своей мочалкой много не заработаешь. Да ты хоть позекай на себя в зеркало и согласуйся с теми батончиками, которым еще двенадцати нет, а груди больше твоего жбана. Разницу бычишь? – Антонина Ремнева упоенно затянулась сигаретой, не сразу заметной в ее отечной руке, и прикрыла глаза. Неаккуратно нахлобученный черный парик с каракулеподобными кудрями сбился с ее головы, объявив редкие рыжие волосы. – А цена им за все услуги – не больше полтинника. Прикинь, подруга!

– Она тебе, Жанка, туфты не гонит! Мы за тебя обе сердечно переживаем. – Зоя Бросова потянулась своей миниатюрной, словно игрушечной, рукой к сигарете, зажатой пухлыми пальцами Антонины, похожими на бублики. – Тонька, дай-ка мне чинарик, ты здесь не одна багрить желаешь!

– На, кури, милая! Нам для хорошего человека говна не жалко! – Антонина сипло засмеялась, сотрясаясь болезненно полным телом. Ее узкие, заплывшие глаза непроизвольно скашивались в сторону, слова звучали ученически монотонно. – Я тебе повторяю: давай я у себя на заводе пошепчу с нужными людьми, может, тебя оформят к нам в охрану? А там что? Могут на проходную поставить, могут на пост на территории, а если повезет – доверят с собаками работать. Они там с тобой и костями поделятся, и, глядишь, еще чем-нибудь услужат.

Женщины захохотали, предъявляя отсутствие большинства зубов. Они сидели вокруг круглого стола, освещенные свечой, утвержденной в жестяной банке из-под консервов, и рыхлыми всполохами утреннего света, поступающего через оконные стекла. Примерно через каждые пятнадцать секунд их озаряло с другой стороны улицы радужным сиянием казино «Аризона», где обещали решение всех финансовых проблем и массу удовольствий от неизбежно удачной игры.

– Мы, конечно, тех шмелей, что эти шмаратоны в «Аризоне» сшибают, до скончания веков не увидим, но на хлеб хватает. А воды у нас в России пока и задарма можно напиться! Вон какие кобелюги, смотри, в какую форму вырядились, а у самих совести, как у меня елды мужицкой! – Ремнева промолвила последние слова странным, будто электронным голосом, что объяснялось мощной отрыжкой, которая потрясла все ее массивное тело. Проглотив слюну, она улыбнулась: – Заблудившийся пук!

– А хочешь, Жанка, я тебя постараюсь к черным устроить: я же для них торгую, – ничего, общий язык пока находим. – Зоя докурила сигарету до того предела, когда ей начало жечь пальцы, и бросила окурок в банку с догорающей свечой.

Да я, девки, и сама себе каждый раз клянусь: все, с передком завязываю, а потом как-то само собой выходит, – иной раз заработать хочется, в другой – пожалеешь какого вылупка, вот так и качусь, как лошадиное говно по желобу! – Жанна Махлаткина обхватила голову руками, выпрямилась, покачалась на скрипучем стуле и с силой уперлась локтями в плоскость стола. – А где наш Анчутка-то, обещал какой-нибудь бухины притаранить, а сам, видать, в какой-нибудь Самарканд вписался, а про нас и помнить забыл? А, девки, что это нас товарищ Ленин динамит?

– Да не полагаю я, Жанна, что Митрофан нынче нас через хер кинет: он в таких вопросах человек верный. Тем более только утром из «аквариума» выбрался… Нет, он нас не подведет! – Бросова взяла со стола сложенную в несколько раз газету и свирепо осмотрелась. – Мухи, блин, как задолбали! Зинку-то вроде когда уж вывезли, а откуда тогда воняет?

Мухи сновали по всему доступному глазу пространству, напоминая помехи на старой киноленте: их жужжание меняло свое наполнение в зависимости от степени освещенности пространства – то почти полностью затихая, то развиваясь до звука, похожего на сверление соседской стены. Зоя отследила передвижение одного из нервирующих ее насекомых и, когда муха села, резко размозжила ее корпус газетой, после чего аккуратно подковырнула обкусанными ногтями размазанные по столу останки и положила их на свечу.

– Кремация! – сообщила Бросова низким, мужским голосом. – Также и Шаманку нашу на Ржевке зажарили.

– Артистка ты, Зойка! – отозвалась Антонина. – Смотри, Жанка, как тебя в этот кон исчавкали! Надо знать, с кем пупочки тереть! Сейчас такое время в стране, что хорошо, если просто во все дыры запичужат, а при херовом раскладе еще свое мясо жрать заставят! Да, детка, встречаются и такие чародеи!

– Ну, если б я знала, что эти гондоны такие садюги, я бы им их паяльники пооткусывала! – Жанна стала быстро тереть свое лицо, еще хранившее следы былой привлекательности. – Они, твари, еще приговаривали: за такие-то деньги исполняй все с любовью! А где деньги-то?! А любовь-то откуда?! Я еще из-за них, может, и на инвалидность отправлюсь: живого места, считай, не осталось! Вот это я, блин-компот, здорово поработала!

Ну так мы тебе за то и говорим: давай или на лоток, или в охрану! – Ремнева старалась внимательней вглядеться в пустые бутылки, населившие стол, надеясь в одной из них что-нибудь обнаружить. – Я, думаешь, не всю работу перепробовала. Я даже Настю, вон, на панель хотела отправить, а что, дочь она мне или нет?! Чья копилка ее рожала? Вот пусть теперь на маманю тем же местом и поработает! А что?! Это раньше все нам в душу со своей моралью лезли, а теперь живи как знаешь! А не знаешь – подыхай! Так мне всю затею эти пидоры защитники детства испортили! Ничего, мы еще с ними по всем параграфам расквитаемся!

– А что, цыгане, вон, во все времена своих деток калечили, мне еще моя матка сказывала. – Бросова с триумфальной улыбкой смотрела на оставшийся от насекомого огарок. – Рученьку или ноженьку отсекут и за милостыней отправляют. Да говорят, шибче всего на жалость бьет, когда у дитяти косточка торчит. А то еще личико порвут и так выпускают. Насте-то твоей никто увечий не собирался наносить – чего зазря панику подымать и на весь город тубанить?

– Да брось ты на цыган кыркаться! – Жанна заметила взгляды Ремневой и стала пристально следить за подругой, продолжая растирать воспаленное лицо и разъединять пальцами слипшиеся, лоснящиеся жиром волосы. – У их мужиков елдометры как у жеребцов вылезают, а бенцалы аж по коленям бьют! Вот за это их Гитлер и невзлюбил! У него-то, я читала, на Японской войне все причиндалы оторвало.

– Да вот и я про то же. – Очевидно не доверяя своему зрению, Антонина стала поочередно брать бутылки в руки, подносить вплотную к глазам и даже, сдерживая нервозность, переворачивать. – Получается, что я на своего ребенка уже и прав никаких не имею, – а меня покудова никто материнства не лишал! Вот тебе и демократия!..

– И ни одна цыганка с мужиком другого племени мараться не станет! – Махлаткина сопровождала сочувственным взглядом каждую бутылку, взятую Ремневой в свои неестественно объемные, словно надутые руки. – А почему? Да потому что цыгане порются не то что наши ваньки начитанные!

– А как? – Зоя подцепила на спичку останки сожженной мухи и опустила их в расплавленный воск. – Вот тебе и мавзолей, бляха-муха!

– Как?! – раздраженно переспросила Жанна, разминая почерневшими пальцами комок грязи, извлеченный из распушившихся в разные стороны черных с проседью волос. – С яйцами!

– Эх, бабы, не ценили мы тех дней, когда на Тита Засыпного мозгодуями ишачили! – уныло протянула Антонина. – Не забыли еще, как мы подписи у старух собирали?

– Ну, как не помнить такой цирк?! – откликнулась Зоя. – Жанка еще говорит: вячьте хорошенько, кто как бытует, – мы потом на добротные хаты избачей наведем!

– А этот-то, артишок, Трошка, туда же: ля-ля-тополя! – Махлаткина изменила лицо, пытаясь изобразить глухонемого. – А сам и вымолвить-то ни бельмеса не могет! Ну и кто его, заразу худую, понять-то сможет?!

– А Рамиз-то, мусор позорный, как нас натаскивал: обещайте что угодно, хоть вечную жизнь, лишь бы это быдло вам свою подпись поставило. – Ремнева уже переставила с места на место всю стеклотару и устало откинулась на спинку стула. – А сам-то кто, князь серебряный, попробовал бы с нами каждый день с утра до вечера бояровать за сраный полтинник!

– Я еще говорю: до чего некоторые бабульки свои двери доверчиво распахивают – прям заходи да бери, что приглянется! – Лицо Бросовой смялось в довольной улыбке. Наверное, она прикидывала, чем смогла бы поживиться у доверчивых бабулек.

– Ну не скажи, Зося! – Жанна авторитетно восставила к потолку пожелтевший от табачного дыма указательный палец. – Ты чего, не помнишь, как нас через три двери материли и собак своих дрочили, чтобы они на нас тявкали и когтями скреблись?

– А сколько жилья пустует?! В одну фатеру бьешься – не обитают; в другую, третью – та же история! И это в центре города! А все плачут: жить негде, квартиры дорогие! – Антонина с возмущением уставилась в пространство. – Где же хозяева? За границей, что ли?!

– Я бы их всех, чертей, туда прописала! – Зоя начинала бороться со сном: ее воспаленные после бессонной ночи глаза цвета светлого пива смежались. – Не нужна тебе родина, не нравится, как мы тут живем, – все: котумай в Америку! Там места много – всех примут!

– А я бы и сама туда смоталась! – мечтательно протянула Махлаткина. – Отчего мне там на панели не постоять? Говорят, на Западе наши телки на первом месте: и дешевые, и все на месте, и все умеют!

– Да, нас там с тобой, подруга, только и ждали! Ну что, мы, пока суд да дело, и в запасных игроках посидим. Всяко и до нас очередь дойдет! – засмеялась Ремнева, вдруг закашлялась, торопливо сглотнула слюну и указала в сторону окна: – Ой, гляньте-ка, моя полоумная маманя у казино алюсничает!

– И правда, Тоня, сама Евфросинья Виленовна собственной персоной в наш район пожаловала. – Бросова пригнулась, почти касаясь подбородком плоскости стола, словно так она могла лучше рассмотреть пенсионерку, которая, судя по ее движениям, беседовала с охранниками казино. – А чего ее сюда потянуло?

– Чего-чего?! У нее две профессии: пустые бутылки у мужиков клянчить и заявления президенту России писать! – Антонина поворачивала голову вслед за уходящей от казино пожилой женщиной, одетой словно рыбак для подледного лова. – Она как на пенсию по инвалидности вышла, так с тех пор и начала с врагами народа бороться, даже моего Корнея, дохлую рвань, в какие-то демоны записала: он у нее и с сатаной общается, и младенцев жрет, – вот такая она фантазерка!

– Да от такой, как у нас, жизни любой разведчик умом тронется, чего уж там твоей кастрюле, прости господи, в ее-то шестьдесят лохматых лет! – Махлаткина насторожилась, словно уловила какие-то важные для нее звуки, но тут же тряхнула своими спутавшимися волосами. – Нам бы хоть до полтинничка дожить, чтобы климакс почувствовать, – говорят, когда у бабы эта пора начинается, к ней мужиков, как медведя на улей, тянет!

– На тебя, кисонька, и сейчас мужиков тянет! – Бросова засмеялась. – Тебе чего, чумовая, вчерашнего криминала мало?

– Ладно вам похабить, дурищи! Ничего у Высоцкий пел, не свято! – с улыбкой произнесла Ремнева. – Она же мне мать – я ее любить и почитать должна! Она, кстати, меня с детьми в свой дом пустила и по-всякому выжить помогает! Нет, я матку свою люблю, просто должна по-честному сознаться, что ее «тараканы» замучили!

– А кого они не мучают? – Жанна с удивленным лицом откинулась на стуле. – Мне и самой иной раз без всякой балды и голоса, и люди мерещатся!

– А чего тетя Фрося так за государство болеет? – Зоя с усилием раздвигала веки, которые неумолимо смежались, и с тихим стоном зевнула. – Она, кажись, в начальничках никогда не числилась?

С улицы донеслись знакомые всем трем женщинам блеющие звуки, и вскоре в окне возник силуэт Митрофана Нетакова. Те, кто знал глухонемого давно, научились различать его скудное, но выразительное подобие речи. Для того, кто сталкивался с Митрофаном впервые, почти все его усилия быть понятым оказывались бесполезными: растерянные слушатели воспринимали странные изъяснения бессмысленным набором восклицаний и гримас.

– А-та-та! А-та-та! А-ди! – Необычайно возбужденный Нетаков тащил за собой странно обмякшую Наташу Бросову.

– Ты чо, бля, опять обширялась?! – Зоя грозно привстала из-за стола и усердно всматривалась в неразличимое в сумраке помещения смуглое лицо дочери, стараясь угадать, что выражают ее глаза.

– Маманя, ты тут квасишь и ни хрена не знаешь, а они уже все там! Петька – наполовину, а Никитка целиком. – Наташа подняла руку над головой и с удивлением уставилась на Митрофана. – Ну что у тебя, дядя Троша, лицо такое, как чайный гриб?

– Натусик, детка, что стряслось-то? Ты сама-то где скиталась? – Антонина уверенно положила тяжелую руку на плечо Зое. – Зося, ты не кипи, дай ей исповедаться: может, нам еще за нее придется впрягаться? Ну, доверься нам, малявушка, оно и на сердце полегчает!

– А ты моего-то паршивца не видела? Хоть бы он, мать его в три погибели, курева нам принес, а то сидим хабарики высасываем! – Жанна уныло закашлялась.

– Да не принесет он вам ни курева, ни мурева! Нет его нигде! А он тоже там был. Никиту убили. Петьку поуродовали! – Наташа медленно пошла к столу. – И Парамона твоего тоже замаксали!

– Да ты чо, доча, так обшабашилась, что уже не понимаешь, что говорить дозволено? – Зоя продолжала подниматься, забросив свою руку поверх Тониной.

– Ди-аонь! – завопил Нетаков и начал размахивать руками вокруг своей головы. – А-ел!

– Да вы чего, в натуре, очумели? – Жанна зло уставилась перед собой.

– Ты нам бухла принес, товарищ Ленин? – Ремнева переместила свою ладонь на Зоину голову, очертания которой обобщились в свете свечи до подобия темно-оранжевой груши. – Натуся, ну что ты, обидели тебя, да? А кто?

– Да вы поднимите свои жопы и дойдите до завода, сами все увидите, – там камня на камне не осталось: все взорвалось, все сгорело! – Наташа стала вращать головой, словно у нее мучительно занемела шея.

– Да я ему сколько раз говорила: не ебись ты с кем попало, а то таким попадешься, что они тебя живьем съедят! – громче всех закричала Махлаткина.

– Слышь, Шаманка! – Зоя требовательно обратилась к необратимо отсутствующей Пелагее. – Ты нам хоть это, как его, мегафон-то свой включи, чтобы мы последние известия послушали! А то и взаправду, девки, сидим тут, как в Белграде, и никаких событий не знаем.

– Ти-ор! Ти-ор! – Митрофан метнулся к остову телевизора марки «КВН», в котором, как помнили все присутствующие, давно уже сдох кинескоп. Немой застучал пальцами правой руки по экрану, а ребром левой руки стал водить по своему кадыку, похожему на куриный гребешок. – Ань! Ань!

– Включи, включи, милый, пусть покажут! – Антонина начала подниматься вместе с Зоей, но не нашла достаточных сил и вновь расплылась на стуле. – Да мы что, в самом деле на войне, что ли, оказались? Что ж всех бьют-то вокруг, как мух навозных?!

Там сейчас и менты, и телевидение, народу – как в праздник; Петьку в больницу повезли, куда-то далеко, в специальную, чтобы ему жизнь вернуть, а то он как мертвый, прямо страшно! Ой, мать, да что же это! – Наташа шагнула навстречу неуверенно двигавшейся Зое, обхватила ее, повисла на матери, и вдвоем они упали на пол, и там, сквозь слезы, Наташа простонала: – И Любки нигде нет, ее-то какой людоед похитил?!

Нетаков тем временем извлек из кармана пиджака, который был надет прямо на голое тело, газетный сверток. Он развернул свою находку, обнаружил что-то, возможно, съедобное с костями, присел на корточки, прислонившись спиной к засаленной стене, начал выбирать то, что ему, наверное, казалось более привлекательным, и отправлять в свой беззубый зев, похожий на гнездо стрижа, проторенное в песчаном откосе. Перетирая закаленными деснами пищу, Митрофан, словно кот, прикрывал глаза и даже, возможно, мурлыкал.

– Ну, что ты опять себе в кассу загружаешь? – с удивлением посмотрела на немого Ремнева. – Вставай, Троша, подымай своих женщин! Видишь, мы сегодня немного расслабились.

Нетаков поднялся и, заворачивая в раскисшую газету остатки трапезы, шагнул к группе.

– Елки-моталки! Да у тебя, Троня, бегунцы прямо на пиджаке обитают! – с брезгливым восторгом воскликнула Зоя, указывая своей по-кукольному миниатюрной рукой с крашенными в белый цвет ногтями на левое плечо хозяина знаменитой на весь район блатхаты.

– Кле-е-е-епа-а! – протянул, словно глубоко зевнул, немой и, засунув сверток в карман, нанес по своей одежде звонкий щелчок, наверняка снесший с его поверхности чрезвычайно упитанное насекомое.

– Пошли, что ли? – требовательно произнесла Наташа, помогая Митрофану поднять Антонину.

– Давай, Тоня! – Зоя подбадривала подругу, обхватив ее локоть. – Дело-то нешуточное: мы так всех своих спиногрызов растеряем и на старости лет сиротами останемся!

Глава 3. До прихода референта

Игорь Семенович привык к тому, что в его офисе и даже в близлежащей округе неизменно клубится народ. Всем этим мытарям от него постоянно что-нибудь требуется. Откровенно говоря, президенту ЗАО «САМ» и кандидату в губернаторы Санкт-Петербурга это даже нравится. Впрочем, публики ради (включая себя) Кумиров ворчит и подтрунивает над беспомощными, зависимыми от него людьми, которые почему-то воспринимают его как отца родного или, прости господи, еще важнее чином.