Текст книги "Последние дни Российской империи. Том 1"

Автор книги: Петр Краснов

Соавторы: Василий Криворотов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 38 страниц)

Высший круг правых был первым, ознакомившим широкие народные массы с личностью и деяниями Распутина. Те же самые круги не воздерживались даже от умышленной лжи и представляли его в отталкивающем виде. Он принуждён был ради этого оставить Петроград и уехать в Иерусалим, чтобы посетить святые места. Вернувшись в своё село Покровское, он почувствовал, что почти для всех тут он был многопочитаемым и даже «святым». Его вызвала из Покровского государыня, умоляя в своём письме немедленно приехать в Петроград и ещё раз помочь наследнику престола против тяжёлого недуга. По приезде в столицу Распутин пережил тут самое жестокое преследование со стороны своих противников из высшего круга, решивших отстранить его во что бы то ни стало от августейшей семьи. Он почувствовал тут даже опасность для своей жизни. Епископ Гермоген, монах Илиодор и другие нападали на него и угрожали даже смертью. Распутин, воздерживаясь дотоле от жалоб кому бы то ни было на своих преследователей, обжаловал их на этот раз перед государем. Гермоген и Илиодор были сосланы, а Феофан, духовник царицы, был удалён от Двора. Старец показал, врагам свою силу, и они оставили его в покое. «Царь всего русского народа, а не только привилегированной верхушки. Крестьянству нужно дать землю, нужно закрыть водочную монополию и строить в деревнях школы и больницы», – это была вкратце распутинская программа, которую он выражал не раз, но с которой никак не могли согласиться правые круги.

Распутин со своим мощным влиянием при Дворе остался одиноким. Раньше его возили по этому городу и за ним ухаживали люди правого круга, теперь же не было с ним никого. Влиятельный старец остался в своей полупримитивной жизни беспомощным ребёнком, почти без средств и без ориентировки в столице. Обеспеченность его расходов жизни из царской казны не была регулярной, а сам он не умел, да и не имел охоты разумно распоряжаться своими средствами и самостоятельно устраивать свою жизнь. Высокопоставленные правые круги всего этого не учли, да и куда им было это учесть. Но зато учёл всё это Аарон Симанович[1]1
  Аарон Симанович покинул Россию перед революцией с большими средствами, сколоченными им в Петрограде. После войны дочь Распутина, Мария, нашла его в Берлине, хотя тот отказался помочь ей. Симанович издал в 1928 году свою книгу: «Rasputin, der allmachtige Bauer», в которой с бессовестной откровенностью и заносчивостью подробно описал всю свою деятельность в Петрограде, которой послужил на пользу мировому еврейству и на позор и осквернение России. Аарон Самуилович Симанович числится в списках русских масонов в эмиграции, изданных Н. Свитковым.


[Закрыть] со своим отчётливым и ясным расовым сознанием и сообразительным ходом мыслей. Для него оставленный «на улице» Распутин был лёгкой и драгоценнейшей добычей, за которой он наблюдал уже давно.

Рамсин поднялся с места и, взяв стакан с вином, стал прохаживаться туда и сюда по залу. Он отпивал глоток вина и ходил дальше задумавшись, отпивал другой и продолжал шагать. Он подошёл вдруг ближе к слушателям и продолжил.

– Неизвестно, что было бы, если бы правые круги не оттолкнули так безрассудно Распутина от себя. Они могли бы этого влиятельного человека как-нибудь успокоить, хотя бы для виду согласиться с ним и не выпускать его из-под своего контроля, они могли бы подчинить себе его характер и даже имели бы большие шансы использовать его не для личных, эгоистических целей, для целей отечественных. Но, к сожалению, у нас в Питере давно уже нет среди высокопоставленных особ людей дальновидных, людей государственного ума. Всё там у них решается с точки зрения кастовой, с точки зрения чисто сословных интересов. Никто там даже не подумал о том, что такая величина, какой стал к этому времени старец, могла быть использована врагами России, тайными агентами которых была полна столица. В окружении великого князя Николая Николаевича были люди, хваставшиеся своими познаниями тайной европейской политики и происков мирового заговора, но, очевидно, это было лишь легкомысленным бахвальством, за которым скрывались умственная бедность и духовная нищета. Господа, мы так богаты там, на верхах, этой умственной бедностью и духовной нищетой, что даже обидно становится. Эта нищета, мне кажется, будет стоить нам очень дорого.

Рамсин сел на своё место, допил вино и продолжал:

– Симанович[2]2
  Содержание рассказа Рамсина построено на основании замечательного исследования распутинского вопроса др. Рудольфом Куммером в книге «Rasputin, ein Werkzeug der Juden». Все выдержки приведены в переводе с немецкого.


[Закрыть], как я уже сказал, был умнее некоторых из наших князей. Он предложил Распутину помощь... материальную и «духовную». Симанович был не намного моложе Распутина. Он из небогатой еврейской семьи в Киеве. Изучил там ювелирное дело и скоро приобрёл собственную мастерскую. Киев скоро показался ему узкой провинцией. С помощью родственников жены, живших в Петрограде, и ещё больше через протекцию жены министра Витте, Матильды, еврейки, Симанович переселился в северную столицу. На новом месте он скоро пошёл в гору и достиг того, о чём давно мечтал: богатой и удобной жизни. Он узнавал тут людей, искал выходных знакомств и успешно пробирался в среду людей высшей сферы, с которыми знакомился в игорных клубах и на скачках. Он был постоянно под рукой, если кто-то нуждался в деньгах. Он познакомился вначале с братьями – князьями Виттгенштейн, офицерами царской гвардии. Следующее знакомство он сделал с гофмейстером Двора, французом Поансе, с которым вместе открыл игорный дом, который пайщики скрыли под безобидной вывеской шахматного клуба. Симанович скоро узнал о слабостях царского окружения, о непонимании и беспомощности этих людей вести своё хозяйство, о постоянной их нужде в деньгах, о их страстях и недостатках. Он легко знакомился с ними в своём игорном клубе, был у них постоянно под рукой в случае проигрыша. Этим путём, тут больше, там меньше, он привязывал их к себе, а часто даже ставил некоторых из них в зависимость от себя. Так, он заинтересовал обоих князей Виттгенштейн стать пайщиками своего игорного клуба и этим путём сделал их послушным орудием своих дальнейших происков при Дворе. Своими займами, деловыми советами и непосредственной помощью при заключении разных сделок он сделал себя в придворных кругах настолько популярным и нужным, что скоро знал всех, имел дело с особами самого высокого положения. Он обдуманно и не спеша пробирался в царский Двор, расставляя свои силки, разузнавал о слабостях и о скандальной стороне жизни вельмож и готовился к шантажу высокого стиля. Круг своих клиентов Симанович поделил на две группы. Люди, важные для его дальнейших планов, пользовались у него даже беспроцентными займами, за ювелирные вещи выплачивали ему дешевле и в рассрочку. Люди меньшего значения должны были платить на позаимствованные деньги ростовщические проценты. Круг должников Аарона Симановича, состоявший из влиятельных людей и молодых аристократов, постоянно рос. Он был уже знаком даже с людьми из свиты государя: с князем Дадиани, Амилахвари и со всеми офицерами царской охраны. Из приближённых к царице дам он был знаком с принцессой Орбелиани, с Вырубовой, с Никитиной и княгиней Астман-Галицыной. В дамском обществе высшего круга он слыл как самый солидный ювелир. Через посредство принцессы Орбелиани он был представлен и самой царице, которая нуждалась в совете опытного ювелира. Симанович с особым вниманием исполнял желания государыни и стал её поставщиком разных драгоценностей. Он добился, наконец, своего. Он пробрался на царский Двор. Он стал «придворным ювелиром»[3]3
  В своей книге Симанович с самодовольством и бахвальством писал между прочим:
  «Мне была известна её (царицы) экономность, поэтому я давал особенно низкую цену драгоценным украшениям, которые она покупала у меня. Купив у меня что-либо, она обращалась к своему придворному ювелиру Фаберже. Если тот поражался низкой цене купленных у меня вещей, то она была очень рада этому. Для меня же благонаклонность царицы была самым главным. Часто она покупала у меня драгоценности на отплату, на что я охотно соглашался и доставлял ей этим особенное удовольствие. Особы из её окружения также хотели покупать у меня драгоценности на таких условиях. Они старались через меня иметь выгоду, и я шёл им охотно навстречу. Моей целью было завоевать благоволение ко мне этих людей, и я этого добился. Эти люди после старались быть признательными за мои услуги».


[Закрыть].

В русском обществе того времени существовало твёрдое представление о «лояльном, порядочном человеке-еврее», и для него все двери были открыты. Можно ли тут говорить о предубеждённом антисемитизме свыше?

– Продолжительное время я не видел «пронырливого ювелира» в Петрограде. Куда он исчез, было мне не известно, – продолжал дальше Рамсин. – Когда Аарон Симанович стал частным секретарём старца, мне тоже неизвестно. Никому, я думаю, не было известно и то, какие отношения установились между этими двумя людьми, так диаметрально противоположными один другому[4]4
  Аарон Симанович писал об этом:
  «Вскоре я был для него (Распутина) незаменим. Я заботился о всех его дневных нуждах. Мой жизненный опыт и моё познание условий жизни в огромном Петрограде импонировали ему. Я помогал ему найтись в нём. Много тут было для него ново и чуждо, и он привык обо всём спрашивать меня, искать моего совета. Я стал, таким образом, его секретарём, управляющим и защитником. Без моего совета Распутин не предпринимал почти ни одного серьёзного шага. Я был полностью посвящён во все его дела и тайны. Если Распутин иногда становился невыносимым, я прикрикивал на него, после чего он вёл себя, как провинившийся школьник. Никто не знал об этом ничего, но все кругом знали, что я через Распутина мог добиться почти всего от царя и царицы, от министров и от большинства других, власть имущих персон».


[Закрыть]. Я был один из немногих, и в этом я уверен, которые интересовались этой ненормальной и, я бы сказал, подозрительной связью. Впоследствии немногим в Петрограде стало ясно, что за действиями Распутина скрывается направляющая рука его секретаря Аарона Симановича. Не Распутин был той «тёмной силой», которая стояла позади царя и царицы и эксплуатировала их во имя благополучия безнадёжно больного сына, а его секретарь.

В первые годы своей жизни в Петрограде Распутин вёл спокойную во всех отношениях жизнь. Позже он стал поддаваться уговорам других к выходам и выпивкам. Аарон Симанович стал всесторонне заботиться о том, чтобы разбудить у старца его дремавшие страсти. Распутин получал от него вина и яства, о которых он не имел раньше никакого понятия и, естественно, пристрастился к ним. Прилежный секретарь показал старцу дорогу в разные увеселительные заведения, к разгулу, музыке, танцам и особенно к лёгким женщинам. Симанович разбудил у Распутина его необузданную натуру и самые низкие её инстинкты[5]5
  Симонович пишет: Человек с кипящим через край, страстным темпераментом, нуждается в сильных глубоко возбуждающих переживаниях». А в другом месте: «Распутин, как страстный мужчина, находился в самых лучших отношениях со всеми известными лёгкими дамами столицы. Метрессы великих князей, министров и финансовых магнатов были с ним в дружеских отношениях. Он знал поэтому все скандальные истории и любовные отношения влиятельных мужчин, ночные тайны большого света и умел использовать все эти сведения для того, чтобы расширить своё влияние в высоких правительственных кругах. Метрессы в то время имели особенно большое влияние, и дореволюционный Петербург показал в этой области в высшей степени заслуживающие внимания случаи».


[Закрыть]. Старец с радостью следовал его советам и указаниям в этой области. Часто случалось, что он приглашал разных женщин в известные рестораны с цыганским хором и музыкой и устраивал тут настоящие ночные оргии, на которых часто пускался в пляс. Такая жизнь «шефа» стоила его секретарю, конечно, больших средств. И тем не менее, Симанович всегда и аккуратно расплачивался. Он давно уже выхлопотал у царя через Распутина пять тысяч рублей месячного обеспечения жизни старца, а то, чего не хватало, доставал из «особого источника»[6]6
  «Поэтому я доставал деньги для Распутина из особого источника, которого я никогда не выдам, чтобы моим сородичам не нанести ущерба», – писал Симанович в своей книге.


[Закрыть]. Распутин, не сопротивляясь, всё больше и больше заходил в невод своего секретаря. Он не мог больше обойтись без него. Он чувствовал к нему настоящую привязанность и совершенное доверие, то есть то, чего Аарон Симанович и хотел добиться.

Новый случай болезни наследника Алексея в 1912 году, когда он повредил бедро, катаясь на лодке, привязал окончательно царскую пару к старцу. Этим новым спасением царевича он прославился на всю Россию и по желанию царя навсегда переселился из села Покровского в Петроград. Слухи о его недостойной жизни, доведённые окольными путями до слуха царской пары, были истолкованы ею, как очередная клевета врагов старца и категорически отвергнуты. Я думаю, что если бы царь и царица поверили этим слухам, то и тогда, скрепя сердце, задержали бы его при Дворе. Они были убеждены в том, что без него их сын давно уже не был бы среди живых. Успех Распутина был теперь исключительно успехом его секретаря, который строил про себя планы для использования этого успеха и готовился к этому.

Рамсин снова поднялся с места и заходил по залу, попыхивая трубкой.

– Не устали, господа слушатели?– повернулся он по-военному на каблуках, улыбаясь.

   – О, нет, Сергей Николаевич! Это так интересно, – громко сказал Карсавин.

   – Это всё так необычно слышать, живя слухами, что я готов просидеть всю ночь, – живо сказал Мураховский и поднялся, чтобы разлить вино в стаканы. Лешнев и отец Алексей хотели тоже сказать что-то, но Рамсин не дал им.

   – Бесповоротное приближение Распутина ко Двору, частые посещения его вызвали открытое возмущение в высших кругах петербургской знати. Особенно сильное возмущение царило при Старом Дворе вокруг императрицы-матери, Марии Фёдоровны, и её окружения из великих князей. Этих людей до глубины души оскорбляло то, что у самого престола свободно вращался простой, безэтикетный мужик и тем более то, что этот мужик влиял в какой-то степени на внешнюю и внутреннюю политику государства в смысле совершенно противоположном их мнениям и желаниям. Разногласия между государем и Старым Двором выросли уже давно, ещё до появления Распутина. Началом для этих разногласий послужило давнишнее тяготение его к самостоятельному решению разных вопросов государственной важности. Высокое средостение в ущерб принципу самодержавия настаивало упорно на своих неписаных правах ограничивать этот принцип. Царь Николай II, по мнению людей средостения, позволил себе за последний десяток лет слишком много и, пользуясь Распутиным, как предлогом, обрушилось на царскую семью. Высшие круги начали настоящий поход за отстранение старца от неё. Министры требовали его устранения со Двора. По всей стране поползли самые унизительные, клеветнические слухи, ставшие теперь в руках тёмных сил тем «реальным основанием», о котором я говорил раньше и на котором эти силы строят теперь свои «веские» слухи для полного разрыва авторитета верховной власти. Высокое средостение между царём и народом дало эти «реальные основания» в руки наших тайных врагов. Вместо того, чтобы без огласки и скандала задержать «мощного» старца под своим контролем и обдуманным влиянием, средостение с шумом, гамом и скрытыми наветами на саму царицу и даже на царских дочерей толкнуло его в объятия опасного агента тёмных сил и дало тому этим путём возможность пагубно влиять на судьбу нашей страны. Я утверждаю категорически, и это подтвердят также многие, что царская семья в своих отношениях с Распутиным не допустила совершенно ничего, себя унижающего, и что царь, до появления распутинского секретаря Симановича, оставался в своих важных решениях не зависимым ни от кого.

Отец Алексей качал головой, прислушиваясь к спокойному повествованию Рамсина. Он впервые слышал подобную и вовсе недвусмысленную критику придворных кругов. О негативном влиянии при Дворе так называемого средостения говорилось уже давно, но о великокняжеских разногласиях с царём священник слышал впервые.

   – Из ваших слов, многоуважаемый Сергей Николаевич, можно заключить, что князья и бояре и теперь ещё плетут вокруг престола свою недостойную крамолу, точно так же, как и в старину. Какое несчастье для России! Кто тут у нас мог предположить нечто подобное? – сказал удручённо священник.

   – Эта крамола никогда не прекращалась ни у нас, ни в других странах, остро проявлялась иногда в виде дворцовых переворотов. Наше же средостение постоянно и остро проявляло свою крамолу в тех случаях, когда царь поднимал свой голос в пользу радикальных мер для улучшения жизни широких масс. Примеры Сперанского, а в наше время Столыпина очень наглядны в этом смысле, – заметил Лешнев, обращаясь к священнику.

   – Александру I, да и нашему царю, пришлось, очевидно, выдержать жёсткое давление и бурю интриг, прежде чем отказаться от помощи или пользоваться ею, таких людей государственной мысли, как Сперанского и Столыпина, – поддержал Лешнева Мураховский.

   – С крамолой при Дворе в наше время дело обстоит тем более трагично, что она вообразила себя непогрешимой, в то время как на каждом шагу делала и делает судьбоносные ошибки. Она из всех сил стремится толкнуть Россию в балканскую авантюру, а два года спустя ей удалось толкнуть её в мировую войну. Фатальность своей роковой ошибки крамольники видят теперь и сами, но вы думаете, что они покаялись? Личность царя должна теперь прикрыть и самих крамольников, и их ошибки. Крамольники на фронт не пошли. Они не включились также и в тыловую помощь фронту. Ни один из них не показал себя ни даровитым офицером генерального штаба, ни выдающимся специалистом в организации тыла в состоянии войны... Наш высший придворный круг устраивает теперь балы, а всю обузу войны, виновником

которой был, главным образом, сам, свалил на плечи царя, который не хотел этой войны.

Сибирский крестьянин Распутин был противником войны. Он думал о ней, как о бремени, как о зле, которое поразит, главным образом, крестьянскую Россию, которая и без того жила в весьма страшных условиях нужды и бедности. Не раз он не преминул напомнить царю в своих беседах с ним о вреде для России политического сближения с Францией.

   – При Дворе, да и в столице, в самом начале войны, много толковалось о том, что было бы, если бы старец в дни перед объявлением Россией войны Австрии находился в столице. Многие склонны были думать в то время, что, будь Распутин в Петрограде, Россия не вступила бы в войну. Другие, как и я в то время, думали, что Старец своим влиянием на царя тоже не мог бы ему помочь, так как на царя и не нужно было влиять в этом смысле. Все знали, что он и царица были всей душой против вступления России в войну, но что в игру давно уже включились тайные интернациональные силы, об этом знали немногие. Знал об этом, думается мне, и царь и недаром старался договориться на этой почве с немецким кайзером. Но об этом можем мы поговорить, если вам угодно, в другой раз. Эта тема – особая и очень занимательная статья, которую можно было бы озаглавить так: «Кто, как и зачем, «сделал» первую мировую войну?»

Слушатели громко засмеялись, но Рамсин даже не улыбнулся. Помолчав, он добавил:

   – Именно так, господа! Первая мировая война была «сделана» надгосударственными, тёмными силами, клевреты которых, как я вам рассказал раньше, собирались в десятом году в Копенгагене на конгрессе, где решался вопрос о том, как 2-й социалистический рабочий Интернационал должен был национальную войну в монархических государствах превратить в гражданскую. Мировые братья, которых было уже немало на наших верхах, помогали сознательно, а другие – по глупости.

   – Это чрезвычайно интересно. Мы просим вас, Сергей Николаевич, поведать нам после также и об этом, – живо сказал Мураховский и, подняв стакан, пригласил всех выпить.

   – А где же был Распутин во время объявления Россией войны? – спросил отец Алексей, глядя с любопытством на Рамсина.

– Где был Распутин в то время интересовало многих, а особенно тех, кто боролся за мир. Я писал вам об этом в то время, Андрей Иванович, – сказал Рамсин, глянув на Мураховского. – Я, будучи в то время отечественником, узнал от г. Мураховского о многом, о чём раньше не подозревал, и, конечно, старался влиять при Дворе, там, где мог, в пользу мира. Распутин решил в июне, ещё до убийства в Сараеве, навестить своё село Покровское в Сибири. Он уехал туда с двумя своими дочками, не предполагая ничего дурного'. В конце июня на улице в Покровском на него было совершено нападение. Он был тяжело ранен ножом в живот и лишь чудом остался живым. Врачи спасли его от верной смерти. Это покушение на жизнь старца приковало его на долгое время к постели в далёком селе, как раз в те недели, когда произошли все те события, которые вызвали мировую войну 1914 года: покушение совершила девчонка Гусева, проститутка из Тобольска. Позже стало известно интересное донесение одного из агентов Охранного отделения Цанка, который доложил об этом аресте Гусевой следующее: «Преступница была арестована двумя специально назначенными для этого полицейскими агентами и немедленно отведена ими в дом для сумасшедших, где заранее назначенный для этого врач объявил её невменяемой. Гусеву, как неизлечимую, по утверждению этого врача, заключили навсегда в этот дом умалишённых». Этим путём Гусева, как важная свидетельница, была сделана немой. Главным инициатором покушения на жизнь Распутина считали монаха Илиодора, который ненавидел старца и считал его антихристом. Был ли он один или существовали другие лица, желавшие смерти Распутина именно в это время, когда решался вопрос: быть или не быть мировой войне, доказано не было. Но догадки в том, что такие лица были, появились. Француз Жан Якоби писал позже: «Этот удар ножа пришёлся как раз вовремя! Кто была эта Гусева, эта маленькая проститутка из Тобольска, эта русская Шарлотта Кордэ? Какое тайное влияние должна была иметь её вооружённая рука против старца-миротворца как раз в тот момент, когда миру угрожала великая опасность? Об этом никто и никогда не узнал»![7]7
  7 Симанович, утверждал в своей книге, что план покушения на жизнь старца был известен уже до его отъезда в Покровское. В своей книге он писал: «Но Давидсон (журналист-еврей из Питера) имел сведения о планированном покушении, которое Илиодор готовил против Распутина. Он был журналистом, хотевшим наблюдать покушение Гусевой из непосредственной близости. Он уехал в село Покровское в тот день, как Распутин со своими дочками... Давидсон мог после, как первый, объявить историю нападения Гусевой на Распутина».
  Давидсон, зная о готовящемся покушении, не предупредил о нём ни жертву, ни власти?! Симанович же указал в своей книге на тот факт, что тёмные силы были заинтересованы в гибели старца именно в это решительное время. Они боялись Распутина-миротворца.


[Закрыть]

– Тяжелораненый Распутин был прикован к постели в селе Покровском и отсюда забрасывал царя и царицу письмами и телеграммами, умоляя их о сохранении мира. В Петрограде и особенно при Дворе многие были убеждены, что будь Распутин в эти судьбоносные дни в столице, Россия избежала бы этой войны. Старец, со своим исключительным предубеждением против всякой войны, применил бы всю свою убедительность и всё своё влияние, чтобы укрепить августейшую пару на её миролюбивой точке зрения. Его письма[8]8
  Старшая дочь Распутина Мария писала позже в своих воспоминаниях: «Я узнала позже, что мой отец за всё это время (болезни) непрестанно обменивался с царём и царицей письмами. Обоих умолял он при этом спасти страну от войны, и всё же неминуемое должно было случиться. Мой отец написал царю в день объявления мобилизации следующее пророческое письмо.
  «Мой друг, я говорю Тебе это ещё раз: ужасная буря угрожает России. Катастрофы и беды без конца. Темень. Ни одна звезда не светит больше. Море из слёз. И сколько крови!
  Что должен я Тебе ещё сказать? Я не нахожу больше слов. Ужасы без конца. Я знаю, все хотят от Тебя войны, также и самые верные. Они не видят, что стремятся в пропасть... Ты Царь, отец нашего народа. Не допусти сумасшедших победить и нас вместе с ними увлечь в пропасть! Возможно, что мы победим Германию. Но что же станется с Россией? Когда я думаю об этом, то понимаю, что никогда ещё не было более ужасного мошенничества. Россия захлебнётся в собственной крови, а страдания и печаль будут несметны
  Григорий».


[Закрыть] из далёкой Сибири влияли тоже, но не настолько, чтобы помочь царю устоять против всеобщего требования, объявить войну, а затем и общую мобилизацию. Уже давно воинствующая партия князей под водительством Великого Князя Николая Николаевича и сильным влиянием княгинь-черногорок штурмовала царя сверху. Генералы убеждали его в подготовленности русских армий к этой войне. Депутаты левых партий разыграли в Думе внушительную сцену непоколебимого единства народа, братались с правыми и писали петиции царю, умоляя его встать на защиту братьев-славян. Что творилось перед дворцом и на улицах Петрограда, трудно представить тому, кто это сам не видел и не пережил. Улица тоже требовала от царя войны. Если наш государь колебался в эти дни между своим урождённым миролюбием и демонстративным шквалом требования войны со всех сторон, то кто из нас посмеет обвинить его в слабости и нерешительности, а теперь в этом нашем всероссийском трауре.

По плану, разработанному на конгрессе в Копенгагене, специалисты всех окрасок бесподобно разыграли роль режиссёров воинствующего настроения народных масс и единодушия общественности в вопросе войны. Они оказались повсюду, на всех ответственных местах в облике ли мировых братьев в правительстве и на верхах, или массы революционных партийцев-агентов на низах, на улице. Первые поражения и неудачи на фронте стали для них сигналом радикально изменить свою тактику и своей подпольной работой, ложными слухами и клеветой сеять недоверие, упадок духа и пораженчество.

Мобилизация была объявлена. И после этого ещё царь надеялся, что можно будет избежать войны с Германией. Он позвонил по телефону военному министру и начальнику Генерального штаба, требуя приостановить мобилизацию. На их доводы о невозможности этого шага вследствие отданных уже распоряжений о мобилизации государь повторил категорически своё требование. Это требование царя не было исполнено. Его подданные, военные сановники, изменили своему царю в самом начале войны [9]9
  Бьюкенен английский посол при русском Дворе и член английской великой ложи, писал об этом торжествующе в своих воспоминаниях: «Не обращая внимания на его (т. е. царя) категорический приказ, военные власти допустили проведение общей мобилизации без его ведома дальше».


[Закрыть].

Распутин свыкся со временем с мыслью о войне. Он постоянно подчёркивал, что Россию может спасти только чудо. Серьёзность, воцарившаяся при Дворе в начале войны, захватила и его. Царь, как и часто раньше, держался в отношениях к Распутину холодно и отчуждённо.

Первые неудачи на фронте, огромные потери убитыми и ранеными и полная неорганизованность медицинско-санитарного дела показали сразу вопиющие недостатки в снабжении, вооружении и обучении войск. Русские армии не были приноровлены к этой войне ни по вооружению, ни по тактике. Это поняли скоро и на верхах, и в широких народных массах. При этом на верхах, исключая царскую семью, люди отнеслись к этому с удивительным равнодушием. Как раз те, кто с таким рвением толкали Россию в войну, скоро показали к ней своё безразличие, жили и вели себя так, как будто эта война их совершенно не касалась. Они не только не показывали охоты давать высокий пример патриотизма и самопожертвования, но, совсем наоборот, ушли в свою личную, эгоистическую жизнь, проводили ночи на балах, устраиваемых без перерыва один за другим. Вопиющая роскошь на верхах и обнищание и горькая нужда на низах принимали опасные формы[10]10
  Француз Гоброн в своей книге «Rasputin et L’orgie russe» писал даже о таких вещах: «Великие князья были заняты больше тем, чтобы праздновать в Петрограде и Москве со своими танцовщицами, чем спасать своё Отечество, находившееся в большой нужде».


[Закрыть]. Царская же семья, родители и дети, приняли на свои плечи огромные заботы. Они жили и трудились, радовались и печалились вместе со своим народом, скромно и самопожертвованно.

Рамсин поднялся с кресла и прошёлся по залу.

– Я думаю, господа, что мы сегодня закончим на этом. В другой раз поговорим о Распутине и его секретаре дальше, – сказал он. Все поднялись и в живом разговоре о той же войне вышли во двор и медленно направились в парк. Вечерело. На западе, за горизонтом, потухал последний отблеск ушедшего туда солнца, а над ним ярко поблескивала вечерняя звезда.