355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Петр Краснов » Largo » Текст книги (страница 32)
Largo
  • Текст добавлен: 28 сентября 2016, 22:56

Текст книги "Largo"


Автор книги: Петр Краснов



сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 34 страниц)

XXVI

Время шло. Все излечивало и стирало время. Та деревянная пила, что пилила Валентину Петровну, не распилила ее сердца и не тронула ее мозгов. Жизнь шла кругом, и нельзя было, не умерев, уйти от этой жизни. Ее побледневшее лицо, ставшие огромными глаза цвета морской волны, – все это объяснялось трауром по отце. И надо было утешить ее и развлечь. Пора было снимать и траур. Прошло четыре месяца, и слишком молода была она, чтобы во всем себе отказывать.

Дамы навещали ее. Им надо было отвечать. Осторожно говорили и о Портосе. Портос, Петрик, Долле – друзья детства, три мушкетера королевны сказки Захолустного Штаба. Валентина Петровна доставала альбом и показывала снимки: – "вот они все – и она с ними".

– И так трагически погиб! – говорила, закатывая голубые глаза Мадонны Вера Васильевна…

– Ужасно, – шептала Валентина Петровна.

– Он был так красив! Какая нибудь сердечная драма… Соперница, или соперник!

– Не знаю.

Валентина Петровна краснела, и Вера Васильевна любовалась ее смущением…

Так постепенно от частых прикосновений к больному кровоточащему месту, то осторожных и деликатных, то грубых и жестоких, это место стало грубеть и боль забываться.

– А Пет'гик-то!.. Г'анцев! – восторженно говорила Саблина. – Вы слыхали! Его подоз'гевали в убийстве Пог'тоса. У них ссо'га была в школе. Его а'гестовали и он от обиды оставил свой холостой полк… Пе'гевелся в пог'ганичную ст'гажу, уехал в Маньчжу'гию… Вы слыхали?

– Нет, я ничего не слыхала. Он мне не писал. – отвечала Валентина Петровна.

– Там, я думаю, тиг'гы есть… Китайцы… Совсем особый ми'г…. Он очень хог'оший ваш Пет'гик… Настоящий офице'г… Он, как мой Александ'г…. Только еще и спог'тсмен п'гитом!

От трех мушкетеров оставался один Долле. Но он никогда не бывал у Валентины Петровны. Стеснялся своих рук, запачканных кислотами.

Яков Кронидович собирался ехать в Энск на дело Дреллиса. 10-го февраля был день Ангела Валентины Петровны, и было решено снять к этому дню траур и устроить скромный музыкальный вечер. Должны были быть все те же, что были и на ее последнем весеннем вечере, когда она играла втроем с Яковом Кронидовичем и Обри Генделевское «Lаrgо». Только не будет Портоса и не зайдет случайно Петрик – пожалуй, два самых дорогих гостя… К этому дню Валентина Петровна разучила с Яковом Кронидовичем и Обри опус 110, третье трио Шумана. Прелестная и очень трудная вещь.

К этому дню Мадам Изамбар ей приготовила очаровательное платье цвета зеленого изумруда. Полоса матового золота окаймляла подол и драпировку бока. Корсаж, расшитый золотою вышивкой, был короток, – и похудевшая Валентина Петровна казалась в нем длинной, стройной девушкой. У Шарля, мосье Николя искусно повязал в ее золотые волосы зеленую ленту с золотой эгреткой.

Таня правильно сказала: – "все проходит". Как-то поблек, позабылся холодный стук висящих пуговиц папочкиной тужурки о спинку кровати… Смело и не думая ни о чем, проходила Валентина Петровна через те двери, где стоял в тот вечер страшный призрак Портоса. Еще боялась оставаться одной. Всегда или Топи, или Диди должны были быть подле, да иногда, когда расшалятся нервы, она упрашивала Таню лечь у нее в спальне. Да, еще не выносила запаха тубероз и когда видела орхидею в магазине, или у знакомых, ей становилось страшно.

Ее первый большой вечер после почти года перерыва ее сильно волновал. Она хотела уйти в музыку, слушать восторги дам и Обри, тонкую критику Полуянова и одобрение желчного Стасского.

В половине девятого совсем одетая для вечера она с Таней расставляла по столам в гостиной хрустальные вазочки с дорогими Ивановскими конфетами – клюквой, черной смородиной и японскими вишнями в сахарной глазури, растертые каштаны – marrons dеguisеs от Балле и мягкие помадки от Кочкурова.

В зале, ярко освещенной сверху люстрой, было празднично и весело. Ноты на раскрытом рояле, на пюпитре, виолончель в чехле, цветы у окон, сладкий запах гиацинтов и духов – все говорило о празднике, о счастье и радости. И то – худое, и хорошее, – страсть и грех, ужас и позор казалось этим днем стирались, как стирается мокрой губкой с доски решенная задача. Остаются мутные меловые полосы. Но, если хорошо помыть… И ничего не будет.

Сухой резкий звонок в прихожей, раздавшийся так неожиданно рано, заставил Валентину Петровну вздрогнуть.

– Кто это?.. Неужели кто из гостей?

Таня побежала отворять двери.

XXVII

– Знаю, знаю, что рано, и барынька, может быть, еще не одета, – услышала Валентина Петровна в прихожей скрипучий голос Стасского. – Да мне надо только барина раньше по делу повидать. Поди и доложи.

Валентина Петровна через столовую и коридор поспешно прошла к Якову Кронидовичу и раньше, чем прибежала Таня, помогавшая раздеться Стасскому, приотворив дверь, громким шепотом сказала:

– Яков Кронидович, ты готов? Там Стасский пришел. В такую рань!.. Хочет тебя видеть.

Яков Кронидович был готов. Он сейчас же вышел в строгом черном «профессорском» сюртуке, так подходившем к его званию и к строгой его виолончели. И почему-то, когда входил в гостиную, ярко освещенную и праздничную, вспомнил ксендза Адамайтиса и третий перекресток Пеера Гюнта.

"Вот он и плавильщик душ".

Стасский на вечер приехал с портфелем.

– А, здравствуйте, – приветливо сказал Яков Кронидович, – как мило, что вы приехали так, что мы сможем поговорить до концерта.

– У меня к вам есть маленькое дело, – строго сказал Стасский.

– А… Дело?.. Ну что ж, пойдемте в кабинет.

В кабинете было сумрачно. Большая, одинокая лампа под желтым шелковым абажуром, накрытым черным кружевом, бросала яркое пятно света на круглый стол и на газеты и журналы на нем. Все остальные предметы – диван, широкие кожаные кресла, шкапы с книгами только намечались в полутьме. И в полутьме было лицо Стасского, его голова с высоким голым черепом и косицами седых волос по шее. В длинном черном сюртуке он походил на старомодного доктора. Чем-то «Фаустовским», роковым, веяло от этого старика.

И точно: – "плавильщик душ" Пеера Гюнта стоял против Якова Кронидовича.

Профессор опять без удовольствия вспомнил о том, что это их третья встреча… Третий перекресток.

Не садясь в предложенное ему кресло, Стасский раскрыл портфель и вынул из него потертый и захватанный лист бумаги с печатным текстом и пестрым узором разнообразных подписей.

– Узнаете? – сказал он.

– К кровавому навету?..

– Подписывайте… Я вам это говорю в последний раз, и говорю серьезно.

– Владимир Васильевич, вы знаете, что я на будущей неделе еду в Энск на разбор дела Менделя Дреллиса. Мое показание эксперта считается гражданским истцом и прокурором самым серьезным. Этою подписью я уничтожу весь его смысл, ибо отрекусь ото всего, что буду говорить.

– Вот и прекрасно. Подписывайте последним. Вашу подпись увидят и она будет самою злою насмешкой над судами, которые я так ненавижу.

– Владимир Васильевич, – отодвигая от себя лист, сказал Яков Кронидович, – можно вам задать один вопрос?

– Хотя десять… хоть сто… Только подписывайте.

– Почему вы – а с вами и вся Русская интеллигенция так стоите за евреев, что не хотите, чтобы малейшее пятно упало на них?

– Отвечу вам вопросом: вы христианин?

– Да.

– Христос – еврей?

– Нет… Он – Бог! – Стасского передернуло.

– Ну, хорошо, – искривляя лицо в гримасу презрительного отвращения, сказал он. – А Божия Матерь?… Еврейка?

– Нет, она: – безневестная и Пречистая Дева Мария – без нации. Она – престол херувимский… Потому и зачатие ее бессеменное, что Христос есть Бог, а Дева Мария – Дева всех племен и народов и никогда не еврейка….

– О! эти поповские глупости! – кривился, как сатана от крестного знамения, Стасский. – Но народ Израильский– избранный народ?

– Так говорит евреями написанная Библия.

– Так говорит вся их история. Мне неинтересны легенды об Аврааме, Исааке и Иакове, сказки о Моисее, но передо мною еврей Карл Маркс и с ним громадная плеяда политиков, экономистов, дипломатов – Лорд Биконсфильд, финансистов – одни Ротшильды чего стоят, художников, музыкантов, певцов – везде еврейский гений, везде свет еврейского ума! И это я вижу без скучной Библии, без старины, вижу своими собственными глазами!

– Что вы хотите этим сказать?

– Что этому народу – дорогу! Вот кому править нами… всем миром!

– То-есть вы в этом сходитесь с масонами и кропотливою и тайною работою готовите владычество евреев над миром. Готовите нового, но уже всемирного царя Иудейского!

– Оставьте сказки про масонов, – желчно сказал Стасский. – Вы отлично знаете, что это вздор и выдумки разных черносотенных союзов – "Двуглавого Орла", "Михаила Архангела" и "Союза Русского Народа". Масоны тут не причем…. И разве… Если бы евреи оказались у власти?.. С их умом, с их талантом, и их гениальными способностями не создали бы они из нашей скучной и безплодной России настоящий земной рай? Они гальванизировали бы нас!..

– Владимир Васильевич, вы это серьезно?

– Ну?… Что вы так спрашиваете?

– А то, что если евреи станут у власти… Это будет самое жестокое правление. Это не отмена смертной казни – а вакханалия смертных казней. Истребление не индивидуумов, но целых родов. Отцов, жен, матерей, детей, до седьмого колена. И, если еврейское правительство станет с кем-нибудь воевать, – оно не будет сентиментальничать, соблюдать постановления Женевских конференций, брать в плен, уважать Красный Крест – оно велит – и как велит! не исполнить нельзя – уничтожать всех – здоровых и раненых, больных и искалеченных, стариков, жен и детей…. Свои граждане – если они не евреи – будут у него рабами, не знающими никаких радостей, никакого просвета – вот вам еврейское царствование, к которому стремятся – масоны!

– Откуда вы все это взяли?

– Из истории еврейского народа… Из Библии!

XXVIII

Сквозь запертую дверь кабинета было слышно, как в гостиной собирались гости. Женские, свежие голоса раздавались там. Здесь, в полутьме кабинета, наступившее после слов Якова Кронидовича молчание показалось ему значительным и – страшным. «Оза коснулся ковчега». Еврейская тайна, раскрытая им год тому назад в анатомическом театре Энского университета, пришла сюда и теперь готова была поразить Якова Кронидовича.

– Подписывайте сейчас же этот лист, – гневно и резко, щелкая темными пальцами по листу, повелительно и строго сказал Стасский. – Подписав – телеграфируйте в Энский суд, что вы отказываетесь от экспертизы… или!..

– Ну, что…или?! – с возмущением воскликнул Яков Кронидович.

Как никогда раньше, он чувствовал себя в эту минуту правым, и в тоже время какой-то холодный ужас проходил по его стальным нервам. Кровь стыла в жилах. Он стал очень бледен.

Стасский выпрямился, точно решившись на что-то ужасное, на какую-то страшную операцию, которой он и сам боялся. Он медленно сложил и спрятал бумагу в портфель и, опустив глаза, чуть слышно сказал:

– Или вы будете опорочены.

– Н-ну!.. Это таки довольно трудно! – криво усмехаясь, сказал Яков Кронидович. – На мне нет никакой вины ни перед Богом, ни перед Государем.

Стасский медленно, шаг за шагом отошел к книжному шкафу. Он был весь в тени. Только на голову его падал легкий отсвет от зеркального стекла шкапа и темная голова его с космами седых волос на темной, худой шее вытянулась. Совсем – орел-стервятник, но громадный, стоял у шкапа и точно копошился, собираясь нанести стальным клювом смертельный удар.

– Будто? – чуть слышно, с какою-то страшною иронией произнес Стасский.

– Что вы хотите этим сказать? – гордо поднимая голову и смело, открыто глядя темными глазами в глаза Стасскому, сказал Яков Кронидович.

– Вы… убийца!..

Якову Кронидовичу показалось, что он ослышался.

– Что? – глухо сказал он.

– Это вы… слышите!.. вы, а не кто другой… Вы убили этого красавца офицера – Багренева!..

Яков Кронидович пожал плечами.

– Нечего… Нечего там… Пускай эти глупые суды, эта подкупленная, трепещущая перед вами – правый профессор – белая ворона, – полиция ищут не там, где надо. Наша общественность… Не маленькие газетные репортерчики – им и Бог повелел ошибаться, не городские сплетники, но общественность все дознала!!!.. В день и час убийства на Кирочной улице вы покинули заседание совета и два часа пропадали неизвестно где!..

Стасский качал головой. Будто и правда громадный стервятник клевал там у шкапа свою жертву. Яков Кронидович, тяжело дыша, напряженно слушал его. И где-то далеко, в самой глубине мозга назойливая мысль повторяла: – "третий перекресток… третий перекресток… найдешь ли ты свою святую и чистую Сольвейг, как нашел ее безпутный Пеер Гинт!?

– В день и час убийства вас видели у того дома на Кирочной, где было совершено убийство… Никто не мог так быстро и так ловко разрубить тело и с таким искусством его запаковать. Вощанка, бумага и веревки взяты из вашего дома…

– Какой смысл!.. какой смысл! – растерянно, чувствуя, что наваливается на него что-то ужасное, тяжелое, что-то убивающее, пробормотал Яков Кронидович, – мне?… убивать?..

Стасский, казалось, наслаждался его волнением и растерянностью. Тем самым движением – или это так показалось Якову Кронидовичу, что тем самым движением, каким тогда в душную, лунную, летнюю ночь протянул линейку ксендз Адамайтис и помянул глухим басом "третий перекресток", где ожидает смерть, – Стасский протянул свой сложенный портфель и сказал зловщим голосом:

– Три дня… Три дня даю вам на размышление… Если за эти три дня вы не пойдете с нами и не подпишете этой бумаги…. Во всех газетах будет напечатано, кто ходил на свидание к офицеру на Кирочную. Тайна гарсоньерки будет раскрыта. И берегитесь… По ней легко найдут убийцу!

– Кто? – как сквозь кошмарный сон бросил Яков Кронидович.

– Ваша жена… Валентина Петровна!

– Это шантаж!.. – воскликнул Яков Кронидович и, сжав кулаки, бросился к Стасскому.

Тот вобрал шею в плечи и неожиданно быстрым и юрким для такого старика как он, движением, скользнул за шкап и притаился в углу между стеною и шкапом.

Это трусливое движение сразу отрезвило Якова Кронидовича.

Он тяжело вздохнул, дрожащей рукою, привычным жестом поправил волосы, с трудом раскурил папиросу, пыхнул двумя, тремя затяжками и сказал глухим голосом, но спокойно:

– Вы у меня в гостях… Пожалуйте!.. Нас ждут! Яков Кронидович распахнул двери кабинета и первым вошел в гостиную.

XXIX

Яркий свет люстр и бра, шум голосов и пестрота красок на мгновение ошеломили Якова Кронидовича. И первая, кого он увидал, была его жена – именинница. В нарядном, зеленом с золотом, платье, придававшем мраморную прелесть коже лица, шеи и рук, она стояла у рояля подле прекрасной Веры Константиновны Саблиной, старшей из приглашенных дам.

Яков Кронидович подошел к Саблиной. Еще смутно, неясно слыша ее слова, он выслушал ее поздравления с прелестной именинницей и пошел здороваться с гостями.

– Хорош!.. Хорош!.. – говорила, очаровательно улыбаясь, в привычном тоне ласковой насмешки Валентина Петровна, – заставляешь себя дожидаться. Дамы и не садились без тебя. Карл Альбертович уже настроил скрипку.

Гости усаживались на диван и по креслам. В ожидании концерта смолкали разговоры.

Яков Кронидович, обойдя гостей, подошел к ящику и стал вынимать виолончель.

– А знаешь, – обратился он к Валентине Петровне, – сыграем вместо Шумана – «Largо» Генделя.

Она пожала обнаженными плечами.

Почтительный и услужливый, преклонявшийся перед Яковом Кронидовичем Обри, уже приготовивший скрипку, неслышно, мягко положил ее на край рояля и, подойдя к сквозной этажерка с нотами, отыскал "Largо".

– Зачем это? – щуря прекрасные глаза, сказала Валентина Петровна.

– Я прошу, – мягко, но настойчиво сказал Яков Кронидович. – Вы, Карл Альбертович, ничего не имеете против?

– Помилуйте! Такая прекрасная, классическая вещь. Лучшее место из оперы "Ксеркс".. И мы с прошлого года не играли, – торопясь, ответил Обри.

– Как хочешь, – с едва приметной презрительно-насмешливой улыбкой сказала Валентина Петровна и обратилась к гостям. – Господа, муж хочет вместо 110-го опуса Шумана играть «Largо» Генделя. Программа меняется.

– Мы слышали ее на вашем последнем вечег'е, в день вашего г'ождения, – сказала Саблина. – Удивительно пг'екг'асная вещь. Александг', – повернулась она к мужу, сидевшему на том самом стулике под часами, где тогда сидел Петрик, – ты не слыхал этой вещи. Послушай, какая пг'елесть!

Валентина Петровна искала глазами Стасского. Его кресло, выкаченное, как всегда, на середину гостиной, было пусто. Его не было.

– А Владимир Васильевич? – тихо спросила она мужа.

– У него дела, – отвечал Яков Кронидович, – он переговорил со мною и уехал.

"Тринадцать!.. Нас тринадцать!" – с отчаянием подумала Валентина Петровна и дрогнувшей рукой дала тон скрипке и виолончели.

Концерт начался.

Пока играл соло Обри, Яков Кронидович внимательно следил за нотами, отсчитывая такт, а в голове ураганом неслась мысль. Он снова переживал все пережитое им сейчас в кабинете. Коснулась и его еврейская месть. И почему-то, перебивая мысль, он повторял песнь Давида, того Давида, о ком он с детства привык повторять: – "помяни, Господи, царя Давида и всю кротость его". Он впервые прочел ее в Энске у Васи и потом много раз перечитывал в безсонные ночи дома и выучил ее наизусть. Под медленный напев скрипки слова песни низались в его памяти и подготовляли те громы, что должны были сейчас разразиться в звуках рояля шумным прибоем.

… "Потряслась, всколебалась земля, дрогнули и подвиглись основания небес; ибо разгневался на них Господь. Поднялся дым от гнева Его, и из уст Его огонь поядающий; горящие угли сыпались от Него. Наклонил Он небеса, и сошел; и мрак под ногами Его… Я гоняюсь за врагами моими и истребляю их, и не возвращаюсь, доколе не уничтожу их. И истребляю их; и поражаю их, и не встают, и падают под ноги мои…. Они взывают, но нет спасающего; ко Господу, но Он не внемлет им. Я рассиваю их, как прах земной, как грязь уличную мну их, и топчу их… Иноплеменники ласкательствуют предо мною; по слуху обо мне повинуются мне… Бог, мстящий за меня и покоряющий все народы" …… Такого создал себе бога Израиль… И этот бог теперь поражает врагов Израиля – и поражает его, коснувшегося еврейской тайны.

То, что сказал сейчас Стасский, смяло его как уличную грязь. Вот когда и каким ужасным ударом настиг его гнев Божий, вот чем грозил ему еврейский Бог! "Они взывают, но нет спасающего, – ко Господу, но Он не внемлет им!"… Яков Кронидович не поверил Стасскому. "Это клевета", – думал он, но понимал, что никуда не уйдет он от этой клеветы. На третьем перекрестке настиг его "плавильщик душ" и потребовал смерти. О, если бы у него была тоже его Сольвейг!?

Валентина Петровна чуть покосилась на него. Он понял: ему вступать.

Его виолончель запела таким рыдающим напевом, что напряженная тишина в зале стала еще напряженней, молодое лицо Тверской побледнело, а у Веры Васильевны задрожала на ресницах слеза…

И сейчас же мощные удары по клавишам и рокот рояля стал покрывать дуэт скрипки и виолончели.

– Вы никогда еще так не играли, – сказала Якову Кронидовичу Скачкова, едва они кончили. – Вы переживали то, что играли.

– Может быть, – сказал Яков Кронидович. – Сегодня я понял, что Вера Васильевна права: это жизнь.

Он отставил свою виолончель, отошел в сторону и, сидя за гостями в углу, во весь вечер не проронил ни слова. Он все обдумывал и старался понять, что же случилось и что он должен теперь делать? Он понимал, что "первый ум России" зря грозить не будет. Через три дня – клевета, или правда, – но имя его Али и его имя будут замараны. "Бог мстящий за меня и покоряющий все народы" – восстал на него… Его дело сорвано. Ибо, как может он быть экспертом на суде по делу Дреллиса, – если он будет призван, как подозреваемый в убийстве Багренева? Если будет сказано, что там бывала его Аля – какими страшными уликами являются те, о которых сказал ему Стасский? Его Аля – бывала там! Он смотрел на нее, как она аккомпанировала Скачковой, и ничего не понимал. Как могла она так лгать! Так долго, долго лгать!?

Яков Кронидович чувствовал себя загнанным в угол, откуда никуда не выскочишь. "Да, верно! они взывают, но нет спасения"… Подписать эту бумагу? Сдаться перед еврейским наскоком, сойти с широкого пути правды и пойти узкими, заросшими тропинками лжи. Нет, лучше неизбежное… Смерть!"

Но пока не пришла смерть, надо было владеть собою. Надо было подать руку Вере Константиновне и с нею идти за своею женою, шедшей под руку с генералом Полуяновым, к ужину. Надо было занимать своих соседок – Саблину и Баркову, надо было угощать, есть самому, быть радушным хозяином.

У него вечер. Праздновали именины его жены, которая…


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю