Текст книги "Largo"
Автор книги: Петр Краснов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 34 страниц)
XXIII
В том состоянии, в которое привела Портоса нигилисточка, он не хотел возвращаться в по-праздничному пустой лагерь. Ехать куда-нибудь в «злачные места», в Аквариум или в Буфф, ему не хотелось. Там могли быть встречи, там будут приставания «погибших, но милых созданий», а в том состоянии влюбленной размягченности, в котором он находился, ему это было неприятно. Да и рано еще было. А как-то надо было размяться и завершить этот день.
В ожидании, когда извозчик напоит и запряжет лошадь, Портос сидел на чистой половине трактира, куда потребовал себе чаю и разговаривал с половым.
Половой – молодой парень в розовой рубахе и черной жилетке охотно рассказывал ему об уженьи рыбы в реке Oxте, до чего он был великий охотник.
– Тут у Мурина не так-то берет, да и рыба мелка… Дачник, знаете, пугает. Опять же купанье недалеко. Которая рыба сурьезная – этого не любит. Разве что раки…
– А раков много?
– Уйма! И вот этакие попадаются, – с пол-руки показал половой, – рыжие, в пупырышках, что твоя лангуста. Повыше, у Лавриков, между каменьев, такое их место! Полсотни за день наловить можно, если места знать.
– А рыба какая?
– Рыба… ерш, окунь, подлещик, плотва, уклейка – самая для ухи рыба… красноперка, серебрянка… Там и леща, бывает, подцепишь, а окуни с фунт… Щука на жерлицу берет… Налим… Все есть. Только места знать.
– А далеко отсюда до Пороховых?
Портос задал этот вопрос, еще ни о чем не думая, но как только сказал, сейчас же понял, что ему нужно. Конечно: – поехать к Долле. Их третьему мушкетеру, скромному и умному Арамису! Вот с кем вчистую может он поговорить обо всем – и о партии! Не скрываясь… Святая душа Ричард Долле, схимник, отшельник в артиллерийском мундире, одних лет с Портосом, – а мудр, как старец! Портос расспросил о дороге на Пороховые, – сел в пролетку – и опять мягкое покачивание, пыль, запах сена, колосящейся ржи, голубизна незабудок в придорожной канаве, синева зацветающего по узким крестьянским полоскам льна и там и тут, точно часовые с края дороги, высокие лопухи с блеклыми громадными листьями.
Навстречу тянулся воз с сеном. Пахнуло крепко сенным духом, мужиком и дегтем. Портос на ходу схватил пучок сена: на счастье! Он думал о Валентине Петровне. Она так делала. Спрятал в карман.
О нигилисточке он позабыл. Весь отдался мечтам и воспоминаниям о Валентине Петровне. Он вспоминал ее на своем Фортинбрасе. Видел в мыслях тонкую талию, широкие бедра и красиво обтянутую ногу. Да… Это женщина… А как отдалась!
Портос зажмурился, фыркнул от удовольствия, потер руки… Скоро приедет.
Он знал… был уверен, что не уйдет она от него.
Полевая дорога вывела на строгое и чинное военное шоссе. Белой лентой, прямое и ровное, оно уходило в лес. Показались полосатые шлагбаумы, будки часовых. Точно природа подтянулась и по военному стала во фронт. Молодые елки росли рядом – такие ровные, одна к одной. Стояли домики служащих, строгие, одинаковые; низкие одноэтажные деревянные казармы. От шоссе в лес уходили мощеные булыжником дороги, прямые, как просека. Везде были указатели, надписи и часовые.
Надо было заехать в канцелярию, получить пропуск. Справлялись по телефону, звонили к Долле, к дежурному, к начальнику завода. Наконец, дали солдата провожатого – в химическую лабораторию.
Узкой дорогой въехали в густой сосновый мелкий лес. Запахло мхом и можжевельником. Постройки прекратились. Нелюдимое и глухое было место.
Вправо показалась на прогалине маленькая дачка. Солдат остановил извозчика и, выскочив с пролетки, стал звонить у двери, обитой войлоком и клеенкой.
– Пожалуйте, ваше благородие – сказал он. – Их благородие вас ожидает.
Портос отпустил извозчика и вошел в чистую прихожую, где на простой ясеневой вешалке висели помятое, порыжелое, легкое офицерское пальто и старая, тяжелая на вате «Николаевская» шинель с собачьим воротником под бобра.
За дверью раздались шаркающие шаги, глухо позванивали прибивные, не щегольские шпоры, высокая дверь растворилась, и в ней показался человек в длинном черном артиллерийском сюртуке. Он широко раскрыл объятия, стиснул в них Портоса, крепко поцеловал в щеки и губы, потом оторвался от него и, отойдя на шаг, устремил на него восторженный взгляд.
XXIV
– Вот ты какой?! – сказал Долле.
– Вот ты какой, Ричард! – в тон ему ответил Портос.
– Давай, померяемся, – ведь рядом в ранжире стояли. Ты красавец – в передней шеренге, меня, мордоворота, осаживали в заднюю.
Они стали рядом перед прямоугольным зеркалом в ясеневой раме.
– Не перерос…
Долле захохотал от радости. Он был одного роста с Портосом. Но Портос был строен, с ясно обозначенной талией, в ловко сшитом серо-зеленом кителе и в рейтузах, Долле был полноват, как-то все на нем нескладно сидело. Старый темно-зеленый сюртук был кое-где прожжен кислотами и висел на нем мешком. Длинные штаны с узким алым кантом падали на сапоги, стоптанные и порыжелые. Он носил их без помочей и привычным, безсознательным движением подтягивал их. Голова поросла густым черным волосом, остриженным, по-солдатски, бобриком, по щекам и на верхней губе лежали волнистые, не знавшие бритвы черные волосы. Лицо с большим, прямым с широкими ноздрями носом и толстыми губами было смугло-желто. Оно было бы совсем некрасиво, если бы большие умные, темные глаза, в веках с длинными ресницами своим ярким, бодрым и добрым блеском не освещали его и не придавали ему какого-то радостного, любовного освещения.
– Ну пойдем. Нет, ты положительно красавец. По тебе, поди, женщины сохнут. Мне Петрик рассказывал.
– Он бывает у тебя?
– Почти каждое воскресенье. Он не такой, как ты. Un pour tous, tous pour un! Он это помнит.
– Ричард! ты понимаешь….
– Все понимаю, милый Портос. Ко мне далеко. На Пороховые! За Охту! Да еще целая томительная процедура до меня добраться…. Все, брат, я понимаю.
Они сели в простые, зеленым рипсом крытые кресла у раскрытого окна. Окно выходило в лес и запах смолы, мха, можжевельника, гриба и черники шел в комнату.
– Ты, и правда, живешь, как некий пустынник в леcy… Один?
– Почти. Нас здесь трое. Я – мой денщик и солдат мой помощник в лабораторных занятиях.
– Скажи мне… Ричард, – начал Портос и замолчал.
Вопрос, который он собирался задать, показался ему неделикатным. Долле точно угадал его мысли.
– Как дошел ты до жизни такой? – сказал он и весело расхохотался. – Погляди, – становясь серьезным, сказал он, – вот, видишь в леcy круглая, ровная, как бы яма. Она вся заросла молодою сосною и кривою полярной березкой. Кусты черники, и голубика там в пол-аршина ростом. Несколько лет тому назад там стояла такая же избушка, как та, в которой ты сидишь… Там жил такой же чудак, как я, славный артиллерийский капитан Панпушко. Помню, мы маленькими кадетами были, он старшему моему брату артиллерию преподавал. И мы смеялись: пан пушка учит про пушку…Он искал новые взрывчатые вещества и однажды, в ужасный, глухой осенний день, когда моросит в леcy мелкий, нудный, ледяной дождь, там, где стоял его дом, взлетело к небу ярко белое пламя, черным громадным столбом, выше леса, стал темно-коричневый кудрявый едкий дым и, когда он рассеялся – ни домика, ни капитана Панпушки, ни трех его солдат – ничего этого не было. Была в леcy большая, круглая, в свежих, желтых песчаных осыпях, яма с черным пахнущим кислотами дном, в ней лужа воды. И, надо думать, с меланхолическим и равнодушным звоном сыпал туда осенний дождь.
– Значит и ты… по следам Панпушки.
– Да…. Я на счет государства кончил три учебных заведения… Можно сказать: государство меня и моих братьев вскормило. Я в неоплатном долгу перед государством. Мне химия далась… Я… изобретатель… Я должен все отдать государству… Это мой долг….
– Да… положим… Долг… Скажи! – твой труд и твои знания хорошо оплачиваются?
– Так же, как и твои. Жалованьем по чину штабс-капитана и столовыми по должности ротного командира.
– Гм…. Не густо.
– Слушай, Портос! Что бы там ни говорили пацифисты и анти-милитаристы, какие бы конференции мира ни созывали – война будет!
Большими, обожженными кислотами в черных и коричневых пятнах, волосатыми руками Долле закрыл лицо и несколько мгновений молчал, тяжело дыша.
– О, какая это будет ужасная война! – приглушенным задыхающимся голосом сказал он. – Война машин, а не людей… Самолеты… броневые машины… газы… ручные гранаты… пулеметы… Обозы на автомобилях… Подвоз безчисленных снарядов… Налеты на мирные города. Сбрасывание сверху бомб и особых стальных стрел… Не солдат, а техник… Не мужество, а машина… Банкир, еврей Блиох, все это провидел.
Долле быстро оторвал руки от лица и Портосу показалось, что на глазах Долле сверкали слезы. Его лицо горело вдохновением.
– Надо парализовать это. Надо остановить развитие машинной техники и заставить людей не истреблять друг друга, а драться… Вернуть войны, если не к древним временам, то, хотя бы к временам Фридриха, Наполеона… даже… Франко-Прусской войны.
– Не лучше ли совсем прекратить всякие войны?
– Но, милый друг, – ты сам понимаешь, что это невозможно. Это утопия. Пока стоит мир – войны будут. Пока существуют чувства, – ревность, зависть, ненависть – даже любовь – люди будут драться. Весь вопрос лишь в том – как драться!.. И надо уничтожить машины.
– Как же ты их уничтожишь?
– Вот этим я теперь и занят.
– Скажи, если не секрет, что ты надумал?
– Это, конечно, секрет… Но в том виде, как я тебе это скажу – это можно сказать каждому. Потому что никто не поверит, что это возможно. А я уже это вижу…
XXV
То, что говорил дальше Долле – было непонятно Портосу. Долле сел рядом с ним и говорил то шепотом, то порывался голосом и почти кричал. Он прерывал свою речь восклицаниями: – «ты меня понял?.. Понял?.. Они» – он делал просторный жест в сторону завода, – "они меня не хотят понять, но они мне дают все средства для этого. Это все-таки просвещенные люди… Ты знаешь – безпроволочный телеграф…. Теперь на днях и телефон будет… Маркони… да… изобретение-то Русское… Попов, ведь изобрел, ну да, опоздал немного… Волна… по воздуху… и куда угодно ее влияние… Звук… треск… может быть, голос… понял?..
– Ну да, я знаю сущность Маркониевского изобретения.
– Да – дальше…Ты знаешь лучи… Ультра-фиолетовые… Инфра-красные… Радий?..
– Откровенно скажу: о радии знаю только из фарса, который недавно смотрел – "Радий в постели"….
– Ах ты!.. – Долле схватил Портоса за плечи и потряс его. – По– старому, по-кадетскому, тебе салазки за это загнуть бы надо…. Ах ты… Ты слушай!
Он был совсем, как сумасшедший.
– Лучи… все равно, как назовут их… Долле-лучи… Я бы хотел… в его память… Я часто его тут в овраге вижу… беседую с ним… он мне советы дает…
– Кого… покойника?
– Нет покойников… Дух жив… «Панпушко-лучи» хотел бы назвать… Понял?.. Ну, пусть будет – N-лучи… Они, как волны безпроволочного телеграфа, идут от источника по сектору – пускай, скажем… на тридцать километров…. Понял?
Долле трепещущей рукой показал, как волны этих неведомых лучей идут по конусу, как лучи света прожектора и проникают сквозь каменные стены, сквозь бетон, сквозь железо и сталь.
– Понял… понял?.. Таинственная короткая волна в 4 сантиметра…. Теперь понимай дальше. Bcе теперешние машины движутся силою нефти и производных от нее – керосина, бензина, бензола, эссенции и т. д. и т. д. Понял? Поезда, морские суда, автомобили, самолеты, дирижабли – все стоит на машинах внутреннего сгорания. Bсе эти «Дизеля» – все на нефти и от нефти…
Долле не мог больше сидеть. Какой-то восторг охватил его. Он встал и быстро ходил по комнате, размахивая руками.
– А мои лучи, – захлебываясь и похохатывая восклицал он. – Мои лучи…все это… на расстоянии, скажем 30 километров взрывают… взрывают…. Я направил их сноп… И вот горит в доме лампа. Взрыв… пламя… черный дым и лампы нет… Мчится автомобиль… Попал в полосу лучей, а они невидимы… взрыв… пламя и обугленные куски железа. Летит аэроплан…. И вдруг вспыхнул и длинным языком огня упал на землю…. Ты понимаешь: вся их техника… к черту!.. Ни аэропланов, ни броневых машин, ни мотоциклеток – ничего – все взорвано моими N-лучами.
Долле подошел к Портосу, и обнял его. Он сказал нежно.
– Они уже есть, эти лучи…. Только еще очень слабые…. как дети… Недавно я в присутствии начальника завода взорвал ими жестянку керосина… на тридцать шагов. На сорок уже не берет. Рассеивание большое. Сопротивление атмосферы… Это – дети-лучи…. Они подрастут… подрастут…. – шептал Долле и вдруг порывисто вскакивая, вскрикнул громовым голосом:– На тридцать километров!.. Все… взорвано!.. – И сразу успокоившись, сказал спокойно, будничным голосом:
– Ну, пойдем обедать, Портос… А то ты меня и впрямь за полоумного примешь… Духовидца…
XXVI
Обед был простой, но хороший. Его носили Долле из заводского собрания. Была водка, было и вино – очень приличное, Удельное, – и Портос, любитель поесть и выпить, отдал всему должную честь. После обеда он рассказал Долле, не называя себя, все то, что он слышал от нигилисточки. О новом движении – «пролетарии всех стран соединяйтесь», о «диктатуpе пролетариата».
В комнату входили прекрасные, свежие Петербургские сумерки. Тихо шумел за раскрытым окном хвойный лес.
– Ты как понимаешь – пролетариат? – спросил Долле.
– Рабочие и крестьяне, – ответил Портос.
– Да… если бы так… Нет, Портос… Ни рабочий, ни крестьянин управлять государством не пойдет. Во-первых, у него есть его дело – и он считает его важнее и нужнее для себя, чем управление государством, а во-вторых…он никогда не берется за то дело, которого он не знает… Нет… пролетариат, на кого так рассчитывают те, кто пустил в мир эти зажигательные лозунги – это совсем не то… Пролетариат – это бездельники прежде всего. Люди, никогда ничего своего не имевшие, никогда ничего не заработавшие, ни во что не верящие… Это люди – без веры, без отечества, без семьи. В этом их страшная сила. У них нет никакого сдерживающого начала. А замашки иногда… Жутко сказать какие… Да вот – пример… Ты помнишь Смердякова – Карамазовского лакея.
– Ну?… Помню, конечно.
– Так вот, этот самый Смердяков четыре года тому назад служил у меня лабораторным помощником…. Как солдат местной заводской команды…. Такой же философ и богохул. Звали его Ермократ Грязев. Вот тебе типичный пролетарий… И Боже упаси, если они станут диктаторами!.. Сын сельского псаломщика Саратовской губернии. Четырехклассное церковно-приходское училище – и дальше – казалось бы – духовное училище, семинария… псаломщик, дьякон, священник… академия…. Большая карьера… Только – рылом, что называется, не вышел… Рыжая, длиннорукая обезьяна, исполосованная угрями и оспой. Отсюда озлобление на всех и прежде всего на Бога. А потом и отрицание Бога. С такими понятиями – дома оставаться было нельзя. Возле – Волга. Ушел из дома. Бродяжил, крал, Бог его знает, что делал и, наконец, – Петербург, прописка – по этапу домой, и с этапа обратно в Питер – был то, что в полиции зовут "Спиридон – поворот". Тут и захватила его воинская повинность. По росту – гвардия, но морда такая, что гвардейское начальство побоялось такого взять и попал он к нам и, как хорошо грамотный, ко мне в служители. Работа не хитрая. Перетирать колбы и реторты…. Да еще… подай то… столки… разотри… подпили… спаяй. Надо отдать справедливость – работник он был хороший, трезвый и толковый. Да ведь такие-то, Портос, – самые опасные!.. Стал я за ним примечать и, скажу откровенно, – страшно стало. Сижу я за работой. Молча… Делаю соединения… Подумаю – "надо азотной кислоты добавить". Имей в виду, Портос, хотя ты меня немного и принимаешь за сумасшедшего, но я вслух, да еще при солдате, никогда не думаю. И вот – длиннопалая его лапа, поросшая жесткой бурой шерстью, тянется ко мне с бутылью азотной кислоты… Посмотрю на него. Рожа страшная. Рот до ушей – улыбается. Огненные волосы на голове пламенем горят. Без грима черт!.. Другой раз сижу за формулами… Обдумываю… Ничего не выходит. Он сзади меня посуду перетирает. Вдруг косматый палец с длинным грязным ногтем тянется к моему уравнению и сиплый голос говорит: "Вы тут "О два" поставьте, вот у вас и выйдет. Разве не диавол?… Но я… молод был… мне это нравилось… Увлекало меня… В ту пору изобретал я новое взрывчатое вещество. Работал над воздухом… Ну и еще тогда много думал, как усилить взрывчатую силу тринитротолуола. И вот, вечером, может быть, даже и ночью, сижу над формулами, а Ермократ тут же что-то пишет. Он все мне подражал. Я посмотрел на него и говорю: "А знаешь, Ермократ, если в моем составе серную кислоту заменить пикриновой, да придумать что-нибудь более стойкое, чем хлопчатая бумага – такая штука выйдет, что, если ее забить в стальную трубу, а ту трубу закопать в землю, да и подорвать, то весь земной шар разлетится вдребезги, как гнилой орех!" – Шутя, конечно, сказал… У моего Ермократа глаза и зубы разгорелись. Пышет восторгом. «Вот», – говорит, – "это, ваше благородие, здорово было бы!.. Вы бы мне дали, а я бы подорвал! Уж и подорвал бы на славу!".. – "Дурак!" – говорю я ему, – "ведь и сам бы на воздух взлетел, да и я тоже". – "Так за то, ваше благородие, такое бы исделали!"… Вот тогда я и понял, что в Русском пролетарии не то что Герострат сидит, а целый Геростратище. Его научи только – он не то, что храм Дианы Эфесской, – он Успенский Собор, он всю Россию взорвет!
– Кто же научит? – тихо спросил Портос. Он думал о себе. Как ему самому стать во главе таких Ермократов и построить с ними великую славу cебе. Как – Наполеон.
– Жиды, конечно… Масоны… Для них такие люди – клад… Да и в Европе не очень-то любят Россию. Оттуда пришлют учителей… жидов тоже. Дадут и деньги.
– Не очень-то наш пролетариат жидов любит. Может – и по шапке.
– Ты думаешь?..
Портос ничего не ответил. Он сидел, молча, и глядел в окно, все думая о себе, о том, что с такими аморальными людьми можно весь свет покорить, и как их подчинить себе. Долле продолжал.
– Диктатуры пролетариата никогда не будет, но будет диктатура над пролетариатом. Но так как пролетариат ни на что хорошее толкнуть нельзя, – его будут толкать на разрушение. На разрушение христианской веры, государства, семьи… Им будут править враги Poccии.
– Его надо уничтожить.
– Попробуй уничтожить. Когда на поле вырастает один чертополох – его нетрудно выкорчевать, но когда все поле поростет чертополохом – он заглушит весь хлеб, а такие, как Ермократ… Да слушай дальше.
– Я слушаю. Что же Ермократ?
– "Побойся Бога, говорю я ему"… Он посмотрел на меня так сбоку, хитро и, мне показалось, презрительно. Потом совершенно серьезно и очень почтительно спросил: – "Вы, ваше благородие, в Бога-то верите?" Надо тебе сказать, что я по равнодушию и халатности икон в доме не держал. Старых, семейных икон у меня не было – мы же – кальвинисты, покупать новые для моих солдат казалось как-то странным. В церковь – занятый своей работой, ею увлеченный, я ходил очень редко. Все некогда, да некогда… – «Конечно», – сказал я – "как же, Ермократ, в Бога-то не верить?"… И вот тут – всего моего Ермократа точно перекосило, он сморщился, фыркнул, прыснул смехом и с криком: – "ой, уморили, ваше благородие", – убежал в людскую… И с этого дня – я не мог выносить его взгляда. Так презрительно, пренебрежительно смотрел он на меня. И так хорошо, что это было за месяц до его увольнения со службы… Мы расстались…
– Н-да… Я понимаю… Положение не умное… Тебе надо было… В морду!.. Исколотить его до полусмерти…
XXVII
В комнате стало темно. За окном в лесу расстилался зеленый сумрак. Тихо, по ночному стало в лесу.
– В морду?.. Может быть, ты и прав… Надо было – в морду… Но я на это не способен. Тридцать лет нас от этой привычки отучали. Офицер когда-то был псом над стадом овец. Хватал то ту, то другую зубами за гачи, водворял на место. Теперь офицер – овца. Хорошо, если среди овец… А если такие, как Ермократ?..
– Ты боялся, что сдачи даст? Убивать придется?.. Неопрятное дело.
– Такие, как Ермократ, сдачи не дают. Они кляузники… доносчики… Штабс-капитан Долле, академик, ученый артиллерист побил солдата! За что? За то, что тот улыбнулся – ведь он скажет, что хочет, – на то, что он в Бога верует. У нас, Портос, громадная свобода! Неслыханная, безкрайняя свобода… И каждый может верить, или не верить… Ты понимаешь – я ничего не мог сделать. Непочтительно обошелся со мною… Ну… пять суток ареста… Что ему арест?… А мне – скандал. Он молчать не будет. Ты пойми, Портос – они, пролетарии, – сильные. Сильные тем, что им ничего не надо, у них ничего нет, им нечего терять, у них ни чести, ни боязни боли, ни боязни смерти – нет… тогда как у всех остальных…. у нас… слишком много условностей. Портос, растет страшное племя – именно племя – международный народ – потому что ракло юга России, петербургские Спиридоны-повороты, «Вяземские» кадеты, босяки, Парижские апаши и Лондонские хулиганы друг друга понимают… Грабь награбленное… А что мы им противопоставим?… Моральное воспитание детей… Религию упразднили. Теории господина Комба из Франции ползут повсюду… Они… их дети растут по трущобам вне всякой морали – с единым лозунгом – "в борьбе обретешь ты право свое", – мы, в Гааге – этом несчастном городе утопий, готовим "лигу доброты"… Маниловская мармеладка… Шесть заповедей: – "всегда быть добрым"… "Не лгать"… "покровительствовать слабым и помогать несчастным"… "уважать старых и больных"… "быть со всеми вежливым"… "не мучить животных"… Ведь на этих заповедях мы выросли и воспитаны… Это мы перед солдатами обязаны… а они… такие, как Ермократ… Смердяковы-то… Горьковские герои – у них надо быть злым и жестоким, иначе жизнь заклюет тебя… Буревестники… волки… гиены… никогда не говорить правды, лгать, клеветать, отпираться, доносить… слабых душить. Товарищ должен был сильным… Старых и больных – угробить, чтобы не мешали. Вежливость?… не мучить животных?! А, да что говорить! Ты сам понимаешь – там растет сила… Мы воспитывали слабость. Ты говоришь – в морду?
– В морду!.. Избить… Убить его подлеца… Застрелить за его подлую улыбку! – вскакивая, вскрикнул Портос и стал ходить по комнате. – Эх, Ричард!.. На что дворянину дана шпага?
Долле печально улыбнулся.
– Где теперь шпага у дворянина? Да и где теперь дворяне?… Поверь мне… Если они станут на наше место – с Кольтом расставаться не будут, и, если я, солдат, ему, пролетарскому офицеру, скажу, что есть Бог, – он меня застрелит.
– Так что же, Ричард?.. это значит?.. Нам надо у них учиться… Нам надо стать, как они?
– Попробуй.
– Ты видал потом… своего Ермократа?..
– Как же… Он приходит ко мне… По старой дружбе… Навещает.
– И ты его?
– Ты спрашиваешь – принимаю-ли? Принимаю, Портос. Меня учили "быть вежливым"… И я вежлив.
– Где он теперь?
– Он нашел свое призвание. Он служит у профессора Тропарева. Помогает ему потрошить трупы… Наша милая Алечка его как огня боится.
– Да… да… да… Я что-то слыхал… Ермократ… да… Ермократ… Представь, ни разу не встречал его у Валентины Петровны.
– Она его к себе не пускает.
– Что же профессор?
– Очень им доволен…Ермократ ему предан, как собака. Ты знаешь – он профессора в обиду не даст. Просто – своими руками задушит всякого, кто обидит профессора.
– Вот как, – бледно улыбнулся Портос, – чем же господин профессор снискал такую преданность этого… Смердякова?
– Дерзновением над трупами. Ермократ там себя нашел… Он приходит ко мне… рассказывает кого и как они вскрывали. И, если был особенно гнилой покойник – как он рад!.. "Смерть, где твое жало?" рычит… "А вот, где… Сгнил… Вы", – говорит, – "понимаете, Ричард Васильевич… А вы – про Бога!.. Ничего нет… гниют покойнички…. и никакой то есть – души"…
– Ах, сукин сын!..
Портос посмотрел в окно. Ночные тени сгущались над лесом.
– Не пошлешь-ли, Ричард, за извозчиком…. Пора мне и домой.
Долле пошел распорядиться. Когда вернулся, он спокойно сказал:
– Да, сукин сын… Но когда такие сукины сыны в Параскеву-Пятницу верили и по святым местам ходили – лучше было… Не по ним наука.
– Ну?.. Отчего… Наука всегда полезна.
– Вот теперь готовится дело о ритуальном убийстве какого-то мальчика в Энске. И вся пресса и у нас, и заграницей разделилась на два лагеря. Одни говорят – мальчика убили жиды… Другие – это невозможно… в двадцатом веке!
– Кто же так убьет?… Источая кровь… Ты ведь читал?
– Читал… Кто?.. А вот такой же Ермократ.
– Зачем? – глухим голосом спросил Портос.
– А чтобы "такое исделать"… Герострат Российский…
– Да… может быть…
И, когда ехал Портос домой, все вспоминал свой разговор с Долле о Ермократе.
"Хорошая вещь – образование" – думал он – "но только на какие мозги?.. Ермократ – тоже – нигилисточкин божий человек… Постиг тайны бытия… Обезьяноподобный… Живая теория Дарвина… Когда-нибудь такой же идиот, Ермократу подобный, будет изобретать такую ракету – снаряд, чтобы можно было послать ее аж до самой луны и разорвать луну в дребезги… чтобы – такое исделать!
