Текст книги "Горячая купель"

Автор книги: Петр Смычагин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 22 страниц)

25

Макс не спеша перелистывал газеты и журналы, внимательно разглядывал картинки, стараясь разгадать содержание. За этим занятием в Ленинской комнате и застал его лейтенант, вернувшись домой.

Мальчик не походил уже на того оборванца, какого утром привел Жизенский. Чисто вымытый и аккуратно подстриженный, он сидел в новой коричневой курточке, из-за воротника которой выглядывала рубашка в полоску, и черных брюках. На ногах теперь были, правда, недорогие, но как раз по ноге, новые брезентовые полуботинки.

Взглянув на вошедшего лейтенанта, он снова опустил глаза и уткнулся в газетный листок.

– Как поживаешь, Макс?

Не ответил малый, будто не слышал вопроса. Володя просмотрел свежую почту и ушел. Солдаты ему рассказали, что Макс за весь день не обмолвился ни словом. Когда его подстригли и вымыли, был как будто доволен, но говорить не хотел. Он молча со всеми соглашался, всем подчинялся, никому не перечил, держался со всеми одинаково.

В последующие дни Макс оставался замкнутым, хотя и обменивался самыми необходимыми фразами. Так прошло более недели. Спал Макс в солдатской спальне на койке Таранчика. Утром вставал и бежал вместе со всеми в сад умываться холодной водой по пояс.

Как-то под вечер солдаты играли в городки, а Макс сидел на скамейке у садового забора и следил за игрой. Митя Колесник не раз приглашал паренька играть, но тот отказывался. А когда Соловьев дважды подряд промахнулся, не тронув ни одного городка в кругу, Макс схватил биту, или шаровку, как у нас ее называют, и так ударил по «пушке», что в кругу осталось только два городка.

– Правильно, Макс, – одобрил Земельный, – давай становись вместо него, больше пользы будет. – Сам он со свистом швырял биты всегда удачно.

Макс не знал правил игры. Ему объяснили, и новый игрок занял свое место. Каждый удачный его удар солдаты встречали одобрительными возгласами, а Макс сдержанно улыбался. Игра разгорячила его, на лице выступил румянец, и когда Путан, выйдя на крыльцо, прогудел своим тяжелым басом: «На ужин!» – Макс скорчил недовольную мину и поплелся за всеми в столовую.

Лейтенант оставался еще во дворе, когда к заставе подкатил на мотоцикле Ганс Шнайдер.

– Долго что-то не появлялся ты.

– Не на чем было приехать, – ответил Ганс.

– Послушай-ка, а у нас товарищ для тебя есть...

Володю осенила счастливая мысль. Коротко рассказав Гансу о своем замысле, он привел из столовой Макса и предложил ребятам познакомиться. Пленник недружелюбно покосился на мотоциклиста и, нехотя подавая руку, коротко бросил: «Макс».

– Поедем со мной кататься, – предложил Ганс. – Я тебя яблоками угощу... У нас и виктория есть. Поехали?

Макс печально и вопросительно посмотрел на лейтенанта.

– Если хочешь – поезжай, – перехватил его взгляд Володя. – Только ко сну возвращайся. А если понравится, завтра можно повторить прогулку...

Мальчики вскочили на мотоцикл. Ганс быстро запустил мотор, и они умчались.

Но только ребята скрылись за поворотом, Володю начали одолевать дурные мысли, самые невероятные. То казалось, что мальчишки упадут и разобьются (а Ганс любит лихачить, это уже испытано), то думалось, что попадут под машину. А вероятнее всего, Макс просто сбежит. Но еще хуже, если Ганс попытается препятствовать побегу и пострадает при этом. Как тогда отвечать перед его отцом? Умело действуя, Макс мог избавиться от Ганса и уехать на его мотоцикле. Ганс, правда, был покрепче, но Макс – опытнее, коварнее.

Словом, в голову лезли десятки комбинаций. Грохотало ходил по двору и жестоко раскаивался, что столь необдуманно решился на такой поступок. Время тянулось невыносимо медленно. Прошел час, полтора, два часа. Ребят не было. Володю так и подмывало оседлать Орла и поехать к Шнайдерам. Этим, конечно, можно было успокоить себя, но испортить все задуманное.

Солдаты после ужина разбрелись кто куда. Одни читали газеты в Ленинской комнате, другие с шахматами вышли в сад, третьи, собравшись группой, беседовали.

Как только доносился звук мотоциклетного мотора со стороны деревни, Грохотало уходил в сад и с замиранием сердца ждал: сюда или не сюда? Солнце уже скрылось за могилой Таранчика. Володя решил ждать еще двадцать минут и, если мальчики не вернутся, ехать на розыски...

Через двадцать минут ребята не приехали. Грохотало пошел в конюшню, но, отвязывая повод, опять услышал гул мотоцикла. Звук быстро приближался и скоро умолк возле арки. Снова привязав коня, Грохотало вышел из конюшни как ни в чем не бывало.

– Ну, как прокатились, ребята?

– Хорошо, – ответил Ганс. – Вы извините нас, господин лейтенант, дома долго задержались...

– Ладно, все рассказы – потом. А сейчас пошли ужинать. Идемте!

– Нет, господин лейтенант, папа велел скорее возвращаться.

– Тогда не держу. Поезжай.

Ганс развернул мотоцикл и уже на ходу крикнул:

– До свидания! Завтра снова постараюсь приехать!

Володя с Максом пошли в столовую и уселись за тем же столиком, где обедали первый раз. К счастью, все тревоги оказались напрасны, и Грохотало, почувствовав настоящий голод, старательно работал ложкой, а Макс ел мало и неохотно.

– Почему вы меня ни о чем не спрашиваете? – вдруг спросил он, в упор глядя на лейтенанта.

– О чем же тебя спрашивать, если ты совсем не хочешь говорить? – возразил Володя, стараясь не выдать своей заинтересованности. – Мы бы и имени твоего не знали, если бы не старик Редер.

– Имени моего вы и теперь не знаете, – не громко, но как-то торжественно продолжал мальчик. – Мое настоящее имя не Макс, а Эрих Разен, но не в том дело... Я совершил преступление против вас...

Эрих говорил короткими фразами, будто ожидая возражения на каждое свое слово.

– Чепуха! – сказал лейтенант. – Если говорить о преступлении, то большее преступление ты совершил не перед нами, а перед Германией, перед Гансом, перед самим собой, наконец. Потому что твое дело – учиться в школе, хорошенько узнать, где живет правда, а уж тогда начинать борьбу. Ты должен знать, за что борешься... Ведь эти сведения не ты собирал, тебе их дали только унести?

Этот вопрос обескуражил мальчика совершенно. Грохотало не сожалел больше, что отпустил его на прогулку с Гансом. На своем ребячьем языке они быстро сумели понять друг друга.

– Так вам и это известно?

– Да. Но мне интересно, где научился ты так рано говорить языком взрослого?

И Эрих Разен поведал то, о чем догадывался лейтенант. Его отец погиб на «русском» фронте, а мать и старшая сестра похоронены под обломками дома, разрушенного американской бомбой всего за несколько дней до окончания войны. К развалинам этого дома и сейчас никто не приложил рук. Эрих остался один и бродил по Западной Германии до тех пор, пока не подобрал его один бывший немецкий офицер.

Он кормил Эриха и готовил к шпионским делам. Ему дали неплохой костюмчик, и Эрих носил его более полугода. Но когда послали на задание, то снова облачили в старые лохмотья, руководствуясь тем, что русские имеют пристрастие к оборванцам и оказывают им предпочтение перед прочими. Пока Эрих сам не увидел русских, он представлял их по описанию своего шефа чуть ли не звероподобными и очень жестокими. Рассказывая об этом теперь, он посмеивался над собой.

На задании Эрих был впервые. Попавшись на линии, он ожидал допросов и страшных пыток, не встретив ничего подобного, взял под сомнение уроки шефа и все дни мучился в догадках, не веря и в искренность русских. Когда же Ганс рассказал ему о жизни в Восточной Германии, о советских солдатах, о том, как в лейтенанта стрелял Густав Карц, о гибели Таранчика, показал ему подаренную звездочку, и выяснилось, что Эрих спит как раз на койке Таранчика, то понял, что был просто обманут шефом.

– На маслозавод я поступил, чтобы дождаться вот этого материала, который теперь у вас, и передать аппарат. Но бумаги я взял в условленном месте, а передать аппарат оказалось некому, – закончил Эрих.

Похоже было, что выполнял он проверочное задание, и явки не доверялись ему. Правда, наличие аппарата не совсем увязывалось с этим предположением, но для проверки могли употребить и такой ход.

Разошлись они после беседы далеко за полночь.

Грохотало уже собирался лечь в постель, как затрещал телефон и из штаба полка сообщили: «Приготовиться к передаче линии!»

И лейтенанта, и его солдат опять ожидали новые места, новые люди, новые обстоятельства, возможно, похожие на те, что были уже испытаны, а может быть, и совсем не похожие. Все равно солдату надо уметь приспособиться к любым условиям и неуклонно продолжать свое дело – служить своему народу и народу освобожденной Германии.

Готовиться к передаче линии! Не так много нужно для этого подготовки. Труднее принимать ее и осваиваться на новом месте. Найдется ли там другой дедушка Редер, чтобы помочь в трудную минуту?

К полудню приехал Ганс. Он рассказал, что отец по его, Ганса, настоянию согласился на время принять в семью Эриха, если его отпустит «господин лейтенант». Это было как нельзя кстати.

Выслушав предложение Ганса, Эрих заметил:

– Прямо не знаю, что делать. Ведь за измену меня обещали убить. Наживут еще Шнайдеры со мной горя...

Оставив ребят наедине, лейтенант ушел в свою комнату и написал подробное письмо в полицейское управление. В письме изложил все, что было известно об Эрихе и просьбу – устроить его дальнейшую жизнь. Когда он вернулся к мальчикам, те так же сидели на скамье, разговаривая, как взрослые.

– Так что же, Эрих, – спросил Володя, – ты очень боишься смерти, обещанной тебе на той стороне?

– Нет, – просто ответил он. – Туда я больше не вернусь, надо как-нибудь здесь устраиваться...

– А не съездить ли тебе в полицейское управление и там рассказать обо всем, что с тобой произошло?

– Поехали, Ганс, – подхватил Эрих.

– Нет, погодите. Не к чему торопиться. Сначала давайте пообедаем вместе. А то вот мы с Гансом давненько дружим, но от моих угощений он всегда увертывается. Пошли!

За столом ребята весело шутили и тут же договорились, что после полицейского управления поедут к Шнайдерам и не расстанутся, пока Эрих не устроит свою самостоятельную жизнь.

Пообедав, мальчики вышли во двор и уселись на мотоцикл. Грохотало вынес письмо, аппарат, бумаги Эриха и вручил ему.

– А если я все-таки струшу перед смертью и убегу со всем этим багажом? – улыбнулся Эрих, по-озорному блеснув глазами.

– Будем знать, что ты жалкий трус, но убивать тебя все равно не обещаем, если даже попадешься нам еще раз, – объявил Грохотало, сделав серьезное лицо. – Только никуда ты не убежишь: через линию тебя не пустит Таранчик.

Ребята насупились и замолчали. Вокруг них собрались солдаты.

– Уезжаешь, хлопчик? – спросил Эриха Жизенский по-русски. И добавил на немецком: – Ну, до свидания. Смотри, больше мне не попадайся!

Все стали прощаться с ним.

– Будь счастлив, Эрих, – сказал Володя, – и побольше думай о жизни.

– Спасибо, господин лейтенант, за все, – тихонько проговорил Эрих Разен, торопливо отвернулся и молча ткнул Ганса в бок, тот включил скорость и дал газ. Из глушителя вылетел клубок беловатого дыма, и мальчики умчались...

Вечером этого же дня солдаты устроились на своем излюбленном месте в саду. Слушали радиопередачу из Берлина по заявкам воинов. Земельный и Соловьев, лежа перед шахматной доской, лениво передвигали фигуры. Фролов перелистывал журнал. Жизенский, сидя на траве и привалившись спиною к стволу яблони, пришивал подворотничок.

Вдруг из репродуктора полились звуки любимой песни:

 
Давно мы дома не были,
Цветет родная ель,
Как будто в сказке-небыли
За тридевять земель.
 

Перестали двигаться по доске шахматы, притихло шуршание журнальных страниц, замерла в руках Жизенского игла...

Из сада ушли, когда совсем стемнело.

В пятом часу лейтенанта разбудил дежурный и сообщил, что по телефону приказано ждать смену часам к восьми утра.

– Поднимайте всех! – приказал лейтенант и быстро оделся.

Хозяйство невелико, и свернули его до рассвета. Завтрак еще не готов. Солдаты от нечего делать собрались в столовой, только там оставалось все на своих местах. В других комнатах стоял тот беспорядок, какой остается во всякой квартире, когда ее покидают жильцы.

– Давайте сходим к Таранчику, простимся, – предложил Карпов. И они пошли. Пошли не как солдаты, не строем, а тесной группой...

На сером фоне предутреннего неба темнела звезда на памятнике, виднелась металлическая оградка над могилой Таранчика. Заметив приближение людей, Митя Колесник, бывший здесь на посту, поднялся из своего укрытия и зашагал вдоль линии, прижимая к груди автомат. Солдаты взошли на холм, окружили могилу...

Повеял прохладный ветерок, вспорхнула проснувшаяся пичужка, и брызнули яркие лучи восходящего солнца. Они позолотили начищенную граненую звезду на памятнике, обагрили подернутые грустью лица солдат, заиграли на пиках решетчатой оградки, оживили цветы на могиле. Лучи преобразили всю местность, и только забор из колючей проволоки не стал от них лучше.

Пройдут годы... Когда-то немцы разрушат, снесут колючую проволоку. А могила Таранчика будет напоминать потомкам о мужестве людей, не боявшихся умереть во имя будущего...

Когда вернулись на заставу, дежурный связист сообщил, что с десятого сентября, то есть через четыре дня, лейтенанту Грохотало разрешается отбыть в отпуск. И странно: долгожданное известие не принесло той радости, какая грезилась в долгие месяцы ожидания.

26

Если бы в те годы на станции Брест посадить глазастого летописца, способного уследить за всеми необычными встречами, радостными и печальными, сколько бы интереснейших историй мог он записать!

На пути от Берлина до Бреста Грохотало успел подружиться со своими соседями по купе – майором из Куйбышева и двумя лейтенантами из Москвы. Им и дальше удобнее было держаться вместе, потому майор, собрав отпускные и проездные билеты, пошел компостировать их, а москвичи отправились на привокзальную «толкучку». Грохотало остался с вещами, сложенными общей кучей у стены.

До невозможности медленно тянется время, когда совершенно нечего делать и уйти от вещей нельзя. Володя и сиделки ходил возле чемоданов – три шага в одну сторону и три обратно. Накурился до одури. Во рту горько, и пить хочется. А вокруг снуют люди. Они, как вода в заводи, переливаются, кружатся, поталкивают друг друга. Сотни лиц мелькают вокруг, а в тебе сидит неизгонимое тоскливое чувство одиночества.

Шагах, в десяти от него, в сторону центра зала, на чемоданах прикорнула девушка в военной форме. Старшина. Спала она вниз лицом, уткнувшись в ладони. И Грохотало видел ее лишь в те моменты, когда на минуту перемежался людской поток, разделявший их. Потом проснулась и, сидя спиной к Володе, причесала волосы, надела пилотку.

Что-то притягивало к ней Грохотало. Сначала он поглядывал на нее изредка, потом все чаще и чаще. И даже сердился, если проходящие мешали видеть ее. А когда она повернула голову и стал виден профиль ее лица, Володя опешил.

– Ве-ерочка! – заорал он и бросился к ней, расталкивая солдат и офицеров, пересекающих ему дорогу.

Никто не удивился его поступку, потому как в те дни подобное случалось нередко.

Верочка испуганно оглянулась на крик, увидела Грохотало и, вскочив, шагнула к нему, обняла и еле слышно прошептала:

– Воло-одя!

– Давно ты здесь? Когда приехала?

– Да уж вторые сутки тут, – проговорила она, всхлипывая и держа одну руку на. плече Грохотало, другой смахивая непрошеную слезу.

– А повзрослела как ты, едва признал!

– А ты, думаешь, такой же, как был? Живинки-то в глазах погасли...

Володя ничего не знал о живинках в глазах, но и сам иногда чувствовал, что будто потяжелел весь, реже вспыхивал безудержным, бесшабашным огнем.

– Володька, родной! – прозвучало неожиданное и такое знакомое откуда-то сбоку.

– Алешка!

Они схватили в объятия друг друга и тискали, пока изнемогли.

– Ну, хоть сегодня-то уедете? – спросил Грохотало, отступив на шаг от Батова. – Ты у кассы «дежуришь»?..

– Нет, и сегодня, наверно, ничего не получится, – быстро проговорил Алексей и закашлялся.

Володя вгляделся в лицо друга, вроде бы мало изменившееся, но с блеклым румянцем и потускневшим взглядом.

– Давай билеты.

– Чего ты надумал? – спросил Батов, подавая билеты.

– Присмотрите вон за теми вещами, – на ходу показал Грохотало.

Вернулся он скоро.

– Не получается? – спросил Батов.

– Пока не знаю. Майор у меня там у кассы старших офицеров стоит. Человек десять впереди осталось. Думаю, что получится. А если нет, так вместе загорать будем.

– А ведь ехать-то нам не по пути, – сказала Верочка.

– Как так? – удивился Володя. – Вы куда? Не домой разве? – Он забыл в сутолоке, что «дома» у обоих нет, и, вспомнив, смутился.

Наступила неловкая пауза. Каждый пережил ее по-своему. Больно-больно защемило у Володи в груди.

– Ну, до Москвы-то все равно по пути, – нарушил молчание Батов.

– Да, – подхватила Верочка, – до Москвы по пути...

– А потом?

– Потом мы – в Крым. Алеша направление туда получил, а я устроюсь где-нибудь работать... по медицинской части.

– Ой, погодите, братцы! – схватился за голову Володя. – Уж не поженились ли вы?

– Можешь поздравить, – улыбнулся Батов. – Неделю назад, в Берлине... В Москве зарегистрируемся.

Грохотало схватил их и, пытаясь столкнуть друг с другом, закричал:

– Горько!

– Горько уже было, – легонько отстранил его Батов. – Надо надеяться, что больше не будет...

Грохотало не понял этого намека и вдруг спохватился:

– Чтоб снова не потеряться, запиши-ка, Алеша, адрес моей матушки. Тогда ведь я приготовил его, да так и оставил в кармане.

– Домой приедешь, – засмеялся Батов, – письмо от меня получишь. А адресок-то – вот он, твоей рукой на писан.

– Видел? – воскликнул Грохотало. – Уралова видел?!

– Не только видел – посаженным отцом был он на нашей свадьбе. До гроба мы ему обязаны.

– Вот это человек! – воскликнул Володя.

Наконец появился майор, стоявший за билетами у кассы. Грохотало бросился к нему.

– Ну, вот, – проговорил Володя, возвращаясь, – сегодня едем. Правда, в разных вагонах, но это не помешает нам наговориться за дорогу.