Текст книги "Горячая купель"

Автор книги: Петр Смычагин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 22 страниц)

15

Молодость ли, здоровье или жгучее желание скорее поправиться, а может быть, все вместе помогло выздоровлению, но уже на пятый день, когда Ганс приехал на заставу узнать о здоровье лейтенанта и сказал, что мотоцикл Редера в полном порядке, Володя не мог удержаться, чтобы не поехать с ним, потому что чувствовал себя вполне пригодным для такого путешествия.

А Ганс повез на этот раз так, что хоть стакан с водой держи – не разольешь. Отто не упрекал лейтенанта за случившееся, даже наоборот, держался как-то виновато, и Володя понял, что Ганс не струсил и рассказал отцу правду. Большого и хорошего разговора, как в прошлый раз, не получилось.

А когда лейтенант засобирался домой, Ганс предложил отвезти его, но тот отказался. Отто не вмешивался в их разговоры.

Благополучно вернувшись на заставу, Грохотало застал во дворе несколько человек, задержанных на линии. Здесь стояли миловидная женщина лет двадцати пяти, с картонными коробками; мужчина лет сорока, очень высокий и тощий, без головного убора, с длинными рыжими волосами. Он презрительно поглядывал вокруг и все время подергивал плечами, словно с них сползал плащ. Носок огромного рыжего полуботинка будто отсчитывал такты – равномерно поднимался и опускался. В одной руке немец держал маленький красивый чемоданчик, другая засунута в карман плаща.

Два молодых парня, очень похожие друг на друга, в одинаковых желтых куртках и серых брюках, держались свободно и, казалось, временный плен их не угнетал.

Совершенно обособленно держался старик в весьма оригинальном костюме. Седую голову с волнистыми, спускающимися на плечи волосами украшала зеленая шляпа; на переносице покоилось пенсне; черный галстук на белой манишке, просторный серый пиджак, тяжелая трость – все это выглядело довольно представительно. И вдруг – коротенькие замшевые шорты и голые стариковские ноги, костлявые и сплошь покрытые волосами до самых ботинок. Пустой рюкзак на спине со множеством карманов и карманчиков делал его фигуру еще более сутулой и даже горбатой. Было видно – старик очень взволнован: короткие усики по-боевому щетинились на сухом лице, а козлиная седая бородка вздрагивала.

Лейтенант решил немедленно заняться задержанными. Чумаков, заменявший начальника заставы в его отсутствие, доложил, что среди задержанных подозрительным является только один: высокий рыжий немец, а остальные – мирные люди.

– Что у него обнаружено? – спросил Грохотало, когда вошли в комнату. Чумаков взял у задержанного чемоданчик и раскрыл. Там было всего две вещи: артиллерийский оптический прицел, прикрепленный ремнем, и коробка, величиною чуть побольше радионаушника, тоже прикрепленная ремнем. Документы не вызывали подозрений.

– Откуда и куда идете, господин Шмерке? – задал Володя стандартный вопрос. Почти всегда приходилось начинать разговор с этого. Немец спокойно и обстоятельно начал объяснять, что живет недалеко от Нордхаузена, что был у родственников в Ганновере и теперь возвращается домой.

– А зачем вам понадобилась вот эта вещь?

– О-о! Господин лейтенант считает, что я собираюсь стрелять из пушки, – рассмеялся Шмерке. – Нет. Я хорошо знаю оптику: оптический мастер. До войны работал на заводе фирмы «Карл Цейсс». Люблю фотодело, радио и в свободное время конструирую всякие безделушки, совершенствую фотоаппарат.

– Так при чем же тут все-таки прицел?

– Ах да, прицел! У него, видите ли, поставлены очень хорошие линзы. Вот они-то мне и нужны.

– В Западной Германии такие вещи продают в магазинах?

– Вы, оказывается, большой шутник, господин лейтенант, – рассмеялся Шмерке и тяжело положил на стол руку, покрытую густым рыжим волосом. – Я нашел эту вещь на берегу Эльбы, на месте бывших боев.

В самом деле, приглядевшись внимательно, можно было заметить в прорезях шурупов мелкие песчинки.

– А это что за прибор? – спросил Володя, пытаясь вскрыть вещь, похожую на радионаушник. Задержанный встрепенулся и предупредительно выбросил вперед руку.

– Что вы, что вы, господин лейтенант! Так можно испортить вещь! Это – прибор для определения чувствительности фотопленок. В теперешнее время не просто приобрести его.

Уложив на место прибор, Володя закрыл чемодан, велел Чумакову увести задержанного в отдельную камеру. А когда вернулся Чумаков, они извлекли загадочный прибор, и старшина отправился с ним к местному радиомастеру, чтобы выяснить назначение прибора.

Сержант Жизенский ввел двух молодых немцев, которые заявили, что бегут из Западной Германии, что в Гарделегене у них живет старшая. сестра, там они надеются найти работу и жить у сестры. На все вопросы отвечал старший. Ему было лет девятнадцать-двадцать. А когда он закончил, младший брат вытащил из рукава большой, кинжал с фашистским значком на рукоятке и положил на стол.

– Этот нож, – сказал он, – забросил под нары тот высокий мужчина, что был с нами. Он пригрозил, чтобы мы не вздумали сказать об этом.

– Спасибо...

– Бедная женщина так перепугалась, что даже заплакала, когда он грозился.

Вещей у этих ребят не было. В их общей сумке, как доложил Жизенский, ничего не обнаружили, кроме скудного запаса продовольствия. О документах говорить не приходится: у абсолютного большинства перебежчиков они были в порядке. Поэтому приходилось задерживать только тех, кто явно на чем-нибудь попадался. Все подозрительные или уличенные передавались немецким властям для окончательного разбирательства, а остальных отпускали.

Ребят этих решили отпустить. Следом за ними вошла женщина. Она положила на стол паспорт и быстро-быстро заговорила, что давно живет в этой части Германии, что муж погиб во время войны, что своих детей у нее нет и что шла она в Западную Германию к брату, у которого трое хорошеньких ребят, но ее не пустили «русские солдаты». Рассказывая обо всем этом, она раскрыла обе свои коробки и извлекла из них множество всяких игрушек. Когда все игрушки уже лежали на столе, Володя достал кинжал, только что полученный от задержанного юноши, и спросил, кому он принадлежал.

– О, этот бандит так напугал меня, так напугал!

– Который? Тот, что в куртке, молодой?

– Нет, что вы! Нож был у того высокого, в плаще. У-у, я его до сих пор боюсь!

– Ну, что ж, фрау Экерт, игрушки свои можете взять. Но через линию здесь проходить нельзя. Ведь вы хорошо знаете, что для перехода через демаркационную линию есть специальные пункты...

– Конечно. Все об этом знают, господин комиссар. Все об этом знают, но вы подумайте только, как это далеко! – так же быстро говорила фрау Экерт, сгребая игрушки в подставленную к крышке стола коробку. – Сколько на это надо денег и времени. А у меня нет ни того, ни другого...

Коробка выскользнула из ее рук, опрокинулась, и со дна под ноги лейтенанту выпал тетрадный листок. На нем старательной детской рукой были выведены мелкие цветочки, елочки, тележка с веревочкой, лежащей у ног мальчика. В левом углу красовался домик, и еще несколько человечков было изображено на листке.

Полюбовавшись рисунком, Грохотало подал его женщине, заметив:

– Кто же это так рисует? Ведь вы говорите, что у вас нет детей?

– Да, – запнулась она, укладывая листок на дно коробки. – Этот подарок посылает мой племянник по сестре. Он трудился над картинкой чуть не целый день и просил передать братикам как самый дорогой подарок...

– Можете быть свободны.

Фрау Экерт собрала в охапку коробки и не сложенные еще в них игрушки и, усердно раскланиваясь, говорила:

– Нет уж, господин комиссар, лучше я пока не увижу этих славных ребятишек, но здесь больше не пойду.

Не успели скрыться за дверью Жизенский и фрау Экерт, а Володю словно прострелила догадка.

– Жизенский! – крикнул он вслед, кинувшись к выходу. – Уведите ее пока на старое место, а коробки с игрушками давайте сюда. Вам, фрау Экерт, придется еще подождать...

Вернувшись в комнату, Грохотало раздвинул занавеску, за которой скрывался план участка демаркационной линии, взял детский рисунок, и тут все стало ясно.

Маленький домик в левом нижнем углу рисунка стоял как раз на месте расположения заставы, тележка заменяла караульное помещение, а веревочка от тележки, упавшая из рук мальчика, точно повторяла изгибы дороги. Другие человечки аккуратно стояли на тех местах, где располагались посты. Не будучи убежденным в достоверности своих предположений, лейтенант схватил со стола курвиметр и начал сравнивать линии и расстояния. Оказалось, что рисунок выполнен в строжайшей масштабной точности.

– Смышленый племянник у этой фрау, – заметил Жизенский, внимательно наблюдавший за лейтенантом. – Еще и писать не умеет, а масштаб знает.

Вернулся Чумаков.

– Понятно, – сказал он. – С собаками они провалились, теперь пытаются радиосвязь наладить. Вот эта маленькая штучка – радиопередатчик.

– Вы поинтересовались, каков радиус действия этого аппарата «для определения чувствительности фотопленок»?

– Мастер говорит, что при хороших условиях он может действовать километра на два-три, не больше.

– Значит, с ним нельзя уходить далеко от линии. Пригласите задержанного, Жизенский.

Войдя в комнату, Шмерке довольно красноречиво покосился на свой чемоданчик, лежащий на том же месте, где был оставлен после первого допроса, и сел на прежнее место, к столу.

– Вы, господин Шмерке, очень торопитесь домой? – спросил лейтенант.

– Конечно, мне хотелось побыстрее оказаться дома.

– Да, я вас вполне понимаю. Но видите ли, на дворе уже вечер, а у нас еще много дел. Разобраться со всеми задержанными мы просто не успеем, поэтому вам придется еще погостить у нас.

– Господин лейтенант, я вас очень прошу! Меня может потерять семья, меня ждет работа! Вы же знаете, как трудно теперь всем немцам... Я вас очень прошу...

– Ишь, как рассыпается, змей! – не выдержав, сказал по-русски Жизенский.

– Не мешайте нам разговаривать, – сверкнул свирепым взглядом Грохотало и, досадуя, подумал, что сержант, возможно, уже испортил всю задумку. А потом снова обратился к Шмерке: – Нет, мы вовсе не хотим вас долго держать. Вы у нас проведете только одну ночь. Уверяю вас – не больше.

– Воля ваша...

– Ничего. У нас неплохо. Можете взять ваши вещи, – лейтенант указал на чемодан.

Шмерке нетерпеливо опустил на него волосатую руку и осторожно, словно чемодан мог взорваться, поднял крышку.

– Вещи на месте, можете не беспокоиться... Только прицел оставьте лучше здесь, остальное возьмите. А теперь вам дадут ужинать, и желаю спокойной ночи.

Шмерке встал, галантно раскланиваясь. Видя, что лейтенанта больше интересует прицел, а не вторая вещь, он приободрился. А Грохотало торопливо черкнул на клочке бумаги: «Ни одного слова с задержанным!», подал его Чумакову, предложив проводить Шмерке на место. Они ушли.

– Ты доволен, что сказал ему глупость? – спросил Грохотало у Жизенского.

– Я ведь сказал по-русски, – начал было оправдываться сержант, понимая, что допустил промашку.

– А если он знает русский язык?

– Все равно и так видно, что бандит первой марки.

– Сержант Жизенский! – взбеленился лейтенант. – Я накажу вас за излишнюю болтовню!

Жизенский удивленно посмотрел на лейтенанта, еще не понимая причины, вызвавшей небывалое раздражение. Он поправил чуб и пилотку, одернул гимнастерку, и без того великолепно заправленную, и молча отошел к подоконнику, недовольно оглядываясь.

Вернулся Чумаков. Он понял, что тут произошло, и укоризненно посмотрел на товарища.

– Поспешность, – продолжал лейтенант уже более спокойно, – нужна... далеко не везде. И хорошо, если этот самый Шмерке не понимает по-русски, если он уверен, что нам интересен его прицел, а не передатчик. А если понял, то, кроме его самого и его «прибора для определения светочувствительности пленок», нам ничего не видать.

– Да, плохо, друг, когда сначала скажешь, а потом подумаешь, – по-товарищески заметил Чумаков. – Одним словечком все порушить можно.

– Теперь-то хоть понял, – совсем спокойно заговорил Грохотало, – что твоя выходка может оказаться полезной для Шмерке?

– Как?

– Ничего не дошло. Ну, если мы ему дадим понять, что не догадываемся о назначении прибора, и отпустим на свободу, а немецкие товарищи продолжат наблюдение за ним...

– Ясно, товарищ лейтенант. Извините, – вспыхнул Жизенский.

– Тогда давайте сюда старика.

Старик в замшевых потертых шортах явился точно в том же виде, в каком встретился у подъезда, даже не снял с плеч еще больше горбивший его рюкзак, и трость все так же дрожала в его руке. Он со вздохом опустился на предложенный стул, потер ладошкой голое колено и глухим от волнения голосом произнес:

– По-моему, господин комендант, здесь произошло недоразумение...

– В чем?

– Я... я – бывший учитель естествознания, к тому же почти слепой. Теперь – садовник. Я совсем не собирался на ту сторону: мне нечего там делать.

– Так зачем же вы оказались у самой линии?

– Не видел, господин комендант, не видел! Я собирал растения для гербариев и совсем случайно забрел туда.

Старик говорил так искренне, что нельзя было не поверить ему.

– Что ж, покажите ваш паспорт.

– К сожалению, у меня нет с собой никаких документов, – развел руками старик. – Да их и не надо, – вдруг встрепенулся он. – Я ведь из соседней деревни, что расположена к югу отсюда. Только потрудитесь, пожалуйста, свериться. Там меня все знают. Да и в этой деревне у меня много знакомых.

Он торопливо начал перечислять фамилии жителей Блюменберга и среди них назвал Карла Редера.

– Карл Редер? Здешний бургомистр?

– Да, да, да! – обрадовался старик.

– Тогда все проще простого. Идемте к нему.

Старик заметно оживился, но по дороге к бургомистру он был сильно взволнован и не мог связно вести разговор. Грохотало нарочно немного отставал от него, чтобы убедиться, знает ли он, где живет Редер. Старик, запинаясь за булыжник, трусил по дороге и все твердил одно и тоже:

– О, здесь недалеко, здесь совсем близко!

Как ни был расстроен Карл Редер многими заботами дня, но, взглянув на вошедших, расхохотался молодо и звонко:

– Дружище Шпигель! Откуда ты свалился? Уж не закатился ли сослепу к англичанам?

– Вот именно, дорогой Карл, вот именно, чуть не попал к англичанам.

– Эх, старик ты, старик! Сидел бы уж лучше дома, коли не можешь отличить белое от черного.

– Да я, кажется, и ушел недалеко, а попал вон куда. А тут еще два молодых человека показали мне на цветочное место, я и пошел туда... Теперь устал так, что не знаю, как домой доберусь.

– Извините нас, дедушка Шпигель, – сказал Володя и, подсев к столу, написал несколько слов Чумакову. – Вот возьмите эту записку и отдайте на заставе любому солдату. Тот фельдфебель, что был со мной, собирается ехать в Нордхаузен, он вас довезет.

– Спасибо, господин комендант, спасибо! – кланялся Шпигель, принимая записку и пятясь к двери.

– Ну, а теперь мне надо связаться с полицейским управлением. Кажется, не все такие, как Шпигель, нам попадаются. – Володя рассказал Редеру о задержанном Шмерке и в заключение добавил: – У нас нет возможности заняться в дальнейшем деятельностью этого господина, а она, кажется, очень интересна. По-моему, будет полезно отпустить его на волю. Умелое наблюдение за ним позволит узнать многое. Тем более, что Шмерке, пожалуй, твердо уверен в нашей глупости и неосведомленности. Если полиция возьмет дальнейшие заботы о Шмерке на себя, мы с удовольствием разрешим ему обмануть нас. А он только этого и хочет. Так что все будут довольны.

– Сейчас же схожу и позвоню.

– Ну, а что решили на собрании о земле?

– Эх, земля, земля! – сокрушенно вздохнул старик. – Кругом земля, а земли нет. И так-то ее мало, да и той как следует пользоваться не приходится... Клевер решили убирать и землю отдать хозяевам свободную, а рожь и другие культуры придется ждать до осени... Не губить же все это добро! – выкрикнул Редер, будто лейтенант возразил ему. – Посмотрели бы вы, какое это было собрание! Наверно, с самого потопа в нашей деревне такого спора не бывало.

– А к переговорам с бургомистром из Либедорфа вы готовы?

– Конечно, готов. Как решило собрание, так и будем договариваться.

16

Еще до восхода солнца лейтенанта разбудил Жизенский, дежуривший по заставе, и сообщил: с ним хочет видеться какой-то человек.

Вошел скромно одетый юноша, ладно сложенный, лет двадцати-двадцати двух и положил на стол документы. Это был посланник полицейского управления. Шмерке во время вчерашнего допроса назвал своим местом жительства большой рабочий поселок, расположенный на пути к городу. Это подтверждалось и его паспортом.

Операция задумана была так. Шмерке выходит на свободу, следом за ним отправляется полицейский в штатской одежде. В деревне, куда шел Шмерке, должны ждать еще двое полицейских. Они проследят дальнейший его путь до остановки. Начальник заставы рассказал полицейскому о происшествии с собакой и на всякий случай передал записку, найденную в ошейнике.

Пока посланник полиции ходил договариваться о том, чтобы выслали встречных, лейтенант пригласил Шмерке. Заспанный и помятый, тот явился в сопровождении Жизенского и так же, как вчера, покосился на артиллерийский прицел, лежащий на прежнем месте. И только потом подчеркнуто вежливо раскланялся:

– Доброе утро, герр лейтенант! – первые два слова он произнес по-русски.

– О, доброе утро, господин Шмерке! Вы, оказывается, говорите на нашем языке? Почему же раньше вы им не воспользовались?

Шмерке смотрел на лейтенанта непонимающим взглядом. Пришлось это же повторить по-немецки.

– К сожалению, могу произнести только эти два слова. Не больше.

– Ну, как вы у нас переночевали?

– Спасибо, герр лейтенант. Правда, не так мягко, – усмехнулся он, – зато спокойно: под охраной. А вчера я прошел много и очень устал, так что спалось здорово.

– Значит, правду у нас говорят, что утро вечера мудренее. Теперь вы отдохнули и легко сможете дойти до дому... Вот ваш прицел. Возьмите его, но на другой раз не советую с ним попадаться. Если вам нужны линзы, выверните их, но зачем носить с собой весь прицел?

– Все равно я его выброшу: возьму только линзы. Он тут же принялся добывать одну из линз, но Володя остановил его и, заглянув в паспорт, спросил:

– Значит, вы идете в Вейльроде?

– Да.

Получив паспорт, Шмерке сдержанно, с достоинством поклонился и, шурша плащом, четко отбивая шаги, направился к двери. Жизенский пошел проводить освобожденного, чтобы не задержал часовой у подъезда.

Шмерке вышел во двор, тряхнул копной рыжих волос в сторону пропустившего его часового и, миновав арку, зашагал к деревне по обочине дороги.

Через несколько минут Карпов, сопровождающий фрау Экерт, отправился по той же дороге.

– Ну, этих всех проводили, – сказал Жизенский, вернувшись наверх к лейтенанту, – а из караульного передают, что там опять есть задержанные. – Он тяжело вздохнул. – Когда все это кончится?

– Думаю, не раньше, чем ты демобилизуешься.

– Да я – ничего, только надоело целыми днями вертеться, как на иголках... Хоть бы служить в Союзе...

– Не спорю. Но служба есть служба.

Вошел Фролов и доложил, что на первый пост приехал английский офицер и требует вызвать командира. Фролов был бледен после бессонной ночи, и легкий пушок на верхней губе оттенялся сильнее, придавая лицу еще большую худобу.

– Устал, Фролов?

– Да, очень устал, товарищ лейтенант, – признался солдат, – вторые сутки...

– Крепись – скоро смена.

Часто солдаты отдыхали меньше положенного: людей не хватало.

Через несколько минут Грохотало подъезжал к первому посту. Сломанная ключица еще не давала забыть о случившемся несколько дней назад, но уже не мешала осторожно ходить и даже ездить. Дело шло на поправку, и опасения доктора, к счастью, не подтвердились.

За проволочным забором стоял военный легковой автомобиль, а около него расхаживал Чарльз Верн. Едва Грохотало успел сойти с мотоцикла, как капитан оказался на нашей стороне и, вскинув руку под козырек, бойко рапортовал, не отходя от проволоки:

– Господин лейтенант, мой командир приказал передать, что он желает встретиться с вами сегодня ровно в шестнадцать часов на участке вашего соседа справа.

Судя по подчеркнуто официальному тону, можно было подумать, что капитан совсем забыл о предыдущей встрече и о своих дружеских словах. Володя поприветствовал его по-армейски. Капитан неожиданно рассмеялся и, крепко сжав руку лейтенанта, продолжал:

– На этом моя официальная миссия кончена. Правда, майор приказал «разговаривать с русскими покороче» и быстрее возвращаться, но уж раз выпал такой случай, думаю, теперь мы поговорим по-настоящему, если никто не помешает... Да, – спохватился он, – вы не возражаете против времени встречи? Вас это устраивает?

– Вполне. Я хотел сегодня связаться с вами как раз по этому же вопросу.

Они сошли с дороги и уселись на край канавы.

– О чем вы хотели поговорить, господин капитан, что вас так волнует?

– О, волнует меня многое и, прежде всего, вот это. – Капитан достал из кармана смятую немецкую газету и ткнул пальцем в заголовок небольшой статьи. – Вот что меня волнует. Вы только почитайте!

В статье говорилось, что английские власти оказывают всяческую помощь немецкому населению. На днях рабочим Ганновера английское правительство прислало баржу картофеля...

– Ну и что же тут особенного? – спросил Володя.

– Конечно, ничего особенного, дорогой мой. Н-но... если бы это так и было на самом деле... Видите ли, эту газету мне дал один знакомый немец. У него самого отобрали несколько центнеров картофеля английские солдаты и погрузили на эту самую баржу... Ясно, откуда подарок?

– Ловко состряпано.

– Где же, к черту – ловко, когда у всех на виду делали!.. Баржу-то везли с юга, а Англия, кажется, совсем в другой стороне...

Понимаете, я в прошлом топограф: всю жизнь копался с чертежами и вокруг многого не замечал. В жизни нередко приходилось встречаться и с ложью, и с воровством, но это делали частные лица. А ведь здесь перед нами наглый  г о с у д а р с т в е н н ы й  обман! Ничего не могу понять, но немецкие власти помогают нашим в таких делах...

Его маленькие очки в серебряной оправе тряслись на переносице, лицо порозовело от волнения, а губы сделались еще бледнее. Казалось, он рассуждает сам с собой, забыв о присутствии собеседника.

– Я охотно пошел на войну с фашизмом. Мы били гитлеровских молодчиков, а теперь они свободно разгуливают и, не стесняясь, говорят, что скоро у них будет своя армия и еще более могучая, чем раньше. И что странно: наши, кажется, готовы им помочь в этом. Получается какая-то чертовщина: с заклятыми врагами, бомбившими наш Лондон, нам навязывают дружбу, а с товарищами по оружию, с русскими, буквально заставляют враждовать, натравливают всячески. Как все это совместить в сознании?.. Впрочем, после случая с картофелем меня уже не просто удивить.

– Да, совсем недавно наши армии были дружественными...

– А знаете, ведь я в прошлый раз приезжал из-за того, что не мог молчать. Тогда я, наверное, казался еще более смешным, чем теперь, не правда ли?

– В этом нет ничего смешного, но почему вы устремились именно сюда со своими мыслями?

– Куда же мне еще податься? С кем я у себя поговорю на эту тему, если и заикнуться нельзя при нашем командире? Когда я прочитал вот эту статейку, то готов был выскочить на улицу и кричать, что все это ложь, черт побери!

Чарльз Верн не скрывал, что приехал «отвести душу». Он расспрашивал, как управляется Советское государство, как живут служащие, рабочие, не преследуются ли верующие и о другом.

Отвечая на множество вопросов, порою таких, над которыми никогда раньше не задумывался, Грохотало вдруг особенно ясно ощутил, какая громадная ответственность лежит на нем. Именно в этот момент он почувствовал, насколько повзрослел по сравнению с недавним фронтовым временем. Там главная забота была о взводе, о роте, а в делах большего масштаба он чувствовал себя крохотной, незаметной песчинкой. А здесь, встречаясь с немцами, с англичанами – а среди них были и друзья и враги, – он видел себя хотя и очень маленьким, но самостоятельным «островком» Родины, в котором должна отразиться вся его гордая и бесконечно дорогая Советская Россия.

Слушая Володю, капитан долго протирал очки клетчатым платком, время от времени проверяя на свет и щуря серые глаза. Солнце поднялось уже высоко. Верн снял фуражку с высокой тульей, тщательно вытер вспотевший лоб, надел очки и тяжело вздохнул:

– Эх, если бы я был молод, если бы у меня не было семьи, я знал бы тогда, что делать!

– А что бы вы сделали?

– Бежал бы! Вот прямо сейчас, плюнул бы на все и бежал... – вдруг он обернулся к линии, вскочил на ноги и замер, уставившись далеко на дорогу. – А ведь это, кажется, за мной посол катит... Долгонько я тут засиделся. Не выдержал мой майор.

От деревни слышался глухой треск мотоцикла, рокочущего в густом, прогретом воздухе. Чарльз Верн торопливо попрощался за руку и, проворно раздвинув проволоку, быстро перебрался на ту сторону.