Текст книги "Тайна святых"

Автор книги: Петр Иванов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 39 (всего у книги 51 страниц)

Или другой панегирист Лавры пишет: “так распространялось благочестие, умножались монастыри и центром этого круга была святая Лавра. и вот уже Лавра становится поприщем событий исторических: в соборе ее великий князь Василий Темный в 1446 г. был вероломно захвачен князем Иоанном Можайским и выдан Шемяке”. – Прибавим: а Шемяка в тот час же и ослепил Василия. И далее, перечисляя исторические заслуги Лавры, тот же писатель говорит: “еще много великих заслуг России оказала сия святая обитель: два раза укрыла она юного Петра, и ее стены остановили мятежных стрельцов”.

Вспомним, что во второе бегство Петра в Лавру никакого бунта не было, но было подозрение, что может быть бунт. Петр, испугавшись, ночью в одной сорочке прискакал в монастырь, а на другой день, убедившись, что не только нет бунта, но Москва почти вся за него, начал свирепо расправляться со своими противниками. Пытал Шакловитого и стрельцов. Казнил Шакловитого. Софью приказал насильно постричь в монастырь (великое уважение к Божией обители!).

Но неужели на таком “поприще исторических событий” в состоянии пребывать благодать великого святого, некогда здесь жившего? Думаем, что если бы благодать продолжала пребывать, то она не допустила бы до всего этого.

И вот еще вопрос. Почему каждому русскому школьнику и вообще русскому человеку так называемая история нашего отечества внушает, что Свято-Троицкая обитель отразила поляков в 1612 г.? Если в монастыре была воздвигнута крепость, то, очевидно, поляков отразила военная сила с воеводой во главе. Отражение внешних врагов отнюдь нельзя ставить в похвалу монастырю. Это все равно, что восторгаться церковью, из которой войска вынуждены были стрелять из пушек, и считать такую церковь спасительницей отечества. Монахи ведут брань с силами злобы поднебесной, в этом их единственное назначение как борцов. Борьба с людьми оружием и пролитие крови есть дело явно противоположное, и восхвалять за это монастырь есть совершеннейшая нелепость. Чтобы понять это, достаточно представить себе, что св. Феодосий и св. Антоний Печерские, Агапит, целивший больных, Марк, воскресавший мертвых, и вообще вся святая община Печерская стоит на стенах и стреляет в неприятеля, варит горячее и льет его на головы осаждающих и вообще участвует во всем этом. Печерский монастырь разоряли много раз, но он никогда не сопротивлялся, и киевским князьям, конечно, и в голову не могло прийти, чтобы святые пещеры сделать оплотом против внешних врагов. Да и Троицко-Сергиевская Лавра при Никоне – преемнике по игуменству св. Сергия была сожжена татарами дотла. Перед этим Никону являлся в видении св. Сергий и просил всех удалиться из монастыря, так как он будет уничтожен. Однако никто не ставит в упрек монахам того времени, что они не защищали и не спасали отечества. Поляков отразила крепость, устроенная в монастыре, а не Свято-Троицкая обитель. Как раз в это время произошло и чудесное “отражение” поляков от Ростова св. Иринархом Борисоглебским. Дважды поляки были под Ростовом, где св. Иринарх подвизался. Первый раз их вождь Сапега, посетив св. Иринарха, приказал не причинять обители никакого вреда. Во второй раз, через три года, поляки вновь далеко обошли Ростов из уважения, как сказано в летописи, к святому. Здесь была оплотом святость, а в Троицкой Лавре храбрость солдат, а не духовная (в данном случае более чем бессмысленный эпитет) твердыня монастыря. Но почему крепость понадобилось строить в монастыре? Да потому что зверю (нечистому духу или плотскому началу) нигде так не приятно наслаждаться жизнью, как в монастыре, превращенном в орудие земной защиты. .

* * *

Существует патерик Киево-Печерский, изображающий святые дела сонма святых, там пребывавших. Патерика у Троицкой Лавры нет, только житие св. Сергия. О чем можно было бы сказать в патерике Сергиевской обители? Святых дел здесь нет, кроме Сергиевых, есть только различные происшествия вроде истории с гнилым хлебом, есть непристойная выходка брата св. Сергия – Стефана, уход св. Сергия, через несколько лет его возвращение, посещение обители Дмитрием Донским, отправление на войну монахов Пересвета и Ослабя – такими происшествиями переполнены все сказания о Сергиевой Лавре.

Самый характер чудес св. Сергия в монастыре чрезвычайно разнится от чудес Печерского монастыря. В Киевской обители сама жизнь непрерывное чудо: изобилие, можно даже сказать, великое богатство благодати преображало обыденность в сверхъестественное бытие: люди пришли воровать, но вместо того засыпают непробудным сном, пока св. Григорий через пять дней не освобождает их от этой смертельной спячки; на пустых досках вдруг появляются изумительными красками написанные иконы; человек умерший не то что воскресает, а оживает на целые сутки, чтобы св. Марк успел выкопать ему могилу. Даже чудеса, вызванные реальными потребностями, поражают своей сверхъестественностью: св. Прохор снабжает весь город пеплом, превратившимся в соль; шерстяная мантия тушит пожар; мука сама наполняет и переполняет монастырские закромы.

Но, конечно, мука сама не посыпется в закромы той обители, где хлебы припрятаны от слишком голодающих. Жизнь у Троицы протекает обыденнейшим порядком и только в случае крайней необходимости благодать по молитве св. Сергия приходит на помощь; но даже и тут чудеса не нарушают, так сказать, физических законов: вследствие отсутствия воды из земли пробивается источник; неизвестный благотворитель в очень трудную минуту присылает в монастырь обоз с припасами. Интересно также отметить, что благодать как бы с трудом являет силу – только после ропота братиев*, и здесь они уподобляются евреям в пустыне, где Моисей по повелению Божию творил чудеса в ответ на ропот евреев. Даже явное чудо – воскрешение ребенка – св. Сергий совершил по ропотной жалобе отца: “лучше бы мальчик умер дома”. Божия помощь приходит не как ответ на любовь, а как бы вымогаемая у любящего Отца.

* Роптали на то, что далеко ходить за водой; роптали на то, что св. Сергий не позволял побираться по богатым дворам и оттого голод.

Однако сам св. Сергий так же, как Кирилл Белозерский, так же, как все святые того времени, сияют Божиим светом. Великая благодать творит в них и через них свои дела, только это (в отличие от Печерской общины) недоступно и неведомо (кроме двух-трех избранников) никому из братии. Так св. Сергий причащается в огне; у престола в алтаре ему сослyжает видимый ему ангел. Когда разбойники подкрадываются к жилищу св. Кирилла ( еще до основания обители), то видят кругом расставленные войска, которых в действительности нет, и в страхе бегут.

Вдали от Троицкого монастыря творит св. Сергий и свое величайшее чудо: преображает всю природу человека. Это произошло так.

Кн. Олега Рязанского московские историки называют вероломным, злым, хитрым. Но ведь так они квалифицировали каждого не покоряющегося князю Москвы. Правильнее Олега уподобить другому Олегу, его знаменитому древнему предку Олегу Святославичу Черниговскому. Очень трудный сердцем, Олег Святославич счел себя обиженным братьями и с великим упорством, не щадя ничего, отстаивал свои права. С ним долго мучился Владимир Мономах, и только сын Мономаха, крестник Олeга, св. Мстислав Великий смягчил сердце крестного отца бесконечностью своего незлобия и прощением Олегу всех его дел. Конечно, менее всего умел московский князь смягчать незлобием чьи-нибудь сердца. В решительную минуту князь Дмитрий послал войско, чтобы разорить страну Олега, однако войско было страшно разбито и много воевод и бояр погибло. Пришлось просить мира, но мира Олег не давал. Тогда москвичи обратились за помощью к св. Сергию. св. Сергий, прийдя в Рязань, не только смягчил сердце Олега, но как бы навсегда победил его Божией добротой. Олег “взял с князем Дмитрием вечный мир и любовь в род и род”. Сын Олега вскоре женился на дочери Дмитрия. Мало того, Олег, сердечно побежденный св. Сергием, как бы жизненно изнемог. И он оставляет престол и мир и последующую жизнь проводит в подвигах в знаменитом впоследствии Рязанском монастыре – Солотчаx (Ольговский монастырь близ Рязани).

Скажем теперь о мучении святых Бремени Сергиева. Духовные только среди духовных чувствуют себя дома, на родине. Но здесь они пребывали в рассеянии, не имели возможности соединиться в одну любящую семью – общину. К этому присоединялась еще очень плохая восприимчивость народом всего духовного. А большая благодать, пребывающая на человеке так же, как любовь, жаждет распространения на других людей, для этого она и даруется людям святые страдают за ближних, не отвечающих на призыв Духа Святого. Апостолы среди язычников никогда не испытывали такого чувства. Ибо многие из язычников с великой радостью встречали благую весть о Христе. Но члены церкви Христовой, равнодушные, охлажденные в братской любви, веют смертельным холодом на духовных людей; тьма разливается в самой церкви. Предчувствие еще большей тьмы иногда порождает состояние, близкое к отчаянию; человек начинает взывать к Господу о своем нестерпимом одиночестве, как некогда взывал пророк Илья: “Господи, остался я один”.

И вот, как Илью Бог утешил уверением:. “не бойся, я сберег себе семь тысяч мужей, которые не поклонились Ваалу”, – Господь посылает св. Сергию чудное видение. В глубокую ночь св. Сергий увидел великий свет, который от неба до земли прорезал мрак ночи, в этом свете реяло множество прекрасных птиц. Конечно, св. Сергий знал, что есть несколько святых, посланных, подобно ему, в Русскую церковь Христом, но он не знал о множестве верных, которые в глубоком безмолвии несут свой жизненный крест и верны Христу, любя братий, о них знает только Глава церкви; и Он уверил св. Сергия, что их еще множество. Как птицы, они не имеют пристанища, однако число их столь велико, что дивный свет продолжает гореть в церкви.

Такой же характер утешения имеет явление Пресвятой Богородицы с некоторыми святыми Сергию. Во всей истории церкви мы знаем только еще одно явление такого же рода – св. Серафиму Саровскому. Как по существу понять этот сонм святых, окруживших Богородицу, эту великую славу, в которой они являлись, и света, которого не могли перенести ни Сергиев послушник, ни сестра во Христе св. Серафима? Это явление свидетельствовало перед святыми славу церкви победной, которую не могут помрачить земные провалы в тьму. Оно принесло им глубочайшую радость о прославленном Иисусе Христе и напомнило слово на тайной вечере: “в мире будете иметь скорбь, но мужайтесь: Я победил мир”.

Да, райское солнце еще светило над Русской землей и святые, терпя временами мучительную скорбь, еще жили в лучах этого солнца. Они пребывали в рассеянии, но духовно как бы пeрeзывались друг с другом. От сердца к сердцу летели счастливые вести. Так, возвращаясь с великой победы над целым народом, св. Стефан Пермский, проходя за сотню Верст от жилища св. Сергия, остановился и молча приветствовал любимого брата сердечным поклоном, и тогда св. Сергий поднялся от трапезы среди братии и, поклонившись вдаль, ответил любимому другу: “Радуйся и ты, пастырь Христова стада”. Столь велика была сила их приветствий, что на месте, где останавливался просветитель зырян, возникла часовня. Но и во многих местах, где святые приходили встречаться друг с другом, впоследствии строились часовни, как запечатленные святыни их любви. Часовня на месте, где встречались св. Сергий и св. Мeфодий Пeшношский и вся местность эта названа Беседою. Часовня, где св. Сергий, уходя в Киржач, простился со св. Стефаном Махрицким, у которого гостил, оставив свою первоначальную обитель. Часовня, где при прощании с преп. Андроником долго беседовал с ним св. Сергий. Часовня на месте, до которого провожал всегда св. Павел Обнорский своего друга св. Сергия Нуромского – на две трети расстояния от своей кельи. Народ русский, вспоминая встречи любящих, этими часовнями передавал векам память о своем счастье жить на Руси среди святых.

Св. Сергий, будучи уже в великой славе, посещал своего племянника Феодора в Симоновом монастыре в Москве. И когда архимандрит Феодор выходил с братией его встретить, св. Сергий, сказано в житии, отдав им обычное целование, оставлял их и уходил в пекарню беседовать по целым часам со св. Кириллом, будущим насельником Белозерским. Все удивлялись, что Кирилл удостаивался такой славы. Но для святых нет славы в беседе друг с другом, а духовная радость, быть может, единственная доступная им на земле.

Были тогда победы тьмы, но ярко светились и победы Христовых свидетелей. Умирая, Дмитрий Донской оставил духовное завещание, под ним стояла подпись и св. Сергия; не тем славно это завещание, что утверждало новый порядок престолонаследия, о котором столь подобострастно свидетельствует наш современный составитель жития Сергия, а неким иным своим содержанием, отличным от подобных завещаний будущих царей московских. Это доброе отношение к боярам, своим советникам, их высокая оценка, великая благодарность им и память об их заслугах. О них так сказано: “Детей ваших я любил, не отнял у вас ничего силою, никому зла не сделал, всех любил, с вами скорбел, но и радовался с вами, и вы назывались у меня не боярами, но князьями земли моей”. И своим детям Дмитрий завещает: “Бояр своих любите, службу их не забывайте, без воли их ничего не делайте”. Если сравним это доброе отношение к своим ближним помощникам с отношением через два поколения, то оно может назваться не только добрым, но даже святым. И здесь была еще истинная победа святости на Руси.

Это смешение святости и надвигающегося мрака чрезвычайно характерно для данного времени. Из-за зловещей фигуры Софьи Витовны, жены старшего сына Дмитрия Василия I, как победный луч райского солнца, как сияние над Русской землей, вдруг встает облик жены самого Дмитрия Донского. Княгиня Евдокия названа в народе святой. Живя в супружестве, она была супругой нежной, кроткой, набожной. Евдокия была матерью для всех бедных. Но скрывая от людей свои подвиги, она являлась везде пышною княгинею, с веселым лицом носила богатые одежды, украшала себя жемчугом и драгоценными камнями. Такая жизнь служила поводом к клевете*. Когда худая молва дошла до ее сыновей, которые не могли скрыть беспокойства от матери, княгиня-подвижница призвала детей в свою молельню, сняла часть своей одежды – сыновья испугались, увидя худобу ее тела, изнуренного постом и отягченного веригами. Она просила детей не открывать другим того, что они видели, и не обращать внимания на людские толки.

* Нужно здесь вспомнить, что ее муж Дмитрий умер молодым, 38-ми лет.

Когда Евдокия однажды шла в церковь, нищий по дороге, слепец, закричал ей: кормилица нищих, ты обещала мне во сне даровать зрение, исполни же свое слово. Как будто нечаянно, не обращая внимания на слепого, княгиня опустила ему длинный рукав своей рубашки; слепец ощутил его в руке, отер им глаза и прозрел.

МОСКОВСКОЕ ПРАВОСЛАВНОЕ ЦАРСТВО

“Откровение св. Иоанна” предсказывает, что зверь овладеет всеми народами (христианскими), что помогать ему будет второй зверь с двумя рогами наподобие агничьих. Ни в какой христианской стране первый апокалипсический зверь не принял такого страшного и отталкивающего вида, как в Московском царстве. Везде власть первого зверя (материализма) была смягчена, украшена сопутствующим вторым зверем, у которого рога наподобие агничьих (прогресс, внешняя культура; подобие агничьих рогов – гуманизм, гуманность). Народ русский незаметно для себя впал в ужасающий материализм, однако сохранил свою большую набожность, и он очень долго боялся того, что в западноевропейском понятии слывет под именем прогресса; русским все новое казалось враждебным православию. Однако при наличии первого зверя (материализма) второй зверь, хотя бы и с большой задержкой, неизбежно должен был прийти на помощь к первому; это и наблюдается в России. Вот почему история Московского царства и затем империи являет собою наиболее рельефную картину воплощения звериных образов апокалипсиса.

Благодаря долгому одиночеству в Московии первого зверя он (т. е. материализм) был доведен до крайнего и грубейшего своего выражения. Сохранился замечательный документ, который дает исчерпывающее представление о духовном состоянии московского народа второй половины XV, XVI и XVII веков.

Это Домострой XVI века – творение священника Благовещенского собора в Москве Сильвестра. Существует мнение, что Домострой Сильвестра – просто сборник различных ходячих поучений века. Что некоторые изречения и в особенности тексты священного писания и творений святых списаны с других книг – в этом нет сомнения. Но они и не представляют никакого интереса, как безжизненный трафарет, общие места, которые даже противоречат духу домостроя, так, например: юнейших любовью привечай (см. ниже, как эта “любовь” понимается). Главный же текст Домостроя несомненно принадлежит перу одного человека, это лирика, пение души; стиль произведения совершенно индивидуальный. Большое значение творения Сильвестра в том, что это исповедание сердца типичного члена церкви того времени, оно было не только понятно всем другим членам церкви (а тогда не было нецерковных людей, – значит, всем), но и близко, духовно родное их сердцу. Домострой чтили, заучивали наизусть. Подобно поучению Владимира Мономаха для Русской земли, и это поучение сделалось настольной книгой людей Московского царства.

В лирическом произведении всегда прежде всего чувствуется, к чему расположено сердце автора, что он любит. Тогда и стиль его приобретает большую силу. Владимир Мономах восторженно относится к Богу и людям: “хвалите Бога, любите людей”. Христос жил в его сердце, имя Божие всегда на устах Мономаха: “в доме ли, в походе ли, на коне – всегда призывайте Господа”. “Господи, помилуй” – повторяйте непрестанно”.

Невозможно понять у Сильвестра, как он относится к Живому Христу, вернее сказать, Христа совсем нет в его произведении. Вот его оригинальное размышление об отношении к Богу: “царя бойся и служи ему, как самому Богу, и во всем повинуйся. Если научишься земного царя бояться и правдой служить, научишься и Небесного бояться и служить Ему”.

Для того чтобы понять глубочайшую разность Москвы с Русской землей, достаточно вспомнить, что киевляне всегда любили своего князя, но нисколько не боялись. Смешивать же царя с Богом было бы для них не только непонятно, но и безумно.

Если не видно у Сильвестра отношения к живому Богу, то очень видимо отношение к иконам, стиль автора оживает и чувствуется большая любовность к предмету: в особом углу устроив благолепно место со всяким украшением, поставить святые иконы по чину. При утренней и вечерней молитве зажигать светильники и после молитвы тушить. Святые иконы всегда чистым крылышком ометать и мягкой губкой вытирать. От всякой нечистоты и от пыли место это завесою закрывать, открывать только во время утренней и вечерней молитвы. Значит, весь день иконы должны быть занавешены. Язык Сильвестра становится гибким и образным при переходе к хозяйственным распорядкам в доме, видно, что это самые близкие и приятные вещи для автора. Под громким названием “Как нужно учить жену” читаем: “Жена должна вставать рано и всем слугам задавать работу и самой все знать: как дневные яства варить и которые хлебы печь: ситные и решетные, как муку сеять, как квашню замесить и хлебы валяться и квасные и буханы; а калачи и пироги такоже и сколько муки возьмут и сколько испекут, также яству мясную и рыбную и всякие пироги и всякие блины и всякие кашу и киселя... А коли хлебы печь – тогда платье мыть: ино с одного стряпня и дровам не убыточно; дозирать, как платье моют и сколько мыла идет и на сколько рубашек, и хорошо вымыть и начисто выполоскать и просушить и скатать: и скатерти и убрусы и ширинки и утиральники, также всему счет знать и отдать и взять все сполна и бело и чисто. А коли хлебы пекут: ино также тесто велети отнять и пирогов начинить в скоромные дни со скоромной начинкой, а в постные дни с кашей или с горохом или с соком; или репа, или грибы, или рыжики, или капуста, что Бог посылает” (вот где неожиданно вспомнил о Боге – это от полноты души при плотоядном перечислении любимого в жизни).

Затем жена должна быть постоянно занята рукоделием и с гостями не должна ни о чем говорить, кроме как о рукоделии. И тут же характерная для места жены в доме сентенция: жена за рукоделием – мужу похвала! и тотчас опять дорогое для хозяйского сердца перечисление: “а для рукоделья все отмерить: и тафта и камка и золото и серебро...”

И опять, если выразиться по нашему современному, плюшкинская сентенция: “добрые жены умеют беречь всякое добро” – это первая посылка; вторая посылка – “после кройки рубашек и прочего всякие остатки и обрезки камчатные и тафтяные и дорогие и дешевые и золотые и шелковые и белое и красное и пух и оторочки и спорки и новые и старые все было бы прибрано: мелкое в мешочках, а остатки сверчено и связано и все разобрано по числу и упрятано”; и наконец, заключение: “когда сделается ветхой или нового не достанет, то все есть в запасе и есть из чего подшить; в торгу того не искать, дал Бог, у совершенного разума все бывает дома” (Бог! совершенный разум! – этот пафос не случаен. Дух Домостроя здесь требует самых высоких слов) .

К таким же характерным главам для определения души автора относится “Како жилище устроить хорошо и чисто”: “стол и блюда и ставцы и ложки и всякие суды и ковши и братины, воды согрев из утра перемыть и вытереть и высушить, после обеда также и к вечеру. А ведра и ночвы и квашни и корыта и сита и решета и горшки и кувшины и корчаги также всегда вымыть и выскрести и вытереть и высушить и положить в чистом месте, чтобы лежало все перевернуто (опрокинуто ниц). Изба и стены и лавки и скамьи и пол и окна и двери и в сенях и на крыльце – вымыть, выместь, выскресть – всегда было бы чисто: и лестницы и нижнее все было бы измыто, выскреблено и сметено; да перед нижним крыльцом сена положить, грязные ноги вытирать, ино лестница не угрязнится и у сеней перед дверьми рогожка или войлок положить или потирало; ноги грязные вытирать, чтобы пола не грязнить. В непогоду у нижнего крыльца сено или солому переменить и у дверей войлок переменить и новое вытирало положить, а грязное прополоскать и высушить и опять сюда же под ноги – пригодится! У доброй жены все в порядке, все по чину, как в рай войти!”

Под длинным заглавием “На погребах, в ледниках, в житницах, в амбарах, в сушилках, в конюшнях”: “Необходимо постоянно ходить проверять замки, а где и печати поставить – печати лучше! Что подозрительно покажется, войти, все пересчитать – чтобы малейшего воровства не было у прислуги. Вечером приходя, все перенюхать, нет ли гари, не каплет ли, не заплесневело ли, все ли покрыто... Когда на базар ходить, смотреть всякого запаса к домашнему обиходу или хлебного: всякого жита и всякого обилия: хмелю и масла и мясного и рыбного и свежего и просолу. Коли что много навезли, закупить на целый год. Можно и с лишком закупить, а потом, когда очень вздорожает, продать – так свой обиход прибылью пролезет. Продавца, смотря по значительности закупленного, можно соответственно угостить. Убытка в том нет: угощенный никогда потом не забудет и мимо тебя хорошего товара не провезет и худого не продаст”.

Когда все это читаешь, то думаешь: что это? Малаховец? Подарок молодым хозяйкам? – но у Малаховца, действительно, полезные рецепты всяких кушаний, здесь же до смешного общие, всем известные вещи – старческое слабоумие? Маниак? Но тогда вспоминаешь, что ведь это духовное завещание детям священника, и священника наиболее уважаемого духовника, – а духовники тогда очень чтились, духовный отец становился членом каждой семьи, и притом самым почетным. Поучать и назидать мог только посвященный, по воззрению века.

Тогда как же все это понять? Прежде всего, необходимо знать, что тогда не только миряне, но и духовники не должны были иметь никаких своих мыслей. Всякое независимое и самостоятельное суждение называлось гордостью и гибелью. Учить можно было только по книгам – так сказать, слово в слово. Говорить своими словами значило низводить писание с его священной высоты. Особый склад и самый звук церковного слова должен был действовать, как нечто торжественное и даже непонятное*. Поэтому и священные тексты Домостроя списаны уже с давно имевшихся сборников религиозного характера. Во всем, так называемом божественном, в Домострое ничего нет своего, т. е. личного выбора материала, – все чужое.

* Нам это необыкновенно трудно представить. Но вот есть факт из времени, если не нашего, то всего только сто лет назад. Домостроевские понятия докатились до первой половины XIX столетия. В воспоминаниях Неверова о св. Серафиме Саровском рассказывается, что его, мальчиком, мать привезла к св. Серафиму. Святой спросил его, читал ли он Евангелие. Мальчик был очень удивлен вопросом, так как в обществе, где вращались его родители, среднем городском, помещичьем. провинциальном. считалось непристойным держать в доме Евангелие, так как Евангелие книга священная и ее можно только слушать в церкви на славянском языке, когда читают священник и диакон. Неверов был потом директором гимназии в Ставрополе и в других городах и первый ввел чтение Евангелия после общей молитвы перед занятиями и объяснение прочитанного ученикам.

Второе, что необходимо знать для понимания духа Домостроя, – это отношение членов семьи друг к другу. Во главе дома стоял хозяин – он имел не только неограниченную власть, но считался разумом жены, слуг и детей. “Родительская воля сама по себе образец и сама себе наука”. Жена, дети, слуги со страхом, раболепно служат, не имеют ничего своего во всех смыслах.

Домострой обращается не к этим безгласным членам общества, а только к отцам. К ним обращается автор с такими торжественными словами: “Вы – игумены домов своих. Государь дома – сосуд избран”.

Однако и мысли игумена дома и самого священника духовника не смеют уклоняться от того, что испокон века принято. Умственная деятельность их заключена в тесных стенах дома, а в храме в принятые молитвословия и в обложки существующих церковных книг. Когда москвича, – говорит один иностранный наблюдатель, – спрашивают о каком-нибудь неизвестном или сомнительном деле, он отвечает затверженным выражением: “мы того не знаем, знает то Бог да великий государь”.

Только в домашнем обиходе возможны проявления прирожденных творческих способностей и вообще необходимый моцион мысли. При чрезмерно же узком горизонте человек неизбежно должен все свое творчество обратить к мелочной домашней заботливости, к суете. И это при сознании, что хозяин дома – разум дома, значит, должен постоянно учить, ибо все остальные, по воззрению века, несмысленные дети. Он за всех думает и все знает.

Мелочи возрастают в важнейшие события жизни. Отсюда своеобразный пафос Домостроя и в то же время – заимствуя у автора краски – он все время как бы облизывается, смакует, у него текут слюнки. Влюбленный в свое хозяйство, игумен дома учит и упивается предметом своего учения.

Погружение в материальность сушит сердце. Вырабатывается особый духовный вкус, где скаредность, плотоядность, бездушие совершенно завладевают человеком. И вот раскрывается перед нами истинная сущность материальности: в человеке развивается злобность к живым людям. Он боится, что они не так любовно относятся к любимым его вещам и заботам.

Так как он имеет неограниченную власть, то начинает силой принуждать подвластных делать и думать и чувствовать, как он сам. Тут Домострой обращается к нам своей зловещей стороной. “Любя сына, учащай ему раны (т. е. бей до крови), не дай ему воли, но сокрушай ему ребра, иначе будет погибель имения”. По существу, неправильная расстановка слов, следует сказать: “Любя имение, учащай раны... иначе будет погибель имения” (Петр I это идеально выполнил на своем сыне Алексее).

Последнего выражения своей дикой мрачности душа человека тех веков достигает в главе “Како детей учить и страхом спасать”. Везде здесь какие-то сентенциозные присказки и плотоядное наслаждение отвратительными действиями: “Воспитай детище в строгости и угрозах и найдешь благословение. Не смейся ему, игры творяще”, т. е. не улыбайся ребенку и не играй с ним (св. Серафим Саровский говорил, что когда ребенок играет, то ангел с ним играет, т. е. развлекает). “Если немного ослабить в строгости, потом хуже будет”.

“Казни сына твоего от юности его и покоит старость твою и даст красоту душе твоей. и не ослабевай, бия младенца; любя, учащай ему раны; аще жезлом бьешь, не умрет, но здравее будет; бия его по телу, душу избавляешь от смерти. Порадуешься о нем в мужестве и будут завидовать враги твои”.

Характерно следующее предостережение игуменам домов: “По уху, ни по глазу не бить, ни под сердце кулаком, ни пинком, ни посохом, не колоть, никаким железным или деревянным не бить: бывает слепота и глухота, и руку и ногу вывихнут, и палец; главоболие и зубная боль и у беременных бывает повреждение в утробе”. Прибавлено в виде оправдания игумена: “бывает так, кто с сердца или от кручины бьет”, так сказать, извинительные случаи и потому тут же предлагается совершенно безопасный способ утоления гнева: “а нужно плетью с наказанием бережно бить: и разумно, и больно, и страшно, и здорово” – расстановка слов музыкальная – музыка битья плеткой, а также музыка души автора.

Плетка называлась “дурак” и висела на стене в каждом доме; в противоположность иконам эта эмблема жизни и всегда действующее орудие никогда не занавешивалась.

В конце Домостроя угроза: “Если не исполните всего, что здесь написано, ответ дадите на страшном суде”. Вера в великое значение самого себя, своих дел и речей. Чтобы по-настоящему оценить это заключение Домостроя, следует сравнить его с заключением поучения Владимира Мономаха: “а вы, дети мои милые, и всякий, кто будет сие послание читать, наблюдайте правила, в нем изображенные. Когда же сердце ваше не одобрит их, не осуждайте меня, но скажите только: он говорит несправедливо”.

Вот это домостроевское убожество души и сатанинский вкус к истязанию своих домашних члены русской церкви почитали, как нечто дорогое их сердцу и заповедное. Учили наизусть, переписывали, тщательно хранили в памяти для исполнения.

Тем открывается картина душевной жизни московского народа. Ужасная духовная дряхлость. Но эта народно-церковная дряхлость – не то что личная дряхлость: полное замирание всего в человеке – нет, организм жив и полон различных чувствований; жизненные силы, если им не дано исхода, бродят в душе, превращаются в скрытые душевные флюиды – человек кипит как бы изнутри. Какие же чувства у обиженного и постоянно обижаемого большинства; безутешное горе, безумная тоска, бессильная ярость, затаенная месть, проклятия, отчаяние. И в то же время изобретаются всяческие способы слукавить, обмануть насильника главу, кто не способен на это, завидует удачливым. Иные доносят, чтобы подольститься и получить лишнее. Прирожденные праведники в таком обществе не имеют голоса, бывают забиты, впадают в юродство.