Текст книги "Тайна святых"

Автор книги: Петр Иванов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 51 страниц)

В эту же – лучшую пору жизни русской церкви иерархи, будучи очень смиренными – какой изумительный тон выдержан в письме м. Никифора к Владимиру Мономаху! – были, однако, очень тверды в своем блюстительстве Христовой истины, в каждом сомнительном случае они как бы летят на помощь духовному изнеможению князей. Позднему времени необходимо учиться здесь многому, ставшему темным.

К такого рода духовному уроку для будущего относится одно дело во время княжения неудержимо милостивого ко всем св. Мстислава, сына Мономаха.

В Черниговской области внук Олега вытеснил с главного престола своего дядю, и тат вынужден был уйти в Муром, северный, далекий удел. Мстислав целовал раньше крест, что будет поддерживать всегда Ярослава (дядю) в Чернигове, и вот он стал думать о походе на незаконно захватившего власть, но выступил один игумен киевского монастыря– Григорий, которого почитали в Киеве, он сказал Мстиславу: “лучше тебе нарушить клятву, чем пролить кровь христианскую”. Целование креста считалось нерушимым делом среди князей и казалось великим преступлением неисполнение такой клятвы. Однако созванный собор ободрил Мстислава: “на нас будет грех клятвопреступления”. Мстислав послушался их и не исполнил своего крестоклятвенного обещания Ярославу. Таким образом, Дух Святой через святых этого Времени (и Мстислав святой) изволил выразить здесь христианскую истину: ничто не может оправдать пролития христианской крови, даже исполнение крестоцелования*.

* Не мешает здесь, пользуясь случаем, вспомнить слова блаженного Августина: “Мудрый никакой войны не хочет. Всякий человеческий смысл потерял тот, кто какую бы то ни было войну оправдывает”.

Не было на это двух мнений у пастырей Русской земли. Когда много позднее у киевского князя Рюрика, внука св. Мстислава, явилось некоторое недоумение, митр. Никифор II повторил с исчерпывающей ясностью то же, что сказано деду Рюрика: “князь! мы приставлены от Бога к Русской земле удерживать вас от кровопролития; если станет проливаться христианская кровь в Русской Земле из-за того, что ты дал волость одному и крест целовал, то я снимаю с тебя крестное целование и беру его на себя, а ты послушайся меня: возьми волость у того, кому ты дал, и дай ему другую, а волость эту отдай князю, который хочет из-за нее воевать”. И Рюрик исполнил совет митрополита. Честь княжеская приносится в жертву любви христианской.

Единство Русской земли было чудом, ибо это было истинное единство церкви Христовой, которое блюдется только любовью членов церкви друг к другу. Когда святое чувство такого единства стало меркнуть в народе, иерархия, оставшись верной этому чувству, стремилась возогревать его в народе и среди князей. Огонь любви к своим и к соседям, к ближним и к дальним горел в сердцах русских священнослужителей.

Сохранилась запись Черниговского игумена Даниила, как ставил он в Иерусалиме кадило на гробе Господнем. В его рассказе дан образ любви русского иерарха того времени, сокровенное его души.

В Великую пятницу отправился Даниил к королю Балдуину (первый король Иерусалимский после взятия города крестоносцами) и поклонился ему до земли. Тотчас же из последующих слов мы познаем, что это был за поклон. Тот земной поклон святого каждому, с кем он имеет дело, которым он смягчает сердце человека (вспомним земные поклоны св. Серафима Саровского всякому приходящему – и знатному и последнему рабу). Перед Даниилом был католик, завладевший святым местом и не поделившийся им с православными, – конечно, ревнители православия уже заранее ненавидели бы такого короля. Но в радости любви Даниил чувствует совсем иное: ему кажется (быть может, это и на самом деле так), что и король исполнен к нему любви: “он же поклонился мне и призвал к себе, ибо добр был и любил меня очень, муж блaгодeтeлeн и смирен вельми и не гордец”. – “Что надобно тебе, игумене русский?” – спросил король. – “Княже мой, господине, молю тебя ради Бога и ради князей русских: повели, чтобы и я мог поставить кадило на гробе Господнем от всей Русской земли”. Он же с тщанием и с любовью повелел мне поставить кадило за всех князей русских и за всех христиан Русской земли.

Простое обращение с просьбой к властителю места превращено здесь в великую любовь между королем католиком и игуменом православной земли российской.

И, пребывая в Иерусалиме, Даниил не забыл там ни одной обители, где бы не оставил на поминание имена всех русских князей – и Олега Черниговского, и Святополка киевского, и Владимира Мономаха, и многих других – без различия: враги ли они или друзья.

Вот чувство единства, которым крепка была Русская земля. Когда эти люди стояли во главе земли, и все их слушались, – вернее сказать, любили их: мир и счастье царили в Киеве и везде.

“БЛАГОВЕРНОГО КНЯЗЯ КОРЕНЬ”

После кончины Владимира Мономаха (1125 г.) его сын св. Мстислав сел на киевском столе. О времени его правления почти ничего не говорит русская история, она только сообщает: никаких распрей среди князей тогда не было. Что значит это на языке духовном, как раскрывается святое правление во внутреннем сердечном мире человеческих отношений? Святой на престоле в своем сердце сосредоточивает движения душ правителей царства. Он предчувствует зарождающиеся сумятицу, противление, начало вражды в их сердцах и, как бы оттягивая их в свое сердце, – их угашает, примиряет, успокаивает великим трудом своей любви к ним; и так предупреждает всякое волнение; хранит мир. Всем спокойно, кроме святого, мучающегося за всех.

Велик труд сердца! Неимоверно милостивый ко всем св. Мстислав княжил в Киеве только семь лет. В 1132 году, на 56-м году жизни он почил.

Его брат Ярополк, которого летопись зовет: “благоверного князя корень”, не был святой и не мог заранее предузнать готовящейся людской невзгоды. Однако три года его правления прошли совершенно спокойно. Затем ему пришлось тушить поднявшуюся злую междоусобицу; но Ярополк умел, как истинный князь Святой Руси, прекращать ее не великими победами, а уступчивостью. Вот как торжественно сообщает об этом летописец: “Ярополк собрал множество войска изо всех земель, но не вышел против врагов, не начал кровопролития, он побоялся суда Божия, смирился, хулу и укор принял на себя от братьи своей и от всех, исполняя заповедь: любите враги ваша; он заключил с черниговскими князьями мир, отдал им то, что прежде они просили (их отчину: города по Сейму).

Через три года черниговский князь своими поступками снова заставил Ярополка собирать большое войско. Но когда, испугавшись великих приготовлений киевского князя, собирался бежать к половцам, от своих же черниговцев услышал такие слова: “ты хочешь бежать к половцам; но лучше отложи свое высокоумие и проси мира, мы знаем Ярополково милосердие – он не радуется кровопролитию, Бога ради он помирится, он соблюдает Русскую землю”. И, действительно, как только последовала просьба о мире, Ярополк его тотчас даровал. Так же, как Мстислав, Ярополк недолго правил Русской землей. Скончался в 1138 году.

СЫН ОЛЕГА

После кончины Ярополка (1138 г.) в Киев прибыл следующий сын Владимира Мономаха, теперь старший в этом роде – Вячеслав, князь Туровский, но вслед за ним из Чернигова явился старший сын Олега – Всеволод, желая занять старший стол.

Продолжая славу своего рода, Вячеслав сказал Всеволоду: “если ты, брат, захотел этого стола, то пожалуй, буду меньше тебя, пойду в свой Туров, а тебе Киев”. И он удалился в свой город. Для характеристики этого князя следует привести его любимую поговорку: “смолоду не любил я кровопролития”.

Никто из других князей не возражал против Всеволода, молчаливо принимая его старшинство. И продолжалось братолюбство Русской земли.

По формальному тогдашнему праву сын не мог занять старшего стола, если не сидел на нем отец. Олег никогда не был киевским князем. Но он и не домогался в свое время стать им; он был старше Владимира Мономаха, но когда в 1113 году киевляне стали просить на престол Владимира, Олег спокойно продолжал править в Чернигове.

Видимо, князья нравственно ценили миролюбие Олега и теперь не формально, а по братолюбству признали его сына своим “отцом в правду” – киевским князем.

Всеволод княжил семь лет, ему удавалось всех мирить, так что время его было счастливо для Русской земли. И когда, умирая в 1146 году, он заявил, что хочет, подобно Мономаховичам в свое время, – теперь утвердить киевский стол за своим братом Игорем Ольговичем, никто не только не возражал, но все целовали Игорю крест на верность.

Казалось бы, как прежде время Мономаховичей, так теперь время Ольговичей сулило Русской земле спокойную жизнь. Но внезапно из каких-то глубоких низин киевского мира поднялся дух злобы и восстал некто, от дел которого раздралась вся Русская земля.

Это был родной сын святого Мстислава, внук Мономаха, Изяслав.

ИЗНЕМОЖЕНИЕ РУССКОЙ ЗEМЛИ

Нечестие прорастало в большом городе – всегдашнем царстве великой блудницы. Бог хотел и дал великую помощь Киеву, знаменовав этим грядущую в отдаленнейшие времена славу русской церкви. Но, как мы знаем из “Откровения св. Иоанна” (апокалипсиса), до разрушения великой блудницы зверь всегда побеждает святых. И потому ни чудная святость Киево-Печерской общины, ни светлость князей, духовно преображенных этой общиной, не мог ли до конца уничтожить в Киеве дух противления Христу. Десятки лет являла Русская земля некую свою несравненность, но изнемогла.

УМАЛЕНИЕ ПЕЧЕРСКОЙ ОБИТЕЛИ

Изобилие благодати сменилось духовной скудостью. Это особенно стало заметно в Печерском монастыре. Инобытие его насельников перешло в обыденную жизнь, обуреваемую грехами: теперь они не других духовно поддерживают, а сами почти гибнут. Святые этого времени, плохо поддерживаемые любовью братий, впадают в тягчайшие греховные состояния, которые доводят их даже до болезни.

Так, святой Арефа имел много богатства в своей келье (для времен Феодосия вещь безумная и невозможная) и никогда не подавал нищим. В одну ночь воры украли все его сокровище. Отчаяние довело Арефу до болезни. Но, выздоровев, он раскаялся, раздал нищим все, что у него осталось, и стал великим молитвенником.

Преп. Еразм, который все свое имение употребил на украшение великой церкви Печерской, вдруг впал в искушение: ему стало казаться, что лучше было бы сберечь деньги, чтобы подавать нищим. Эта мысль долго мучила его, довела до такой болезни, что семь дней лежал он в бесчувственном состоянии. Но на восьмой день Еразм внезапно встал, как здоровый, и сказал: отцы и братия, я видел Пречистую Богородицу с Предвечным Сыном Ее на руках, и Она сказала мне: “Ты украсил Мою церковь иконами, а Я украшу тебя в царстве Сына Моего; через три дня отойдешь к Господу”. И Еразм, исповедав свои грехи перед всеми, через три дня скончался.

Пресвитер Тит и диакон Евагрий были большими друзьями, но почему-то возненавидели друг друга. Много времени прошло в такой вражде. И вот Тит смертельно заболел и послал к Евагрию, прося простить его. Когда братия насильно привели Евагрия к постели умирающего, Тит поднялся с помощью других и на коленях просил прощения, говоря: “прости меня и благослови”. Но Евагрий отвернулся и сказал: “Не прощу его, ни в этом веке, ни в будущем!” и вдруг упал мертвый. А Тит встал совершенно здоровый.

Как видим, святые эти не только не творят чудес, но даже не в состоянии преодолеть злые страсти, только чрезмерное страдание дает им силу явить себя такими, какими они были в действительности – любящими Бога и людей. Дух Святой свидетельствует и поучает через эту особенность их жизни, что их время отсутствием любви не дает стать праведными даже очень хорошим людям. Но сила Божия восстанавливает их истинную сущность и Господь прославляет их на пользу церкви. Так продолжает Бог высказывать великую милость к Киевской Руси. Великая милость Его необычайно видима в воскресении из мертвых Афанасия. В Печерском монастыре умер инок и несколько дней лежал непогребенным в своей келье (так как присовокупляет житие св. Афанасия, он был беден и никто не хотел его хоронить: какое страшное свидетельство при сравнении с прежней святостью общины). Но вот игумен, по вразумлении свыше, с несколькими иноками пришел совершить погребальный обряд. К их ужасу мертвый оказался живым. Тогда все приступили к Афанасию с просьбой открыть им, что видел он, когда был мертвый. Афанасий отказывался, говоря, что если он и скажет, то они не послушают. Но на настойчивые просьбы и обещания сделать по его слову сказал: “слушайтесь игумена и молитесь, чтобы не впасть в искушение”. После этого он затворился в пещере и до конца жизни не сказал ни слова. Явно, что св. Афанасий был возвращен к жизни, чтобы стать живым укором установившейся в обители греховной обыденщине.

В Печерской обители началась и та обрядовая мелочность, которая в XVI-XVII веках совершенно заела русскую церковь. Чудовищным плодом ее явился раскол (с его безумием, самозжиганиями и проч.), увлекший почти половину всего церковного народа. Теперь дело ограничилось только созывом собора из всех епископов, игуменов, священников и ученых монахов, – спор был о том, можно ли в большие (господские) праздники есть сыр, яйца и масло, если праздник приходится в среду и пятницу? Игумен Печерский Поликарп утверждал, что можно, с ним не соглашалась часть иноков и к этим последним присоединился митрополит-грек. Однако собор своим мнением (огромного большинства) показал, что духовность еще была очень высока в русской церкви: собор постановил не выносить по поводу этого спора никакого решения, так как решение зависит от игуменов монастырей: кто как хочет, – иначе сказать, собор признал, что подобные споры не имеют никакого духовного значения для церкви.

К Поликарпу, затеявшему совместно с митрополитом-греком этот спор, сохранилось письмо св. епископа Симона, написанное лет за тридцать-сорок до игуменства Поликарпа. Симон, бывший монахом Печерским в пору его святой жизни, строго выговаривает Поликарпу за его желание быть архиереем, не имея на это никаких внутренних качеств: “Пишет ко мне княгиня Ростиславова-Верхуслава, что хочет поставить тебя епископом или в Новгород, или в Смоленск, или в Юрьев; пишет, не пожалею и тысячи серебра для тебя и для Поликарпа. Я ей отвечал: дочь моя Анастасия, дело не богоугодное хочешь сделать; если бы он пробыл в монастыре в послушании игумену и всей братии, трезвясь во всем, то не только бы облекся в святительскую одежду, но и вышнего царства достоин был бы. Ты хочешь быть епископом? – хорошо, но прочти послание ап. Павла к Тимофею и подумай, таков ли ты, каким следует быть епископу. Если бы ты был достоин этого сана, я не отпустил бы тебя от себя, а своими руками поставил бы тебя наместником в обе Епископии (Суздальскую и Владимирскую), как и хотел князь Георгий, также княгиня Pостислaвовa. Совершенство состоит не в том, что быть славиму от всех, но в том, чтобы исправить житие свое и сохранить себя в чистоте”.

Это ценное поучение святого для вожделеющих епископского звания, в особенности полезно для позднейших времен, когда (приблизительно с XVI столетия) вожделение к епископским кафедрам и протекции высокопоставленных сделались настоящей язвой церкви. Оттого-то и пало так в глазах народа епископское звание в его духовном значении, стало казаться каким-то почетным генеральствованием.

СЫН ПРОТИВЛЕНИЯ

Тот страшный, о ком мы сказали, который залил Русскую землю кровавыми междоусобиями, в обличии своем совсем не казался страшным, напротив, он был обаятелен, он был любимцем народа.

Киевляне ненавидели самовластцев, питали отвращение ко всему, что соединено с насилием. И Изяслав совсем не похож на самодержца, он всегда ищет дружбы с народом, никого не принуждает, а угощением, лаской, веселым нравом старается всех расположить к себе, а затем уже втянуть в свои кровавые затеи. Наследственное обаяние Мономаховичей ему сильно помогает. В захвате главного престола Изяславом руководит не желание ввести государственность, закрепить власть в своем потомстве, как впоследствии будет у московских князей, а прихотливая удаль – атавистическая черта предков – викингов.

Его зла как бы никто не замечает, хотя оно переполняет всю Русскую землю. И летописец, выражая общее мнение, называет Изяслава честным, благородным, христолюбивым; говорит, что по его кончине плакала о нем вся Русская земля и все черные клобуки, как по царе и господине, а больше, как по отце.

Так всегда является ставленник антихристова духа, когда приходит его время, – в миражном свете. Пользуясь народным выражением: происходит отвод глаз от дурного с целью похулить доброе. Видим, и славим и даже любим, святых же любить не за что. И, действительно, – великая добродетель Мономахова рода – уступать и терпеть – теряют всякий смысл, ибо он пользуется ими, чтобы поднимать и усиливать кровопролитные усобицы. Изяслав выдвигает новую истину, противоположную правде князей, верных Ярославову завещанию братолюбства: “не место идет к голове, а голова к месту”; то есть упраздняя почитаемый со времен Ярослава порядок: “ждите своей очереди”, дерзко заявляет: “беру, если хочу, силой что мне нравится”. “Головой своей я взял Киев”, говорит Изяслав, как бы насмехаясь над святыми понятиями своего рода.

Род Ярославов, словно предчувствуя измену и гибель своей доброты, современных Изяславу князей, наделяет равнодушием к захвату главного престола не очередным князем. Даже наиболее жесткий из князей Юрий Долгорукий, как увидим ниже, вступает в междоусобную брань в высшей степени неохотно, и не ради киевского престола, а глубоко обиженный за сына, оскорбленного Изяславом. И остальные князья никогда не чувствуют вражды к Изяславу, не оспаривают его княжение в Киеве. Вовлеченные же в борьбу, ни о чем более не думают, как бы поскорей заключить мир с Изяславом, лишь бы он захотел. Но он всегда жаждет пролития крови.

Страшно обаяние Изяслава. Это чувство испытывается уже при первом появлении Изяслава в Новгороде еще задолго до его притязаний на Киевский стол. В 1134 году он прибыл к новгородцам, желая побудить их на войну с его дядей Юрием Долгоруким. Ему хотелось, чтобы они завоевали для него у Юрия, правившего на севере, в Суздали, какую-нибудь область, ибо ему казалось, что он обделен дядей Ярополком, бывшим тогда на престоле в Киеве.

Просьба Изяслава, прежде всего, вызвала кровавое междоусобие в самом Новгороде. Новгород доселе был спокоен, – там долго правил отец Изяслава св. Мстислав, а теперь старший сын св. Мстислава, св. Всеволод, брат Изяслава. Очевидно, злой огонь тлел внутри города, и просьба Изяслава была искрой, зажегшей пламя ужасной распри. Новгород раздрался, как paздpaлaсь вся Русская земля, говорит летописец, изображая дела Изяслава. Вече, на котором обсуждалась помощь Изяславу, было самое бурное, многие были потоплены в Волхове. Решили идти на Суздаль, но с дороги вернулись, так как в походе возобновилась распря. По возвращении вражда между партиями продолжалась. Снова был объявлен поход на Суздаль. Это тем более характерно, что Изяслава в Новгороде уже не было. Любящий его дядя, киевский князь Ярополк, дал ему во Владение богатую область Владимиро-Волынскую, и Изяслав, конечно, тотчас туда уехал.

Но Новгород продолжал собираться на Суздаль. Тщетно приехавший митрополит Михаил умолял граждан не ходить. Разъяренные новгородцы посадили митрополита под стражу и двинулись на Юрия Долгорукого. Под Ждановой горой произошло знаменитое своим кровопролитием побоище. Победителей не было.

Страдальческая участь выпала во всем этом на долю княжившего в Новгороде брата Изяслава – св. Всеволода. Конечно, он был заодно с митрополитом; вероятно, он даже и вызвал его, сам не будучи в состоянии повлиять ни на брата, ни особенно на враждовавшую часть граждан. В Новгороде все решало большинство на вече. И Всеволод принужден был идти в поход, как правитель князь. Ему поставили затем в вину, что он плохо сражался под Ждановой горой (неудивительно!). За эту и за другие ничтожные вины св. Всеволод был изгнан из Новгорода (его приняли немного спустя псковичи).

Именно с этого времени 1135 года в Новгороде идут частые смены князей и посадников. И знаменательно, что первый изгнанный князь был святой, продолжавший вслед за своим Отцом св. Мстиславом добрую линию Мономахов.

Подвиги святости св. Всеволода характерны для княжеской праведности этого периода. В сущности, их вовсе не видно. И житие и история не дают решительно ничего, чтобы понять, за что Всеволод русской церковью причислен к лику святых. История даже находит материал, чтобы иронизировать над этим князем. Историки один за другим повторяют: Ярополк, заняв киевский престол, после брата св. Мстислава (умер 1132 г.), захотел приблизить к себе племянника Всеволода, вызвал его из Новгорода и посадил в Переяславле, но Всеволод на другой же день еще до обеда был изгнан младшим дядей Юрием Суздальским, считавшим пepeяслaвский стол за своим старшим сыном.

“На другой день еще до обеда был изгнан”, – насмешка людей, пишущих русскую историю и не понимающих сокровенного смысла жизни Русской земли. Вот перевод на язык правды, которой жила и дышала Русская земля, этого неправедного выражения “был изгнан до обеда на другой день”. Беспрекословное послушание старшему в роде (любовь к нему) заставило св. Всеволода оставить княжение в Новгороде и явиться в Переяславль. Но как только на Переяславль было заявлено право другого князя, Всеволод также беспрекословно оставляет город и тем избегает возможного кровопролития. Конечно, его брат Изяслав тотчас бы завел тяжбу с Юрием или его сыном и непременно бы довел дело до кровопролития.

Кротость св. Всеволода продолжается и далее: он поехал в Новгород, но новгородцы его не приняли, обиженные, что он оставил их ради Переяславля. И опять Всеволод ничем не проявляет своего неудовольства и на некоторое время остается без удела (потом новгородцы позвали его, чтобы, как мы сказали выше, через два года изгнать окончательно). Будь на месте Всеволода его брат Изяслав, он тотчас бы стал мстить Новгороду.

Псков пригласил к себе на княжение св. Всеволода И, когда новгородцы пошли на Псков за то, что те приняли изгнанного ими князя, псковичи встали, как один человек, на защиту своего князя, и это было столь грозно, что новгородцы не решились на сражение и возвратились обратно. Духом святости был защищен Псков. И здесь сказалась высота Пскова и слабость духа у новгородцев. Так это осталось до конца. Когда впоследствии Иоанн Грозный совершенно разорил Новгород, Пскова он не осмелился тронуть, ибо святые защищали его (об этом будем говорить в очерке о Москве). Уступать, не мстить, терпеть – вот чем свят был св. Всеволод, которого историки-рационалисты не поняли, а житие как бы не знает, что сказать об его праведности. Теперь будем говорить о том времени, когда Изяслав стал действовать как настоящий избранник судьбы, несущей гибель Русской земле.

Это было через 12 лет после его преступного возмущения новгородских граждан. В Киеве, как мы сказали, в 1146 г. умер Всеволод Ольгович, назначив после себя своего брата Игоря Ольговича. Никто не возражал, все целовали ему крест, также и Изяслав Мстиславович. Но только что после смерти брата Игорь занял киевский престол, Изяслав Мстиславович из своего Владимира-Волынского двинулся походом на Киев. Как впоследствии выяснилось, Изяслав послал сказать старшему в роде Мономаховичу – Вячеславу Туровскому, что он для него идет завоевывать Киев. Однако своей дружине он говорил иначе: “Всеволоду Ольговичу я подчинялся, как своему зятю (тот был женат на родной сестре Изяслава) ; я почитал его, как второго отца. Но почему мы должны подчиняться Игорю? Почему Ольговичи, а не Мономаховичи? Бог рассудит меня с ним. или паду славно перед вашими глазами или сяду на престол моего отца и деда”.

Эта речь оскорбительна для памяти Владимира Мономаха. Не говоря уже о том, что все князья целовали крест Игорю (еще при жизни Всеволода) , значит, признали его право по совести (ибо ни малейшего давления в те времена быть не могло) , но если бы и Мономаховичи имели Это право, то во всяком случае старшие в роде сыновья Мономаха, еще здравствующие: Вячеслав, князь Тypовский, и младший Юрий Долгорукий, князь Суздальский (был и еще Андрей), а никак не их племянник Изяслав.

Киевский князь Игорь Ольгович был взят в плен Изяславом и посажен в подземную темницу, где вскоре очень разболелся. Захватив “отчий” стол, Изяслав и не вспомнил о своем обещании отвоевать Киев для Вячеслава, старшего в своем роде, и его восклицание: “почему Ольговичи, а не Мономаховичи” было не что иное, как коварство. Вячеслав позднее так изобразил поведение своего племянника: “сколько раз молил я племянника моего не проливать крови христианской и не губить земли русской. Изяслав, восстав на Игоря, объявил мне, что ищет престола киевского единственно для меня, второго отца своего, а вместо этого сам сел на престоле, мало того, вскоре завладел даже моими собственными городами Туровым и Пинском, Ничего не имея, кроме Вышгорода, я молчал. Имея Богом данную мне силу – полки и дружину, я терпеливо сносил обиды, самое унижение, и, думая только о пользе отечества, унимал Изяслава. Но он не желал внимать советам и, отвергая их, нарушал устав Божий”.

Что Вячеслав был против захвата Киева, свидетельствует также и его любимое изречение: “с молодости не охотник я был до кровопролития”.

Во всем изложенном Вячеслав показывает себя истым Мономаховнчем.

Никто не восстает силой на Изяслава. Но что всего удивительнее, он находит себе приспешников не среди своих Мономаховичей, а в потомстве Святослава – двоюродных братьев Ольговичей – Давидовичей (Давид брат Олега). Брат Игоря Святослав Ольгович успел бежать из Киева в свою область Новгоpод-Сeвеpск. Он обратился ко всем князьям с просьбой освободить его брата Игоря из подземной темницы. Святославу не только никто не решился помочь, но Давидовичи объявили ему: “сиди в своей волости и оставь Игоря, иначе будем воевать против тебя”. Святослав отвечал: “не хочу ничего, ни волости, ничего другого, только отпустите мне брата”. Здесь сказывается кроткий нрав Святослава, которого историки с иронией (ибо, как мы сказали, они во всем держали руку Изяслава) называют добродушным толстяком (ист. Сергея Соловьева). Тогда черниговские братья Святослава пошли и выгнали его из его удела Новгород-Сeвeрскa и опять предложили ему мир с условием отступиться от брата. Святослав отвечал: “Лучше мне помереть, чем оставить брата, буду искать его, пока душа в теле”. “Говоря это, отмечает летописец, Святослав заливался слезами”. Давидовичи продолжали преследовать Святослава: “веселясь разрушением, они сожгли его дворец, церковь, гумно, где было девятьсот скирдов хлеба”.

Совсем непонятно такое отношение родных к Святославу: только, зная злое обаяние на людей Изяслава, можно до известной степени объяснить это братоненавистничество. Через некоторое время Давидовичи, как бы опомнившись, предложили Святославу дружбу и отвернулись от Изяслава. Но до этого они успели загнать Святополка в дикие леса Карачевские, где он чуть не погиб.

Натравив Давидовичей на их брата и своего “врага” Святослава, Изяслав не ограничивается только местью. Он хочет добычи. Он дает предписание союзникам: что будет в волостях Ольговичей – Игорево (сидевшего у него в тюрьме) – рабы или товар какой – это все мое, а что будет Святославовых товаров или рабов, то разделить на две части. И грабили и делили все, включая церковную утварь.

Осведомившись об отчаянном положении Святослава, ибо уже ничего не оставалось ему, как сдаться в плен и разделить участь брата в тюрьме, Юрий Долгорукий прислал для защиты обиженного войско со своим сыном Иоанном. Но Иоанн, приехав к Святославу, смертельно занемог. Здесь, по словам летописи, опять сказалось добросердечие Святослава, он забыл о войне и неприятелях; молился, думал только о больном. После кончины Иоанна столь горестно оплакивал его, что даже отец покойного Юрий Долгорукий старался его утешить.

Когда Изяслав узнал, что Юрий защищает Святослава, он уговорился. с Давидовичами о нападении на Юрия в его собственной волости и стал спешно собирать киевлян на войну с Юрием. Но киевляне отказывались идти на Юрия. На вече они говорят: “князь, не ходи на дядю, лучше уладься с ним”. Изяслав отвечает: “нельзя мне, я крест целовал Давидовичам, что вместе с ними буду воевать против Юpия за то, что принял врага моего Святослава”. Киевляне: “ну, князь, ты на нас не сердись. мы не можем на Владимирово племя руки поднять, вот если бы ты на кого другого, то пошли бы и с детьми”.

В этом ответе вскрывается отношение жителей Русской земли, вообще, к своим князьям. Они признают за князьями право начинать войну, однако оставляют за собой нравственное суждение, с кем можно и с кем нельзя воевать. Чтобы смягчить неприятность отказа, киевляне как бы с горячностью прибавляют: “в другой раз пойдем и с детьми”. Они покорны князю, но только не тогда, когда он собирается на неправое дело.

Тогда Изяславу ничего не оставалось, как кликнуть клич, и он возглашает: “тот будет добрый человек, кто со мной пойдет”. Таких добряков нашлось достаточно, чтобы поход состоялся.

Но в дороге Изяслав получает новый удар, и именно со стороны тех, с кем “целовал крест” идти на дядю Юрия: Давидовичи примирились с братом Святославом и не хотят больше войны. На вопрос посла Изяслава они отвечают: “Игорь томится в тюрьме, отпусти его, и тогда все помиримся”.

Тут Изяслав воспылал, как это по-нашему говорится, благородным негодованием и обвинил Давидовичей в измене. Его посол бросил перед Давидовичами договорные грамоты и разразился от имени Изяслава такой высокопарной речью: “вы клялись быть со мной до самой смерти, а теперь клятву нарушили, да будет со мной Бог и сила животворящего креста. Стану управляться, как Бог даст”. Изяслав, как мы говорили выше, часто призывает Бога в свидетели и поминает Животворящий крест, когда кто-нибудь не делает так, как ему нравится. Но сам он постоянно нарушает клятвы и презирают братолюбие – не целовал ли он крест Игорю и не идет ли сейчас походом на более старшего в роде, чем он сам, только потому, что тот осмелился подать помощь гонимому. Эту забывчивость собственных клятв и требование исполнения их от других можно назвать вырождением договорных святынь, оно характерно для второй линии Мономахова рода (потомств Юрия Долгорукого) и имеет большую будущность в Московском княжестве и царстве.