Текст книги "История сыска в России. Книга 2"

Автор книги: Петр Кошель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 39 страниц)

На все мои вопросы как высшее, так и ближайшее начальство категорически заявляло мне, что с деятельностью моею они совершенно не знакомы, докладов моих не читали и не знают, но тем не менее, под страхом лишения пенсии, требовали, чтобы я немедленно уезжал в Париж для сдачи должности.

Так что я, собственно говоря, до сих пор совершенно не осведомлен о причинах прекращения моей служебной деятельности… Такова нравственная сторона дела. Тотчас после оставления мною должности отпуск на заграничную агентуру был увеличен на 100000 франков и, таким образом, в настоящее время, когда, в сущности, за границей дела втрое меньше, чем прежде, заместитель мой получает все то, что отпускалось на Германию, и с добавлением еще 100000 франков…”

Сетования Ратаева на несправедливость высшего начальства вполне оправданные ведь это в его царствование и под его руководством достигла наибольшего блеска провокаторская деятельность Евно Азефа, и это сокровище пришлось оторвать от своего сердца и отдать врагу. “8 августа 1905 года Ратаев в С-Петербурге передал Рачковскому временно находящегося в России секретного сотрудника”. Несомненно, здесь дело идет об Азефе, хотя для нас так же несомненно, что Рачковский не мог не знать Азефа гораздо раньше и, конечно, знал, и виделся, и работал с ним рука об руку.

Подобно тому, как Ратаев при замещении в Париже Рачковского свои доклады по начальству посвящал прежде всего критике и умалению заслуг своего предшественника, также Гартинг в первом же своем докладе делает то же по отношению к Ратаеву. Приводим некоторые наиболее интересные места из длинного рапорта Гартинга Рачковскому от 14сентября 1905 года:

“Согласно ордеру господина товарища министра внутренних дел заведующего полицией ох 19 минувшего июля о назначении меня заведующим заграничной агентурой Департамента полиции, я отправился в Берлин для принятия архива, который гЛанге-Говоров, доверенное лицо действительного статского советника Ратаева, должен был к тому времени передать на хранение нашему генеральному консульству в Берлине. Накануне моего приезда, состоявшегося 19 августа, в генеральное консульство, действительно, был сдан гЛанге-Говоровым сундук с бумагами, по вскрытии коего в оном оказался архив, переданный мною в конце минувшего февраля командированному для принятия от меня берлинской агентуре отставному надворному советнику Медникову. Новых же документов, которые поступили бы за последние четыре месяца из Департамента полиции, не оказалось, вследствие чего можно предполагать, что, начиная с марта месяца, розыскная деятельность берлинской агентуры была прекращена.

Единственными новыми бумагами, оказавшимися среди архива, было несколько телеграмм, адресованных г-ну Ланге-Говорову прежде служившим в моей агентуре наружным агентом Вольцом, в которых последний настоятельно требовал высылки денег и извещал о задержании женевской полицией его, Вольца, равно как и другого агента парижской агентуры – некоего Маша.

При личном свидании названный Вольц подтвердил мне содержание упомянутых его телеграмм к г-ну Ланге-Говорову, пояснив при этом, что, работая в Швейцарии без всякого руководства, он и Маш обратили на себя внимание местных властей, были задержаны женевской полицией и засим оба высланы из Женевы. Некоторое время спустя Вольц и Маш по поручению действительного статского советника Ратаева отправились в Дюссельдорф, где Маш был задержан местной полицией за долги и, просидев некоторое время в тюрьме, был выслан затем из Дюссельдорфа.

Из документов, одновременно с сим препровождаемых действительному статскому советнику Лемтюжниковым, Ваше превосходительство, изволите усмотреть, что г. Ратаевым передано действительному статскому советнику Лемтюжникову: архив, 4 наружных агента, 1 секретный сотрудник, некий Светлицкий (псевдоним), как раз случайно пришедший по делам службы в канцелярию агентуры, адреса двух наружных и одного внутреннего агента в Лондоне и список причастных к агентуре Департамента полиции проживающих в Швейцарии лиц (специально занимающихся перлюстрацией писем одного из участков Женевы).

Из содержания вышеупомянутых списков усматривается нижеследующее: в Париже, в агентуре, числится б человек Из них Чашников, по старости, производительной работы делать не может. Ильин состоит машинистом. Из 4 наружных агентов для наблюдения употребляются только Самбен и Левек, который, как мне известно из дел, особенными способностями не отличается; Фернбах годен лишь для собирания справок. Бинт же, прежде занимавшийся наружным наблюдением, состоял при действительном статском советнике Ратаеве в роли ближайшего и доверенного помощника; по наружному же наблюдению на него никаких поручений не возлагается, и он заявляет, что наблюдением больше заниматься не будет.

В Женеве находится б человек, числящихся в агентуре. Из них Риго, еще несколько лет тому назад бывший наблюдательным агентом, в настоящее время к таковой службе не пригоден вследствие характерной наружности (непомерно толст), Депассель, Баке и Делеамон, состоящие на службе в женевской полиции, пригодны лишь для доставления в Женеве заграничной агентуре Департамента полиции частным образом кое-каких справок о проживающих там революционерах. Мерсие поставляет корреспонденцию для перлюстраций, которой специально занимаются Риго и г-жа Депассель.

В Лондоне наружным наблюдением занимается агент Фарс, а собиранием справок – англичанин Торп.

Таким образом, для надобностей наружного наблюдения в Париже, Лондоне и Швейцарии при настоящем наличном составе в распоряжении заграничной агентуры в действительности остается всего лишь три человека”.

Переходя затем к рассмотрению финансовой сметы Ратаева, Гартинг высказывает удивление, каким образом Ратаев мог платить такие большие жалованья агентам внешнего наблюдения, что месячные расходы на содержание последних превышали 3000 франков.

“Каким образом мой предместник, – говорит Гартинг, – уплачивая такие сравнительно крупные суммы некоторым из наружных агентов, мог содержать еще секретных сотрудников и платить, например, 900 франков в месяц известному Департаменту полиции Бабаджану (Батушанский), ныне уехавшему по указанию г. Ратаева из России с тем, кажется, чтобы постараться поступить на службу к гГуровичу, тем более, что, независимо Бабаджана, у него имелось еще несколько мелких сотрудников, которые при самом скромном жалованье, несомненно, получали в общей сложности около 1000 франков в месяц.”

Гартинг объясняет это тем, что Ратаев поставил такие высокие жалованья в смету только лишь перед своим уходом.

“Предположение это представляется мне, – говорит Гартинг, – еще тем более правдоподобным, что, помимо всех перечисленных расходов, г. Ратаев до сентября минувшего года платил ныне умершему Милевскому жалованье в 1250 франков в месяц, не считая 1000 франков наградных, и по смерти Милевского продолжал выдавать его вдове по 1000 франков в месяц, вплоть до минувшего января месяца. Затем по конец 1904 года он платил г.Голыиману по 1000 франков в месяц и 1000 франков наградных, а с 1 января по конец минувшего июля, т.е. до пожалования последнему пенсии, выдавал ему ежемесячно по 500 франков”.

Помимо компрометирования своего предшественника и соперника, Гартинг стремился этим доносом к осуществлению другой – более материальной – цели, а имен-

но: увеличить ассигнование отпускаемых в его распоряжение сумм.

Рачковский пошел навстречу желанию Гартинга, и ассигнования на заграничную агентуру были увеличены почти на сто тысяч франков, в том числе 12 тысяч франков было ассигновано на содержание нового сотрудника Девернина и 40800 франков на приобретение секретных сотрудников. Французу Девернину была поручена организация внешнего наблюдения.

ТАИНСТВЕННАЯ ТЕЛЕГРАММА

Итак, мы видим, что сотрудниками Ратаева были: Светлицкий, Бабаджан и другие.

Агентом Рачковского, который работал и при Ратаеве, и при Гартинге, был Л.Бейтнер. Сын чиновника, будучи изгнанным из Нижегородского кадетского корпуса в 1890 году за сбыт украденных у купца Коломнина денег, он отсидел по приговору Владимирского окружного суда семь месяцев в тюрьме, затем уехал за границу, поступил в Цюрихский университет и в 1892 году сделался сотрудником Рачковского. Действуя как провокатор, он участвовал 16 января 1894 года в анархической демонстрации в Цюрихе, был арестован, но вызволен Рачковским. В конце 90-х – начале 1900-х годов он жил в Лондоне, освещая старых народовольцев и Бурцева. Интересно отметить, что, параллельно с Бурцевым, Бейтнер освещал и помогавшего Бурцеву по отправке его изданий Петра Эммануиловича Панкратьева, истинная роль которого Бейтнеру и Рачковскому была неизвестна. Между тем, Панкратьев был сотрудником Петербургского охранного отделения.

Упомянутый Гартингом Бабаждан был на самом деле мещанин местечка Дубоссары Херсонской губернии Бер-ко Янкелев Батушанский, секретный сотрудник Екатеринославского охранного отделения, куда “приглашен” был в начале сентября 1902 года. Уже в конце октября 1902 года он стал сообщать начальнику охранного отделения ценные сведения о противоправительственной деятельности местной еврейской интеллигенции, а в декабре, когда он открыл в Екатеринославе зубоврачебный кабинет, Батушанский стал центром, которому были известны самые конспиративные замыслы социал-демократических и эсеровских организаций в Екатеринославе.

Батушанским были выяснены делегаты Организационного комитета РСДРП, приезжавшие в Екатеринослав для организации местной группы “искровцев”, равно как и супруги Азриель и Сарра Кушель, приехавшие в Екатеринослав для создания тайной типографии. 24 мая 1903 года Сарра Кушель была арестована. С 27 мая по 27 сентября 1903 года Батушанский отбыл 4-месячное тюремное заключение по делу кишиневской типографии (1902 г.), причем дал из тюрьмы ряд ценных для полиции сведений. После выхода из тюрьмы осенью он открыл жандармам тайную типографию эсеров и секреты Екатеринославского социал-демократического комитета.

По отзыву начальства, Батушанский как сотрудник проявлял весьма ценное качество – фотографическую точность передачи всех сведений с крайне осторожными и всегда основательными личными предположениями и, кроме того, глубокую обдуманность каждого своего шага и действия. При таких качествах Батушанский представлялся не только полезным и достойным полного доверия сотрудником, но и лицом, безусловно, способным работать самостоятельно.

Ввиду этого, Департамент полиции возбудил ходатайство о даровании Бабаджану пожизненной пенсии в 1200 рублей в год, “если он будет скомпрометирован в революционной среде не по своей вине”.

Получив уведомление об этом ходатайстве, Батушанский ликвидировал зубоврачебный кабинет, который давал ему определенное положение в обществе, и, сообразно с интересами политического розыска, выехал за границу, где он первоначально работал по партии социал-демократии, а затем, вследствие благоприятно сложившихся для него обстоятельств, получил возможность освещать деятельность максималистов. Одним из наиболее видных дел, данных им, является приезд из-за границы в Россию с несколькими максималистами; результатом представленных по сему делу Батушанским сведений были произведенные по Москве и Петербургу ликвидации местных групп эсеров-максималистов (Людмила Емельянова, княжна Мышецкая, Иван Коломийцев и другие).

Разоблаченный осенью 1909 года Бурцевым, Батушанский получил пенсию от Департамента полиции, но Столыпин “надул” провокатора: вместо обещанных 1 200 рублей назначил ему лишь 600 рублей.

Чтобы покончить с периодом Ратаева, нужно сказать, что Азеф доставил Ратаеву подробный доклад о Пражской конференции представителей российских революционных и оппозиционных групп (с 30 сентября по 8 октября) с Черновым (представитель ЦК партии эсеров под кличкой Диканский).

Еще в период Рачковского в 1901 году был разоблачен, как секретный сотрудник, старый революционер Николай Паули, арестованный в 1883 году по делу типографии “Народной воли” в Петербурге и сосланный в Восточную Сибирь, откуда он несколько раз неудачно пытался бежать. Паули был одним из основателей “Лиги аграрного социализма”. Ему пришла в голову несчастная мысль разоблачить Рачковского. Он обратился к нему с предложением услуг и просил по 1 000 франков в месяц. Рачковский давал ему 2 месяца по 600 франков, но затем, опасаясь Паули, опубликовал первое письмо Паули к нему, разославши калькированную копию письма эмигрантам в Париже, Лондоне и Швейцарии. Кроме того, по просьбе Рачковского, Паули был выслан в Швейцарию французскими властями. На товарищеском суде в Швейцарии Паули заявил, что цель его состояла в убийстве Зволянского, Зубатова или Рачковского. Окончательное мнение по его делу склонилось к тому, что Паули действовал корыстно.

Гартинг управлял заграничной агентурой до начала 1909 года, когда Бурцев на основании данных, сообщенных ему главным образом Меныциковым, напечатал во французских газетах, что глава русской политической полиции за границей, проживающий в Париже статский советник и кавалер многих российских и иностранных орденов (в том числе и французского ордена Почетного легиона) Аркадий Михайлович Гартинг не кто иной, как бывший политический эмигрант, а затем провокатор, долгие годы состоящий на службе русской полиции. Абрам Гекельман-Ландезен – один из организаторов (с провокационной целью) знаменитой мастерской бомб в Париже, приговоренный за это судом французской исправительной полиции к тюремному заключению, но своевременно скрывшийся.

К этому полицейскому скандалу, в течение долгого Бремени не сходившему со столбцов не только французских, но и всех европейских газет, мы еще вернемся; теперь же обратимся к эпохе гартинговского управления заграничной агентурой.

В начале гартинговского управления произошла и знаменитая трагедия Черняка.

Молодой Яков Черняк учился в Женеве, где и окончил курс с дипломом химика; здесь же он вошел в сношения с эсерами и числился в рядах партии, но по возвращении своем в Россию в 1905 году сблизился с максималистами и оказывал им значительные технические услуги в деле изготовления взрывчатых снарядов; после провала максималистского центра ему удалось уехать за границу, и он некоторое время жил в Париже, где вел сношения, главным образом, с эсерами.

Видимо, Департамент полиции крайне преувеличивал роль Черняка в революционном-движении и стремился во что бы то ни стало захватить его в свои руки. Черняк был вызван в Стокгольм таинственной телеграммой, которая гласила “Alexis venez Nathalie” и которую, как он предполагал, ему прислала якобы Климова (одна из видных максималисток); здесь он был арестован шведской полицией, посажен в тюрьму и был бы несомненно выдан русскому правительству, если бы не энергичная кампания, которую повели его друзья в Париже и в других европейских центрах против этой выдачи, и не экстренная поездка брата Черняка в Стокгольм, где он, со своей стороны, сумел заинтересовать в этом деле и прессу, и парламентские круги. Молодой Черняк был освобожден из стокгольмской тюрьмы, но немедленно выслан из Швеции.

На пароходе, в пути из Стокгольма в Антверпен, Черняк и еще двое из пассажиров этого парохода таинственно скончались от отравления, причины которого и доселе остались далеко не выясненными; многие предполагают, что злого умысла в этом отравлении не было и что Черняк был отравлен случайно газами, исходившими из трюма, вследствие разложения сложенных там фосфористых соединений.

Другая гипотеза, которая вначале казалась наиболее вероятной и которую мы усиленно защищали в иностранной прессе, а Центральный Комитет партии эсеров и в официальных заявлениях, была та, что Черняк отравлен агентами русской полиции. В Антверпене бельгийская социалистическая партия устроила Черняку торжественные похороны, превратившиеся в грандиозную манифестацию против русского самодержавия, манифестацию, в которой приняли участие несколько десятков тысяч человек с сотнями знамен и венков.

В архивах заграничной агентуры найден следующий документ, относящийся к самому началу этой трагедии.

Гартинг докладывает 22 ноября 1906 года, между прочим, следующее:

“В случае, если бы Ваше превосходительство признали целесообразным возбудить вопрос о выдаче Черняка нашему правительству, я позволяю себе почтительнейше высказать мнение, что благоприятного результата легче можно будет достигнуть, обратившись для сего письмом на имя стокгольмского полицмейстера Гинце: судя по заявлениям, сделанным мне за последнее мое пребывание в Стокгольме начальником местной полиции г. Стендалем, можно думать, что при возбуждении вопроса о выдаче Швецией политических преступников путем дипломатическим не только потребуется гораздо более времени, но необходимо будет к тому же непременно обосновать ходатайство на вполне легальных и фактических доказательствах виновности. Что же касается телеграфного предложения Вашего превосходительства о высылке арестованных в Швеции лиц мне в Финляндию, а не непосредственно в Россию, то я обратился по сему поводу к начальнику Стокгольмской тайной полиции и, по получении от него ответа, не премину безотлагательно довести его до сведения Вашего превосходительства.

Полагаю, что это предложение не встретит сочувствия шведских полицейских властей ввиду того, что сношения между Стокгольмом и Петербургом идут обыкновенно через Гельсингфорс”.

Эта телеграмма Гартинга дает некоторые основания думать, что вызов Черняка в Стокгольм был ловушкой, устроенной ему русской полицией…

Эпоха гартинговского управления заграничной агентурой была эпохой конца русской революции 1905 – 1906 годов, эпохой колоссальной провокации, окутавшей все революционные партии, и началом морального разложения этих последних. Гартинг-Ландезен играл немалую роль в этой борьбе русского правительства с революционной Россией; в его руках были такие выдающиеся провокаторы, как Житомирский, Батушанский, Цейтлин, Жученко, Маас, Загорская и, наконец, вероятно, сам Азеф.

Мы говорим “вероятно”, так как в наших руках нет прямых указаний, что Азеф работал под началом Гартинга; выше мы видели, что Ратаев при своей отставке сдал Азефа с рук на руки непосредственно самому Рачковскому в Петрограде.

ПРОВАЛЫ И РАЗОБЛАЧЕНИЯ

Период деятельности Гартинга дал заграничной агентуре ряд ценных сотрудников, но ознаменовался крахом и провалами многих важнейших провокаторов. При нем закатилась звезда провокации Азефа, а за ним был раскрыт и сам Гекельман-Гартинг. Три лица наиболее способствовали разоблачению тайн политической полиции: Бурцев, Бакай и Меныциков.

В.Л.Бурцев, историк и библиограф революционного движения, имея массу материалов и заметок, воспоминаний и интимных сообщений революционеров, сосредоточил в своих руках много данных, сопоставление которых привело его к мысли о существовании в рядах революционеров многих провокаторов. Возвратившись в 1905 году по амнистии в Россию, он был одним из основателей исторического журналам “Былое”.

В Петербурге Бурцев стал энергично собирать материалы по революционному движению, помещая их частично в “Былом”. Уже мартовская книжка за 1906 год обратила на себя внимание не только жандармов, но и более внимательных читателей из публики тем, что в ней были помещены репродукции с таких фотографических карточек революционеров, казненных по делу 1 марта 1881 года, какие могли быть сняты лишь в тюрьме с заключенных (карточки Рысакова, Гельфман и других). “Былое” печатало обвинительные акты, не опубликованные в 80-х годах в официальной прессе, тайные доклады, обзоры революционного движения издания Департамента полиции и т.п.

С осени 1906 года деятельным помощником Бурцева, доставлявшим ему копии секретных бумаг из архива Департамента полиции, стал М.О.Бакай (Михайловский), чиновник Департамента полиции, служивший ранее в Варшавском охранном отделении.

До Бурцева доходили через Бакая и помимо Бакая не только исторические, но и современные, весьма актуальные сведения. Данные, бывшие в распоряжении “Былого”, говорили совершенно определенно и несомненно о присутствии в центре партии эсеров “Боевой организации” крупного предателя.

Ранней осенью 1907 года один из редакторов “Былого” Щеголев побывал в Гельсингфорсе со специальной задачей сообщить Борису Савинкову полученные в редакции данные об этом предательстве. Савинков немедленно же поделился этими сведениями не с кем иным, как с Иваном Николаевичем, т.е. с Евно Азефом. Остальное понятно. Азеф потребовал у своего начальства выяснения источника сведений “Былого” и ликвидации “Былого”, В.Л.Бурцева и редакции…

Бакай был арестован, а Бурцев должен был из Финляндии выехать за границу. Через некоторое время Бакай бежал за границу и присоединился в Париже к Бурцеву, где тот вел борьбу с провокацией и на страницах возобновленного им за границей “Былого”, и на страницах газеты “Будущее”. Третье лицо, Меньшиков, оказало существенную помощь не только Бурцеву, но и делу революции в общем, разоблачив в 1909 году 90 провокаторов, 20 бундовцев, 75 поляков, 25 эсеров, 45 кавказцев и 20 финляндцев.

Впоследствии, на основании указаний Меныцикова, были оглашены: 14 лиц – Бундом, три лица (Алакшина, Лялин и Осиповский) – партией эсеров, несколько – польскими организациями. Кроме того, на основании сведений Меныцикова, по его словам, было опубликовано до 80 шпионов (партийная принадлежность которых была неизвестна) в журналах “Общее дело” В.Бурцева и “Революционная мысль”.

В своей молодости в 80-х годах в Москве Меньшиков был предан одновременно двумя “товарищами”, оказавшимися агентами “охранки”: тем, кто его пропагандировал (Зубатов), и тем, кого он развивал (Крашенинников). Тогда, по его словам, Меныциков решил вступить в лагерь охранников, чтобы раскрыть приемы их деятельности. Как и Бакай, Меныциков служил в Московском и Варшавском охранных отделениях. После двадцати лет службы Меныциков достиг Особого отдела департамента. И в “охранках”, и в центре розыска он собирал материалы, снимал копии, наводил справки и т.д. Разоблачение провокации он начал с известного письма, посланного осенью 1905 года партии эсеров с указанием на предательскую роль Татарова и Азефа. К полной же реализации данных о шпионах он приступил, перебравшись за границу и войдя здесь в связь с Бурцевым.

Сведения Меныцикова подтвердили многие из подозрений Бурцева, а некоторые данные были откровением и для Бурцева. Так, Бурцев узнал, что начальник парижской охранки Гартинг есть тот самый Ландезен, который спровоцировал его самого и его товарищей в 1890 году, и что Ландезен-Гартинг есть Абрам Гекельман.

Следствие, произведенное в 1917 году комиссаром Временного правительства за границей С.Г.Сватиковым и уполномоченным Чрезвычайной следственной комиссии в Париже Е.И.Раппом, имело результатом разоблачение провокаторов, работавших не только при Красильникове (1909 – 1917), но и при Гартинге (1905 – 1909), а также подтверждение целого ряда высказанных Бурцевым в 1907 – 1914 годах догадок и подозрений.

Сватиков произвел допросы в Скандинавии, Англии, Франции, Италии и Швейцарии, а также объединил данные, добытые при вскрытии архива и делопроизводства Департамента полиции, с данными комиссии Раппа в Париже. Результатом сведения этих данных и являются приводимые ниже биографии шпионов и провокаторов. Выборка данных из парижского архива охранки сделана Меньшиковым.

К 1907 году относятся сведения о секретных сотрудниках Каплуне и Шварце. Борис Борисович Каплун, сын делопроизводителя канцелярии туркестанского генерал-губернатора, родился в 1882 году в Ташкенте. Будучи студентом медицинского факультета Женевского университета, он обратился в июле 1907 года в Департамент полиции с предложением своих услуг; назвал себя членом Заграничной Лиги РСДРП и секретарем по внешним сношениям женевской группы этой партии. “Таким образом, – писал Каплун, – в моей возможности проникнуть во все организации, в награду я прошу лишь постоянное место по полиции с окладом не менее 150 рублей в месяц”.

В другом письме Каплун предложил раскрыть заговор о покушении на жизнь московского градоначальника и подробности “дела депутата Озоля”, но только по получении 1 000 рублей. В третьем письме Каплун соглашался уже на получение и половины этой суммы, а в доказательство того, что он не шантажист, приложил явку на бланке бюро женевской социал-демократической группы за подписью Нончева. Заведующий заграничной агентурой Гартинг принял Каплуна в число секретных сотрудников под кличкой Петров. Сообщения Каплуна были многочисленными, но малосодержательными. Доносил он главным образом на анархистов братьев Кереселидзе, Магалова, Бакрадзе и других. Почти все его письма заканчивались просьбою о присылке денег. Скоро, впрочем, товарищи заподозрили Каплуна, и он, симулируя покушение на самоубийство, прострелил себе легкое.

“Мне это было необходимо, – писал Каплун по этому поводу Гартингу, – для укрепления положения. Теперь все – и социал-демократы, и прочие – извиняются и молят, произносят тирады о моей честности”…

Тем не менее Каплун поспешил уехать в Париж, а Гартинг не замедлил отправить его в Россию. 25 декабря Каплун, получив от жандармского офицера в пограничном пункте Вержболово железнодорожный билет и 20 рублей (в чем дал расписку), выбыл в Петербург.

Другим сотрудником был Лев Соломонович Шварц. Он состоял секретным сотрудником Одесского охранного отделения. В 1907 году Департамент полиции предложил заведующему заграничной агентурой взять Шварца в число своих сотрудников. Гартинг согласился принять его на службу для Женевы при условии, что “он может подойти к эсерам или анархистам”. После этого Шварц был командирован в Париж, причем заграничный паспорт и 125 рублей на дорогу он получил лично от заведующего

Особым отделом Департамента полиции. В июне 1908 года был объявлен предателем известный уже нам секретный сотрудник Л.Д.Бейтнер. Этот Бейтнер был, однако, не только предателем, но и провокатором: он спровоцировал П.А.Кракова на покушение, дал ему денег и пр., и Краков поехал убивать министра юстиции Н.Е.Шуравьева, но по приезде в Петербург был немедленно арестован с браунингом в кармане (июль 1904 г.).

В том же 1908 году был раскрыт провокатор Вячеслав Александрович Кенсицкий. Окончил 7 классов гимназии, бывший служащий варшавского магистрата. Известен был в революционной среде под кличками Метек, Феликс и Ипполит. В 1904 – 1905 годах состоял секретным сотрудником Варшавского охранного отделения. С 1906 года Кенсицкий “работал с пользою в заграничной агентуре”. В 1908 году, во время похорон Гершуни в Париже, Кенсицкий был опознан Бакаем, который лично знал его как осведомителя охранки. 12 апреля 1908 года был объявлен провокатором парижской группой эсеров-максималистов. По этому поводу заведующий заграничной агентурой доносил Департаменту полиции, что “провал Кенсицкого чрезвычайно чувствителен агентуре” и ходатайствовал о выдаче Кенсицкому пособия в 5 тысяч франков ввиду намерения его уехать “ради безопасности” в Америку. По агентурным сведениям парижского бюро заграничной агентуры летом 1910 года Кенсицкий имел свидание с Бурцевым, предлагая ему очень интересные для него документы, за которые хотел получить 500 рублей. У Бурцева будто бы такой суммы не оказалось, и поэтому сделка не состоялась.

Кроме Кенсицкого, Бакай разоблачил тогда же Моисея Гутмана. Гутман состоял секретным сотрудником Виленского охранного отделения под кличкой Турок Был рекомендован жандармским подполковником Рединым для заграничной работы. В 1908 году он прибыл в Париж и был принят жандармским ротмистром Андреевым (Рено), который помогал Гартингу в заведовании секретной агентурой, в число сотрудников заграничной агентуры. Жалованья получал 400 франков в месяц. Гутману было

поручено проникнуть в местную группу эсеров, но так как он имел явку лишь к некоему студенту Мурашкину, то в организацию вступить ему не удалось. Тогда Андреев поручил Гутману, не теряя времени, сблизиться с Бурцевым и Бакаем. Гутман вошел в сношения с ними, но вскоре вызвал у них подозрение и под давлением Бакая признался в предательстве. Опасаясь разоблачения со стороны Гутмана, ротмистр Андреев отправил его 6 октября 1908 года в Россию под конвоем агента наружного наблюдения Анри Бинта.

Через две недели Гутман вернулся в Париж. Гартинг, опасаясь вреда, который он может принести, решил принудить его к отъезду, но предварительно добился от Гутмана официальной жалобы на разоблачившего его Бакая. 28 ноября того же 1908 года Гутман уехал в южную Германию, где он, как человек, “знающий немецкий язык, малярное и декоративное ремесло, мог найти спокойное существование”. На дорогу ему дали 200 франков. Не бесполезно привести здесь рапорт Гартинга от 2 ноября 1908 года, из которого видно, на какие дела готов был пуститься Гартинг, лишь бы избавиться от Бурцева и Бакая.

“Озабочиваясь, – писал Гартинг, – о сохранении интересов заграничной агентуры при крайне удручающих обстоятельствах, причиняемых пребыванием в Париже Бакая и Бурцева, я имел недавно обсуждение этого дела в парижской префектуре, причем мне было заявлено, что если бы имелся какой-либо прецедент в виде жалобы на Бакая со стороны кого-либо с указанием на воспоследовавшие со стороны Бакая угрозы, то это могло бы послужить поводом для возбуждения дела о высылке Бакая из Франции, хотя в префектуре не уверены в осуществлении Министерством внутренних дел его предположения”.

Ввиду этого Гартинг придумал такой план: “Пользуясь известным чувством злобы, возбужденной Бакаем в Турке (Гутмане), находящемся в Вильно, можно было бы надлежащими переговорами добиться согласия Турка на представление российскому генеральному консулу в Париже жалобы с указанием в таковой, что он, Гутман, прибыв в начале августа в Париж для детального изучения шапочного ремесла, попал в компанию русских, из числа коих некто Бакай, проживающий по ул. Парка Монсури, 24, стал склонять его, Гутмана, войти в состав группы русских революционеров и при его, Гутмана, на то несогласии грозил принятием насильственным мер до смертного насилия включительно, ввиду чего он, Гутман, боясь насилия, бежал из Парижа в Россию, потерпев, кроме нравственного потрясения, еще и материальные убытки, и на что он, Гутман, принося жалобу г. консулу, просит его о преследовании в отношении Бакая”.

Если бы действительно от Гутмана поступила таковая жалоба на имя российского генерального консула в Париже, то я смог бы ее направить в префектуру, причем обстоятельство это, во всяком случае, в известной степени способствует делу высылки Бакая.