355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Петр Кошель » История сыска в России. Книга 2 » Текст книги (страница 32)
История сыска в России. Книга 2
  • Текст добавлен: 21 октября 2016, 17:37

Текст книги "История сыска в России. Книга 2"


Автор книги: Петр Кошель


Жанр:

   

История


сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 39 страниц)

Этот протокол допроса Сокольникова по поручению Сталина 22 октября 1936 года был разослан членам ЦК ВКП(б).

Проверка показала, что следствие по делу велось ускоренными темпами, необъективно, с грубейшими нарушениями социалистической законности. Аресты Пятакова, Сокольникова, Радека, Серебрякова, Лившица, Князева, Ратайчака, Путина, Граше и Норкина были произведены без санкции прокурора.

Как сообщили в своих объяснениях в 1961 году бывшие сотрудники НКВД СССР Газов, Иорш и Воробин, имевшие прямое отношение к следствию по данному делу, руководство НКВД требовало от оперативного состава вскрытия любыми средствами вражеской работы троцкистов и других арестованных бывших оппозиционеров и обязывало относиться к ним как к врагам народа. Арестованных уговаривали дать нужные следствию показания, провоцировали, при этом использовались угрозы.

Широко применялись ночные и изнурительные по продолжительности допросы с применением так называемой “конвейерной системы” и многочасовых “стоек”. Вся система допросов была рассчитана на морально-психическое и физическое изматывание подследственных.

Об этом свидетельствовал в 1938 году и бывший заместитель наркома внутренних дел СССР Фриновский. Он, в частности, показал, что лица, проводившие следствие по делу так называемого параллельного антисоветского троцкистского центра, начинали допросы, как правило, с применением физических мер воздействия, которые продолжались до тех пор, пока подследственные не давали согласия на дачу навязывавшихся им показаний. До признания арестованными своей вины протоколы допросов и очных ставок часто не составлялись.

Драктиковалось оформление одним протоколом многих допросов, а также составление протоколов в отсутствие допрашиваемых. Заранее составленные следователями протоколы допросов обвиняемых “обрабатывались” работниками НКВД, после чего перепечатывались и давались арестованным на подпись. Объяснения обвиняемых не проверялись, серьезные противоречия в показаниях обвиняемых и свидетелей не устранялись.

Допускались и другие нарушения процессуального кодекса.

Большинство обвиняемых по делу так называемого параллельного антисоветского троцкистского центра длительное время категорически отрицало свою виновность. Так, показания с признанием вины Муралов дал лишь через 7 месяцев 17 дней после ареста, Серебряков через 3 месяца 16 дней, Радек – через 2 месяца 18 дней, Турок – через 58 дней, Норкин и Лившиц – через 51 день, Дробнис – через 40 дней, Пятаков и Шестов – через 33 дня.

Однако, используя меры физического и морального воздействия, манипулируя материалами прошедших в 1934 – 1936 году судебных процессов, “разоблачавших” троцкистов в антисоветской деятельности, органы следствия добились от обвиняемых нужных показаний.

Большинство обвиняемых, давая требуемые от них показания, делали это, по их словам, прежде всего в интересах окончательного разоблачения и разгрома троцкизма.

Так, Муралов, отвечая в суде на вопрос Вышинского, почему он на следствии так долго не давал показаний о своей виновности, ответил (цитируется по исправленной стенограмме судебного заседания):

“… Я думал так, что если я дальше останусь троцкистом, тем более, что остальные отходили – одни честно и другие бесчестно… во всяком случае, они не являлись знаменем контрреволюции. А я нашелся, герой… Если я останусь дальше так, то я могу быть знаменем контрреволюции. Это меня страшно испугало… И я сказал себе тогда, после чуть ли не восьми месяцев, что да подчинится мой личный интерес интересам того государства, за которое я боролся в течение двадцати трех лет, за которое я сражался активно в трех революциях, когда десятки раз моя жизнь висела на волоске…

Предположим, меня даже запрут или расстреляют, то мое имя будет служить собирателем и для тех, кто еще есть в контрреволюции, и для тех, кто будет из молодежи воспитываться…

Опасность оставаться на этих позициях, опасность для государства, для партии, для революции, потому что я – не простой рядовой член партии…”

Подобные объяснения давали и другие обвиняемые по этому “делу”.

Характерны показания Радека, которые он дал 4 декабря 1936 года:

“…Я выбираю путь откровенного признания фактов, которые я отрицал из чувства стыда за совершенные преступления перед партией и страной. Я признаю себя виновным в принадлежности на день моего ареста к действующему параллельному центру троцкистско-зиновьевского блока, созданного в 1932 году по директиве Троцкого и ставившего своей задачей захват власти путем террористической борьбы с руководством ВКП(б) и Советского правительства.

К троцкистско-зиновьевской организации я примкнул в 1932 году”.

На одном из допросов в Верхне-Уральской тюрьме, 10 июня 1938 года, осужденный по данному делу на 10 лет тюремного заключения Арнольд заявил:

“…После моего ареста в Анжерке 6.XI 1936 года во время следствия в Новосибирске следователем мне было заявлено: “Нам известно, что вы из себя представляете, и мы располагаем достаточным материалом, чтобы обвинить вас в шпионаже, но сейчас мы тебя обвиняем как участника террористической организации и других показаний не требуем, выбирай, кем хочешь быть: или шпионом, или террористом?”. На поставленный передо мной вопрос я ответил, что являюсь участником террористической организации и обязуюсь давать показания”.

Уже находясь в тюрьме, Арнольд утверждал, что процесс был аполитической комедией, никакого участия в подготовке покушения против Молотова он не принимал и вообще все это дело – мыльный пузырь.

Бывшие следователи по важнейшим делам Прокуратуры СССР Шейнин и Рагинский, участвовавшие вместе с Вышинским в допросах обвиняемых, в своих объяснениях в начале 60-х годах сообщали, что так называемые передопросы обвиняемых Вышинским носили чисто формальный характер, им предъявлялись только протоколы допросов, а с материалами всего дела, что требовалось по закону, их не знакомили. Во время судебного заседания Прокурор СССР Вышинский по собственному усмотрению корректировал заключение экспертизы.

О грубом нарушении социалистической законности со стороны Вышинского свидетельствуют документы и показания очевидцев. Сохранилось, например, свидетельство о встрече Радека с Вышинским при подготовке к процессу. На этой встрече Радек зачитал Вышинскому написанный им проект “Последнего слова подсудимого”. , Как рассказывают свидетели, реакция была следующей: “И это все? – сурово спросил Вышинский. – Не годится. Переделать, все переделать! Потрудитесь признать то-то и то-то, признаться в том-то и в том-то, осудить то-то и то-то, и т. п.”.

И Радек выполнил требование Вышинского.

Как установлено, первоначально дела о параллельном антисоветском троцкистском центре, как такового, не было, следствие велось на каждого арестованного в отдельности.

Позднее, когда началась подготовка к открытому процессу, особое значение стали придавать личным и служебным связям между обвиняемыми. Для придания делу солидности и оснастки его конкретными фактами преступной деятельности были использованы отдельные случаи неполадок и аварий в промышленности и на железнодорожном транспорте, которые преднамеренно квалифицировались как вредительство и диверсионные акты, якобы совершенные обвиняемыми.

Об искусственном создании дела говорит и тот факт, что лишь к самому началу судебного процесса был определен состав обвиняемых.

По делу составлялось три варианта обвинительного заключения. По первому предавалось суду 16 человек, в том числе Членов, но отсутствовали Лившиц и Турок, по второму – уже 17 человек, в их числе Лившиц, и в третьем, окончательном, вместо Членова был введен Турок

Все варианты обвинительного заключения посылались лично Сталину и не раз переделывались по его указаниям.

Так, Ежов и Вышинский, направляя второй вариант Сталину, 9 января 1937 года в сопроводительном письме указывали:

“Направляем переработанный, согласно Ваших указаний, проект обвинительного заключения по делу Пятакова, Сокольникова, Радека и других…”.

Второй вариант обвинительного заключения был отредактирован лично Сталиным и им же вместо обвиняемого Членова вписана фамилия Турока.

В нарушение установленного законом порядка, 28 января 1937 года, то есть за два дня до завершения судебного процесса, председателем военной коллегии Верховного Суда СССР Ульрихом на имя Ежова в ЦК ВКП(б) был представлен вариант приговора по данному делу. Этот текст отличается от приговора, вынесенного в суде, лишь тем, что для всех подсудимых в нем предусматривалась высшая мера наказания – расстрел. В личном архиве Вышинского обнаружены записи, сделанные им в ходе беседы со Сталиным в связи с подготовкой к процессу по делу параллельного антисоветского троцкистского центра. Из них видно, что Сталин давал конкретные оценки обвиняемых, характеризовал их как людей, якобы всю жизнь боровшихся против Ленина, подчеркивал, что они пали ниже Деникина, Колчака и Мамонтова и представляют из себя банду преступников. Записи показывают, что, касаясь порядка допроса обвиняемых Турока и Князева, Сталин указывал: “Не давать говорить много о круш.[ени-ях]. Цыкнуть. Сколько устроили круш.[ений], не давать много болтать”.

Сохранилась схема обвинительной речи Вышинского по делу параллельного центра, в которую лично Сталиным внесены исправления и дополнения, содержащие политические установки и оценки.

Все это показывает, что предварительное следствие, подготовка к суду и сам судебный процесс по делу так называемого параллельного антисоветского троцкистского центра проходили под личным руководством и контролем Сталина, его доверенных лиц.

Для политической расправы с неугодными людьми Сталину было недостаточно простой фальсификации обвинений. Важно было, чтобы в эти обвинения безоговорочно поверили советский народ и мировая общественность. Этой цели и служили открытые процессы, на которых обвиняемые должны были признаться в самых чудовищных преступлениях против партии и страны.

РАДЕК ПИШЕТ ЖЕНЕ

В кабинетах следователей НКВД разрабатывались подробные сценарии поведения обвиняемых на суде. Подследственным часто внушалась мысль, что своими саморазоблачениями они помогут партии в борьбе с международным троцкизмом, с происками внешних и внутренних врагов.

И надо сказать, что многие обвиняемые в конце концов принимали правила игры и вели себя соответственно разработанному сценарию.

В этом отношении характерно письмо Радека жене. Зная, что письмо будет прочитано следователями (не исключено, что оно было и подсказано ими), Радек довольно прозрачно дает понять, какова истинная цена той “неожиданной” и “невыносимой” правды, которую он вынужден подтвердить на суде.

Вот имеющийся в архиве набросок этого письма:

“20.1.37 г. В ближайшие дни состоится суд над центром зиновьевско-троцкистских организаций. Для того, чтобы происходящее на этом суде не обрушилось на тебя неожиданно, я попросил свидания с тобою.

Выслушай то, что я могу тебе сообщить, и не спрашивай меня ничего. Я признал, что я был членом центра, принимал участие в его террористической деятельности, знал о его вредительской деятельности, о связи троцкистов с германским и японским правительством, я это подтвержу на суде.

Незачем тебе говорить, что такие признания не могли у меня быть вырванные ни средствами насилия, ни обещаниями. Ты знаешь, что я бы ценой такого признания не покупал жизни.

Я (пропущено) значит, это правда. Если эта правда для тебя невыносима, то сохрани мой облик таким, каким ты меня знала, но ты не имеешь никаких оснований и права хотя бы словом одним ставить знак вопроса насчет правды, установленной судом.

Когда внимательно продумаешь то, что будет происходить на суде, особенно международную часть разоблачения,, ты поймешь, что я не имел никакого права скрыть эту правду перед миром.

Чем бы ни кончился суд, ты должна жить. Если я буду жив, чтобы и мне помочь. Если меня не будет, чтобы общественно полезной работой помочь стране.

Одно знай, что бы ни было, я никогда не чувствовал себя так связанным с делом пролетариата, как теперь”.

Вредительская и диверсионная деятельность, как указывалось в обвинительном заключении и приговоре, проводилась осужденными в химической, угольной промышленности, на железнодорожном транспорте и выражалась в срыве планов производства, железнодорожных перевозок, задержке и плохом качестве строительства новых предприятий, создании вредных и опасных для жизни рабочих условий труда, порче железнодорожного пути и подвижного состава, в организации взрывов, крушений и других диверсиях.

Как установлено проверкой, недостатки в строительстве и эксплуатации ряда предприятий химической и угольной промышленности, аварии, взрывы, пожары и железнодорожные крушения, о которых говорится в материалах дела, в действительности имели место.

Но эти факты тогда же проверялись соответствующими компетентными органами, комиссиями и рассматривались не как результат умышленных действий, а как следствие нарушений производственной и технологической дисциплины, низкого качества работы. Однако следователи НКВД преднамеренно использовали эти факты, квалифицировав их как вредительско-диверсионную деятельность со стороны обвиняемых.

Примером могут служить аварии на Горловском азот-но-туковом комбинате в 1934 – 1935 годах. Причины их в свое время тщательно расследовались. В связи со взрывом воздухоразделительного аппарата в цехе аммиачной селитры в ноябре 1935 года из Москвы в Горловку выезжали государственная комиссия и комиссия ЦК профсоюза. Комиссии работали параллельно, независимо одна от другой, и пришли к заключению, что взрыв произошел в результате грубого нарушения инструкции по технике безопасности, халатности и нераспорядительности инженерно-технического персонала.

Однако в 1936 – 1937 годах взрывы в цехе аммиачной селитры стали квалифицировать уже как диверсионные акты. Вот почему заключение технической экспертизы по авариям на Горловском азотно-туковом комбинате, которое было дано на предварительном следствии и в судебном заседании, не могло являться доказательством по делу, так как экспертная комиссия работала в условиях, исключающих возможность объективного заключения.

Опрошенный в 1956 году профессор Гальперин, возглавляющий эту экспертную комиссию, в своем объявлении сообщил:

“…Нам было заявлено сотрудниками НКВД что вопрос о злоумышленной организации взрывов сомнений не вызывает, ибо арестованные сами сознались в совершенном ими преступлении. Нам было подчеркнуто, что злоумышленный характер взрывов доказан (нам были предъявлены протоколы допросов) и что нам, следовательно, нужно только подтвердить техническую возможность совершения таких взрывов. Исходя из этой установки и руководствуясь предъявленными нам протоколами допросов арестованных, принимая во внимание техническую возможность совершения таких .взрывов и указание сотрудников НКВД о необходимости дачи ответов на все вопросы, предъявленные нам, мы и подписали акт экспертной комиссии”.

Показания Ратайчака о том, что по его указаниям проводилась вредительская работа также на Воскресенском химкомбинате и Невском заводе, на предварительном следствии и в суде не проверялись.

Никаких других показаний или материалов об этом в деле нет.

В основу обвинения в проведении вредительской и диверсионной работы в Кузбассе, кроме показаний осужденных, положены заключение экспертизы и материалы так называемого кемеровского процесса.

Он был проведен в Кемерово в ноябре 1936 года, то есть незадолго до суда по настоящему делу. По этому процессу якобы за связь с германской разведкой и вредительско-диверсионную деятельность в Кузбассе, в том числе за организацию взрыва на шахте “Центральная”, повлекшего гибель 10 и тяжелые ранения 14 рабочих, были осуждены к расстрелу 9 инженерно-технических работников.

По этому делу первоначально привлекались также Дробнис, Шестов и Строилов, но материалы в отношении их перед окончанием следствия были выделены в отдельное производство, и на кемеровском процессе они выступали в качестве свидетелей. Впоследствии Дробнис, Шестов и Строилов были включены в число обвиняемых по делу параллельного центра, и вся “преступная деятельность” осужденных по кемеровскому процессу вменена в вину Пятакову и другим.

Позднее было установлено, что экспертиза по диверсионно-вредительской деятельности в Кузбассе была проведена с грубейшими нарушениями закона.

В течение двух недель члены комиссии не выходили из здания Кемеровского горотдела НКВД ни с кем из обвиняемых и должностными лицами предприятий не встречались. Материалы для экспертизы отбирались тенденциозно и только обвинительного характера. Выводы о вредительстве экспертам навязывались, заключение их неоднократно перерабатывалось по указанию работников НКВД.

В феврале 1958 года кемеровское дело было прекращено как сфальсифицированное, за отсутствием в действиях всех осужденных состава преступления.

Показания Серебрякова, Богуславского, Лившица, Князева и Турока об организации ими крушений на железнодорожном транспорте опровергаются приобщенными к делу материалами ведомственных расследований.

Данные проверки дают основание утверждать, что ни-. какой вредительской и диверсионной работы в химической, угольной промышленности и на железнодорожном транспорте обвиняемыми по данному делу не проводилось.

Особый акцент в обвинениях, предъявлявшихся Пятакову, Радеку, Сокольникову, Серебрякову, Муралову, Лившицу, Дробнису и другим, делался на шпионаже в пользу Германии и Японии. Сущность обвинения в шпионаже состояла в том, что Ратайчак, Путин, Граше, Шестов, Строй-лов, Лившиц, Князев и Турок по указанию руководящего ядра параллельного центра поддерживали преступную связь с агентами германской и японской разведок.

В обвинительном заключении и приговоре утверждалось также, что Сокольников и Радек установили контакт и вступили в переговоры с отдельными представителями Германии и Японии с целью получения от этих государств помощи троцкистско-зиновьевскому блоку в борьбе за власть.

Однако имеющиеся в деле материалы о разговорах Сокольникова и Радека с иностранцами не могут служить основанием для такого обвинения. Так, к делу приобщена копия записи беседы Сокольникова, бывшего в то время заместителем наркома иностранных дел, с японским послом Ота от 13 апреля 1934 года по вопросу о японских нефтяной, рыболовной и каменноугольной концессиях на Сахалине.

На предварительном следствии и в суде Сокольников, подтверждая сам факт этой беседы, заявил, что после беседы у него якобы состоялся короткий разговор с Ота по поводу предложений Троцкого японскому правительству. Содержание разговора, как это вытекало из протокола допроса Сокольникова 12 декабря 1936 года, свелось к следующему:

“Сокольников: “Когда Ота и секретарь посольства собрались уходить, Ота несколько задержался. В это время оба переводчика уже вышли из кабинета. Воспользовавшись этим, Ота, в то время как я провожал к выходу, обменялся со мной несколькими фразами”.

Вопрос: Приведите по возможности дословно Ваш разговор с Ота.

Ответ: Ота сказал мне: “Известно ли Вам, что господин Троцкий сделал некоторые сообщения моему правительству?” Я ответил: “Да, я об этом осведомлен”. Ота спросил: “Как Вы расцениваете эти предложения?” Я ответил: “Я считаю эти предложения весьма серьезными”. Тогда Ота спросил: “Это только Ваше личное мнение?” Я ответил: “Нет, это также мнение и моих товарищей”. На этом наш разговор закончился.

Вопрос: Возвращался ли в дальнейшем Ота в переговорах с Вами к вопросу о контакте между блоком и японским правительством?

Ответ: Нет. Указанный разговор с Ота произошел к самому концу моих переговоров с ним. Вскоре после этого я ушел с работы в НКИД и больше с Ота не встречался”.

Других данных по этому вопросу в деле не имеется. Из показаний Радека видно, что он также никаких компрометирующих его переговоров с представителями Германии не вел, а в 1934 или 1935 годах на одном из дипломатических приемом имел лишь кратковременную беседу с германским военным атташе генералом Кестрингом и пресс-атташе Баумом, которые в осторожной форме якобы дали ему понять о связях Троцкого с их правительством.

Пятаков по этому вопросу на следствии дал весьма невразумительные показания, заявив, что, как ему помнится, Радек рассказывал о каких-то своих разговорах с немцами, а Сокольников говорил, что у него был разговор с японцами, кажется, с Ота…

Других доказательств того, что Сокольников и Радек вели какие-то якобы изменнические переговоры с представителями иностранных государств, в деле нет.

Показания обвиняемых Ратайчака, Пущина, Граше, Шестова, Строилова об их шпионской связи с германской разведкой и показания Лившица, Князева, Турока о связи с японской разведкой неконкретны, противоречивы и не подтверждаются другими данными.

Никаких подтверждений о связях Ратайчака, Путина, Граше, Шесгова и Строилова с германской, а Лившица, Князева и Турока с японской разведками в деле не имеется.

Даже из обвинительной речи Вышинского в суде видно, что вопрос о доказанности вины, например, Ратайчака в шпионаже остался неясным. Вышинский сказал: “Вот

Ратаучак, он сидит с правой стороны в задумчивой позе, не то германский, это так и осталось невыясненным до конца, не то польский разведчик, но что разведчик, в этом не может быть сомнения, как ему полагается, лгун, обманщик и плут…”.

Обосновывая виновность Строилова, Князева, Шестова и других, следствие и суд использовали в качестве доказательств изъятые у них при аресте служебную и личную переписку, записные книжки и въездные дела на некоторых иностранных специалистов, хотя в этих материалах нет никаких данных, указывающих на преступный характер связи осужденных с иностранцами. Анализ материалов дела и проверка показывают, что обвинение в шпионаже является полностью сфабрикованным и необоснованным.

Здесь уместно сказать о том, что фанатичная приверженность Сталина и его ближайшего окружения идее борьбы против всеобщего вредительства, шпионов и диверсантов умело использовалась ими в целях нагнетания обстановки недоверия и подозрительности, возводилась ими буквально в ранг государственной политики. Об этом красноречиво свидетельствует доклад “Уроки вредительства, диверсии и шпионажа японо-немецко-троцкистских агентов”, с которым член Политбюро ЦК ВКП(б) и председатель Совнаркома СССР Молотов выступил на февральско-мартовском (1937 г.) Пленуме ЦК ВКП(б).

Обильно используя материалы недавно прошедшего процесса по делу так называемого параллельного антисоветского троцкистского центра, он говорил:

“В течение ряда лет, из месяца в месяц группы вредителей и диверсантов, сидевших на боевых участках нашей промышленности, делали свое преступное дело, все более наглея от своей безнаказанности. Мы не можем при этом забывать о том, что эти преступления были лишь подготовкой, лишь пробой сил в отношении более крупных и опасных для нашей страны ударов в дальнейшем.

По заданиям Троцкого-Пятакова вредители, диверсанты я шпионы из их компании готовили нанесение главных ударов к началу войны…

В Наркомтяжпроме сидел заместитель наркома Пятаков, оказавшийся вредителем-диверсантом. Но, как известно, и в НКПС вредитель Лившиц был на посту заместителя наркома.

В Наркомлесе вредитель Сокольников также был заместителем наркома, а до того сей шпион был, как известно, заместителем наркома по иностранным делам…

Вредителем оказался бывший начальник Цудортранса Серебряков…

Вчерашние колебания неустойчивых коммунистов перешли уже в акты вредительства, диверсий и шпионажа по сговору с фашистами, им в угоду. Мы обязаны ответить ударом на удар, громить везде на своем пути отряды этих лазутчиков и подрывников из лагеря фашизма”.

Подобные демагогические установки воспринимались в тех условиях, естественно, как партийная и государственная директива. В приговоре по делу параллельного антисоветского троцкистского центра отмечается, что якобы по прямым указаниям Троцкого в Москве и на периферии был создан ряд террористических групп, готовивших покушения на Сталина, Молотова, Кагановича, Ворошилова, Орджоникидзе, Жданова, Косиора, Эйхе, Постышева, Ежова и Берия, что осенью 1934 года будто бы Арнольд, по указанию Шестова и Муралова, пытался осуществить террористический акт против Молотова.

На предварительном следствии и в суде Пятаков, Сокольников, Радек, Серебряков, Муралов, Дробнис, Богуславский, Шестов, Турок и Арнольд дали показания о том, что занимались террористической деятельностью.

Лившиц говорил, что он будто бы знал о подготовляемых террористических актах, но никакого участия в этом не принимал.

От обвиняемых Князева, Ратайчака, Норкина, Граше и Путина никаких показаний по данному вопросу получено не было. Строилов в террористической деятельности вообще не обвинялся.

О степени серьезности этих обвинений могут свидетельствовать признания Пятакова, который показал, что по его указанию террористические группы были якобы организованы в Москве, на Украине, в Западной Сибири и на Урале, но он состава этих групп не знал, ими не руководил, никаких заданий им не давал, в разработке преступных планов не участвовал.

Другие руководители так называемого параллельного антисоветского троцкистского центра также давали разноречивые и неаргументированные показания о том, когда, от кого и при каких обстоятельствах им стало известно о террористических установках Троцкого и о своей практической деятельности в этом направлении.

В показаниях Пятакова, Радека и других обращает на себя внимание то обстоятельство, что параллельным центром будто бы было создано значительное количество террористических групп в различных городах СССР с привлечением в них большого числа людей. Но это уже само по себе резко противоречит условиям деятельности так называемого параллельного центра, находившегося якобы в глубоком подполье, что подчеркивается во всех материалах дела, и элементарным требованиям конспирации вообще. Совершение террористических актов в ряде случаев ставилось в зависимость от таких ситуаций, которых могло и не быть (приезд того или иного руководителя партии и правительства в определенный город, на завод, шахту и т. п.).

Обвиненные в организации террористических групп и названные активными террористами Коцюбинский, Логинов, Юлин, Жариков, Голубенко, Тивель, Ходорозе, Бурлаков, Михетко, Биткер, Пригожий и другие в 1936 – 1937 годах были приговорены к расстрелу.

Примером того, как создавались мифы о покушениях на руководителей партии и государства, может служить “покушение” на Молотова во время его пребывания в г. Прокопьевске в 1934 году.

Проверкой установлено, что в действительности покушения на Молотова не было, а произошло следующее.

В сентябре 1934 года в Прокопьевск приехал Молотов. При следовании Молотова и сопровождавших его лиц с вокзала в город автомашина, которой управлял обвиняемый по настоящему делу Арнольд, съехала правыми колесами в придорожную канаву, накренилась и остановилась. Пострадавших не было. Этому случаю в то время не придали серьезного значения. Арнольду за допущенную халатность Прокопьевский горком партии объявил выговор, а 27 февраля 1935 года это взыскание с него было снято. О причинах снятия партийного взыскания с Арнольда бывший секретарь Прокопьевского горкома партии Курганов в судебном заседании по своему делу в октябре 1939 года, отвечая на вопрос суда о его причастности к аварии с автомашиной Молотова, дал следующие объяснения:

“Шофером на автомашину, в которой ехали Молотов и я, горотделом НКВД был посажен Арнольд, так как мне было тогда заявлено, что шофер горкома ВКП(б) не проверен и допустить его к машине нельзя. С моей стороны, как это видно, никакого злого умысла в этом не было. За эту аварию Арнольду был объявлен выговор. Арнольд об этом написал письмо Молотову. Молотов это письмо послал в крайком партии, а крайком направил это письмо нам, указав на необходимость пересмотра его дела, так как Молотов считает, что выговор был объявлен неправильно. Дело Арнольда было пересмотрено, и выговор был снят”.

Тем не менее в 1936 году от Арнольда, затем и от Шестова, после их ареста, были получены показания о том, что указанный выше случай с автомашиной являлся якобы попыткой совершить против Молотова террористический акт. Однако факты опровергают достоверность этих показаний, свидетельствуют об отсутствии каких-либо преднамеренных террористических намерений со стороны Арнольда.

Таким образом, обвинение лиц, осужденных по делу так называемого антисоветского параллельного троцкистского центра, в террористической деятельности, как и по другим пунктам обвинения, является необоснованным.

В обвинительном заключении и приговоре указывалось, что параллельный троцкистский центр свою преступную деятельность проводил по прямым директивам Троцкого, связь с которым поддерживалась якобы через Пятакова и Радека. Пятаков показал, что во время пребывания в служебных командировках в Берлине в 1931 – 1932 годах он три раза встречался с сыном Троцкого – СЛ. Седовым, с которым его свел Смирнов, и получал от него устные директивы Троцкого по возобновлению оппозиционной борьбы. В конце 1931 года возвратившийся из Берлина Шестов передал ему полученное от Седова письмо Троцкого, в котором якобы предлагалось объединить все антисталинские силы, устранить Сталина и его ближайших помощников, противодействовать мероприятиям Советского правительства и партии. В декабре 1935 года, находясь в Берлине по делам службы, он, Пятаков, тайно, по фиктивному немецкому паспорту вылетал на самолете в город Осло (Норвегия), где будто бы имел конфиденциальную встречу с Троцким. По показаниям Радека, он получил от Троцкого пять писем: два из них в 1932 – 1933 годах в Женеве и в Москве через советского журналиста В.Г. Ромма и три в 1934 – 1936 годах из Лондона, заделанных в переплеты книг. В письмах якобы говорилось о неизбежности поражения СССР в предстоящей войне, необходимости территориальных и экономических уступок Германии и Японии за помощь с их стороны “блоку” в захвате власти и содержалось требование об активизации подрывной деятельности в Советском Союзе. По словам Радека, эти письма он никому не показывал, сразу по прочтении сжигал и содержание их другим участникам параллельного центра передавал на словах.

В адрес Троцкого, как показал Радек, он направил несколько писем главным образом информационного характера.

В деле имеются также показания Муралова о том, что в 1931 году Смирнов рассказал ему о своей встрече с Седовым в Берлине и установке Троцкого на переход к террору и тогда же посоветовал восстановить Сибирский троцкистский центр.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю

  • wait_for_cache