Текст книги "История сыска в России. Книга 2"

Автор книги: Петр Кошель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 39 страниц)

Вообще вследствие того, что в то время российская революция была уже почти ликвидирована, деятельность заграничной агентуры носила не столько агрессивный, сколько предупредительный характер: провокация в узком смысле этого слова отошла на задний план и почти исчезла, центром тяжести деятельности секретных сотрудников являлось освещение.

Заграничная агентура поставила себе целью знать все, что происходит не только в партийных организациях, но и в жизни каждого более или менее видного эмигранта – не только общественной, но и личной. В этом отношении заграничная агентура при Красильникове была поставлена очень обстоятельно.

Из сводок о состоянии различных революционных партий, составлявшихся ежегодно Департаментом полиции, а также из книги полковника Спиридовича “Революционное движение в России”, изданной на средства Департамента полиции в 1916 году в небольшом количестве экземпляров для библиотек жандармских управлений, видно, что центральная русская полицейская власть широко пользовалась данными, доставлявшимися ей заграничного агентурою красильниковской эпохи.

Из секретных сотрудников, оказывавших Красильникову наибольшие услуги в этом отношении, нужно отметить Масса, представлявшего обширные доклады о положении партии не только за границей, но и в России, по которой он, якобы по поручению партии, совершал продолжительные поездки; Деметрашвили, умевшего внедряться в интимную жизнь революционеров; Абрамова, опытного, заслуженного провокатора, и, наконец, Загорскую, державшую в Париже революционный эсеровский салон, в котором толпились и “вожди”, и рядовые партийные работники.

Наиболее важным сотрудником социал-демократов являлся доктор Житомирский – один из самых старых провокаторов, имевший связи и в некоторых кругах французского общества. Многие партийные работники давно уже относились недоверчиво к Житомирскому, а Бурцев высказывал и прямые подозрения на связи этого изящного господина с русской полицией, но, несмотря на все это, Житомирский продолжал вращаться среди социал-демократов и вообще в революционных кругах и, как видно из документов, давал заграничной агентуре весьма ценные и разнообразные данные о деятельности социал-демократов за границей. Такой иммунитет людей, несомненно, подозрительных, объяснялся отчасти и своеобразной точкой зрения некоторых вождей на моральные качества партийных работников. Так, например, когда Ленину говорили: “Как вы терпите в партии такого человека, как Житомирский?”, он отвечал: “В большом хозяйстве всякая дрянь пригодится”.

В количественном отношении – больше всех других секретных сотрудников давал данных о социал-демократах за границей неутомимый Кокочинский.

Какие интимные стороны жизни революционных кругов за границей стремилась осветить агентура Красильникова, видно хотя бы из следующих документов. Красильников докладывает Департаменту полиции от 24 октября 1913 года:

“Бартольд говорит, что через 2 – 3 недели он уезжает из Парижа в Англию, а оттуда в Россию. Дело, на которое он едет, должно быть, по его словам, ликвидировано к 25 декабря текущего года. Деньги на террор у него будто бы имеются в количестве, большем, чем это даже пока нужно. Натарсон будто бы хотел наложить, так сказать, арест на эти деньги, но ему не удалось. Бартольд имел по этому поводу крупный разговор с Натансоном, и они чуть было не поссорились. Деньги на террор попали к Бартольду благодаря Чернову. Лицо, которое дало эти деньги, обратилось будто бы предварительно к Чернову с вопросом, кому можно дать эти деньги, и Чернов указал на Бартольда. Только Чернову известно точно, какие акты предпринимаются и кто входит в эту боевую группу. Наблюдение за Бартольдом ведется”.

Про того же самого Бартольда в агентурных листках и черновых записях заграничной агентуры имеются, между прочим, следующие освещения:

“Если верить Бартольду, то им предполагается какой-то серьезный акт, а потому надлежит учредить за ним серьезное наблюдение, а также за Ив. Дм. Студеникиным (68, me Barrault), который, несомненно, примет в этом выступлении участие”.

И затем следующее письмо, судя по почерку, полковника Эргардта Красильникову: “Сегодня утром возвратился из своей поездки в Россию Бартольд. Побывал он в Москве (1 сутки) и в С.-Петербурге несколько часов. Результат поездки, если не считать благополучного возвращения, отрицательный. Денег, на которые они рассчитывали, добыть не удалось, и он возвратился ни с чем. Остановился он на своей старой квартире 19, rue Gazan и на днях собирается ехать в Ниццу”.

Между строк этого письма рукой Красильникова написано: “Не сбор денег, а свидание с лицом, от которого зависело получение денег. Это ему не удалось; он вернулся ни с чем”.

Небезынтересна также и следующая записка, найденная, среди черновых бумаг заграничной агентуры:

“Шахов. 19 – 20 апреля в Париж приехал из Москвы московский богач Шахов.

Официальная цель приезда: озаботиться дальнейшим образованием взятых им на попечение учеников закрытой в Петербурге частной гимназии, кажется, Витмер. Неофициальная цель: поручение кадетской партии, в коей он состоит; кадеты, недовольные министерством, хотят повести против него сильную агитацию в прессе, и так как это в России невозможно, то они уполномочили Шахова войти в сношение с представителями революционных партии за границей и предложить им издавать в Париже русский орган антиправительственного направления. В случае согласия средства на издание этого органа будут даны Шаховым, а кадеты берут на себя распространение этого органа в России. Сношение Шахова: для выполнения сего поручения Шахов вошел в сношение с Натансоном, Авксентьевым и Рубановичем. Ответ этих лиц: в данный момент создать общепартийный русский орган невозможно вследствие партийных разногласий, но что такой орган на французском языке уже существует, причем указали на “La Tribune”, издаваемую Рубановичем.

По мнению представителей революционных партий, важнее распространять антиправительственные идеи на Западе среди общественных кругов на понятном им языке, чем среди русских, проживающих за границей. Поэтому они предложили Шахову помочь эсерам, тратящим большие деньги на осуществление этой цели, ассигновать им известную сумму денег, на которую они будут продолжать издание “La Tribune” и постараются такой же орган издавать и в Англии на английском языке. Кроме того, они будут иметь возможность и в самой России продолжать с успехом уже начатое ими издание партийной легальной литературы (“Голос труда”, “Трудовой голос”, “Наше дело”, “Осколки”, “Заветы” и т.п.).

Ответ Шахова: лично он очень сочувственно относится к их заявлению, но положительного ответа от партии кадетов он дать сейчас не может и должен с ними предварительно переговорить.

Свидание Шахова с Авксентьевым: выразив сочувствие деятельности эсеров, Шахов лично от себя обещал Авксентьеву в скором времени выслать более или менее крупную сумму на издание эсеровской литературы. Запрещение было сделано Шахову от кадетов – входить в сношения с Бурцевым. Поездка Шахова в Лондоне: из Парижа Шахов поехал в Лондон на свидание с Кропоткиным, к которому тоже имеет поручение от кадетов касательно издательства такой же литературы и в Лондоне”.

Мы убеждены, что в этих сведениях о поездке Шахова много неверного, но все же приводим эту записку, во-первых, для характеристики запросов и работы заграничной агентуры, во-вторых, в надежде, что приводимые сведения покажут заинтересованным лицам того секретного сотрудника, который их освещал.

Только с Загорской Красильникову сравнительно не повезло: во-первых, она категорически отказалась вступить в деловые отношения с подполковником Эргардтом, командированным, как мы уже знаем, в Париж для заведования секретными сотрудниками заграничной агентуры, находившейся под общим управлением Красильникова; во-вторых, и сама работа Загорской стала гораздо менее продуктивной при Красильникове, чем во времена Ратаева и Гартинга, о чем Красильников не раз доносил департаменту. Возникла мысль о временном переводе Загорской в Россию.

В ноябре 1910 года вице-директор Департамента полиции Виссарионов пишет Красильникову:

“По приказанию господина товарища министра внутренних дел и в дополнение к личным моим переговорам с Вами, имею честь просить Ваше высокоблагородие, не признаете ли Вы своевременным вступить в настоящее

время в обсуждение с известным Вам Шальным вопроса о возможности его выезда в Россию, в частности в Петербург. Инициатива поездки никоим образом не может и не должна исходить от Шального. Необходимо лишь его согласие в случае предложения ему этой поездки кем-либо из больших людей.

Та роль, о которой я лично говорил с Шальным и с Вами, представляется для него наиболее соответственной, хотя и может видоизменяться от обстоятельств дела. Все средства, которыми мы располагаем, будут обращены к тому, чтобы гарантировать Шальному удачное выполнение при исключительно строжайшем соблюдении его положения.

Итак, не теряя ни одной минуты, обсудите и сообщите результаты”.

Как видит читатель, Загорская носила в Департаменте полиции кличку Шальной, затем уже Красильников перекрестил ее в Шарли. Хотя Загорская и не проявляла той активности, как при Ратаеве, все же ее держали в заграничной агентуре до самого последнего времени не только потому, что она когда-нибудь, как говорил Красильников, благодаря своему положению и связям одним показанием могла вознаградить все расходы, но, несомненно, и потому, что она все же продолжала давать ценные освещения; мы убеждены, что доклады Красильникова, касавшиеся террористических предприятий и планов, а также и взаимоотношения центральных фигур партии эсеров, строились главным образом на показаниях Загорской.

Когда эмигрантские революционные круги начали после дела Азефа более внимательно относиться к вопросу о провокации, то безбедная, даже широкая жизнь Загорских в Париже, конечно, обращала на себя внимание, и, чтобы парировать подозрения, они распускали слухи о своем богатстве: она-де родом из богатой купеческой семьи, а у него – кроата по происхождению – громадные поместья в Кроации. Этого, к сожалению, было достаточно, чтобы у громадного большинства погасить все подозрения. Впоследствии оказалось, что Мария Алексеевна Загорская, до замужества Андреева, – крестьянка, а кроатский вельможа Владимир Францевич Загорский – секретный сотрудник

Департамента полиции еще с 1901 года (в начале карьеры получал всего 60 рублей в месяц).

Незадолго до войны, а может быть, даже и в начале ее австрийский подданный Владимир Загорский принял французское подданство и поступил во французскую армию; он был некоторое время на Салоникском фронте, где сербские офицеры заподозрили его в шпионаже в пользу Австрии. Летом 1917 года чета Загорских отдыхала от своих трудов где-то на Ривьере…

Вообще и заграничная агентура, и Департамент полиции принимали всегда целый ряд мер, чтобы появление денег у секретных сотрудников не вызывало особенных подозрений в революционной среде. Так, например, злостному провокатору Массу было приказано изобрести сестру-миллионершу в Америке, которая будто бы и высылала ему большие деньги; неутомимому Кокочинскому было выдано 5 тысяч франков для организации коммерческого предприятия, которое в конце концов ничего, кроме убытка; не приносило; Житомирский, конечно, тоже на средства Департамента полиции организовал в Париже франко-русское издательство медицинских книг и т.д.

Заграничная агентура прибегала к всевозможным способам, чтобы отвести глаза от того источника, из которого секретные сотрудники получали деньги. Приводим здесь письмо Красильникова от 5 июня 1913 года Мину, которое иллюстрирует эти отеческие заботы полиции о своих сотрудниках:

“Сотрудник заграничной агентуры Сережа обратился с ходатайством устроить ему хотя бы один только раз пересылку денег из России с тем, чтобы этим показать своим знакомым, что средства к жизни он получает от родных из России, и единовременная получка хотя бы 100 рублей дала бы ему возможность выехать из Парижа, воспользовавшись летними каникулами, на свидание с лицами, представляющими для нас особый интерес, с которыми он находился в близких сношениях, еще будучи в ссылке.

Означенные деньги, составляющие месячный оклад его жалованья за июль месяц, он просит выслать почтовым переводом по возможности из Киева от имени Берты Каплан.

О получении на этот адрес денег для него Сережа уже предупредил адресатку.

Я, со своей стороны, нахожу, что просьба Сережи заслуживает быть исполненной, почему и позволяю себе об изложенном Вас просить, так как это хотя бы до некоторой степени даст окружающей его среде указание, на какие средства он живет, и поездка Сережи по получении денег не покажется странной и подозрительной. При сем имею честь приложить чек на сто рублей”.

Такими призами полиция охраняла от подозрения своих секретных сотрудников. Успех охранников обусловливался в данном случае не только легкомысленной доверчивостью революционеров, но и тем, что за последние два десятилетия они начали легче, чем прежде, относиться к проникновению в их среду людей, чуждых им по духу. Блестящим примером подобной терпимости и является отношение парижской эмиграции к Загорским – людям совершенно иных интересов и устремлений.

Несмотря на то что, как мы уже говорили, деятельность заграничной агентуры во время красильниковского управления, особенно во второй половине его, сводилась почти исключительно к освещению революционных кругов, причем это освещение совершалось достаточно обстоятельно, Департамент полиции все же не только довольствовался секретными сотрудниками, находившимися под ведением Красильникова, но прибегал и к другим способам освещения революционных групп за границей, а именно: к специальным командировкам за границу своих секретных сотрудников или секретных сотрудников российских охранных отделений.

В бумагах заграничной агентуры мы нашли доклад полковника Еремина (подпись неразборчива, но по целому ряду данных мы убеждены, что доклад этот надо приписать ему) о террористических планах и вообще об отношении к террору различных заграничных групп и отдельных представителей партий эсеров”.

Доклад этот был послан Красильникову по приказанию директора Департамента полиции Белецкого для проверки данных, полученных главным образом от командированных за границу начальником Петербургского охранного отделения полковником Коттеном, секретно от Красильникова, но с ведома Белецкого и товарища министра внутренних дел Золотарева, двух секретных сотрудников – Верецкого Николая и Кирюхина, а также и данных секретного сотрудника барона Штакельберга, переданного затем полковником Коттеном заграничной агентуре.

Приводим этот доклад ввиду его большого интереса почти целиком; датирован он 28 марта 1912 года:

“Из совокупности поступающих Ио заграницы агентурных сведений (из 4-х источников) усматривается, что наиболее злободневным вопросом среди заграничных работников партии социалистов-революционеров является вопрос об отношении к террору. Вопрос этот, о котором последние 2 – 3 года революционные круги, подавленные разоблачением Азефа, Жученко и других, избегали говорить, сразу стал чуть не единственной темой разговора. Серьезную роль в возбуждении интереса к террору сыграл Центральный Комитет партии.

Настоящий состав Центрального Комитета начал свою деятельность в условиях крайне для него неблагоприятных. Отсутствие в новом ЦК крупных имен, неимение в его активе серьезных заслуг перед партией, вынужденный уход прежнего состава ЦК, сохранившего в рядах партии, несмотря на сильно скомпрометировавшее его дело Азефа, многих убежденных сторонников, делали положение нового ЦК весьма шатким.

Изыскивая способы укрепить свое положение, новый ЦК решил занять стойкую террористическую позицию – первоначально идейную, а при первом удобном случае – активную.

На этом пути Центральному Комитету прежде всего пришлось натолкнуться на обособленное автономное положение “Боевой организации” со своей исключительной прерогативой. Однако после неудачи, постигшей в конце 1909 года находившийся здесь передовой отряд в составе известных Департаменту полиции Степана Слетова, Михайла Чернавского, Сергея Моисеева (Луканова), Вацлава Рогинского (Мишеля Коморского), Вульфа Фабриканта (Дальнего), Яна Бердо, беглого матроса Якова Ипатыча и неустановленного крестьянина по имени Иван, жившего вместе с Сергеем Моисеенко, а также после ареста в феврале того же года Льва Либермана (нелегального Стромилова), “Боевая организация” перестала проявлять себя активно.

Хотя затем в течение лета 1910 года ряды “Боевой организации” пополнились вступлением в ее ряды Федора Назарова, Сидорчука и некоторых других, но начавшиеся в среде организации внутренние раздоры и особенно взаимные подозрения в провокации (окончившиеся самоубийствами Яна Бердо и Мишеля Коморского) совершенно парализовали деятельность “Боевой организации”. Ядро “Боевой организации” в составе Бориса Савинкова, Евгении Сомовой, Марии Прокофьевой, а затем (после отъезда из Петербурга) и вышеупомянутых Михаила Чернавского, Сергея Моисеенко, Вацлава Рогинского, а несколько позже еще и Натальи Климовой, проживавшей весьма конспиративно с января по сентябрь месяц 1910 года сначала в Лондоне, а затем в Северной Франции и поддерживавшей сношения с Центральным Комитетом исключительно через Фундаминского (Бунакова), распалось.

Савинков с Сомовой переехали на Ривьеру, где поселились совершенно открыто, Прокофьева уехала в Давос, в Швейцарию, лечиться от чахотки, а Рогинский поступил в авиационную школу в Париже и т.д.

Около этого же времени среди партийных работников возникло сильное неудовольствие, направленное лично против Савинкова. Причиной недовольства послужили, с одной стороны, бездеятельность “Боевой организации”, а главным образом – воспоминания, написанные Савинковым по поручению Центрального Комитета. Будучи достаточно искренним, Савинков рассказал историю всех террористических выступлений, в которых он участвовал, а также тех, к которым он был прикосновенен, в таком духе, в каком был написан его известный рассказ

“Конь Бледный”, вызвавший в свое время энергичную отповедь на страницах “Знамени труда”.

По воспоминаниям Савинкова, как он сам, так равно Сазанов, Каляев и другие “славные террористы” выходили не столько героями, чуждыми всяких недостатков, кристально чистыми по своим нравственным качествам и жившими только идеальными стремлениями ко благу народа и человечества, сколько самыми обыкновенными смертными со значительной долей авантюризма и искания сильных ощущений и со всеми свойственными людям недостатками, в особенности в отношении к женщинам.

Появление воспоминаний Савинкова в подобном виде совершенно развенчало бы многих бывших “героев”, что, конечно, было не в интересах партии, почему Савинкову был поставлен ультиматум: переделать свои воспоминания по данным указаниям, под угрозой исключения в противном случае из партии.

Приведенные выше обстоятельства значительно упрощали Центральному Комитету ту задачу, которую, как уже упомянуто выше, он себе поставил, – взять террор в свои руки и подчинить террористов своему влиянию. С означенной целью Центральным Комитетом были предприняты шаги в двух направлениях.

Во-первых, была произведена весной и летом 1911 года анкета среди старых партийных работников, проживающих за границей, с целью выяснить их принципиальное отношение к террору, а также, кто из старых работников желает принять личное участие в террористических выступлениях. Во-вторых, на страницах “Знамени труда” стала систематически вестись апология террора с целью привлечения в ряды террористов свежих сил в лице молодых партийных работников, В этих видах в “Знамени труда” начали печататься биографии террористов, их воспоминания, описания подготовки актов, исторические обзоры, статистика политических убийств и пр. для достижения вполне определенной роли – специальной обработки молодых работников в строго террористическом направлении.

Несомненно, что вся эта пропаганда террора значительно способствовала пробуждению интереса к нему, но были и другие обстоятельства, помимо сказанной пропаганды, приводившие к тому же результату, т.е. к возбуждению интереса к террору.

В 1911 году среди сторонников областного заграничного комитета, издавна находившегося в оппозиции к Центральному Комитету, стало нарождаться новое течение, лидерами коего явились мало известные до того партийные работники Антон Савин, Огановский и некоторые другие.

Представители этого течения настаивали на необходимости полного пересмотра партийных программ и тактики. В отношении программы они исходили из того положения, что основная часть партийной программы – аграрный вопрос – базируется на предположении, что русский крестьянин, по натуре своей и по историческому укладу своей жизни, есть крестьянин-общинник.

Между тем закон 9 ноября 1906 года, помимо того, что он фактически разрушает общину, показал, что крестьяне весьма охотно переходят на отруба и легко расстаются с общинными формами землевладения. Это обстоятельство, разрушая одну из главнейших основ партийной программы, вызывает, по мнению представителей указанного течения, необходимость пересмотра всей программы. Вопрос этот был не нов, так как еще в 1907 году в Москве была издана известными Департаменту полиции Мотелем Шахновым Розенбергом и Михаилом Яковлевым Гельдельманом брошюра “К пересмотру аграрной программы” (авторы скрыли свои фамилии под псевдонимами Фирсова и еще какого-то), каковая брошюра в то время была признана еретической.

В отношении тактики представители нового течения требовали пересмотра, доказывая, что террор как средство борьбы устарел, что при существовании Государственной думы террор является анахронизмом, и, наконец, что террор настолько скомпрометирован делом Азефа, что лучше совершенно отказаться от террора, чем рисковать повторением подобной истории.

Это течение, к которому впоследствии примкнули Авксентьев, Николай Алексеев Ульянов (Андрей Иванович) и некоторые другие, и которое за последнее время стало принимать наименование “ликвидаторства”, привлекало к себе значительное внимание среди заграничных работников партии, вызвало ожесточенные дебаты и завербовало в свои ряды довольно большое число сторонников. Но вместе с тем оно несомненно способствовало пробуждению интереса и к террору, и горячая проповедь противников террора вполне естественно производила иногда и обратное действие, способствуя самоопределению части партийных работников, относившихся ранее к вопросам террора более или менее индифферентно.

Характерно отметить, что к числу лиц, готовых отречься от террора, примкнул такой видный сторонник террора, как вышеупомянутый Степан Слетов, вернувшийся из России, где он провел более полугода. Про него говорили: “Вот стоило только старому работнику поработать в России, как он уже сразу сделался из террориста самым мирным культурником”.

Ярой поборницей террористических позиций, занятых Центральным Комитетом, и вместе с тем лицом, наиболее горячо стремящимся поддержать партию, прекратить происходящие внутри ее раздоры и вновь поднять значение партии, являлась известная Вера Фигнер. Единственным средством для достижения указанных целей являлось, по мнению Веры Фигнер, возобновление террора и доведение его до самых широких размеров. Она являлась виднейшим идеологом террора в партии, особенно после выхода из рядов партии Виктора Чернова.

Фигнер жила постоянно в Швейцарии, в Кларане и оттуда вела переписку со многими боевыми ячейками партии, находящимися в других местах. Кроме того, к ней зачастую приезжали партийные работники из других мест, а иногда и она сама ездила для личных переговоров в тот или другой город.

Раньше чем перейти к перечислению отдельных групп и ячеек, объединяемых Верой Фигнер, необходимо упомянуть об одном вполне обособленном боевом течении, вдохновителем которого являлся член Центрального Комитета, известный социалист-революционер Волховский. Эта группа говорила, что частичный террор должен идти рука об руку с народным восстанием, что необходимо готовиться к восстанию путем организации крестьянства, пропаганды в войсках и среди офицеров, обучения партийных работников военному делу и пр.

Волховской пропагандировал созыв в Париже или в Лондоне конференции военных работников партии эсеров для разработки планов военно-революционного устройства в России и боевой подготовки крестьян.

По этому вопросу в “Знамени труда” была помещена статья за подписью С.Свича (Петра Карповича). Статья обратила на себя внимание, и редакция “Знамени труда” получила из России, преимущественно из южной, а также из Московского района, ряд сочувственных писем с призывом к устройству военно-партийных школ и вообще к популяризации военных занятий среди партийных работников. По последним сведениям, в Россию уже послан некий Топоров – крупный организатор по военному и боевому делу.

Более подробные сведения об этой группе мною будут доложены дополнительно.

Группы, объединенные Верой Фигнер, географически распределены в трех местахв Швейцарии, Ривьере и в Париже. В Швейцарии, помимо Веры Фигнер, наиболее крупными величинами являются известные Департаменту полиции: Егор Лазарев (кличка наблюдения по Петербургу Старик, по Швейцарии – Амурский), проживающий в Кларане, и Иван Старынкевич (кличка наблюдения по Швейцарии Нильский), проживающий в Лозанне. К этим двум лицам получают явки эсеры, едущие из России.

Кроме них, в настоящее время проживают в Швейцарии следующие лица, изъявившие желание посвятить себя террористической работе.

К числу таковых относятся:

1) Известный Департаменту полиции по моим докладам от 13 октября 1911 года бывший студент С-Петербургского университета, из крестьян Гродненской губернии, Вельского уезда, Демьян Безюк (партийная кличка Гоголь, или Петр Петрович, в наблюдении Дунайский). Безюк проживает в Кларане под фамилией Журавлева.

2) Крестьянка Тамбовской губернии и уезда, Пахотно-углевской волости и села Любовь Ефимовна Гальцева (кличка наблюдения Средняя). Гальцева проживает также в Кларане совместно с Безюком. Оба эти лица приехали в Швейцарию в октябре минувшего года из Петербурга, причем средства на поездку они получили от присяжных Владимира Беренштама и Самуила Кальмановича; в настоящее время они получают денежную помощь от матери редактора газеты “Речь” Иосифа Гессена.

3) Некая Анна Дьякова, она же Анна Борисовна, еврейка, беглая каторжанка (кличка наблюдения Рейнская); она проживала в Кларене, а в первых числах марта переехала под наблюдением в Париж, где и сдана местному наблюдению.

4) Неизвестный студент Петербургского университета (партийная кличка Николай Николаевич, в наблюдении Шелковый), приехавший в Кларен в январе и поселившийся вместе с Безюком.

5) Некий Михаил Викторович Бакулин – нелегальный (партийная кличка Виктор), проживавший в Кларене и переехавший затем в Париж под наблюдение французских филеров.

6) Некий Александр Дмитриевич, он же Саша (в наблюдении Уральский), проживавший до отъезда Бакулина в разных местах, а после его отъезда поселившийся в Кларене по его же паспорту. В настоящее время проживает в предместье Торрито под фамилией Бакулина.

7) Некая Маруся Непримиримая, проживающая неизвестно где (наблюдению неизвестна). Она является убежденной террористкой и играет крупную роль в швейцарской группе. Последний раз была в Кларене в феврале сего года и 27 февраля выехала в Италию.

8) Неизвестный, напоминающий по приметам известного Департаменту полиции террориста Святополка, он же Николай Выборгский, он же Владимир Григорьевич – организатор покушения на московского генерал-губернатора Гершельмана в 1907 году и на великого князя Николая Николаевича в 1908 году. Место жительства неизвестно, наблюдению неизвестен. Был в Кларене у Веры Фигнер в первых числах февраля.

9) Некий Петр (в наблюдении Войлочный), проживающий в Женеве, очень дружен с Марусей Непримиримой; убежденный террорист.

10) Неизвестный, проживающий в Женеве (кличка наблюдения Суконный), террорист.

. 11) Анархистка или максималистка Ревекка – хромая на правую ногу (кличка наблюдения Ситцевая), знакомая со всей группой, проживает в Женеве.

12) Упоминаемый в докладе моем от 13 сего марта Лазарь, проживающий в Женеве и выехавший оттуда 11 марта в Россию.

В настоящее время группа ожидает приезда из Христианин беглого каторжанина. По сделанному мною сношению с начальником Симбирского губернского жандармского управления от 17 марта видно, что Петров-Котро-хов в 1906 году участвовал на собраниях в г. Симбирске, бывших в старых казармах, и митингах, где говорил речи противоправительственного содержания; в том же году привлекался к дознанию в качестве обвиняемого по 126 ст. уголовного Уложения, а также был привлечен судебным следователем по особо важным делам Симбирского окружного суда по обвинению по 139, 1630,1633 и 1 ч. 1634 ст. Уложения о наказании. По приговору военно-окружного суда был осужден в каторжные работы на 13 лет и 4 месяца. Кроме того, за вооруженное нападение 6 ноября 1906 года с целью ограбления почты, следовавшей из села Жадовки, Корсунского уезда, был осужден в каторжные работы еще на 5 лет и 4 месяца. Он был отправлен в г. Омск, откуда бежал, и проживает, по агентурным сведениям полковника Шабельского, в Париже.

На Ривьере находятся Борис Савинков, Евгения Сомова, Мария Прокофьева, Наталья Климова и некоторые другие.

Там же, по-видимому, находится и Маруся Непримиримая, по своим приметам очень напоминающая Наталью Климову.

Отдельно от этой группы в Специи, близ Генуи, проживает Виктор Чернов.

Группа эта агентурой вверенного мне отделения в данное время не освещается.

В Париже находится так называемая “левая группа”, или группа Дилевского и Агафонова, для сношения с каковой и выехала, главным образом, Вера Фигнер в Париж. Кроме того, там находятся следующие лица боевого направления, поддерживающие непосредственно или прямо сношения с Верой Фигнер.

К числу таковых лиц относятся:

1) Борис Бартольд.

2) Проживающий совместно с ним под именем Ивана Студеникина воронежский мещанин Иван Смирнов, разыскиваемый циркуляром Департамента полиции от 28 марта 19Ю года, привлекавшийся в г. Курске в 1908 году по делу “Боевой организации” партии эсеров. Более подробные сведения о нем доложены мною в записке от 21 марта с.г.

3) Некто Василий Викторович Львов, также проживающий с Бартольдом и Смирновым.