Текст книги "Пляжная музыка"

Автор книги: Пэт Конрой

сообщить о нарушении

Текущая страница: 49 (всего у книги 52 страниц)

– Роди сыновей! Роди сыновей! – радостно заорал Майк.

– Где дельфины? – спросил я. – Майк, нам нужны дельфины.

– Достаньте мне спецэффекты, – крикнул Майк. – Вызовите братьев Уорнер.

– Похоже, все возвращается, – заметил Кэйперс.

– Жизнь идет по кругу. И всегда застает тебя врасплох, – произнес Джордан.

– Как в хорошем кино, – поддакнул Майк.

– Так куда это ты хотел меня отправить, Кэйперс? – поинтересовался Джордан. – И откуда я пришел?

Мы плыли, держась за доску, и еще одно лето подходило к концу, и теплый ветер развевал наши волосы, и морская соль приятно пощипывала язык. Течение уносило нас в безлунную ночь, а так как мы были родом из детства, то нам было совсем не страшно. А потом Кэйперс подвел итог, взъерошив короткие волосы Джордана и сказав:

– Я послал бы тебя сюда. Здесь твое место. Рядом с нами. Навсегда.

Глава тридцать девятая

«Каждому сыну рано или поздно придется сидеть в комнате, подобной этой», – думал я, когда присоединился к братьям, дежурившим возле постели матери. Знакомый запах химиотерапии, металлический запах, оставляющий след на языке. Химия должна была убивать белые клетки, которые размножались в крови Люси, белые клетки, которые двигались стадами и вытесняли красные клетки, так что те оказывались на грани исчезновения. Я представлял себе кровь матери, превращающуюся в убийственно белый снег. А когда посмотрел на нее, то впервые видел ужас в ее красивых голубых глазах. Каждая клеточка ее тела была пронизана страхом.

– Джек, если бы ты действительно любил маму, – сказал Дюпри, – то сейчас сидел бы у себя и искал лекарство от рака.

– Вот что мне особенно не нравится в моих братьях, – произнес Джон Хардин, подходя к постели Люси. – Ты слышала, мама? Мы все должны постараться, чтобы ты чувствовала себя на миллион баксов, а глупый Дюпри опять со своими шуточками.

– Скажи, что нам надо сделать, чтобы мама чувствовала себя на миллион баксов, – усмехнулся Даллас. – Похоже, нам недостает твоего умения вести себя у постели больного.

– Ну, давай! Вышучивай меня, Даллас, – окрысился Джон Хардин. – Конечно, я самый удобный объект для ваших шуток. Знаю, что вы смеетесь за моей спиной. Издеваетесь надо мной. Пишете обо мне на стенке в сортире всякие гадости. Я все видел. Думаете, я не узнал ваш мерзкий почерк?!

– В жизни не писал на стенке в ванной, – покачал головой Даллас.

– У тебя просто кишка тонка признаться, – не унимался Джон Хардин. – У тебя и жалких людишек вроде тебя.

– Согласен, – кивнул Ти. – Далласа и жалких людишек вроде него можно только презирать. Что еще можно сказать о человеке, который боится признаться в авторстве собственного граффити?

– Да ты пишешь обо мне еще большие гадости, чем Даллас, – не унимался Джон Хардин. – Но я вам отплатил. Все рассказал маме. Мама все знает, говнюки. Уж мама с вами разберется, как только встанет на ноги. Правда, ма?

– Правда, Джон Хардин, – отозвалась Люси слабым голосом.

– Ты, наверное, бредишь, Джон Хардин, – озадаченно произнес Ти. – И что такого я о тебе написал?

– Ты написал: «Звоните Дж. Он лучше всех в городе делает минет», – сказал Джон Хардин. – А внизу приписал номер моего телефона.

– Откуда у тебя телефон? – удивился Даллас. – Ты же живешь на дереве, точно воробей.

– Я слишком умен для вас, парни, – ухмыльнулся Джон Хардин. – Я всегда соображаю быстрее вас.

– Отстаньте от Джона Хардина, – велела Люси. – Дорогой, я читала об аресте Джордана. Это было в утренней газете.

– Он сам сдался, – объяснил я.

– От прошлого убежать невозможно, – грустно улыбнулась Люси. – Думаю, Джордан устал бегать от человека, каким он никогда и не был.

– Вы только посмотрите! Мама по-прежнему больше всех любит Джека, – нахмурился Джон Хардин. – Несправедливо предпочитать его только из-за такой глупости, как первородство.

– Послушай, Джон Хардин, я сама была еще ребенком, когда у меня родился Джек, – сказала Люси, дотронувшись левой рукой до моего лица. – В детстве я не играла в куклы, так как их у меня просто не было. Поэтому я вообразила, что Джек – это кукла, которую кто-то положил мне под рождественскую елку. Я, конечно, не имела права воспитывать ребенка, поскольку сама еще не вышла из детского возраста, но Джек не мог это знать. Когда я впервые дала ему грудь, то понятия не имела, как это делается. Однако Джек не доставлял мне хлопот. Мне с ним было легко. Мы с Джеком выросли вместе. Он стал моим первым лучшим другом, и я была уверена, что он меня никогда не оставит.

– Похоже, поселившись в Италии, Джек нашел верный способ быть ближе к тебе, – хмыкнул Даллас.

– Лично я в Италию ни за какие коврижки не поехал бы, даже если бы сам Папа пригласил меня к себе на ragù [218]218
  Ragùu – мясной соус для итальянской пасты. Традиционно готовится жителями Болоньи со свежими тальятелле (лапша) и зеленой лазаньей.


[Закрыть], – заявил Джон Хардин. – Итальянцы – самые страшные люди в мире. Они всегда клянутся на крови, продают чернокожим наркотики и стреляют друг в друга из дробовиков. Мужчины мажут волосы свиным салом, у женщин огромные титьки, и они постоянно перебирают четки и едят блюда, названия которых заканчиваются на гласную букву. Мафия существует у них уже так долго, что остается только удивляться, как там вообще смог уцелеть хотя бы один итальянец.

– Я все понял, – кивнул Ти. – Джон Хардин только что продемонстрировал нам, как Голливуд формирует наше представление об итальянцах. Пора бы мафии перестать убивать полицейских информаторов и переключиться на ликвидацию голливудских продюсеров.

– Мама устала, – заметил Дюпри. – Надо дать ей отдохнуть.

– Дюпри, она просто устала видеть твою тоскливую физиономию, – сказал Джон Хардин. – И не только она одна.

Дюпри покачал головой и прошептал, ни к кому конкретно не обращаясь:

– Поверить не могу, что позволяю психу себя оскорблять.

– Ты слышала, мама?! – ткнул пальцем в сторону Дюпри Джон Хардин. – Тебе вообще следует запретить здесь появляться. Ха! Будешь знать, как смеяться над безответным шизофреником. В моих проблемах виноват отравленный генофонд, который даже и головастика не способен воспроизвести, а еще мои засранцы братья, не желающие поставить себя на место другого. Вы, говнюки, с детства надо мной прикалывались. Наверное, ненавидите меня, сборище неудачников, за то, что я обо всех ваших происках рассказываю маме.

– Джон Хардин, – сказал я. – Может, ты не заметил, что здесь больница? И мама неважно себя чувствует?

– Мистер Чертова Дылда! Мистер Я-Живу-в-Европе-и-Плевать-Хотел-на-Тех-Кто-Живет-в-Америке. Мистер Шеф-Боярди [219]219
  «Шеф Боярди» – американский бренд, названный в честь основателя компании, итальянского иммигранта Этторе Боярди, который стал выпускать линию консервированных продуктов.


[Закрыть]-Не-Забудь-Надеть-Еще-Один-Прикольный-Передник. Мистер Собачье-Дерьмо-на-Рисе, пытающийся учить младшенького жизни. Ма, открыт сезон охоты на душевнобольных. Я уже говорил тебе об этом, а теперь ты получила наглядную демонстрацию от своих никчемных сыновей.

– Ты мои самый любимый, Джон Хардин, – произнесла Люси, взяв сына за руки и притянув к себе. – Они не понимают моего малыша.

– Ни черта не понимают, – ответил Джон Хардин дрожащим голосом. – Они представляют собой нормальный мир, и это так страшно, ма. Меня это всегда пугало.

– Я заставлю их хорошо к тебе относиться, солнышко, – сказала Люси и, подмигнув нам, еще крепче прижала к себе Джона Хардина.

– Похоже, мы единственные американские дети, которых наказывали за то, что они не шизофреники, – обиделся Даллас.

– Плохой брат ревнует, – заметил Ти.

– Да, хороший брат становится плохим, – согласился Дюпри.

– Давайте выметаться отсюда, – предложил я. – Маме нужно отдохнуть.

– Мама, один из нас будет здесь постоянно, – сообщил Дюпри. – Мы будем дежурить посменно.

– Они выгоняют меня, ма, – пожаловался Джон Хардин. – Меня, который любит тебя больше всех. Не дают посидеть с тобой, когда ты так во мне нуждаешься.

– Мама, сестры до смерти боятся Джона Хардина, – заметил Даллас. – Все в городе помнят, что он устроил на мосту.

– Я тогда слышал голоса, – объяснил Джон Хардин. – Я был не в себе.

– А мне показалось, очень даже в себе, братишка, – ответил Ти. – Ты остался верен себе, когда заставил своих бедных братьев прыгнуть нагишом в реку.

– Я жертва дисфункции семьи, – заявил Джон Хардин. – И не отвечаю за свои действия, когда мной руководят голоса.

– Так ты в один прекрасный вечер и из нашей бедной мамы сделаешь барбекю, – сказал Дюпри. – Разрежешь ее, как рождественского поросенка, и отдашь в приют для бездомных в Саванне, а мы и пикнуть не посмеем.

– У меня психическое заболевание, – гордо вскинул голову Джон Хардин. – Даже справка имеется.

– Господи Иисусе! – вздохнул я. – Семейная жизнь так тяжела, что ни одному нормальному американцу ее не выдержать.

– Пусть Джон Хардин дежурит ночью, – предложил Ти. – У мальчика проблемы со сном.

– С полуночи до семи, – сказал Дюпри Джону Хардину. – Думаю, ты справишься, Джон Хардин. Или хочешь, чтобы кто-нибудь из нас составил тебе компанию?

– Вы, парни, мне не компания, – отрезал Джон Хардин. – Вы для меня родимые пятна, с которыми приходится мириться.

– Теперь эти двадцать четыре часа будут для вас не слишком приятными, – с трудом произнесла Люси. – Это лекарство, может, и убивает раковые клетки, но, похоже, скоро оно и меня убьет.

Джон Хардин посмотрел на зловещий пластиковый мешок с отвратительно пахнувшей жидкостью, поступающей в кровеносную систему Люси.

– Это дерьмо не работает. Оно обогащает врачей, обогащает фармацевтические компании, и оно убивает нашу бедную чудесную мамочку. Витамин С – единственное средство против лейкемии. Я читал об этом в журнале «Парейд».

– Слава тебе господи, мистер Волшебник на нашей стороне! – воскликнул Даллас.

Мы окружили кровать Люси и стали по очереди целовать ее, пока она не взмолилась, чтобы мы ушли. Ти заплакал и сказал:

– Я люблю тебя, ма, всем телом и душой. Хотя все знают, что ты сильно постаралась изгадить мою жизнь.

Все рассмеялись – и Люси нас выставила, чтобы Ти мог заступить на дежурство. Итак, началось наше бдение, когда мы хронометрировали нашу жизнь по времени начала курса маминой химиотерапии. Я посмотрел на своих шумных, неуемных братьев и понял, что ни один из нас еще не готов к тяжкой работе: учиться жить следующие тридцать – сорок лет без Люси. Каждый из нас уже успел на своей шкуре понять, что жизнь жестока и безразлична и скоро нас ожидает утро, когда мы будем встречать рассвет без мамы.

В комнате для посетителей, в облаке сигаретного дыма, нас ожидал заключительный этап страхов и раздумий. Все заметили ужас в глазах Люси.

– Только я один и верю, что мама проживет еще лет десять, – заявил Джон Хардин. – А вы, парни, похоже, уже лапки сложили.

После нескольких минут натужных шуток и наигранного оптимизма Ти сказал:

– Я дежурю первым. Джон Хардин, сменишь меня в полночь. А вы, ребята, отправляйтесь спать.

– Кто из вас знает, что лейкемия – единственный вид рака, напрямую связанный с эмоциями человека? – спросил нас Джон Хардин с неодобрением в голосе. – Только я и оптимист в этой мрачной шайке. Ма должна видеть нас веселыми и не такими кислыми.

– А если я слечу с катушек и вышибу Джону Хардину монтировкой мозги, какой срок мне дадут? – обратился Дюпри к Далласу.

– Первая судимость? Тебя посадят максимум на четыре года и выпустят раньше за хорошее поведение.

– А как насчет тебя? – поинтересовался я, положив руку Джону Хардину на плечо. – Смотри не облажайся. Ты должен заслужить наше доверие.

– Зачем? Раньше мне никто не доверял, – отозвался Джон Хардин. – Потому я и ополчился на весь мир.

В полночь, когда Уотерфорд уснул, а прилив начал отступать, Джон Хардин сменил Ти у постели матери. Полусонный Ти обнял Джона Хардина и, шаркая ботинками с развязавшимися шнурками, поплелся по блестящему линолеуму коридора.

Медсестра, пришедшая в половине первого, чтобы установить мешок с новой порцией препарата для химеотерапии, сказала, что, пока она мерила Люси температуру и давление, Джон Хардин был напряжен, но вел себя вполне дружелюбно. Когда Дюпри явился в больницу в семь утра, то не обнаружил в палате ни Джона Хардина, ни Люси. У бокового входа Дюпри нашел кресло-каталку. На нем-то Джон Хардин и вывез Люси от греха подальше. Под подушкой он оставил записку: «Я не позволю им убивать мамочку своей отравой. Это будет еще одним доказательством, что я всегда любил ее больше, чем мои тупые братья. Пусть меня назовут сумасшедшим, зато мама наконец-то поймет, что она номер один среди всех матерей на свете».

Услышав новости, мы собрались в доме отца, чтобы обсудить план действий и определить степень ответственности. Даллас рычал на Дюпри и выглядел еще более колючим, чем всегда, а Ти тем временем вылил чашку свежезаваренного кофе в раковину и открыл банку пива.

– Алкоголь – лучшее лекарство против стресса, а кофеин нужен потом, чтобы протрезветь, – заявил он.

– Уже который раз я становлюсь посмешищем для всего города из-за своего проклятого семейства, – произнес Даллас. – Вам, ребята, этого не понять. Люди хотят, чтобы советы по правовым вопросам им давали столпы общества. Я же похож на пожарный гидрант, возле которого соседский чихуахуа метит территорию. Эх, не надо было мне вас слушать, парни.

– Мама настаивала на том, чтобы мы подключили Джона Хардина, – оправдывался Ти. – Это была погрешность в расчетах. Когда мама в следующий раз будет умирать, мы поступим немного по-другому.

– Ее врач просто рвет и мечет, – доложил Дюпри. – Полчаса на меня орал. Доктор Питтс тоже не в лучшем настроении.

– В нее столько закачали химии, что она совсем ослабела, а толку – чуть, – заметил Даллас.

– Он взял мамину машину, – доложил я. – Когда врач успокоился, доктор Питтс сказал мне, что из маминой кладовки исчезла вся еда. И алкоголь тоже. Из шкафа взяли одеяла, простыни, полотенца. Я уже успел проверить дом на дереве, после того как мне утром позвонил Дюпри.

– У него нет кредитной карты и денег кот наплакал. Мамин кошелек на месте. Джону Хардину некуда ехать. Полицейские из дорожной патрульной службы уже подняты по тревоге, так что они быстро отыщут мамину машину и привезут нашу маму назад.

– У Джона Хардина совсем шарики за ролики заехали, – бросил Ти. – Но он чертовски умен. У мальчика есть план. Уж это я вам гарантирую.

– Знаете, почему мы в таком дерьме? – спросил Даллас. – Это же так просто. Потому что родители вырастили из нас либералов. Либералов на Юге. Научили доверять людям, верить в торжество добра. Никто в мире, кроме нас, не позволил бы психу типа Джона Хардина дежурить у постели умирающей матери. Если бы нас вырастили консерваторами, как в других приличных южных семьях, то мы никогда в жизни не допустили бы чокнутого к постели матери.

– Я и рад бы стать консерватором, но слишком хорошо их знаю, – отозвался я. – Они эгоистичные, эгоцентричные, мрачные, реакционно настроенные – и вообще зануды.

– Да, – согласился со мной Даллас. – Я тоже так думаю.

– Виновен, – произнес Ти. – Вижу Гаити – виновен. Сомали – виновен по всем пунктам. Сальвадор – без сомнения, виновен. Гватемалу – частично виновен. Многолюдные улицы Индии – снова виновен.

– Мама пропала, – напомнил нам Дюпри.

– Виновны! – заорали мы в один голос.

– Братцы, мы должны были это предвидеть, – сказал Ти.

– Интересно, как можно узнать, что у сумасшедшего на уме? – возразил Даллас.

– Он не сумасшедший, – упорно стоял на своем Дюпри. – Он наш брат, и мы просто обязаны его найти, пока он не угробил маму. Мы не позволим ей умереть неизвестно где. Джону Хардину с этим не справиться.

– Я проверю проселочные дороги, – предложил я.

– Думаю, он все еще околачивается в «Йестерди», в Колумбии, – сказал Дюпри. – Мы с Ти туда сходим, поговорим. Даллас, а почему бы тебе не поехать в Чарлстон, чтобы проверить, не видел ли кто его там?

– Да вы что, ребята! Я все-таки работаю. Солидные клиенты в офисе. Секретарша, которой надо платить. Дел выше головы. Это вам что-нибудь говорит, парни? – возмутился Даллас.

– Мамин «кадиллак» ярко-красный, – заметил я. – Джона Хардина точно примут за сутенера, решившего на досуге прокатиться по проселочным дорогам Южной Каролины.

– Ну что, брат, небось, жалеешь, что сейчас не в Италии? – спросил меня Ти.

– Chi, io? [220]220
  Кто, я? ( ит.)


[Закрыть]– переспросил я.

– Хотел бы я быть итальянцем, – ухмыльнулся Даллас. – Тогда я ни слова не понимал бы по-английски. Блуждал бы в потемках. Между прочим, в нашем семействе это единственное безопасное место.

– Приходите ко мне часиков в шесть вечера, – предложил я. – А днем можно использовать офис Далласа как штаб-квартиру. Где отец?

– Опять пьяный, – ответил Дюпри.

– Я в шоке! – воскликнул Даллас. – Папа, похоже, хватил через край.

– Он пьет, когда возникают затруднительные обстоятельства, – объяснил Дюпри.

– А еще когда не возникают затруднительные обстоятельства, – отозвался я.

Хотя маленькие штаты вроде Южной Каролины можно во многом упрекнуть, для жителей обстановка там самая камерная и домашняя. Не прошло и двадцати четырех часов, как весь штат был поднят на ноги в поисках красного «кадиллака севилья» 1985 года выпуска с пациентом психбольницы за рулем и со смертельно больной женщиной, прошедшей только треть курса химиотерапии, в качестве пассажира.

Ти проверял гостиницы и мотели по всему штату, Даллас обзванивал шерифов самых отдаленных сельских графств, а я сидел в редакции «Ньюс энд курьер» в Чарлстоне, обзванивая издателей с просьбой поместить на первые полосы газет сообщение о пропаже Люси. Вернувшись в Колумбию, Дюпри начал обходить друзей Джона Хардина в грязных притонах неподалеку от университета. Когда в голове у Джона Хардина все путалось и было как в тумане, алкоголь становился его самым надежным убежищем. В барах он находил не слишком критично настроенных друзей, которые терпеливо слушали его, пока он зачитывал длинный список ополчившихся на него врагов. В этих комнатах с зеркальными стенами он находил успокоение в безучастности незнакомых людей, плывущих по течению в том же раю для дураков, куда обычно убегал Джон Хардин, когда у него случались приступы паники или когда на него начинал невыносимо давить груз страданий, доставшийся ему по праву рождения.

Дюпри знал о вечернем маршруте Джона Хардина и частенько отвечал на звонки барменов, если брат напивался так, что не стоял на ногах. Дюпри бесконечно трогало то, что Джону Хардину удалось войти в сообщество обездоленных, неприветливых мужчин и женщин, которым временами жизнь, как и ему, казалась непереносимой. Когда они узнали, что Джон Хардин исчез вместе с матерью, то доверились Дюпри, предоставив ему телефонные номера и имена остальных друзей. На третий день Дюпри разыскал парня, который рассказал ему, куда отправился Джон Хардин и как его найти.

Вернон Пелларин бродил среди таких же, как он, наркозависимых, которые открыто курили травку в двухстах футах от офиса Дюпри, на территории больницы штата. Вернон и сам был слегка обкуренным, а потому жизнерадостно сообщил Дюпри, что дал Джону Хардину ключи от своего рыбачьего домика на реке Эдисто. Кажется, это было две недели назад, в баре неподалеку от законодательного собрания штата. Домик перешел к Вернону и его брату Кэйси после смерти отца, но Кэйси им не пользовался, так как переехал в Спокейн, штат Вашингтон. Джон Хардин открылся новому другу, сообщив, что ему надо найти самое укромное, самое уединенное место в Америке, поскольку он собирается написать очерк, который изменит направление движения современного общества. Вернон горел желанием содействовать смелому прорыву в деле создания американской летописи. Домик у него был чистый, скромно обставленный и удобный. Однако добраться до него можно было только на лодке.

На следующее утро мы уселись в две плоскодонки – я с Ти в одной, Дюпри с Далласом в другой – и поплыли из Оранджбурга вниз по течению реки Эдисто. Нам нужно было забрать Люси в больницу, но при этом сделать так, чтобы, с одной стороны, не пострадал наш младший и самый слабый брат, а с другой – самим от него не пострадать. Когда Джон Хардин впадал в ярость, он мог запугать весь город, что было прекрасно известно в Уотерфорде, поскольку уже не раз повторялось.

Мы полностью отдались на волю быстрой полноводной реки Эдисто. С обоих берегов к воде склонялись дубы, касаясь друг друга ветвями, передавая, так сказать, из рук в руки птиц и змей. Когда мы проплывали под низкими ветвями, водяные змеи не спускали глаз с наших лодок. Даллас насчитал семь рептилий, обвившихся вокруг ветвей одного из дубов.

– Ненавижу змей, – тихо сказал он. – Это что за вид?

– Водяной щитомордник, мокасиновая змея, – объяснил Ти. – Их яд смертелен. Если такая укусит, то у тебя останется лишь тридцать секунд, чтобы примириться с Богом.

– Это водяные змеи, – заметил Дюпри. – Ничего страшного.

– Не нравится мне плыть под деревом, видя, что пятьдесят таких вот живых существ прикидывают, смогут ли мной закусить, – произнес Даллас.

– Со змеями все в порядке, – отозвался Дюпри. – А вот Джон Хардин – действительно проблема.

– Может, он будет в хорошем настроении, – предположил я. – Скажем ему, что достали билеты на концерт «Роллинг стоунз».

– Сомневаюсь, – ответил Дюпри. – Ему уже давно пора сделать укол. Скорее всего, он пил и теперь находится в возбужденном состоянии, так как считает, что врачи пытаются убить маму. Нам надо вести себя очень осторожно. Если удастся уговорить его вернуть Люси, будет просто замечательно. Но так или иначе, ее необходимо отвезти обратно в больницу.

– Думаешь, у него есть оружие? – поинтересовался Ти.

– Очень может быть, – кивнул Дюпри.

– Знаешь, кто в нашей семье лучший стрелок? – спросил меня Ти.

– Догадываюсь, – сказал я. – Джон Хардин?

– Он с пятидесяти ярдов отстрелит у комара яйца, – сообщил мне Даллас. – Этот парень знает, как обращаться с оружием.

Мы уже проплыли мимо четырех пристаней перед крошечными неказистыми домиками, а потом, следуя изгибу реки, повернули и в пятидесяти ярдах увидели нужный нам причал. Лодка Джона Хардина была вытащена на заросший сорняками двор. Мы привязали наши лодки к пристани и, в соответствии с разработанным накануне планом разделившись на две группы и прячась в зарослях, стали подбираться к небольшому домику из шлакобетона. Из трубы валил черный дым. Пахло водяным крессом и затхлостью. На мягкой земле отпечатались следы оленя, свиваясь в причудливые иероглифы.

Единственным бывалым человеком из нас по праву считался Дюпри. Он держал охотничьих собак и следил за тем, чтобы мотор его лодки всегда был в порядке, а охотничьи и рыбацкие лицензии – не просрочены.

Мы с Ти видели, как Дюпри быстро и осторожно вышел из укрытия, подкрался к углу дома и исчез из нашего поля зрения. Затем мы снова увидели, как он по-пластунски подполз к фасаду, поднялся, пригнувшись, на самодельное крыльцо и заглянул в грязное окно. Потом, все так же ползком, перебрался к следующему окну, протер ладонью стекло и посмотрел внутрь. Снова протер стекло и приложил глаз к месту, которое очистил послюнявленным пальцем. Он не слышал, как отворилась дверь, и не видел Джона Хардина, пока тот не приставил к его виску дуло охотничьего ружья.

Дюпри поднял руки над головой, и Джон Хардин вывел его на середину двора. Он заставил брата опуститься на колени и положить руки за голову, а потом стал глазами обшаривать лес в попытке выявить всех остальных.

– Выходите, а не то отстрелю Дюпри член и скормлю енотам! – заорал Джон Хардин, и его голос эхом отозвался от стволов высоких деревьев.

– Он снова заставит нас раздеться догола. И будет смеяться над нашими маленькими членами. Заставит плыть до моста на шоссе номер семнадцать, – прошептал Ти, но я знаком велел ему замолчать.

Первым не выдержал Даллас. Он вышел из-за деревьев с противоположной стороны дома и попытался шантажировать младшего брата, взяв его на пушку престижем своей профессии.

– Прекращай, Джон Хардин! – закричал Даллас властным голосом, помахивая листом бумаги. – Это ордер на твой арест, младший брат. Подписан тремя представителями закона города Уотерфорда и твоим отцом. Папа требует, чтобы тебя арестовали, засадили за решетку, заперли на все замки и расплавили все ключи от этих самых замков. Джон Хардин, я твой единственный шанс. Со мной, как со своим адвокатом, ты выйдешь на поруки так быстро, что даже форель в ручье пукнуть не успеет.

– Форель? Пукает? – удивился я. – Где он этого набрался?

– Чем сильнее он напуган, тем образнее его речь, – объяснил Ти. – Слышишь, какой у него голос? Он в ужасе.

– Джон Хардин, тебя разыскивает полиция трех штатов. Ты объявлен в розыск по всей стране. Твои фотографии развешаны повсюду. Только блестящий юрист сможет облегчить твою участь. Человек, вошедший в первую десятку выпускников юридического факультета. Первоклассный адвокат, способный очаровать присяжных и договориться с судьей, возьмет это дело, как яйцо, и приготовит из него омлет.

– На колени, – приказал Джон Хардин, – пока я не разнес тебе башку.

– Надеюсь, что твой адвокат будет гомиком! – воскликнул Даллас, падая на колени. – Надеюсь, что твоим соседом по камере окажется огромный черный насильник, к тому же педик и капитан тюремной баскетбольной команды.

– Это уже чистый расизм, – прошептал Ти.

– Что правда, то правда, – согласился я.

– Я могу пристрелить вас, парни, прямо здесь. На колени! – заорал Джон Хардин. – Ни минуты не буду сидеть в тюрьме. Знаете почему? Потому что я сумасшедший. У меня даже справка имеется. Вы, двое, надо мной издевались, когда я был маленьким. Кто знает, может, поэтому у меня и шизофрения.

– Кто знает? – спросил Дюпри. – А может, это мамина стряпня.

– Заткнись! – завопил Джон Хардин. – Ни слова о нашей прекрасной матери! Может, она и не была идеальной. Но посмотри, за кого она вышла замуж! За нашего ужасного папашу, который не стоит и мизинца этой святой женщины, а уж тем более не имел права жениться на ней. У нее были мечты, у нашей мамы, большие мечты. Думаешь, она не была разочарована, когда родила четверых придурочных сыновей подряд? Да, согласен, я тоже разочаровал маму. Но она говорит, что я слишком чувствителен для этого мира, где человек человеку враг. Всю свою жизнь она пожертвовала отцу и вам, хреноплетам. Мама понимает меня, как никто другой.

– Зачем же тогда ты ее убиваешь, Джон Хардин? – спокойно спросил Дюпри.

– Только попробуй сказать это еще раз! Не смей, мерзкий Дюпри! Мерзкий, никчемный, ни на что не годный Дюпри!

– Он абсолютно прав, – подал голос Даллас. – Ее единственный шанс – химиотерапия.

– Как вы не видите, что она с ней делает?! – воскликнул Джон Хардин, но в голосе его был настоящий ужас. – Она не может удержать пищу. Она не может ничего есть, так как ее сразу же рвет. Выворачивает наизнанку. Ваша химия убивает ее изнутри.

И тут из кустов выскочил Ти. Он вышел прямо на середину сцены, дико крича и размахивая руками, словно моряк, машущий проходящему кораблю. Его южный акцент усилился и резал слух, а когда Джон Хардин наставил на него ружье, Ти заорал, словно погонщик мулов на базаре.

– Брат, брат, брат! – визгливо, как комнатная собачонка, начал лаять на Джона Хардина Ти. – Брат, брат, брат!

– Ти, какого черта тебе нужно? – спросил Джон Хардин, целясь прямо в сердце Ти. – Я тебя прекрасно слышу. Как думаешь, сколько раз нужно сказать слово «брат», чтобы я тебя услышал?

– Я просто нервничаю, братишка, – объяснил Ти.

– Терпеть не могу, когда ты меня называешь братишкой, – огрызнулся Джон Хардин. – Еще раз так скажешь – и я пущу тебе пулю в сердце. И с чего это ты так нервничаешь?

– Моя мама умирает. Мой брат сошел с ума. Он угрожает подстрелить мою несчастную задницу, – завыл Ти. – Это тебе не в гамаке качаться, братишка.

– Он снова сказал «братишка», – встрял в разговор Дюпри. – Пристрели его, Джон Хардин.

– А ты заткнись, Дюпри, – предупредил Джон Хардин.

– У меня назначена встреча в городе, – сказал Дюпри, посмотрев на часы. – Я потеряю работу, если опоздаю.

– Ты? Работу? – сардонически рассмеялся Джон Хардин. – Ты работаешь в психиатрической больнице, держишь под замком невинных сумасшедших людей вроде меня.

– А у меня встреча с клиентом, – заявил Даллас. – Речь идет о больших деньгах.

– Да кто ты такой? Паршивый адвокатишка, который носит дешевые галстуки и у которого даже факса нет, – ухмыльнулся Джон Хардин. – Наш папаша, может, и пьяница, зато это великий юридический ум. Своими судебными решениями он изменил мир, а ты занимаешься дорожными нарушениями пуэрториканцев, заблудившихся на шоссе Ай-девяносто пять.

– Весьма точное подведение итогов моей карьеры, – согласился Даллас, а Дюпри рассмеялся.

– Что, все шутите? – обиделся Джон Хардин. – Вам бы все шутки шутить! Но настоящий юмор вам не понять. Вам лишь бы унизить человека, высмеять его.

– Это только Дюпри и Даллас, братишка, – вмешался Ти. – Мой юмор такой же, как у тебя.

– Спасибо, Ти, – сказал Даллас. – Нет ничего лучше, как решать проблему общими усилиями.

– Нам нужно отвезти маму назад в больницу, – произнес Дюпри, поднимаясь на ноги.

– Не двигаться! – рявкнул Джон Хардин, ударив прикладом ружья брату прямо под коленки.

Я решил, что видел и слышал достаточно, и скорее от разочарования, чем от приступа смелости, выскочил из кустов, создав как можно больше шума. Не удостоив взглядом Джона Хардина и братьев, я взбежал по некрашеным ступеням крыльца, Джон Хардин при этом орал за моей спиной как оглашенный. Я слышал его требование остановиться, но я, наплевав на все, вошел в дом и увидел очень слабую, еле дышащую маму, которая лежала возле топившейся печки в промокшем от пота спальном мешке. Я потрогал ее лоб: у нее была такая высокая температура, что выше, казалось, не бывает. Люси открыла глаза и попыталась что-то сказать, но она бредила, пожираемая лихорадкой. Я поднял ее на руки. Я был в таком бешенстве, что остановить меня было невозможно.

Я вышел на солнце, аккуратно спустился по расшатанным ступенькам и пошел прямо на Джона Хардина, наставившего на меня свое ружье. Я молился про себя, чтобы природная доброта Джона Хардина прорвалась сквозь искаженные границы его болезни. «Близкая смерть матери и меня сделала сумасшедшим, – подумал я. – Так что ничего удивительного в том, что Джон Хардин слетел с катушек».

– Отнеси мою мать туда, где взял, или я обеспечу тебе бесплатное путешествие на небо!

– Тогда будешь воспитывать Ли вместо меня, Джон Хардин! – заорал я. – Ты сообщишь ей, что пристрелил ее отца в лесу, и тогда все ее детство сможешь рассказывать ей сказки на ночь и откладывать деньги на ее образование. Шайла уже покончила с собой, так что Ли не привыкать обходиться без родителей. И мне плевать, что ты со мной сделаешь, если ты уже все равно убил маму, оставив ее в таком состоянии. Уйди с дороги, Джон Хардин! У мамы температура выше сорока, и, если мы в ближайшее время не доставим ее в больницу, она не проживет и часа. Ты что, хочешь убить маму?