Текст книги "Пляжная музыка"

Автор книги: Пэт Конрой

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 52 страниц)

– Как это грустно, папочка, – прошептала Ли. – Самое печальное на свете то, что она ничего обо мне не знает. Не знает, как я выгляжу, не знает, как я могла бы ее любить. Как думаешь, она сейчас на Небесах?

Я опустился на колени на твердую и холодную землю, поцеловал Ли в щеку и убрал с ее лица прядь волос.

– Я знаю, что именно должен был бы тебе сказать, чтобы хоть немного успокоить. Но я уже не раз говорил тебе: у меня сложные отношения с религией. Причем так было всегда. Я даже не знаю, верят ли евреи в рай. Спроси у своего раввина. Спроси у сестры Розарии.

– Я думаю, что мама на Небесах, – произнесла Ли.

– Тогда и я так думаю, – согласился я, и мы, держась за руки, пошли обратно, на секунду остановились, чтобы бросить взгляд на могилу Шайлы, а потом сели в машину.

Я навсегда запомню то посещение могилы Шайлы как одно из самых тяжелых испытаний в своей жизни. В душе я снова жутко разозлился на Шайлу, но даже виду не подал. Бросившись с моста, Шайла не подумала, что рано или поздно наступит такой день, когда мне придется привести нашу дочь, чтобы оплакать эту тяжелую утрату у могилы на еврейском кладбище. Шайла вообще не подумала об очень многом.

После кладбища мы спустились вниз по кольцевой дороге, миновали поворот на Уиллифорд, повернули налево возле муниципального колледжа и, проехав четыре длинных квартала, свернули на дорогу к дому моего детства.

– Вот здесь я и вырос, – сказал я Ли.

– Какой красивый! И какой большой! – воскликнула она. Выйдя из машины, мы подошли к причалу и я показал Ли то место, где река впадает в море. Я хотел, чтобы она поняла, где мы находимся и где лежат острова в океане, на одном из которых мы с ней переночевали. А потом махнул рукой в том направлении, где, по моим представлениям, находится Италия. Мой урок географии, похоже, не слишком заинтересовал Ли, а потому я быстро повел ее назад, мимо зарослей пожухлой болотной травы. В холодные месяцы болото спокойно спало под слоем грязи, но в глубине его уже начинала прорастать молодая трава, острая, как стекло. Болото готовилось к новому наступлению на сушу.

Задняя дверь дома была не заперта, мы вошли в кухню, и я вдохнул запахи, пробудившие во мне самые разные воспоминания детства. Это и запах соленых болот, как, впрочем, и смех моей матери, и аромат свежемолотого кофе, и шипящего на сковороде цыпленка, а еще запах потной спортивной формы, небрежно сваленной в кучу на полу в прачечной, сигаретного дыма и стирального порошка… Все это я живо вспомнил, пока вел Ли за руку.

Мы прошли через темный холл прямо в столовую, где я взял хрустальную солонку и попытался вытрясти немного соли себе на ладонь, но влажность давным-давно сделала свое дело, превратив содержание солонки в крошечное подобие жены Лота. Потом я понюхал перец, но он оказался таким старым, что я даже не чихнул.

Поднявшись наверх, я показал Ли свою спальню, где до сих пор хранились вымпелы, которые я повесил еще ребенком. В пыльном, давно забытом альбоме с вырезками была собрана вся история моей спортивной карьеры от детской лиги до колледжа.

Ли показала на дверь, ведущую на чердак. Как и всех детей, ее притягивали комнаты, забитые старыми сундуками и сломанной мебелью. На чердаке она обнаружила мешок, набитый роликовыми коньками, и кучу странного вида ключей. Пройдя подальше, она откопала альбом с моими младенческими фотографиями. Здесь же был и кларнет, и лодка, и ящик с пришедшими в негодность спасательными жилетами.

Я позволил ей рыться сколько душе угодно, а сам стал рассеянно перелистывать старые альбомы. Газетные страницы уже давно пожелтели, и, когда я наткнулся на фотографию, где Шайла поздравляла Кэйперса после игры, радостно повиснув у него на шее в типичной манере девочек из группы поддержки, мне неожиданно стало невероятно грустно, и я быстро положил альбом на пыльную полку.

Потом мое внимание привлекли книги в бумажных обложках, которые как стояли, так и остались стоять со времен моего детства. Чердак очень долго служил мне убежищем, спасая меня от неустроенности и печали первого этажа. И именно здесь я влюбился в эти книги и в их авторов так сильно, как могут полюбить лишь читающие запоем. Даже самое хорошее кино не могло оказать такого влияния на мои представления о жизни, как хорошая литература. Книги обладали властью в корне изменить мое восприятие мира, а даже самый гениальный фильм – нет.

Я всегда расставлял книги в алфавитном порядке фамилий авторов, и меня завораживала прежде всего магия слов, а не идеи, которые они выражали.

– Привет, Холден Колфилд [136]136
  Холден Колфилд – главное действующее лицо романа Сэлинджера «Над пропастью во ржи».


[Закрыть], – сказал я, взяв с полки книгу. – Встретимся в «Уолдорфе» под часами. Передавай привет Фиби. Ты ведь принц, Холден. Настоящий чертов принц.

Достал «Взгляни на дом свой, ангел», снова прочел великолепную первую страницу и вспомнил, что, когда мне было шестнадцать, меня бросало в жар от этих слов – так действовала на меня нечеловеческая красота языка, которая была и призывом к милосердию, и заклинанием, и ревом бурной реки в темноте.

– Привет, Юджин. Здорово, Бен Гант [137]137
  Юджин и Бен Ганты – герои романа «Взгляни на дом свой, ангел» Томаса Вулфа (1900–1938), американского писателя, представителя так называемого потерянного поколения.


[Закрыть], – тихо сказал я.

Я знал этих персонажей так хорошо, как будто прожил рядом с ними всю свою жизнь. Литература… Вот что придавало смысл моей жизни.

– Мое почтение, Джен Эйр. Привет, Дэвид Копперфилд. Джейк [138]138
  Джейк – герой романа Э. Хэмингуэя «Фиеста».


[Закрыть], рыбалка в Испании и в самом деле хороша. Берегись Озмонда, Изабель Арчер [139]139
  Озмонд и Изабель Арчер – персонажи романа Г. Джеймса «Женский портрет».


[Закрыть]. Будь осторожна, Наташа. Храбро сражайся, князь Андрей. Не замерзни в снегу, Итан Фром [140]140
  Итан Фром – главный герой одноименного романа Эдит Уортон.


[Закрыть]. Удачи тебе, Гэтсби. Осторожнее с большими мальчиками, Хрюша [141]141
  Хрюша – один из главных героев романа У. Голдинга «Повелитель мух».


[Закрыть]. Подумаем об этом завтра, мисс Скарлетт. Бирнамский лес движется, леди Макбет.

Голос Ли вернул меня к действительности:

– С кем это ты разговариваешь, папочка?

– Со своими книжками, – ответил я. – Они все еще здесь, Ли. Я хочу все упаковать и забрать с собой в Рим, чтобы и ты смогла их прочесть.

Я спустился по лестнице в свою спальню и отворил окно, выходящее на крышу и в сад. Древесина покоробилась, и мне пришлось слегка повозиться с рамой. Я вылез на плоскую крышу, откуда открывался прекрасный вид на реку.

– Ты когда-нибудь лазала по деревьям? – спросил я Ли.

– Да, но только не по таким большим, – ответила она. – Это опасно?

– Когда я был ребенком, то как-то об этом не думал, – признался я. – Но сейчас стоит представить, что ты карабкаешься на такое дерево, то мне тут же становится дурно, словно у меня вот-вот случится сердечный приступ.

– Это ваше с мамой дерево? – спросила Ли.

– Оно самое, – ответил я. – Сейчас у него такие мощные ветви, что по ним можно даже ходить, но лучше ползти. Давай соблюдать осторожность.

– А вы с мамой соблюдали осторожность?

– Нет, мы были чокнутыми.

Я аккуратно поставил ногу на ветку, касавшуюся крыши, и перебрался на другую, широкую, словно тропа. Повернувшись, я помог Ли вылезти из окна, и мы медленно поползли по направлению к стволу. Дуб оказался единственным предметом, оставшимся таким же большим, как и в моих детских воспоминаниях. Мы потихоньку добрались до выемки в стволе, где все еще сохранились остатки домика, служившего прекрасным наблюдательным пунктом. Ли была потрясена.

Я указал на белый дом поменьше, там, где заканчивался наш сад. Пожилая женщина подметала крыльцо.

– Это мама Шайлы. Это твоя бабушка, дорогая.

– А могу я с ней поговорить? – прошептала Ли.

– Попробуй окликнуть ее, – предложил я. – Спроси, можем ли мы зайти.

– Как мне ее называть? – поинтересовалась Ли.

– Попробуй – бабуля, – посоветовал я.

– Бабуля! – звонко воскликнула Ли. – Бабуля!

Руфь Фокс удивленно подняла глаза и, отложив метлу, пошла на звук детского голоса.

– Я здесь, бабуля. Это я, Ли, – сказала дочка, помахав Руфь рукой.

– Ли. Ли. Моя Ли, – запинаясь, произнесла Руфь. – Ты с ума сошла! Слезай с дерева. Джек, ты что, своей глупостью хочешь убить мою единственную внучку?!

Мы спустились с дуба, и Ли прыгнула в объятия бабушки. Руфь явно растерялась, прижав к себе Ли, а я почувствовал себя соглядатаем, а потому поспешил отвернуться. И тут возле пруда, где в мое время водилась рыба, я увидел что-то, давным-давно позабытое. Я отошел в сторону и пригляделся к полустертой надписи на камне. Потерев надпись, я прочел: «Великая Собака Чиппи». А золотые рыбки в темной воде пруда были похожи на хризантемы.

Я решил, что покажу Ли могилу Чиппи как-нибудь в другой раз. Оглянувшись, я увидел, что Руфь что-то говорит Ли, а та прямо-таки светится от удовольствия. Интересно, знает ли Джордж Фокс, что его внучка вернулась домой?

Потом я услышал музыку, доносившуюся из дома Фоксов. Это была рапсодия Рахманинова на тему Паганини. То, что Джордж Фокс выбрал именно эту композицию, меня слегка удивило, так как я знал, что он всегда считал ее слишком банальной и сентиментальной. Но знал я и то, что это было любимым произведением Шайлы; Джордж исполнял его сейчас так страстно и так убедительно, что я понял: таким образом он выражает свою любовь к Шайле и благодарит меня за возвращение внучки.

Музыка смолкла. Джордж Фокс показался у окна, и мы посмотрели друг на друга, смерили друг друга взглядом, вновь почувствовав, что нас разделяет глухая стена ненависти.

– Дедуля! – закричала Ли, когда Руфь показала ей на своего мужа.

Общая любовь к Ли смягчила нас, пробудив в душе самое лучшее. Ли взлетела по ступеням в дом Фоксов, а мы с Джорджем кивнули друг другу.

Он беззвучно произнес «спасибо» и исчез из виду.

Глава двадцать третья

Как закаленный писатель-путешественник, я прибыл в свою гавань, словно наконец-то получив разрешение на отплытие из Италии, и попал в запретный город Уотерфорд, в жестокую зачарованную страну, разделившую меня с моей семьей и друзьями. В моих глазах город был опасным, полным загадок местом, со множеством тупиков и глухих переулков, а потому нельзя было расслабляться и поворачиваться к нему спиной.

Но именно дочь вернула мне родной город как бескорыстный дар. Для нее он был волшебным местом, ведь все мои истории начинались с него и им же заканчивались, перенося ее как бы случайно в детство Шайлы. В школе она села за ту же парту возле окна, где, как ей сказали, в начальных классах сидела ее мать. После школы она ходила в дом Фоксов: дедушка давал ей уроки игры на фортепьяно, а Руфь Фокс с радостью ее баловала, и Ли никак не могла взять в толк, почему я столько времени провел вдали от такого чудесного города. Рим мог бы спрятать Уотерфорд в кармане своего пальто и даже не заметить ни малейших изменений в своем шумном многолюдном окружении. Для Ли это была словно жизнь в миниатюре. Небольшие размеры добавляли интимности. Вырвав Ли из ее родного гнезда, я лишь доказал, что ссылка – верный способ освятить дорогу к дому.

Я никому не говорил, как долго рассчитываю здесь пробыть, но для себя решил, что все будет зависеть от здоровья матери. Мы с Ледар работали над проектом Майка, потому что нам хорошо платили. К тому же мы с удовольствием погружались в прошлое и узнавали удивлявшие нас новые подробности, радуясь возможности видеться каждый день. Я еще никогда не проводил так много времени с женщиной, с которой было бы столь легко и просто. История, над которой мы трудились, отчасти была нашей общей историей, но чем больше указаний мы получали от Майка Хесса, тем яснее понимали, что исчезновение Джордана Эллиота из нашей жизни было ключевым моментом проекта. Майк, похоже, думал, что смог бы все вернуть на круги своя, если бы мы сделали выводы из серии катастрофических событий, которые так рано нас развели. Майк мучился ностальгией по прошлому и нашей разрушенной дружбе. Мы с Ледар провели сотни интервью и связали их в повествование, проливающее свет и на мини-сериал, и на самые яркие события нашей жизни. Спрашивая о других, мы узнавали тысячи вещей о себе. Хотя вопросы, ответы на которые мы найти не могли, делали наш рассказ незаконченным и вялым. Джордан совершенно затерялся в преисподней католической Европы. Ни его мать, ни я ничего не слышали о нем с того самого дня, как отец предал его на пьяцце дель Пополо. Война Джордана с отцом и прыжок Шайлы с моста стали двумя поворотными моментами нашего непростого времени на Юге. Мы с Ледар провели конец зимы и первые месяцы весны, составляя хронологию всех тех происшествий, которые и привели нас в состояние боевой готовности. И вот мы стали ждать, когда случится нечто такое, что сможет снять с нашего прошлого всю шелуху. Чего нам не хватало – так это кульминации, или концовки. Я мог бы сказать себе, что вернулся для того, чтобы написать сценарий и чтобы дочь увидела людей и страну, в которой родилась, а еще, возможно, потому, что немножко влюбился в Ледар. И только моя мать, умевшая толковать все оттенки моего поведения, каким-то чудесным образом поняла, что приехал я домой по причинам, в которых боялся признаться даже самому себе, и останусь до ее ухода из жизни. Фильм был всего лишь предлогом.

В половине седьмого утра, до начала занятий в школе, Люси брала Ли на долгую прогулку по берегу. Здесь Люси превращала береговую линию в текст, наполненный сказочной красотой. Люси учила внучку различать скорлупу яиц морских обитателей, обращала ее внимание на темный треугольник акульего зуба, объясняла, чем отличаются друг от друга морские звезды, и заразила ее любовью к собиранию ракушек. Больше всего Люси любила «ангельские крылья», с их сложенными яркими створками неземной красоты, и неприметную ракушку, похожую на оливку, а еще витую, волнистую раковину и устричную, притягивающую своей на первый взгляд случайной структурой. Люси не утратила девчоночьего пристрастия к морским ежам, хотя на нашем побережье можно было найти только одну разновидность – в форме дублона. Здесь их было так много, что даже в глазах Ли они значительно утратили свою ценность, однако главное их достоинство, как и у всех морских существ, заключалось в симметричности формы. Для Люси же все побережье Южной Каролины было любовным посланием Бога, которое можно было буквально перевести как признание Его в любви ко всем жителям побережья. Люси также научила Ли разбираться в знаках, которые оставляет на песке морская черепаха, когда в мае начинает откладывать яйца.

После прогулок они поливали ноги из шланга, вытирали насухо большими полотенцами, оставленными на веранде, и Люси везла Ли в город, в школу. Ссылаясь на свою болезнь, Люси требовала, чтобы я посвящал ей все утро, и я из-за той же ее болезни уступал. Это было еще одним предупреждением от матери, что дни ее сочтены и она хочет завершить все свои земные дела, а потому нуждается в терпении и понимании детей, чтобы выполнить свой долг со спокойным достоинством.

Обычно Джордж и Руфь Фокс встречали Ли после школы и шли к своему дому на Пойнт-стрит, где Руфь угощала внучку молоком с печеньем, а Джордж трижды в неделю давал уроки игры на фортепьяно. Для своего возраста Ли играла очень даже бойко, и единственное, что мешало ей достичь совершенства, было отсутствие всепоглощающего желания. Фортепьяно требовало моногамии, но у Ли было слишком много других интересов и увлечений, чтобы отдать всю свою жизнь черно-белым клавишам. Но Джордж оказался терпеливым учителем, а Ли получила в Италии безупречную подготовку. Джорджу, с его склонностью к мрачности, как нельзя лучше подходила бьющая через край жизнерадостность Ли. А потому занятия музыкой приносили обоим огромное удовольствие. После каждого урока Джордж играл для Ли, демонстрируя, какие волшебные звуки можно извлечь из музыкального инструмента, если человек найдет время, чтобы стать его преданным слугой и почитателем.

Ли всегда отмечала Шаббат с дедушкой и бабушкой. Руфь зажигала свечи и накрывала должным образом стол. Когда я обещал Шайле, что воспитаю нашу дочь в еврейских традициях, то рассчитывал, что бремя ответственности ляжет на плечи жены. В иудаизме было совсем мало вопросов, на которые я мог бы с легкостью ответить, и сколько бы книг я ни прочел, ни один текст не смог проложить для меня тропинку в теологических дождевых лесах, где догматы этой сложной и казуистической религии цвели пышным цветом и множились, как клубни картофеля. Я отчаянно пытался воспитать дочку как правоверную иудейку, но не имел точного представления, каким должно быть это выдающееся создание. Мы вместе выучили самые простые еврейские молитвы, однако, произнося красивые таинственные слова, я чувствовал себя самозванцем. Да и язык, на котором надо читать справа налево, озадачивал меня так же, как и реки, текущие на север. Для меня это являлось нарушением естественного порядка вещей, хотя я прекрасно знал, что иврит возник на две тысячи лет раньше английского. Поэтому я почувствовал огромное облегчение, когда по умолчанию за религиозное воспитание Ли взялись Джордж и Руфь. Пятница и суббота принадлежали им от заката и до заката. Несмотря на то что Фоксы были мне благодарны, они никогда не приглашали меня разделить с ними пятничную трапезу. История, когда-то вставшая между нами, все еще ярко пылала. Мы были до смешного обходительны друг с другом. Актеры одной и той же драмы, мы играли наши роли напряженно и несогласованно. Все слова были приятны, но звучали фальшиво. Руфь, пытавшаяся замаскировать напряжение говорливостью и веселым смехом, щебетала, как птичка, когда в половине шестого вечера я приходил забрать Ли. Джордж всегда держался на заднем плане. Он мрачно кланялся мне, а я отвечал своим обычным сдержанным кивком. Хотя перемирие не могло не радовать, никто из нас не знал, какую тактику применить, чтобы преодолеть ненависть и недоверие, которые можно было прочесть в наших глазах. Ради Ли мы проявляли сердечность, а ради Шайлы – терпели друг друга.

В первый же месяц я представил Ли всем, кто имел значение в нашей с Шайлой жизни, и познакомил дочь с миром, в котором мы выросли. Мы изучили все школьные альбомы, оставшиеся на чердаке в доме Фоксов, после того как мы с Шайлой поженились. Между страниц лежали сувениры, напоминающие о школьных годах Шайлы: сухие лепестки орхидей со школьных балов были похожи на потерянные эльфами перчатки. Она хранила корешки билетов в кино с аккуратно написанными на них названиями фильмов и именем мальчика, с которым она смотрела фильм. Я улыбнулся, обнаружив, что чаще всего встречалось имя Джордана Эллиота, выведенное четким почерком Шайлы. Сохранила она и программки школьных спектаклей и футбольных матчей, и расписание религиозных праздников в синагоге. На записках, которые присылали ей в школе, тоже была проставлена дата и сделано пояснение. Я нашел даже эссе о леди Макбет, за которое Шайла получила высший балл и восторженный отзыв преподавателя английского Джона Лорринга.

– Давай-ка посмотрим, а что ты писал, – предложила Ли.

– Господи, сделай так, чтобы моей подписи не было под всякими глупостями!

– Ну конечно же была. Ты ведь женился на маме.

– Да, но тогда я еще не знал, что женюсь на ней.

– Вот, нашла. Посмотри. Прочитай мне.

– Это даже хуже, чем я думал. Просто ужас. На трезвую голову читать такое невозможно.

На листочке с пометкой «лично в руки», причем слова эти стояли в многозначительных кавычках, я, вдруг по недомыслию почувствовав себя взрослым, написал следующее:

Дорогая Шайла, разреши сказать несколько «милых глупостей» самой очаровательной девочке на свете. Не забывай наши уроки английского и то, как вспыхивало лицо мистера Лорринга, когда ты называла его жеребцом. Нам с тобой пришлось много через что пройти, но честно признаюсь: я не жалею ни об одной минуте. Все было здорово и от чистого сердца (хотя… не от такого уж и чистого!). Когда тебе надоест, этот мерзкий сексуальный маньяк Джордан, знай, что можешь всегда забраться с дерева в мое окно. (Ха-ха! Это шутка.) Не забывай о нашей поездке в старших классах и о том, как Безумный Майк подбросил гремучую змею в машину миссис Барлоу. Постарайся этим летом не слишком часто нарываться на неприятности, зато в следующем году, в университете, будем дружно напиваться хоть каждый вечер. Девушке, которая слишком хороша, чтобы ее можно было забыть [142]142
  В английском тексте эти слова зашифрованы: whoʼs 2 sweet 2 В 4 Got-10 – whoʼs too sweet to be forgotten.


[Закрыть].

Джек

Я закрыл альбом, чувствуя, что скорее смущен, чем растроган собственными юношескими излияниями.

– Я был идиотом. Круглым дураком. Теперь понимаю, почему Фоксы меня просто не переваривают, – заметил я. – А вот почему твоя мама вышла за меня – до сих пор тайна за семью печатями.

– А мне кажется, что все это очень мило, – заявила Ли.

Сила привычки не относится к числу моих главных достоинств, но я все же пытался создать у Ли хотя бы видимость в неизменности порядка вещей. Как и у большинства детей, регулярность действовала на нее умиротворяюще, отвечая некой первобытной потребности. Ли привыкла к определенному режиму дня, и это давало ей врожденное ощущение порядка, времени и правильного течения событий. Если бы не Ли, боюсь, все мои поездки начинались бы не раньше полуночи, а трапезы завершались бы часа в три утра, под молчаливым сиянием звезд. Мой ребенок вносил в мою жизнь определенную нормальность и служил антидотом моей природной несобранности.

Несколько раз в неделю мы ходили к Люси и доктору Питтсу на коктейль, которым они угощали меня в шесть часов вечера в своем доме на берегу. Мне хотелось как можно больше времени проводить с матерью, и хотя меня нервировало, что приходится делить ее общество с плохо знакомым мне человеком, вскоре я понял, что мы с ним в одной упряжке. Всю жизнь Люси искала мужчину, который ловил бы каждое ее слово и всерьез воспринимал ее самые бредовые идеи. И такого мужчину она обрела в лице Джима Питтса. Он ее просто обожал.

Мне не хотелось передавать Ли свое умение хранить холодное молчание. В глубине души я понимал, что, возможно, именно оно-то и погубило Шайлу. Приходя в гости к матери, я надеялся, что ледник внутри меня в конце концов начнет разрушаться, расколется на мелкие кусочки и уплывет навстречу теплым водам Гольфстрима.

Ремиссия у Люси протекала на редкость хорошо: лицо матери снова порозовело, на первый взгляд она явно шла на поправку. Мы все знали, что этот цветущий вид – всего лишь видимость, но Люси черпала вдохновение в своем страстном желании жить и заражала всех своим энтузиазмом. Она была не из тех, кто сдается без боя.

Я сидел в их гостиной и ждал, когда в шесть часов, точно по расписанию, решительной походкой войдет доктор Питтс.

– Ну, какое зелье предпочитаете? – спросил он меня.

– Бомбейский джин с мартини. Безо льда. Смешать.

– А вам, мадемуазель? – обратился доктор к Ли.

– Мне, если можно, лимонаду, доктор Джим, – ответила она.

Из сада вышла Люси и по очереди поцеловала нас. Но поцеловала как-то безразлично, словно походя. От матери пахло полынью и землей.

– А тебе как всегда, дорогая? – спросил доктор Питтс, склонившись над старинным баром, уставленным хрустальными графинами. – Любовный напиток номер девять?

– Звучит божественно, милый, – ответила Люси и хитро подмигнула внучке: – Как думаешь, Ли, пора кормить четырех всадников Апокалипсиса?

Ли бросила взгляд на старинные напольные часы в другом конце комнаты.

– Да, сама посмотри.

Усевшись напротив меня, Люси запела песню в стиле кантри из своего богатого репертуара. На сей раз она выбрала песню Джонни Кэша [143]143
  Джонни Кэш (1932–2003) – знаменитый американский певец, ключевая фигура в музыке кантри второй половины XX века.


[Закрыть]«I Walk the Line».

У мамы был красивый, глубокий голос, и она любила его демонстрировать. Итак, Люси пела, а доктор Питтс смешивал коктейли и с обожанием смотрел на жену.

В дальнем конце гостиной что-то еле слышно зашевелилось, сначала под стулом, а потом под шторой у окна, обращенного на юг. Менее чем через минуту из потайных мест вылезли и стали медленно ползти по направлению к нам четыре черепахи, которых Люси держала в качестве домашних питомцев. Их появление неизменно приводило Ли в восторг, и не важно, сколько раз она становилась свидетелем того, как Люси своим пением приглашала черепах присоединиться к остальным членам семейства. Фосфоресцирующие шоколадные панцири напоминали изящно расписанный фарфор. Казалось, по комнате движутся кувшинки. Черепашки устраивались у ног матери и, задрав головы, начинали смотреть на нее с неземным терпением, свойственным всем хладнокровным животным; Люси передавала Ли две миски и внимательно следила за тем, как внучка кормит черепах сырым гамбургером и салатом-латуком. Черепахи были хорошо воспитаны, и каждая терпеливо дожидалась своей очереди. Закончив с обедом, они разворачивались и с сонной грацией ползли к себе, в подземное царство дома, при этом доктор Питтс всякий раз старался приурочить свое появление с напитками к моменту их выхода в свет.

– Знаешь, Ли, как-то раз я попыталась спеть им рок-н-ролл, – начала Люси, приняв из рук мужа водку с тоником и на секунду встретившись с ним глазами.

– Это поможет тебе скорее повзрослеть, – заметил доктор, переходя от жены к Ли, которая с благодарностью взяла лимонад.

– Но при звуках рок-н-ролла черепахи даже с места не сдвинулись, – продолжила Люси. – Тогда я исполнила рождественские песнопения. Никакой реакции. В честь доктора Джима я спела гимн Военно-морских сил. Опять ничего. Тогда я запела «Wabash Cannonball» [144]144
  «The Wabash Cannonball» – американская фольклорная песня, которая получила широкую известность в конце XIX века.


[Закрыть], и черепахи выскочили, точно скаковые лошади. Эти деревенские черепахи реагируют исключительно на музыку кантри. Ничто другое их не вдохновляет.

– И это чистая правда, Ли, – подтвердил доктор Питтс. – Я главный свидетель защиты и готов дать показания под присягой. Ты разве не знаешь, что слово мужчины – самая ценная вещь в мире.

Он подал мне мартини, и надо сказать, что, как и все бывшие военные, коктейли он смешивал мастерски.

– Ваше здоровье, – улыбнулся доктор, поднимая бокал. – За то, чтобы никогда не впадать в смертный грех уныния и радоваться каждому дню.

Я еще раньше обратил внимание на то, что доктор Питтс, как правило, изрекал либо нечто ритуальное, либо нечто банальное. Он был достаточно хорошо воспитан, чтобы понимать, что в определенных ситуациях просто обязан хоть что-то сказать, и в то же время достаточно деликатен, чтобы понимать, что лучшая стратегия для него во время коктейля – ухаживать за женой. Он любил говорить о себе, что от него редко можно ждать сюрпризов, но на самом деле намекал на то, что человек он скучный.

– Наконец-то у нас здесь появится хоть какая-то жизнь, – сказала Люси внучке. – Со времени твоего приезда на остров ничего интересного не происходило, но сейчас все изменится.

– А что должно произойти, бабуля? – спросила Ли, усаживаясь Люси на колени.

Я видел, как пальцы матери пробежали по черным волосам девочки.

– Важные события, – ответила Люси. – Завтра из больницы возвращается Джинни Пени. Все мои мальчики соберутся на уикэнд.

– И Джон Хардин тоже? – поинтересовалась Ли.

– Джон Хардин звонил мне сегодня. Настроение у него было замечательное. Он выходит из больницы и в воскресенье присоединится к нам в Уотерфорде, – сообщила Люси и, повернувшись ко мне, добавила: – Джон Хардин хочет показать Ли свой дом на дереве. Я тоже не отказалась бы пойти с вами. Слышала, он сделал что-то необыкновенное.

– Мама, а с Джоном Хардином действительно все в порядке? – спросил я. – Когда я видел его в последний раз, он держал под прицелом весь город на пролете моста, и мне он тогда показался слегка возбужденным.

– Ты всегда проявлял бесчувственость по отношению к Джону Хардину, – заявила Люси. – Даже не пытался посмотреть на мир его глазами.

– Если бы я стал смотреть на мир его глазами, мама дорогая, на меня надели бы наручники и я оказался бы на той же больничной койке.

– Сынок, твои шутки иногда просто отвратительны.

– А я вовсе и не шутил, мама.

– А что не так с Джоном Хардином? – заинтересовалась Ли.

– У него бывают головные боли, – объяснила Люси.

– У него тараканы в голове, – уточнил я.

Было почти семь, но небо на горизонте еще не совсем потемнело. Мы посмотрели на море и заметили, что ветер, доносивший до нас запах йода, вздыбил гребни накатывающих волн, вступив в диалог с пальмами. Густой океанский воздух был священным для Люси, которая, подойдя к последней черте, научилась ценить каждую минуту жизни. Когда она смотрела на океан, омывающий ее владения, органы ее чувств горели, словно свечи во время Великого поста. Она свято верила в целительную силу соленого воздуха и морской воды.

В саду за домом уже собрались еноты, которые громко шумели и толкались. И вообще вся эта беспутная банда, с их выгнутыми спинами и клоунскими мордами, чем-то смахивала на стаю бродячих собак. Только гораздо страшнее. Но они были занятными животными. Задняя дверь хлопнула, и Люси вышла с пакетом сухого кошачьего корма и объедками, специально припасенными для ночного кормления. Минут пять, не меньше, еноты шипели, щелкали зубами и гонялись друг за другом, а когда с едой было покончено, выскользнули со двора и скрылись за окаймлявшими пустырь деревьями. Исчезли, как струйка дыма, о котором осталось одно лишь воспоминание.

– Когда я впервые оказалась на этих островах, твой прадедушка сказал мне одну вещь, которую я никогда не забуду.

– Дедушка Сайлас? – спросила Ли.

– Да. Он стал моим первым учителем. Поделился со мной всеми своими знаниями об этих островах.

– Он хочет научить меня охотиться на оленей, – сообщила Ли. – Но папочка говорит, что прадедушка может научить меня чему-нибудь и получше.

– Сайлас сказал мне это в первый же день нашего знакомства, – призналась Люси. – Он говорил, что, когда белый человек впервые появился на наших островах, белка могла залезть здесь на дерево и допрыгать до реки Миссисипи, ни разу не спустившись на землю. Вот какие густые леса были в этих местах.

– А как же болота? – удивилась Ли. – Как белки перебирались через болота?

– Умная девочка, – похвалила внучку Люси. – Никогда ничего не принимай за чистую монету.

Мы с доктором Питтсом наблюдали за вечерним кормлением из окна кабинета. Между нами отмечалось странное несоответствие, словно разделявшее нас поколение было рекой настолько предательской, что ни один лоцман не мог гарантировать безопасного плавания по ней. Я видел, что муж моей матери отчаянно старается мне понравиться, а его неуклюжие попытки завязать светский разговор вызваны желанием перекинуть мост через разделявшую нас пропасть.

– Разве она не прекрасна?! – воскликнул доктор Питтс.

– Разумеется, – согласился я, не сразу догадавшись, что доктор говорит не о Ли.

– Она всем интересуется. Всему радуется, прямо как девчонка. Никогда не видел ничего подобного. Ее энергия бьет ключом. Мне, например, до нее далеко. Тебе чертовски повезло с матерью. Совсем как девчонка. Совсем как девчонка.

Я понимал, что доктор Питтс несет вздор, так как он чувствовал себя явно неловко в моем обществе. Но как ни старался, я не мог придумать ничего, чтобы дать доктору возможность расслабиться. Я перебрал в уме все безопасные темы – рыбалку, гольф, садоводство, инфляцию, налоги, – но так и не сумел нарушить затянувшуюся паузу. Изнемог от усилий, но так ничего умного и не придумал.