Текст книги "Пляжная музыка"

Автор книги: Пэт Конрой

сообщить о нарушении

Текущая страница: 39 (всего у книги 52 страниц)

– Откуда они знают дорогу к океану? – спросила молодая мамаша.

– Ученые говорят, они ориентируются по свету, – объяснила Люси.

– А что вы думаете? – не отставала женщина.

– Это южнокаролинские черепахи, и они похожи на моих сыновей, – сказала Люси и улыбнулась нам. – Думаю, они слышат волны. Думаю, им просто нравится пляжная музыка.

Когда первая черепашка ударилась о первую волну, она перевернулась на спину, но быстро выправилась. Она почувствовала, что находится в родной стихии, и, преодолев вторую волну, уже поплыла. Инстинкт вел этих крошечных созданий к морю, так как топография и запах морского берега были навеки отпечатаны в их только что сформировавшемся примитивном мозге. Если они сумели в первый раз добраться до океана, то потом можно взять их с собой хоть на Марс или оставить в Венецианском заливе, они все равно вернутся откладывать яйца на остров Орион. Инстинкт дома у них просто феноменальный.

Когда все черепахи добрались до воды, я увидел ликование на лице Люси. Она не отрываясь смотрела, как эти крошечные существа, преодолевая песчаную полосу, выходят к воде. Люси следила за тем, как время от времени над поверхностью волнующегося океана появляются маленькие змеиные головки: детенышам необходимо было глотнуть воздуха и продолжить свое полное опасности, но знаменательное путешествие. Люси откровенно наслаждалась, и она заслужила эту радость, которой могла поделиться с незнакомцами.

– Ли, – сказала Люси, взяв внучку за руку, – каждый раз при виде этого я думаю, что снова нашла Бога.

Тут к Люси подошла молодая рыжеволосая мать.

– Это ведь противозаконно. Недавно я прочла статью, где говорилось, что человек не должен вмешиваться в природу, – заявила женщина.

– Тогда получается, что природа хочет, чтобы черепахи вымерли, – ответила Люси.

– Что ж, на все воля Божья, – вздохнула женщина.

– Может, и так. Только я, черт возьми, ни за что с этим не соглашусь, – отрезала Люси.

– Вы что же, идете против Божьей воли? – спросила женщина с золотым крестиком на шее.

– Мы с вами уже который раз сталкиваемся по этому поводу. Но вы вот уже третью ночь подряд приходите посмотреть на освобождение черепах.

– Нет, в четвертый, – поправила ее рыжеволосая женщина, бросив взгляд в сторону домов.

– Оставайтесь до Дня труда, – пригласил женщину Джон Хардин. – Мы даем большую вечеринку в честь матери. Приглашены все.

– Я здесь надолго не задержусь, – сказала женщина, и Люси увидела, как в ее зрачках отразились вращающиеся синие огоньки. – На самом деле мне уже сейчас пора уезжать.

– Вам не следовало вызывать копов, – заметила Люси. – Я всего лишь даю черепахам шанс выжить.

– Вы нарушаете закон, – повторила женщина. – У меня диплом биолога. Вы вмешиваетесь в естественные процессы.

– Леди, это вы натравили копов на мою маму? – перегородил дорогу рыжеволосой Джон Хардин.

– Убей ее, Джон Хардин, – посоветовал Ти.

– Заткнись, Ти! – бросил Дюпри, встав между Джоном Хардином и женщиной. – Успокойтесь. Ведь все можно объяснить.

– Леди, у моей матери лейкемия, – сказал Джон Хардин, гнев которого усиливался по мере приближения полицейской машины. – Вы что, думаете, тюрьма поможет ей бороться с раком?

– Никто не должен ставить себя выше закона, – произнесла женщина.

– Даллас, какой срок мне дадут, если я убью эту бабу? – спросил Джон Хардин.

Туристы начали перешептываться, одна женщина даже крикнула, чтобы полиция поторопилась.

– Это не будет считаться предумышленным убийством, – сообщил Даллас. – Ты разозлился, потому что эта дама арестовала твою умирающую от рака маму. Полагаю, тебе дадут три года и выпустят раньше срока за хорошее поведение.

– Солнышко, мои мальчики – большие проказники, – успокоила Люси испуганную женщину.

– Я ведь полжизни провел в психушке в Колумбии, – во всеуслышание сообщил Джон Хардин. – Суд, безусловно, сжалится над бедным шизофреником.

– Кончай трепаться, Джон Хардин. А ты, Даллас, прекрати его подначивать. Успокойтесь, мои хорошие. Отправляйтесь домой и приготовьте себе что-нибудь выпить, – приказала Люси, предупреждающе помахав пальцем, так как к нам направлялся шериф вместе с молодой женщиной, работающей в Департаменте дикой природы.

– Мой дорогой шериф, – улыбнулась Люси. – Что вы делаете здесь в такую чудную ночь, когда браконьеры убивают оленей, хотя сезон охоты уже закончился, а хорошие мальчики спокойно перегородили все ручьи сетями для ловли креветок?

– Люси, на вас поступила жалоба, – сказал шериф Литлджон.

– У меня уже целый ящик жалоб на Люси, – добавила Джейн из Департамента дикой природы. – Но Люси считает, что для нее закон не писан.

– Если вы такие умные, объясните, почему черепахи могут кому-то угрожать, – хмыкнула Люси.

– Мама, поскольку я формально твой адвокат, то советую тебе помолчать, – вмешался Даллас.

– Мамочка, неужели они собираются арестовать хранительницу черепах? – всхлипнула какая-то девочка.

– Я делаю одну и ту же работу вот уже много лет. Одну и ту же, черт побери! – воскликнула Люси.

– Люси, у меня предписание на ваш арест, – произнес шериф Литлджон.

– Послушайте, шериф. Мама больна. Она не может провести ночь в тюрьме, – не выдержал я.

– Литлджон, мы ведь с тобой вместе ходили в школу, – сказал Дюпри. – Ты тогда еще завалил английский.

– Я получил за него D [179]179
  D – худшая из проходных оценок в школе.


[Закрыть], – обиделся Литлджон.

– У кого-нибудь есть с собой монтировка? – обратился к толпе Джон Хардин. – Я хочу сделать из этой рыжей наживку для крабов.

– Вы слышали, шериф?! – возмутилась женщина. – Он угрожал мне в присутствии представителя закона.

– У него в голове голосов больше, чем в телевизоре, – ответил шериф. – Не обращайте внимания.

– Так какой закон был нарушен, шериф? – поинтересовался Даллас.

– Нельзя трогать кладку черепахи, – ответил шериф.

– Она помогает им добраться до океана. Это против правил, – встряла Джейн.

– Сегодня моя мать не дотрагивалась до кладки, – заявил я. – У вас полный берег свидетелей. Кладку раскопали мы с дочерью. Разве не так?

Толпа согласно загудела.

– Тогда я с удовольствием арестую тебя, Джек.

– Но всем руководила она, – не унималась рыжеволосая. – Она определенно здесь застрельщик.

– Надень на меня наручники, Литлджон, – сказала Люси, рисуясь перед толпой. – Мои фотографии будут на первой полосе всех газет штата.

За спиной шерифа громкий мужской голос, звенящий от ярости, произнес:

– Литлджон, оставьте мою жену в покое!

Это был доктор Джим Питтс собственной персоной, который спустился с крыльца посмотреть, что происходит.

– Когда мы приехали на этот остров, местные жители пускали черепашьи яйца на блины и вафли. Люси все это изменила.

– Эй, живо расходитесь по домам! – крикнул шериф зевакам.

Но народ не желал расходиться. Зрители, наоборот, сбились в кучу и возбужденно ждали, чем закончится инцидент.

– Она всем пожертвует ради этих проклятых черепах, – твердо сказал доктор Питтс. – Всем.

– Мы и не говорим, что раньше она плохо делала свое дело, – заявила Джейн.

– Это я выкопала всех этих черепах, шериф, – сообщила Ли. – Я положила их в ведро и отнесла поближе к воде. – Бабушка здесь ни при чем.

– Чистая правда, – зашумела толпа.

– Мама, если кто-нибудь тебя хоть пальцем тронет, я убью его голыми руками! – взвыл Джон Хардин, вклиниваясь между матерью и шерифом.

– Люси, в ордере на арест стоит ваше имя, – не сдавался шериф Литлджон.

– Отправьте меня в тюрьму, – сказала Люси. – Даллас, ты пойдешь со мной и вытащишь меня оттуда.

– Доверять паршивому адвокату в этой стране?! – заблажил Джон Хардин. – После Уотергейта я не доверю этим ублюдкам даже прочитать номер телефона в мужском туалете!

– Заткнись, Джон Хардин, – бросил Дюпри. – Похоже, ты хочешь, чтобы тебе сделали укол.

– Дюпри, человек всего-навсего высказывает свое мнение. А вот тебе точно не помешал бы хлорпромазин.

Шериф Литлджон положил конец дискуссии, одним экономным движением надев на Люси наручники, чем привел всех в изумление. Люси шагнула к патрульной машине, при этом шериф крепко держал ее за локоть. Но затем Люси внезапно нарушила процедуру ареста, потеряв сознание и упав лицом в песок. Доктор Питтс подскочил к жене и приподнял ей голову, а Джон Хардин тем временем набросился на рыжеволосую женщину и повалил на землю. Братья стали оттаскивать Джона Хардина, но он съездил Ти по губам и заехал Далласу ногой прямо по гениталиям, а толпа так громко шумела, что кто-то, сидевший у себя на веранде, высоко над берегом, пошел в дом и вызвал охрану острова Орион. Когда шериф произвел выстрел в воздух, дабы утихомирить толпу, доктор Питтс громогласно потребовал, чтобы люди расступились и дали Люси побольше воздуха. Шериф Литлджон, тяжело вздохнув, нагнулся и расстегнул наручники. Люси выглядела хрупкой, как раковина, выброшенная на берег штормом. У доктора Питтса по щекам текли слезы, но то были слезы ярости, а не горя. Он пытался что-то сказать, но, задыхаясь от гнева, только невнятно бормотал над бесчувственным телом жены. И я в который раз подумал, что этот незнакомец, женившийся на моей матери, любит ее так, как мы и представить себе не могли.

– В Уотерфорде, куда ни глянь, изнасилования, убийства, грабежи, наркотики, нанесение увечий! – заорал Ти. – А доблестный шериф графства бесстрашно арестовывает нашу мать – больную лейкемией любительницу окружающей среды. Хорошая работа, Литлджон, ты, самый тупоголовый неудачник двадцатого века!

Толпа мало-помалу меняла очертания, тая, словно мягкая вечерняя дымка, а луна уже потихоньку высовывала голову из-за горизонта на востоке. Опустившись на колени, я взял мать на руки и направился к дому. Доктор Питтс, который так и не обрел дара речи, последовал за нами. Даллас с Ли на плечах замыкал шествие.

Как только мы оказались дома, доктор Питтс дал волю своим чувствам, а я тем временем отнес маму в спальню. Люси потихоньку пришла в себя и даже смогла, перед тем как уснуть, сделать глоток воды и надеть ночную рубашку.

– Мальчики, мне надо вам кое-что сказать, – начал доктор Питтс, налив себе полный стакан виски. – Я знаю, что вы любите свою мать, и я знаю, что она любит вас. Но вы убьете ее быстрее, если не будете себя контролировать. Вам необходимо научиться стать частью комнаты, не занимая все ее пространство. Вам необходимо научиться быть на сцене, не занимая собой всю сцену. Чтобы привлечь к себе внимание Люси, вам нет необходимости тужиться и стараться быть самыми забавными, самыми дикими, самыми сумасшедшими, самыми странными и самыми шумными людьми на земле. Она любит вас всех. Но вы, мальчики, слишком уж беспокойные. Я настоятельно прошу не превращать каждую ерундовую вещь в событие. У вас, парни, нет чувства меры. Учитесь расслабляться. Сначала думать, а потом делать. Смотреть на вещи спокойно и не торопясь. Неужели вы, Макколлы, не способны это сделать? Почему каждый свой день вы превращаете в сцену из Апокалипсиса, показанную по домашнему видео? Вашей матери просто необходимо отдохнуть от всего этого. Ей необходим покой. Завтра вы даете в ее честь званый вечер, причем приглашен весь город. Буквально весь. Я еще не встретил ни одного человека, которого не пригласили бы. Белые, черные… Приглашен весь Уотерфорд, хотя половину из этих людей Люси даже не знает. Все начинается с события, потом становится спектаклем и наконец – буффонадой. От вас слишком много шума и суеты. Вам нравится все то, что плохо для Люси. Вы ее убиваете. Вы, мальчики, убиваете человека, которому даже «до свидания» не в силах сказать…

– Я согласен с доктором Питтсом, – кивнул Джон Хардин. – Вы, парни, подонки. Вас и близко нельзя подпускать к маме.

– Джон Хардин, почему бы тебе не создать колонку «Дорогая Абби» [180]180
  «Дорогая Абби» – название известной колонки советов, основанной в 1956 году.


[Закрыть]для психов? – спросил Дюпри.

– Из всех братьев у тебя были самые плохие оценки, – огрызнулся Джон Хардин. – Единственное, на что ты способен, – запирать людей в психушке.

– А что тут плохого, – отозвался Дюпри. – Мне приходится проводить все свое время рядом с такими замечательными парнями, как ты.

– Какой же ты низкий тип! Неудачник с садистскими наклонностями! – вскинулся Джон Хардин. – Издеваешься над больными людьми.

– Эй вы, двое! Вы пугаете Ли, – вмешался Даллас. – Джек приучил ее к тому, что жизнь – это сплошные плюшевые мишки, бесплатная пицца и фотографии зубной феи. Он сделал ей прививку от ужаса быть Макколлом.

– От вас просто уши вянут! – не выдержал доктор Питтс. – Вы только и делаете, что себя накручиваете. Вы когда-нибудь заткнетесь?! Вы способны, в конце-то концов, закрыть свой рот и дать моей бедной жене спокойно уснуть?

– Может, нам отменить вечеринку? – спросил у доктора Ти.

– Ваша мать навсегда перестанет со мной разговаривать, если я отменю праздник, – бросил доктор Питтс и, поднявшись, направился в свою спальню. – Мальчики, помогите мне сделать так, чтобы все прошло спокойно. Пожалуйста, я вас очень прошу.

– Эй, док! – окликнул его Дюпри. – Спасибо вам за то, что любите нашу маму. Это очень мило с вашей стороны, и мы это очень ценим.

– У нее была тяжелая жизнь, – сказал я. – Причем без малейшей передышки. Но мама говорит, что вы – лучшее, что с ней когда-либо случалось.

На следующее утро Люси проснулась отдохнувшей и энергичной, причем предстоящий званый вечер она иронически называла «Последним ужином» [181]181
  Так дословно по-английски называется «Тайная вечеря».


[Закрыть]. Она надела красивое платье, купленное в Атланте в универмаге «Сакс – Пятая авеню», и широкополую шляпу, приобретенную в бутике на виа дель Корсо в Риме, лицо матери светилось естественной красотой, которой одарили ее горы Северной Каролины. Люси смотрела, как доктор Питтс, суетясь вокруг нее, готовит завтрак. Его заботливость, хоть и чрезмерная и слегка слащавая, явно доставляла ей удовольствие. Губы у доктора были приятно округлены, а лицом он чем-то напоминал даму из потрепанной колоды карт, в которые мы обычно играли, когда из-за болезни оставались дома. Мне казалось, что их любовь основана на общей потребности в порядке и вежливости. В первых своих браках оба достаточно настрадались от неразберихи и грубости, а теперь, объединив свои усилия, нашли тихую гавань.

После сорока лет город Уотерфорд наконец привык к манере поведения Люси. Он знал нежную, почтительную Люси, знал также вульгарную и неуживчивую. Пятьсот жителей нашего города явились на ее «Последний ужин»: на двести человек больше, чем было приглашено. Люси никогда особо строго не придерживалась этикета, и все в Уотерфорде знали, что двери ее дома всегда открыты. А еще она всегда улыбалась на публике. Люди пришли попрощаться с ее знаменитой улыбкой.

Майк Хесс предлагал заказать угощение в ресторане, но мы настояли на том, что приготовим все сами. Как и остальные мои друзья, он влюбился в Люси задолго до того, как начал заглядываться на девочек. В своем первом интервью журналу «Премьер» Майк сказал буквально следующее: он впервые узнал о том, что в маленьких городах живут богини, когда пришел на пятый день рождения к своему лучшему другу и увидел Люси Макколл. Майк проводил так много времени у нас дома не только потому, что мы с ним были очень близки, но и потому, что Люси всегда добродушно флиртовала с молоденькими мальчиками, и я это отлично знал. Люси была из тех харизматических матерей, что находили время выслушать приятелей своих детей, дать им хороший совет; тем самым она влияла – к лучшему или к худшему – на всех тех, кому посчастливилось быть рядом с ней.

Группа «Ред клэй рамблерз», обосновавшаяся на берегу реки, вот уже много часов подряд исполняла свои слащавые песни. Сенатор Эрнест Холдинге развлекал гостей на зеленой поляне, идущей от дома к воде, а его соперник – республиканец Стром Термонд – целовал ручки каждой даме в пределах видимости, а в воздухе витали ароматы праздничной еды, не слишком полезной для сосудов и очень полезной для души. Дюпри колдовал над кастрюлей с тушеным мясом по-фрогморски [182]182
  Тушеное мясо по-фрогморски – блюдо, характерное для кухни Южной Каролины.


[Закрыть]возле столиков для пикника, и я чувствовал, как запах свиной колбасы смешивается с запахом кукурузы и креветок, наполняя воздух ароматом полей и соленых болот. Напротив меня Даллас, одетый не по-парадному, в джинсы и рубашку, переворачивал на противнях устриц, жарящиеся на пылающих углях. Делал он это очень аккуратно, следя затем, чтобы нагревание происходило равномерно: в результате раковины сами раскрывались от внутреннего тепла, выплевывая на противень ароматный сок. Затем Даллас выкладывал раскрывшиеся раковины на накрытые газетами столы, и от обесцветившихся моллюсков шел неповторимый – чистый, чуть металлический, мускусный – запах водорослей. Ти вместе с невестками разносил тарелки с барбекю; свинина под горчичным соусом была точно нарисованный золотой лист. Возле трех открытых баров толпились говорливые гости, и к их услугам были ящики со льдом, доверху забитые пивными банками. Женщины явились во всеоружии, так как знали, что для Люси не существовало понятия «повседневная одежда», и на всякий случай оделись так, чтобы сразить всех наповал, поскольку, как ни старались, не смогли вытянуть из виновницы торжества дресс-код для приема.

Майк стоял на веранде рядом с Люси и доктором Питтсом, встречал и направлял непрерывный поток поднимавшихся по ступеням гостей, пожимал руки особо почетным из них в тени восьми ионических колонн, а затем вел вновь прибывших через весь дом к наружной лестнице, навстречу музыке и соблазнительным запахам еды. Я поручил Ли запечатлеть все на видеокамеру для истории.

– Ты у нас продюсер, директор, звукооператор и осветитель. В одном лице. Стань Феллини. Сделай нас всех знаменитыми, – сказал я дочери.

Весь вечер Ли, одетая в белое платье, бродила среди огромной добродушной толпы гостей. Она стала такой же неотъемлемой частью Уотерфорда, как и любой из нас, и каждый раз, когда она нацеливала камеру на незнакомую группу людей, кто-нибудь обязательно замечал ее, делал шаг назад и представлял ей присутствующих. И я уже неоднократно слышал, как кто-то, с кем она до сих пор не была знакома, восклицал: «Боже мой, детка, ты просто копия своей прелестной мамы! Шайла ходила с моей внучкой Бейли в балетную школу. Они были не разлей вода. На сцене Шайла была прямо как лилия! Я знаю, что говорю. Я там была».

Похоже, Ли чувствовала облегчение, что могла отгородиться камерой от затерянной страны воспоминаний, живо всплывавших в памяти людей, когда те видели ее милое личико. Каждый раз, услышав имя Шайлы, я снова и снова чувствовал холод одиночества девочки, еще в младенчестве лишившейся матери. И я был рад, что Ли могла скрыться за камерой, позволявшей ей оставаться невидимой. Видеокамеры – прекрасное средство спасения для застенчивых людей, которым негде спрятаться. За объективом они прячут тот факт, что им нечего сказать незнакомцу.

Я варил пасту в восьми кастрюлях, и мне казалось, будто перед моим мысленным взором проходит драма всей моей жизни. Миссис Липсиц, в течение всего моего детства подбиравшая мне обувь, заказала спагетти с соусом песто [183]183
  Соус песто – популярный соус итальянской кухни на основе оливкового масла, базилика и сыра.


[Закрыть], при этом не переставая болтать с мистером Эдвардсом, продавшим мне мой первый костюм. Он пришел с тренером Смоллом, научившим меня подавать крученый мяч, и с тренером Синглтоном, поделившимся со мной секретами защиты на заднем поле. Синглтон стоял рядом с мисс Экономи, заставившей меня в канун Нового года спеть соло «God Rest Ye Merry Gentlemen» [184]184
  «Бог с вами, веселые джентльмены» ( англ.).


[Закрыть], причем это было в тот день, когда разыгравшаяся снежная буря сломала дуб, росший со времен открытия Колумбом Америки. Среди гостей было более пятидесяти чернокожих, и я в очередной раз подумал о том, как мне повезло вырасти в семье южан, где не только не было расистов, но и прилагались титанические усилия, чтобы мы не подцепили высоковирулентный южный вирус. В те времена, когда белые жители Юга встали плечом к плечу, чтобы продемонстрировать приверженность к идеям, которые считались на Севере неприемлемыми и даже антиамериканскими, мои родители представляли собой прекрасный, но опасный пример для своего штата.

В 1956-м, когда мне только-только стукнуло восемь, мой отец, Джонсон Хэгуд Макколл, был блестящим, хотя и несдержанным юристом. Он тогда еще лишь учился пить по-настоящему, и адвокаты боялись его судейства, поскольку Джонсон Хэгуд не терпел, когда те из-за своей неподготовленности попусту тратили его время. О его словесных порках адвокатов и прокуроров слагались легенды. Сессии его суда всегда проходили идеально, и судил судья Макколл по справедливости. Хотя Джонсон Хэгуд не был ни хорошим отцом, ни любящим мужем, закон его облагораживал и выявлял такие черты его характера, которых он сам от себя не ожидал. Но тогда в Южной Каролине было не самое удачное время для того, чтобы сочетать отвагу с ударом судейского молотка.

Мой отец участвовал в выездных сессиях суда в четырнадцатом судебном округе, и по должности ему нередко приходилось уезжать из Уотерфорда. Дело, которое довело его до беды, было простым, но весьма спорным с учетом той сельской местности, где оно разбиралось. Учитель английского языка по имени Тони Калабрезе был уволен с работы за то, что открыто ратовал за десегрегацию в бесплатных средних школах. Калабрезе принял на работу школьный совет графства Риз, а графство Риз прославилось на всю Южную Каролину отсталостью своих граждан. Отец называл это графство «мировой столицей инцеста», а к его юристам относился с глубоким презрением. Тони Калабрезе признал, что защищал идею десегрегации в школах, но лишь как средство обучения и ради стимуляции общей дискуссии среди учеников, которые, как он чувствовал, были слишком косными и вообще лишены каких-либо идей. Тони не помогло даже то, что он, родившийся в Хаддонфилде, штат Нью-Джерси, в семье иммигрантов из Неаполя, был верующим католиком и ярым республиканцем.

По ходу процесса отцу стало ясно, что школьный совет уволил мистера Калабрезе в нарушение всех законов, причем ни одна из необходимых процедур не была соблюдена. Стоя на месте свидетеля, учитель не проявил ни малейшего раскаяния и горячо отстаивал собственную точку зрения. Пылая благородным гневом, мистер Калабрезе говорил, что в том классе, которым он руководит, мир идей не удастся задушить и вообще он не позволит себя запугать и не откажется от своих убеждений. Отец слушал его и думал, что дело Тони Калабрезе – хороший пример для каждого маленького городка, и мысленно аплодировал неустрашимому учителю, в то время как атмосфера в зале суда становилась все более взрывоопасной и враждебной. Отец отождествлял себя с пламенным борцом за справедливость – истцом, возбудившим дело против отсталого школьного совета.

Уже в конце судебного заседания отец спросил Калабрезе:

– Как вы попали в графство Риз, сэр?

Калабрезе, улыбнувшись, ответил:

– Новичкам везет, ваша честь.

Отец рассмеялся, но это была единственная улыбка среди мрачных лиц в зале суда. Отец вынес решение в пользу Калабрезе, восстановил его на работе с выплатой заработной платы за пропущенное время, после чего сделал ошибку, прочитав нотацию школьному совету и жителям графства Риз.

– Нельзя уволить учителя за обсуждение в классе того, о чем каждый день кричат заголовки всех наших газет. Можно не соглашаться с концепцией десегрегации, но тот, кто умеет читать, не может не видеть, что процесс этот неизбежен. Сегодня можно уволить хоть сотню Калабрезе, но завтра десегрегация непременно станет реальностью. Калабрезе просто готовил ваших детей к будущему. Его увольнение вызвано разочарованием, так как вы слишком цепляетесь за прошлое. Я несколько раз перечитывал «Браун против отдела народного образования». Это плохая публичная политика, но это хороший закон. Вы не можете уволить человека за то, что он учит конституционным правам. Десегрегация обязательно придет в Южную Каролину, с Калабрезе или без него.

В ту ночь в графстве Риз десять человек в масках явились за Тони Калабрезе и, несмотря на оказанное им сопротивление, избили его до полусмерти кулаками и топорищами. Они сожгли его автомобиль и его дом, они довезли учителя до границы с Нью-Джерси и оставили там, связанного и ослепшего на один глаз, в мешке из-под устриц. Десятерых мужчин, напавших на Калабрезе, так и не поймали, но их хорошо знали местные жители, которые свято верили, что итальяшка получил заслуженный урок в духе настоящей южной глубинки.

Вечером после суда отец председательствовал на официальном ужине с местными чиновниками и их женами, которые собрались в нашем доме, чтобы организовать фонд помощи молодому политику Эрнесту Холлингсу, намеревавшемуся баллотироваться на пост губернатора штата Южная Каролина. Новость об исчезновении Калабрезе уже дошла до Уотерфорда, и шериф предложил, чтобы наш дом неделю-другую охранял его помощник. Поскольку отец чувствовал себя в полной безопасности в родном городе, то нисколько не беспокоился. Но мать очень тревожилась и, приготовив в тот вечер ужин, проверила все подходы к дому и втайне от мужа позвонила шерифу узнать, что слышно о пропавшем учителе. Она тогда была на шестом месяце беременности – носила под сердцем моего младшего брата Джона Хардина – и считала, что интуитивно знает гораздо больше мужа об отношении сельского белого населения к вопросу о десегрегации в школах. Она отправила сыновей в постель пораньше и тщательно проверила все задвижки на окнах. В тот день мы с братьями заметили, что она разбила в раковине стаканы для желе и разложила на перилах веранды зазубренные осколки. Пока мать укрепляла оборону, отец спал. Под действием бурбона он еще больше уверился в собственной правоте и еще меньше волновался по поводу исчезновения Калабрезе.

Из-за «Джека Дэниелса» отец встретил вечер, ни о чем не беспокоясь, а из-за «Джима Кроу» [185]185
  «Джим Кроу» («Jim Crow» Laws) – бытовое название американских законов в южных штатах, предписывающих сегрегацию белых и черных людей в транспорте, образовании, браке, средствах досуга и т. д.


[Закрыть]Люси уложила братьев и меня в одной спальне, а для надежности оставила Чиппи охранять дверь.

Люси накрыла стол по всем правилам и теперь смотрела, как ее томные, уверенные в себе гости перетекали в столовую навстречу соблазнительным запахам жареных корнуэльских кур, дикого риса и турнепса. Она видела, как в ярком сиянии канделябров мужья Бекки Траск и Джулии Рандель выдвинули стулья и дамы элегантно уселись на них, точно бабочки на пионы.

Я проснулся, услышав, как Чиппи соскочила с моей кровати и, подбежав к окну, уставилась в темноту. Чиппи ощетинилась и глухо зарычала. Я поднялся, подошел к собаке, выглянул в окно, но ничего не увидел в ту безлунную ночь. Однако мне никак не удавалось успокоить Чиппи.

– Все нормально, Чиппи, – говорил я, но вздыбленная шерсть на спине собаки говорила обратное, и мои слова ее не убеждали.

Неожиданно внизу раздался звон разбитого стекла. В окно нижнего этажа влетел кирпич и приземлился прямо на обеденный стол. За первым кирпичом последовали другие, и я услышал вопль Бекки Траск, когда один из кирпичей угодил ей в плечо. И тут, спасаясь от дождя камней и в панике переворачивая стулья, гости рванули к выходу. Во все стороны полетели полусгоревшие свечи, и отец, прижатый к мэру города, вдруг услышал из темноты чей-то голос.

– Мы убьем тебя, судья! Мы прикончим тебя, любитель черномазых!

Затем раздался ружейный залп, в окно полетел град пуль, и я услышал женский визг и крики мужчин, призывающих к ответным действиям. Потом я услышал выстрел прямо под своим окном, и мне показалось, что кто-то с крыльца, прямо подо мной, ведет прицельный огонь.

– Они сейчас перестреляют нас всех, как собак! – заорал мэр на моего отца.

И тут снова прозвучал выстрел, теперь в сторону двора, и нападающие стали убегать, исчезая в ночи. Вдали завыла полицейская сирена, а бедная Чиппи, запертая в спальне, истерически залаяла в ответ.

Гости все еще молча лежали на полу, когда неожиданно на пороге появилась какая-то тень, а потом в неверном свете свечей возникла Люси. Она, ни слова не говоря, поставила дымившуюся винтовку на ее законное место в кладовке возле двери.

Мать понимала натуру белых жителей графства Риз лучше, чем отец, несмотря на все его ученые степени и умение тонко разрешать скрытые юридические разногласия. Люси не только приготовила ужин, но и зарядила винтовку на случай, если явятся незваные гости, чтобы причинить вред ее семье. Она стреляла с бедра, открыв входную дверь, и убила бы каждого, кого застала бы на темной веранде.

Этот инцидент был первым в череде многих других эпизодов, после которых Уотерфорд начал пересматривать свое отношение к моей матери.

В детстве мы с братьями не раз слышали рассказ о тех ночных налетчиках. Отверстия от пуль в столовой, на стенах и в каминной полке, решили не заделывать. Эти отверстия стали священным напоминанием о том, что наш отец был достаточно мужественным, чтобы иметь собственные убеждения, и ему было крайне важно отстаивать нечто, обладавшее для него высочайшей ценностью, в обществе, которое позорит себя, идя на поводу худших своих инстинктов. Они напоминали нам об отце, которым мы могли гордиться, хотя, по правде говоря, такого отца мы почти не помнили. Пули, застрявшие в трех колоннах веранды после неожиданного залпового огня из винтовки Люси, также стали уроком для нас, ее детей, уроком и предупреждением для всех, кто задумал подойти к нашему дому с недобрыми намерениями. Суд над Калабрезе стал минутой славы моего отца.

Я вспоминал о тех славных днях, глядя, как губернатор Дик Рили взял Люси за руку и под аплодисменты толпы повел ее вниз по лестнице. Неплохо для деревенской девчонки, думал я, глядя, как Стром Термонд целует маме руку, а Эрнест Холлингс пытается обогнать епископа Антеркофлера, чтобы попасть под объективы камер. Группа «Ред клэй рамблерз» запела «Tennessee Waltz», и Джо Рили, мэр Чарлстона, повел Люси танцевать, а за ними потянулись и другие пары. Ти заставил Ли отложить видеокамеру и пригласил ее на танец с «любимым дядей». К концу вечера Ли успела перетанцевать с половиной уотерфордских мужчин и даже почувствовала легкое головокружение, попытавшись соотнести калейдоскоп лиц с историей своих родителей в этом маленьком городке, двускатные крыши которого она видела через плечо своих постоянно меняющихся партнеров. И я с тайной улыбкой смотрел, как ее кружат в танце добродушные мужчины, выросшие возле этой реки и прошедшие через нашу с Шайлой жизнь.

Когда «Рамблерз» начали исполнять пляжную музыку времен моей славной юности, я положил поварской колпак среди тарелок с дымящейся пастой и выбежал из помещения, чтобы пригласить маму на танец. Песня «Green Eyes» в исполнении Джимми Рикса и «Рейвенз» перенесла меня в лето 1969 года, когда я вместе со своими лучшими друзьями мчался ночью по окаймленному кипарисами шоссе номер 17 в новой машине Кэйперса, «импале» с откидным верхом, и наша восьмерка, прикладываясь к бутылке, распевала во все горло под включенный на полную мощность радиоприемник, а в лицо нам била струя свежего воздуха, напоенного ароматом водяных лилий на черной реке Эдисто.