Текст книги "Пляжная музыка"

Автор книги: Пэт Конрой

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 52 страниц)

„Помолись за меня, еврейка“, – улыбается он.

„Я тоже буду молиться за вас“, – отвечаю я.

Мы слушаем щелканье его каблуков по коридору и долго-долго молчим. Страх лишает нас языка.

„Что будем делать с сестрой Магдалиной?“ – спрашивает сестра Паулина.

„Некоторое время она проведет в главном монастыре. Изоляция пойдет ей на пользу“.

„А что, если она найдет другого немецкого офицера и все ему расскажет…“ – заикнулась было Паулина, но Регина предупреждающе подняла руку.

„К утру радио у нас не будет. Необходимо предупредить кого следует“.

„Ты должна забыть, что когда-то знала идиш“, – велела мне сестра Паулина.

„Простите, что я не сумела назвать всех двенадцать апостолов, сестра Паулина“.

„Ты забыла Иуду, – ответила Паулина. – Но надеюсь, Магдалина запомнит его навсегда“.

Но польское подполье уже разыскивало юную еврейскую девушку, которую звали так же, как меня, и чья мать, родом из украинского города Кироничка, много лет назад переселилась в Польшу. Два месяца спустя ночью в монастырь приехал человек, чтобы задать мне множество вопросов относительно моего прошлого. Он сказал, что американский еврей по фамилии Русофф заплатил огромные деньги, чтобы вызволить меня. Я отвечаю, что у меня нет родственников в Америке. Но Паулина успокаивает меня, объясняя, что этот Русофф знает многих американских политиков и, должно быть, очень знаменитый и влиятельный человек, раз уж добрался до раздираемой войной Польши. Паулина берет из рук связного письмо и удивленно восклицает: „Слава богу! Это твой дядя Макс. Он был братом твоего отца“.

На обратной стороне конверта был написан адрес: „Макс Русофф, Общие перевозки, Уотерфорд, Южная Каролина“. До этого момента я и не слышала о Южной Каролине.

Проходит еще несколько месяцев. Пора уезжать, и в честь моего отбытия проводят торжественную мессу. Поздно вечером, после мессы, я достаю платье, сшитое моей матерью. Ночью за мной приезжает высокий поляк. Я готова, и все монахини и послушницы выходят меня проводить. У меня с собой почти нет багажа. Я уже успела спрятать золотую монету под подушку сестры Паулины. Я обнимаю Регину и остальных монахинь. Прощаюсь с другими послушницами. Все они очень добрые девушки, но я не слишком хорошо их знаю. После войны я узнаю причину. Почти восемьдесят процентов из них еврейки вроде меня, и монахини считают, что ради безопасности нам следует как можно меньше знать друг о друге.

Последнее, что говорит мне Паулина, это слово „siostra“. По-польски это значит „сестра“.

Я говорю, что очень ее люблю, называю ее siostra и иду за высоким поляком.

Много дней меня тайком куда-то везут и однажды сажают на рыбацкое судно и прячут в трюме. Прежде чем вручить меня моей судьбе, поляк расцеловывает меня в обе щеки и желает счастья в Америке. Мне не суждено узнать его имя, потому что в те времена такое знание может быть опасным. Он машет мне рукой и говорит – я до самой смерти буду помнить эти слова – „Да здравствует свободная Польша!“

Макс Русофф и его доброе семейство выкупили меня, вырвав из рук врагов. Некоторое время спустя я схожу с корабля в Южной Каролине, и меня встречают сотни незнакомых людей. Один из них выходит вперед. Это Макс Русофф, прозванный Великим Евреем. За ним стоит его жена Эсфирь. Эти люди, которые меня совсем не знают, нежно меня обнимают. Эти люди, не состоявшие со мной в родстве, воспитывают меня как родную дочь. Эти люди, которые ничего мне не должны, возвращают мне жизнь. Мне удается избежать концлагеря и личного номера на руке. После всего этого, в отличие от мужа, я не так ожесточилась. После всего этого я считаю, что на свете много хороших людей и этой бедной еврейской девочке очень повезло встретить их посреди страшной войны. Вот и все. Мне нелегко дался этот рассказ. Но это то, что со мной случилось. То, чего я никогда не забуду».

После долгой паузы я наконец решился спросить:

– А в Америке вы носили платье, которое сшила ваша мама?

– Нет, – ответила Руфь. – Я из него выросла. Но я привезла его с собой. Оно принесло мне удачу во время путешествия.

– Где это платье сейчас?

– В прикроватной тумбочке, в ящике, – сказала Руфь.

– Сколько монет у вас осталось, когда вы приехали в Америку? Вы, кажется, почти все раздали?

– Три. Осталось только три. Когда я впервые надела платье, оно было очень тяжелым. А когда приехала в Америку, стало совсем легким.

– Кулон Шайлы?… – произнес я.

Руфь потянула за золотую цепочку, висевшую на шее, и вытащила кулон, сверкнувший на солнце. Это была одна из оставшихся пятирублевых монет.

– Я никогда не снимаю этот кулон. Никогда, – сказала она.

– Шайла тоже не снимала, – бросил я. – До самого конца.

– Моя дочь Марта носит третий. Она тоже не снимает его.

– Хранительница монет? – спросил я.

– Статуя Девы Марии в церкви, – отозвалась Руфь. – Я совершила ошибку, сказав Шайле, будто думаю, что именно Богородица спасла меня. Но я правда так думаю. Я молюсь Святой Деве, хранительнице монет. Я сказала Шайле, что думаю, будто Богоматерь сжалилась надо мной. Она увидела перед собой еврейскую девушку, и, наверное, я напомнила Марии Ее в молодости.

– Так вы считаете, что это Дева Мария являлась Шайле? – спросил я. – Именно Ее видела она в своих галлюцинациях?

– Да, Джек. Именно так я и считаю, – ответила Руфь. – Если бы я не рассказала Шайле эту историю, возможно, моя дочь до сих пор была бы с нами. Меня не оставляет мысль, что своим рассказом я помогла убить свое дитя.

– Я так не думаю. Хотя в каком-то отношении это очень даже мило.

– Как это? Не понимаю.

– Мария поступила очень даже мило, явившись Шайле после вашего рассказа обо всех ужасах войны. Очень любезно с Ее стороны, Руфь. Еврейская мать христианского Бога просит прощения за то, что случилось с родителями еврейской девушки во время тяжкого испытания, выпавшего на долю польских евреев. Как мило со стороны Богоматери!

– Такого не бывает, – не согласилась Руфь.

– Очень плохо. А должно бы.

– Джек, муж хочет поговорить с тобой, – просительно улыбнулась Руфь.

– О чем?

– Он мне не сказал.

В тот вечер, после того как Ли с Джорджем вернулись с фестиваля Сполето, мы ужинали с Фоксами. Поскольку Ли очень устала, я разрешил ей переночевать у дедушки с бабушкой и пообещал заехать за ней утром. Пока я рассказывал ей очередную историю, она уснула в кровати Шайлы в окружении плюшевых медвежат, которых когда-то так любила ее мать. Я нежно поцеловал дочку в щеку и представил себе свою ярость и отчаяние, если бы в дом ворвались солдаты, способные убить ребенка. Снизу доносились негромкие звуки симфонии № 41 Моцарта, и именно это заставило меня искать общества Джорджа Фокса.

В музыкальной комнате на первом этаже Джордж Фокс слушал музыку, пил коньяк и о чем-то думал. Даже находясь в собственном доме, сидя на собственном диване, Джордж напоминал затравленного падшего ангела. Когда я подошел к нему, он подпрыгнул от неожиданности, и только тогда я понял, что любой посторонний человек казался Джорджу переодетым эсэсовцем. Мне хотелось сказать тестю что-то очень хорошее, отвлекающее, но на ум ничего не приходило.

– Ты какой-то бледный, Джек, – наконец нарушил молчание Джордж. – Выпей-ка со мной коньяку.

– Руфь потеряла всю свою семью. Я всегда это знал. Но оказывается, я не знал ничего.

– История, которую ты только что выслушал… – начал Джордж, глядя мне прямо в глаза. – Руфь винит себя в смерти Шайлы. Но я с ней не согласен.

– Почему? – удивился я.

– Потому что я считаю, что Шайлу убило то, что случилось в Европе со мной. А я еще никогда и никому не рассказывал всю историю целиком. Никто не слышал о том, что случилось, так как я думаю, что у того, кто услышит об этом, навсегда пропадет сон. Но знаешь, что я понял, Джек? Я понял, что убивает человека именно нерассказанная история. Думаю, Шайла умерла не из-за того, что рассказала ей Руфь, а из-за того, что не рассказал ей я. Я думал, что молчание – лучший выход для меня и лучшая линия поведения. Я не предполагал, что моя ненависть, горечь и стыд просочатся наружу и отравят все, что я любил.

– Темнота… – произнес я. – Вот с чем ассоциируется у меня ваше имя.

– Джек, могу я рассказать тебе о том, что случилось со мной? – спросил Джордж Фокс, устремив глаза вдаль, на реку и звезды. – Захочешь ли ты меня слушать? Только не сегодня. Как-нибудь на днях.

– Нет, не думаю, что мне нужно это слушать, – ответил я. – С меня хватило рассказа Руфи.

– Есть причина, по которой мне хотелось бы все тебе рассказать, – отозвался он. – Мы никогда не любили друг друга, Джек. И даже не старались это скрыть. Так?

– Да, – согласился я.

– Но ты воспитываешь Ли как еврейку. Это меня удивило.

– Я выполняю обещание, данное Шайле.

– Но Шайла мертва, – возразил Джордж.

– Для меня она достаточно жива, чтобы я сдержал свое обещание.

– Хочешь коньяку?

– Да, – кивнул я и сел, оказавшись лицом к лицу со своим старым врагом.

– Ты вернешься, чтобы выслушать мою историю? – спросил Джордж и произнес слово, которое я дотоле ни разу от него не слышал: – Пожалуйста.

Глава тридцать первая

Я хотел посмотреть, как наши низины действуют на воображение Ли. Поскольку все здесь было для моей дочери в новинку, мне было даже интересно, окажут ли наши низины такое же магическое воздействие на нее, как когда-то на меня. Я, конечно, не думал, что места эти способны перекроить на свой лад характер девочки, привыкшей к суматохе и пестрой толчее Рима, и все же недооценил вкрадчивого очарования Уотерфорда, притягательной силы спартины, азалии, стиракса и багрянника. Город брал в плен, и уже нечего было ждать ни амнистии, ни условно-досрочного освобождения. Я видел, как Уотерфорд осторожно, кончиками пальцев, подбирается к Ли, и только надеялся, что он тихонько положит их на ее сердце, а не схватит за горло.

Но именно остров Орион решил участь Ли.

Лагуну за нашим временным домом я использовал и в качестве игровой площадки, и в качестве учебника. В сильную жару мы ловили с ней крабов на рыбьи головы и куриные шеи. Я доказал Ли, что мясо атлантического голубого краба – один из самых потрясающих деликатесов в царстве еды и по вкусу даже лучше мяса омаров из штата Мэн. Вместе мы наловили целую бадью крабов и почистили их на заднем дворе на столе для пикников: их белое мясо блестело и пахло морской водой. Я научил Ли варить суп из крабов на крепком рыбном бульоне, который мы вываривали целый день. Я признаю не просто хорошие, а идеальные бульоны. Когда суп нам надоел, я научил ее готовить крабовые котлеты, используя только мясо клешней; я связывал полученную массу с помощью муки и яичных белков, а потом добавлял для аромата шабли, каперсы, лук-шалот и кайенский перец. Я не оскверняю свой крабовый фарш ни хлебными крошками, ни раскрошенными крекерами. Нельзя забивать вкус самого краба. Как повар, я передал все свои предрассудки Ли, а она, как прилежная ученица, приняла мою точку зрения и сделала ее своей. Каждый вечер мы готовили вместе, создавая собственный банк воспоминаний, чтобы бережно хранить их всю жизнь.

А еще я научил Ли идеально жарить цыплят, причем не только на южный, но и на итальянский манер, выпекать хлеб, готовить салаты и мясо для барбекю, чистить устриц менее чем за пять секунд, запекать в пергаменте рыбу со свежим чесноком, имбирем, белым вином и соевым соусом, печь не только печенье с шоколадной крошкой, но и песочное, которое у Ли получалось даже лучше, чем у Люси. Только на кухне я не ощущал на своих плечах всей тяжести мира; готовка всегда была для меня высшей формой игры, и я с наслаждением и дрожью передавал свой дар делать еду настоящим событием.

Во время отлива мы обычно отправлялись в небольшие бухты, где я учил Ли забрасывать сеть. Я даже купил ей маленькую сеть, показал, как следует наматывать шнур вокруг левого запястья, обеими руками распределять ее между свинцовыми грузилами, а перед тем, как забросить, брать ее в зубы. Объяснил, что разворачивание сети подобно кружению накрахмаленной нижней юбки во время тура вальса. Это был медленный, но верный способ наловить к ужину креветок. И быстрый способ поймать наживку.

Я показал Ли, что под водой на каждом дюйме идет кровавая бойня или ждет засада: все обитатели моря – охотники. Даже самая мелкая рыбешка кажется морской щукой в восприятии мира крабовой молоди и моллюсков.

Наполнив ведра наживкой, мы насаживали ее на крючки и принимались удить в прибое пятнистого окуня, камбалу и саргуса.

– Нет такого животного, которого нельзя было бы съесть, – сказал я однажды утром, когда Ли вытащила на берег пятнистого окуня. – Если понадобится, ты сможешь съесть эту рыбу сырой.

– А вот и нет, – ответила она. – Не понадобится.

– Откуда ты знаешь?

– Когда вырасту, стану такой, как ты, – заявила Ли, – у меня будут кредитные карточки.

Я рассмеялся.

– Послушай. Я не шучу. Ты можешь есть насекомых, яйца черепах. И морскую черепаху съешь, если приспичит. Лягушек, енотов, опоссумов. Мир протеина велик и разнообразен.

– Меня сейчас стошнит, – поморщилась Ли.

– Никогда не знаешь, что ждет тебя впереди, – сказал я и, помолчав, добавил: – В жизни каждого человека время от времени случается что-то ужасное. Что-то, выходящее за рамки обыденности. Я хочу, чтобы ты крепко стояла на ногах. Чтобы ты не оплошала и была готова к любым неожиданностям. Хотя нельзя подготовиться ко всему. Жизнь подкидывает человеку всякие сюрпризы. Взять хотя бы мою мать. Она в конце концов разводится с моим отцом, этим никчемным пьяницей, выходит замуж за хорошего человека, и тут сзади к ней подкрадывается лейкемия и сбивает ее с ног. Все плохое происходит ночью, когда ты спишь и теряешь бдительность.

– Ты не должен называть своего отца никчемным, – нахмурилась Ли. – Это нехорошо.

– Ли, ты первый ребенок, способный заставить меня почувствовать свою незрелость.

– Ты плохо относишься к своему папе, – сказала она, не глядя на меня. – И все остальные тоже.

– Но он постоянно пьяный.

– Может, так бывает с одинокими людьми.

– Ты не знаешь, о чем говоришь.

– Он навещает меня в школе во время ланча, – сообщила Ли. – Он всегда очень добрый со мной и вовсе не пьяный. Папочка, он такой хороший, и я знаю, что он хочет, чтобы ты его больше любил.

– Мне бы тоже этого очень хотелось.

– Это твой долг – любить его, – заявила Ли. – Ведь он твой отец.

– У тебя еще нос не дорос, чтобы мною командовать!

– Но ведь ты сам учил меня быть со всеми любезной.

– Разреши мне внести маленькую поправку, – сказал я. – Будь любезна со всеми, кроме моего отца.

– Ты плохой сын, – печально покачала головой Ли. – И все мои дяди тоже. За исключением Джона Хардина. Он всех любит.

– Джон Хардин не в счет, – ответил я.

– Ты не понимаешь Джона Хардина, – возразила она. – Так же как не понимаешь своего папу.

– Ты умна не по годам.

– Ну и что же? Я рада, что я взрослая. А тебе разве не нравится? – спросила Ли.

– Не слишком. Если уж по-честному, то мне хотелось бы, чтобы ты вообще никогда не взрослела. Ты мне нравишься именно в этом возрасте. Мне хотелось бы быть с тобою рядом в десять раз дольше, чем с кем-либо другим на земле. Тебе это может показаться странным, но я люблю тебя больше, чем кого бы то ни было на земле. Люблю – это еще мягко сказано. Нет, я тебя обожаю, боготворю, я от тебя без ума, ничто не в силах разлучить нас.

Нельзя недооценивать значение хорошего обучения, но и плохое обучение может дать свои результаты. Делия Сейньос более сорока лет учила девятиклассников Уотерфорда и уже в зародыше уничтожила у своих учеников всплеск интереса к истории. Не было ни одной исторической темы, которую она не сделала бы смертельно скучной. Ее рассказ был сухим, как логарифмическая таблица, а высокий монотонный голос мог вызвать ступор даже у человека, мучающегося бессонницей. Это даже стало одним из привычных ритуалов: засыпать в классе миссис Сейньос. Ее лекция по осаде Чарлстона продолжалась целую неделю и была такой занудной, что некоторые ученики после окончания урока до конца так и не осознали, что осада уже давно закончилась.

На своем первом занятии в 1962 году миссис Сейньос, млея от восторга, объявила, что двое наших учеников являются выходцами из самых известных семейств Южной Каролины. Она попросила Кэйперса Миддлтона и Джордана Эллиота встать, так чтобы все остальные имели возможность разделить ее восторги относительно прекрасного вкуса мальчиков, сумевших выбрать себе таких выдающихся родителей. Кэйперс стоял выпрямившись, горделиво расправив плечи. Даже тогда он уже выделялся тонкими, точеными чертами лица. Джордан, наоборот, сердито хмурился, так как еще не вполне освоился в новой обстановке, тем более что другие ученики смотрели с подозрением на этого новичка, являющегося чуть ли не принцем крови.

На следующий день Джордана выдворили из класса, так как он приклеил к задней части карты колониальной Южной Каролины жевательную резинку «Джуси фрут», а на нее у Делии Сейньос, как известно, была жуткая аллергия. Миссис Сейньос объяснила ученикам, что Джордан весьма отважный молодой человек, хотя и большой проказник, но это еще раз доказывает всю непреложность законов генетики, ибо любой дурак знает (миссис Сейньос с придыханием произнесла эти слова): чтобы оторваться от матери-Англии, в свое время требовалась немалая отвага. Кэйперс и Джордан были связаны родственными узами с тремя жителями Южной Каролины, подписавшими в свое время Декларацию независимости. Она сама, скромно потупившись, добавила миссис Сейньос, имеет отношение только к одному из подписавшихся под этой Декларацией.

– Как мистер Миддлтон, так и мистер Эллиот происходят из почтенных старых и выдающихся семейств Южной Каролины. Конечно, можно спросить, какая, в сущности, разница, но опыт показывает, что разница как раз очень и очень большая. Взглянув на этих молодых людей, по очертанию их подбородков можно увидеть, что они происходят от мужчин и женщин, ставящих добродетель выше мишурного блеска, справедливость выше возмездия и элегантность выше показухи. Вы всегда знаете, чего ожидать, когда имеете дело с Миддлтоном или Эллиотом. У них твердый характер. Безупречное воспитание. Родите сыновей, Кэйперс. Родите сыновей, Джордан. Вы не должны позволить умереть этим славным именам Южной Каролины, сослать их на задворки истории. В этом году мы будем изучать подвиги и свершения ваших предков, и вы еще будете гордиться, когда до конца осознаете, какой неоценимый вклад сделали оба ваших благородных рода. Нет, вам не нужны дочери, так как их рождение будет означать потерю для истории ваших великих имен. Только сыновья станут носителями вашего славного имени.

Майк, сидя за Джорданом, сделал вид, что его тошнит, и шепнул:

– Эй, носитель имени. Может, дашь «Джуси фрут», а то я сейчас сблюю.

Джордан передал ему жвачку, показав при этом средний палец.

После уроков Майк сказал:

– Если судить по форме моего члена, то можно сказать, что я происхожу от одного из самых знатных производителей рогаликов из Нью-Йорка.

– Роди сыновей, Майк. Роди сыновей! – радостно воскликнул я.

– Уж лучше разглядывать вонючие суспензории, чем слушать голос этой женщины, – бросил Джордан.

Но миссис Сейньос все же обрела в лице Кэйперса защитника, и он таки отстоял как ее педагогический метод, так и содержание ее лекций перед непосвященными.

– Очень важно знать, откуда ты произошел, – заявил Кэйперс.

– Зачем? – удивился я. – Что это меняет? Америка – демократичная страна. У всех равные возможности.

– Чепуха, – отрезал Джордан. – Половина населения этого города чернокожие. Разве цвет твоей кожи не имеет значения в этой самой дурацкой части нашей страны?

– Их время еще придет, – изрек Кэйперс. – Они просто пока еще этого не заслужили.

– Кэйперс, ты рассуждаешь как идиот, – сказал Джордан. – Говоришь так, словно тебе сто лет, а ведь ты еще только в девятом классе. Ты веришь во все, во что верят твои родители.

– Я уважаю своих родителей больше, чем кого-либо, – отозвался Кэйперс. – Я обязан им всем.

– Клянусь, в жизни не встречал такого старомодного, нехиппового парня, – заметил Джордан, окидывая своего кузена типично калифорнийским взглядом. – Тебе повезло, что ты родился в такой дыре. На Западном побережье тебя живо раскусили бы.

– Ты что, считаешь меня провинциалом? – нахмурился Кэйперс.

– Еще хуже, – ответил Джордан. – Ты провинциал в квадрате. Из тех, кто ходит на пляж в носках.

– А может, я горжусь, что я такой.

– А может, ты просто придурок южанин? – парировал Джордан.

– Роди сыновей, Кэйперс. Роди сыновей, Джордан, – встрял я, пытаясь снять возникшее напряжение.

– Эти уроки помогут мне потом написать мемуары «Еврейский мальчик в Конфедерации». Как думаете, миссис Сейньос слышала об острове Эллис? Оттуда можно перепрыгнуть прямо на Плимут-Рок, – заявил Майк.

– История Южной Каролины, – покачал головой Джордан. – Здесь явно не так с терминологией. Я немало поколесил по свету, но что-то не слыхал, чтобы кто-нибудь упоминал название этого штата. Клянусь, его просто не существует. Просто неудачник, а не штат, если он, конечно, есть. Здесь ведь ничего не происходит.

– Южная Каролина первой вышла из Союза, – возмутился Кэйперс. – Мы стреляли из форта Самтер и первыми откликнулись на призыв вооружаться.

– Затем пришел Север и от Ричмонда до Виксбурга надрал ваши конфедератские задницы.

– Мы дали достойный отпор. Наши генералы были на высоте. – Сжав кулаки, Кэйперс двинулся в сторону Джордана, сохранявшего абсолютную невозмутимость.

– Что-то я не слышал о марше Ли [161]161
  Роберт Эдуард Ли – главнокомандующий армией южан в Гражданскую войну в США.


[Закрыть]на Нью-Йорк, зато о походе Шермана к морю знают все. Кэйперс, я изучал историю Гражданской войны вместе с отцом и знаю этот предмет гораздо лучше, чем ты.

– Ты не настоящий южанин! – воскликнул Кэйперс.

– Я американец, дружище, и горжусь этим.

– Твоя семья приехала в Новый Свет в тысяча семьсот девятом, а моя – в тысяча семьсот шестом. Что все же с тобой не так? – ухмыльнулся Кэйперс.

– Джек, а когда твоя семья приехала сюда? – ехидно поинтересовался Майк.

– В тысяча девятьсот восьмом. Что-то вроде того, – рассмеялся я, причем Кэйперс явно решил, что смеюсь я над ним. – А твоя семья, Майк?

– Моя семья – очень давно, – сообщил Майк. – Они впервые ступили на эти девственные берега в том же году, в каком в Детройте был представлен «эдсел» [162]162
  В 1893 году Генри Форд представил в Детройте марку нового автомобиля «эдсел», названную в честь сына, родившегося в том же году.


[Закрыть].

– Роди сыновей! Роди сыновей! – воскликнули мы одновременно с Майком и расхохотались.

На другом уроке Делия Сейньос прочла главу из книги Уильяма Эллиота [163]163
  Уильям Эллиот – богатый плантатор и писатель, получивший известность благодаря книге «Рыбалка и охота в Каролине» («Carolina Sports by Land and Water»).


[Закрыть]«Рыбалка и охота в Каролине». Ее монотонный голос напоминал шум воды в текущем унитазе. Половина класса уснула, половина откровенно зевала, тогда как Делия изо всех сил старалась вдохнуть жизнь в добротную прозу, вышедшую из-под пера прадедушки Джордана и двоюродного прапрадедушки Кэйперса. Делия прочла первую, самую наглядную главу этой книги, кружившей головы рыбаков-янки, и в этой главе достопочтенный господин Эллиот описывает охоту за мантой [164]164
  Манта, или морской дьявол, – самый крупный из скатов; ширина тела отдельных особей достигает 7 метров (в основной массе 4–4,5 метра), а масса крупных экземпляров – до 2 тонн.


[Закрыть], или морским дьяволом, в Уотерфордском заливе. Только Делия Сейньос, с ее удивительной способностью к монотонному чтению, могла превратить историю об охоте за двухтонным скатом с огромными черными «крыльями» и дубинообразным телом в бесцветный рассказ, действовавший на класс как снотворное. Даже «Атаку легкой кавалерийской бригады» [165]165
  Имеется в виду атака легкой кавалерийской бригады британских войск в сражении при Балаклаве 25 октября 1854 года во время Крымской войны, которая привела к большим потерям в лагере союзников. Словосочетание «атака легкой кавалерийской бригады» стало нарицательным в английском языке, означающим некие отчаянно смелые, но обреченные действия.


[Закрыть]она могла превратить в пособие для дебютантки о том, как следует правильно складывать салфетку. Когда мистер Эллиот вонзил гарпун в хребет морского дьявола и чудовищная рыба потащила за собой его лодку с рабами на веслах по пенным водам в сторону от Хилтон-Хеда, в классе послышалось легкое похрапывание членов группы поддержки и футболистов, а я вдруг почувствовал, как по спине катится пот. Сильная жара плюс бездарное преподавание веками способствовали понижению общего коэффициента умственного развития у южан.

Но один ученик слушал Делию Сейньос, затаив дыхание, и жадно ловил каждое ее слово. То, что доставала из пыльной кладовой своих знаний Делия Сейньос, играло главную роль в формировании его представлений о себе и об окружающем мире. Кэйперс не только ощущал свою тесную связь с историей Южной Каролины, но и рассматривал собственную жизнь как продолжение и расширение этой истории. С самого рождения у него было чрезвычайно развито чувство своей избранности, по праву доставшейся ему благодаря славным деяниям предков.

В то Рождество Кэйперс получил в подарок от родителей первое издание книги Эллиота. Книга эта привела Кэйперса в восторг вдохновенными отчетами о выходах на рыбалку и поездках на охоту, происходивших еще до Гражданской войны в малонаселенной низменной местности. Земли эти в описании Эллиота были зеленым раем, изобилующим дичью и рыбой. Поскольку у Кэйперса возникло духовное единение с Уильямом Эллиотом, он охотился на тех же животных, что и его предок, ловил ту же рыбу и в тех же местах, что так любовно описал его энергичный пращур.

Отец Кэйперса нашел в Чарлстоне чернокожего кузнеца, мастерски восстанавливавшего кованые ограды, и попросил изготовить для Кэйперса точно такой же гарпун, какой некогда держал в руках Уильям Эллиот, когда плавал по каналам и проливам в поисках манты. Кэйперс брал в руки это оружие и рисовал в воображении дикую, опасную погоню за загарпуненными им огромными животными, которые в агонии устремляются в открытое море. Он взывал к духам великих предков, воображая, как идет по следу рыси или белохвостого оленя на необъятных просторах заброшенных рисовых плантаций. Кэйперс даже дал себе тайное задание: он хотел поймать каждую рыбу и убить каждое животное, упомянутые Уильямом Эллиотом в своей книге.

В 1964 году отца Джордана, теперь уже полковника, должны были отправить со сверхсекретным заданием в далекую страну под названием Вьетнам. В то время никто из нас даже слыхом не слыхивал о Вьетнаме.

Селестина Эллиот поселилась на Пойнт-стрит в трех кварталах от моего дома и всего в квартале от Кэйперса и Майка. Тем летом мы были неразлучны. И именно тем летом Майк, Джордан и я горько пожалели, что не уделяли достаточного внимания урокам по истории Южной Каролины Делии Сейньос.

В апреле Кэйперс обычно брал по воскресеньям отцовскую восемнадцатифутовую рыбацкую лодку фирмы «Ренкен», и мы на весь день отправлялись на рыбалку. Все мы были заядлыми рыбаками, гордившимися своим снаряжением и снастями, мы меняли приманку сообразно необходимости и нещадно подтрунивали друг над другом, когда в погоне за крупной рыбой оставляли устричные банки, перемещаясь на глубину. Мы насаживали на крючки кусочки ледяного угря, пытаясь поймать огромную кобию. По форме кобия смахивает на торпеду, это очень сильная рыба и к тому же моя любимая, идеально подходящая для приготовления на костре.

Гарпун Кэйперса, конечно же, был символическим, но абсолютно бесполезным подарком. Как-то раз в безлунную ночь Кэйперс при свете фонаря попытался всадить гарпун в лежавшую на песчаной отмели камбалу. Мы дрейфовали на мелкой воде и по очереди бросали гарпун в рыбу, которая зарылась в песок, подстерегая добычу. Очертания камбалы отчетливо виднелись на фоне песка, словно профиль красивой женщины на камее. С помощью своего трезубца Кэйперс легко перенес камбалу в лодку. Однако гарпун оказался так велик, что разрубил рыбу, повредив мясо. В другой раз Кэйперс попробовал загарпунить пятидесятифунтовую песчаную акулу, но даже для акулы гарпун оказался слишком велик. А потому все лето он пролежал в лодке без дела, привязанный к планширу толстым канатом. Кэйперс время от времени проверял, на месте ли гарпун, напоминая Джордану, что потомки Уильяма Эллиота никогда не выходили в море, не подготовившись к любым неожиданностям. Но рыбы вполне хватало и для обычного снаряжения, так что нам даже удалось поймать кобию весом более сорока фунтов. Я поджарил на костре стейки из кобии на кукурузном и сливочном масле с добавлением лимонного сока, это и был мой первый рецепт, который я продал в газету.

В первую неделю августа Майк выполнил трипл, сломав линию защиты команды «Колледж-Парк» из Чарлстона, и сделал три хоум-рана, благодаря чему команда Уотерфорда одержала победу в чемпионате штата. Кэйперс был на третьей базе, я – на второй, а Джордан – на первой, когда Майк отбил первый мяч запасного питчера Конвея. Наша четверка играла все слаженнее, и мы одновременно набрали форму. Когда Джордан вводил мяч в игру, ничто не могло спасти команду соперников, если мяч попадал на внешнее поле, где на левом фланге играл быстроногий Майк, Кэйперс прикрывал на удивление большую территорию в центре, а справа никто не решался испытывать мою ставшую легендарной бросковую руку. Джордан знал, что мы прекрасно играли на внешнем поле, не пропуская мимо нас ничего и никого.

По окончании бейсбольного сезона мы переселились на юго-западное побережье острова Орион в летний домик, принадлежащий моей семье, и оставались там до осени.

В первую же неделю мы погрузили в восемнадцатифутовый «Ренкен» Миддлтонов запасные канистры с бензином, выбрали день полного штиля, когда, согласно прогнозу, небо должно было быть безоблачным, завели мотор мощностью семьдесят пять лошадиных сил и взяли курс на Гольфстрим. Рыбаки постарше с придыханием говорили о Гольфстриме как о большой таинственной реке цвета индиго, которая рождена на Юге и несет теплые воды, а еще марлинов и китов к Полярной звезде. И вода там была серебряной или кобальтово-синей, а рыба весила не меньше, чем автомобиль. Усталые рыбаки, вернувшиеся из зоны Гольфстрима, рассказывали удивительные истории о силе огромных рыб, которых они выманивали из глубин.

Уже через час мы вышли в открытое море. О наших планах мы, конечно, никому ничего не сказали, поскольку ни один взрослый не разрешил бы нам отправиться в столь долгое путешествие на такой маленькой лодке. К рассвету мы миновали последний бакен, обозначавший расширение канала. Когда на воду упал первый луч солнца, море стало похоже на озеро и нос нашей лодки был направлен в сторону Африки. Мы ощущали себя отважными путешественниками, словно отправлялись в Камерун или в Кот-дʼИвуар. Мы набили кулер достаточным количеством еды и питья, которого нам должно было хватить на два дня. Лодка двигалась со скоростью примерно двадцать узлов, и мы все дальше и дальше уходили от берега.

– Мама точно оторвала бы мою бедную еврейскую голову, если бы знала, где я нахожусь, – заметил Майк, глядя на горизонт и видя перед собой бесконечную водную гладь. – Она думает, что я сейчас ловлю крабов на куриные шеи.

– Эх, надо было захватить рацию, – вздохнул Джордан.

– Местным парням рация ни к чему, – ответил Кэйперс, поглядывая на компас и следя за тем, чтобы лодка шла строго на восток. – Мы рождены с жабрами и плавниками. Клянусь, я рожден, чтобы покорить Гольфстрим.