Текст книги "Гвиневера. Дитя северной весны"
Автор книги: Персия Вулли
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 31 страниц)
Эта мысль была такой простой и захватывающей, что ко времени встречи с гостями я была настроена весьма решительно.
23
ТРИСТАН
Комната, в которой проводились государственные встречи, была большой и красивой, с изразцовыми полами и стенами розовой штукатурки. Подходя к двери, я услышала голоса гостей, разговаривающих с моим отцом. Эйлб, лежавший до этого у входа, положив голову на длинные, лохматые лапы, встал и подошел ко мне, пока я ждала приглашения войти.
Трос мужчин были так поглощены разговором, что я смогла незаметно рассмотреть их.
Старший был сухощав и мускулист, с понимающим взглядом, озорной улыбкой и небрежно уверенными движениями, как у человека, давно привыкшего к придворному обхождению. Похоже, что он говорил за себя и за своего товарища. Другой был высоким, как цапля, и худым – он в основном почесывал темную голову или поглаживал чехол небольшой арфы, лежащей на коленях.
Когда отец сделал мне знак присоединиться к ним, оба гостя встали. Пока я шла по комнате, волкодав трусил рядом, не отставая. Я положила руку ему на голову, и это было напоминанием себе о любви к Кевину.
– Гвиневера, это Тристан, племянник короля Марка, – объявил отец, указывая в сторону мужчины помладше. – А это Динадан, его товарищ.
Когда они поднялись, молодой гость стал виден полностью, и я поняла, почему сначала мне показалось, что он состоит только из локтей и коленей, – мужчина был очень высоким. Я поклонилась им обоим, и Тристан шагнул вперед, будто желая взять меня за руку. Но в тот момент, когда он сделал первый шаг, между нами встала собака с поднявшейся на загривке шерстью и утробно зарычала.
– Эйлб! – крикнула я, – хватит! Этот человек – друг!
Волкодав не слушался и не спускал глаз с незнакомца, навострив уши и нюхая воздух. Когда я попыталась обойти его, Эйлб двинулся следом, загораживая меня своим крупным туловищем от ощущаемой им угрозы.
– Прошу прощения, господин, – торопливо сказала я. – Не понимаю, что с ним, обычно он так себя не ведет.
Я ослепительно улыбнулась, хотя и поняла, сколь нелепо мое объяснение, но Тристан был слишком рассеян, чтобы искать в нем скрытый смысл. Бросив быстрый взгляд на Динадана, я увидела, что его забавляет происходящее, но в эту минуту Эдвен ухитрился пристегнуть поводок к ошейнику упирающейся собаки и увел ее из комнаты.
Итак, я включилась в разговор, состоящий из общих фраз и любезностей. Поначалу мне было жаль, что в нем не может принять участие кто-нибудь еще, хотя бы Кети, чтобы не мне одной приходилось заполнять паузы, но беседа продолжалась, и я поняла, что мой отец весьма ловко справляется с возникающими трудностями.
В какой-то момент гости выразили сожаление, что не познакомились со мной накануне, и только я раскрыла рот, как вмешался отец, спросив, каков в этом году урожай в стране Марка. Я быстро взглянула на него, гадая, как Бригит объяснила ему мое отсутствие. Однако этот вопрос больше не поднимался, и, к моему облегчению, мы приступили к обеду.
Столы расставили на песке на берегу лагуны, и кушанья подавались в самой роскошной посуде, которую только смогли разыскать Гледис и Бригит. На столе стояли серебряные подносы и золотые кубки, прекрасные чаши из красной самосской глины и даже кувшин для вина с эмалью, похожий на тот, которым в Карлайле восхищался Артур. Бывший когда-то богатым римским портом, Рейвенгласс сохранил накопленные богатства, и в этот день сервировка нашего стола была великолепна.
Перед нами открывалась прелестная картина – отлив оставил широкую полосу песка цвета слоновой кости, сверкавшего на фоне светло-голубой воды. Легкий ветерок смягчал жару.
Тристан возбужденно рассказывал о состязаниях по борьбе, устроенных в честь коронации, в которых он одержал победу. Из-за громкого, гулкого голоса он казался еще больше, чем на самом деле. По-моему, он был весьма надоедлив и скучен в разговоре, но умиляло его очевидное беспокойство из-за того, что он не знал, куда поставить ногу и как умерить размах своих рук, чтобы не сбросить приборы со стола. Было ясно, что он очень серьезно относился к положению посланника короля и хотел произвести на нас хорошее впечатление.
Впервые я сидела за высоким столом рядом с отцом на месте хозяйки. Он попросил меня прочитать молитву перед тем, как мы приступим к трапезе, поэтому я сотворила небольшую общую молитву, в которой поминаются все божества, чтобы никому из них не было обидно.
Было странно, что мне не нужно прислуживать за столом, и я все время пыталась найти глазами Кевина, надеясь обменяться с ним заговорщическим взглядом, но его не было.
Тристан заговорил со мной серьезно, и мне пришлось переключить внимание на нашего гостя.
– Я заметил, что вы начали трапезу с языческой молитвы, – сказал он, беря целую булку хлеба с подноса на противоположной стороне стола. – Разве Регед не христианское королевство?
– У нас есть последователи нового бога, – ответила я, – но некоторые предпочитают поклоняться Митре, или богине, или разным местным божествам. Мне нравится эта молитва, потому что она обращена помимо прочего к богу дома, а дом может быть таким, каким ты пожелаешь.
Тристан слегка нахмурился и впился зубами в горбушку булки.
– Значит, твой отец ничего не сделал, чтобы забыть старую веру? – спросил он с полным ртом.
– Конечно, нет, – сказала я, удивившись мысли, что король может настаивать, чтобы все его люди исповедовали одну религию. – Мой отец всегда считал, что каждый свободен выбирать бога или богиню по своему вкусу. Разве у короля Марка не так?
– О нет, наш король христианин, и все, кто может проследить свои родословные от знатных римских семей, тоже христиане. При дворе короля Марка никому в голову не придет исполнять обряды богини.
Меня раздражал его ханжеский тон и слова, вырвавшиеся у меня, опередили мои мысли.
– Очень жаль. А я только вчера побывала в святилище богини и считаю ее очень могущественной. Возможно, если бы твой король нашел время разобраться в этом деле, он бы относился к религии по-другому. Мы можем устроить тебе встречу с Владычицей, если хочешь.
Молодой человек явно был потрясен, и на мгновение мне показалось, что он собирается отодвинуться от меня вместе со стулом, чтобы не заразиться.
Отец смотрел на меня с ужасом, а я победно тряхнула волосами. Мне удалось положить конец интересу короля Марка к малолетней невесте, ни словом не солгав и не совершив ничего, что могло показаться оскорбительным. Это развеселило меня, и я с трудом скрыла улыбку.
Позже, когда недостаток сна и постоянная боль в плече омрачили мой триумф, я извинилась и вернулась в бани вздремнуть. Бригит была на внутреннем дворе, следя, как моют грязную посуду, и я задержалась, чтобы поговорить с ней.
– Я не видела Кевина, – начала я. – Он, наверное, тоже устал и еще не вставал?
Бригит посмотрела на меня. Вокруг ее рта вновь залегли глубокие складки, а глаза покраснели от слез.
– В чем дело? Что случилось? – заикаясь спросила я, когда она грубо схватила меня за руку и подтолкнула к лестнице.
В комнате она села на кровать и жестом пригласила меня сесть рядом. Потом взяла обе мои руки и, глядя в сторону, просто сказала:
– Кевин ушел.
– Что значит «ушел»? – Мой голос снизился до шепота.
– То и значит, Гвен. Ушел. Исчез. Скрылся. И Руфон подтвердил. Не скажу, что для меня это было полной неожиданностью, но… все же я надеялась, что этого не случится. – По ее щеке медленно прокатилась слеза, и она смахнула ее.
– Я не понимаю. Зачем… зачем ему нужно было уходить?
– Думаю, по многим причинам. Он… он сказал, что стал испытывать к тебе чувства гораздо большие, чем допустимо. И очень расстроился, когда я рассказала ему о претендентах на твою руку. И чувствовал себя ужасно виноватым из-за того, что ты попала домой почти к рассвету. Он не смог выполнить поручение охранять тебя, и твой отец имел полное право высечь его, если бы захотел. – Бригит помолчала и грустно покачала головой. – Кевин понимал, что это навлечет позор на нашу семью, а эта последняя ночь может осрамить и тебя, если твои женихи христиане. Ты же знаешь, как важна для нас непорочность… а при тех чувствах, которые он испытывает к тебе… – Голос Бригит оборвался, и она слегка сжала мои руки, по-прежнему не глядя на меня.
– Ну, все эти разговоры о непорочности просто чушь! – горячо сказала я. – Я сейчас такая же девственница, как и два дня назад, и любой, кто думает иначе только потому, что мы не вернулись домой засветло, одержим знаменитой навязчивой христианской идеей «греха».
Я даже забыла, что Бригит сама христианка, такой отвратительной была мысль о том, что чьи-то религиозные убеждения вторгаются в жизнь самых близких мне людей.
– Ну, – сказала я со вздохом, – куда он поехал? И когда вернется назад?
Бригит ничего не ответила, но, повернувшись, прямо посмотрела мне в глаза, и сердце мое замерло.
– Он не вернется, – наконец прошептала она.
– Мы попросим его вернуться, – объявила я, не желая слышать ее слова.
– Как? Он никому не сказал, куда идет. Он не может возвратиться в свою семью, потому что был оставлен заложником, а сейчас нарушил договор. Даже если он и свяжется с родными, они не станут помогать ему, и это он очень хорошо понимает. И он не осмелится поехать ни на одну из тех усадеб, где мы стояли двором, потому что люди узнают его и вернут твоему отцу… и он окажется в том же положении, от которого убежал. Нет, мы не можем связаться с ним, он сам превратил себя в изгнанника.
Раньше это не приходило мне в голову, и теперь я ошеломленно молчала, а Бригит расплакалась.
Слезы катились у нее по щекам, когда она продолжила:
– Руфон предложил поехать поискать его, но, поскольку Кевин ушел пешком, он обязательно будет пробираться по тропам. Значит, поиски бесполезны.
– Разве он не взял Галлдансера? – тупо спросила я, думая о том, как сможет мальчик-калека выжить в лесах без лошади.
– Нет… – Бригит покачала головой, – он даже не взял Эйлба. Ничего, кроме того, что было на нем, и своего кинжала. Думаю, он считал делом чести уйти, не оставшись никому должным.
– Ты знала, что он собирается так поступить? – Я вспомнила, какой измученной Бригит была сегодня утром, и подумала, что она наверняка всю ночь пыталась отговорить своего кузена от подобного безрассудства.
– Нет, точно не знала. – Рыдания стихли, и Бригит позволила мне вытереть следы ее слез. – Когда вы приехали домой, я поняла, что Кевин очень расстроен. А увидев в конюшне незнакомых лошадей и узнав, что они принадлежат людям, приехавшим тебя сватать от имени своего короля… вот тогда-то он и обезумел от горя. Он все время плакал и говорил о тебе и о том, как ему хотелось бы, чтобы все было по-другому. Но когда я уходила, он успокоился и, казалось, смирился со своей судьбой. – Ее голос снова стал хриплым. – Мне следовало бы догадаться о его намерениях, когда он попросил меня вспоминать о нем в молитвах.
Я в изнеможении откинулась на кровать, не в силах выговорить ни слова. Мысль о том, что Кевин убежал и стал одиночкой-изгнанником, что его не будет в моей новой жизни, о которой я только начала мечтать, казалась невероятно жестокой. Я уставилась в потолок сухими воспаленными глазами и гадала, не является ли это еще одним наказанием Владычицы.
Бригит встала и начала расшнуровывать мои ботинки, а когда я села, распустила пояс на моей талии.
– Завтра станет легче, – пробормотала она, помогая мне раздеться, – говорят, с горем надо переночевать.
– Может быть, он передумает и вернется, – прошептала я, все еще надеясь, что произошло какое-то невероятное недоразумение. Я слишком устала, чтобы думать об этом дальше, и, всхлипывая, забралась под одеяла, позволив Бригит укутать меня. Она немного посидела рядом, пока я не уснула.
Должно быть, я была очень измучена, потому что проспала до конца дня и всю ночь; но это время нельзя было назвать спокойным – в своих снах я искала какую-то вещь или место и никак не могла найти. И все время рядом была Владычица со своим странным ледяным смехом, преграждающим мне дорогу. Я проснулась с рассветом, отчетливо понимая: случилось нечто ужасное, и только потом вспомнила, что же именно.
Я встала и пошла на выгон посмотреть на Быстроногую, потому что после той ночной поездки у меня не было времени проведать ее.
Руфон уже занимался лошадьми, меняя припарки на передней ноге моей кобылы.
– Как она? – спросила я, проводя рукой по морде лошади.
Она мотнула головой и ласково фыркнула мне в плечо.
– Ничего такого, чего нельзя вылечить, девочка, – сказал конюший. Он сидел на корточках у передней ноги лошади, радом стоял горшок с теплым варевом из трав. Я наблюдала, как бережно он прикладывает полные пригоршни мягких мокрых листьев к ее ноге, потом осторожно накрывает это место полоской чистой овечьей шерсти. – Я слышал, что ты сама поранилась, – добавил он, не отрываясь от дела.
– Немного, – призналась я. – Как Галлдансер?
Более откровенно спросить о Кевине я не могла.
– Прекрасно, с ним все в порядке. Думаю, что сейчас, когда мальчик ушел, мы отведем его в Стенвикс и выпустим на пастбище.
Я кивнула, чувствуя, как в горле у меня встает комок, и, торопливо моргая, прислонилась к шее Быстроногой, глядя на работу Руфона. Опытными движениями он наложил поверх шерсти полотняную повязку и начал завязывать концы материй аккуратными мягкими узлами. По своему опыту я знала, что эта работа на самом деле была труднее, чем казалось, потому что повязка должна быть достаточно плотной, чтобы удержать припарку на месте, но не настолько, чтобы мешать току крови. Мы с Кевином по многу часов упражнялись на запястьях друг друга, чтобы приобрести сноровку.
– Ты знаешь, куда он ушел? – наконец рискнула я спросить, решив, что мой голос звучит вполне твердо.
– Нет, девочка, знаю только то, что он велел не искать его, – Руфон присел на корточки, осмотрел свою работу, а потом взглянул на меня. – Твой отец очень беспокоится за мальчика, но мы с Бригит долго говорили с ним, и все вместе решили, что пусть будет так, как хочет Кевин.
Я снова кивнула, а мой старый приятель продолжал наблюдать за мной из-под косматых бровей.
– Послушай, дитя, время все лечит, – сказал он, – даже гнев на богиню судьбы.
Итак, больше об этом мы не говорили. Я побрела на псарню, где все еще был привязан Эйлб, и села радом. Огромный пес бросил на меня короткий взгляд, обшарив мое лицо скорбными глазами, как бы спрашивая, почему я ничего не делаю, когда случилось такое несчастье. Наконец он вздохнул и снова опустил голову на лапы. Я погладила его и немного поговорила с ним, но он не ответил на мою ласку. Может быть, пес тоже считал, что это дурной сон, и если он немного подождет, то проснется.
Позже в тот же день, когда уехали наши гости, я нашла Руфона и спросила, как ведет себя Эйлб.
– Он тоскует, девочка. Тоскует по молодому человеку. Он не ел ни вчера вечером, ни сегодня утром, и даже когда я спустил его с цепи, ничем не заинтересовался.
– Сможет ли он найти Кевина, если мы отпустим его? – спросила я.
Руфон очень внимательно посмотрел на меня, потом пожал плечом.
– Думаю, да, если собака поймет, что ей можно уйти.
– Как ты объяснишь ему это?
– Ну, – начал мой наставник, потирая покрытый щетиной подбородок и хмурясь. – Думаю, что можно взять какую-нибудь вещь мальчика, которая пахнет им, и дать понюхать псу. А потом я отведу его к воротам и постараюсь объяснить, чтобы он шел искать Кевина…
Голос Руфона оборвался, и он посмотрел в сторону псарни.
– Хорошо, – твердо сказала я. – Сделай это. Лучше всего тогда, когда все соберутся на обед, чтобы собака была спокойна.
Пока я говорила, Руфон смотрел в землю, однако теперь внимательно изучал меня.
– Это приказ, госпожа? Ты же знаешь, что собака очень ценная. Это подарок королю от ирландской семьи. Я не хочу терять что-либо, принадлежащее королю.
Я никогда раньше не думала, что способна отдавать приказы, но теперь я твердо посмотрела на своего старого друга и настойчиво повторила:
– Да, Руфон, я хочу, чтобы ты поступил именно так, и, если возникнут какие-нибудь трудности, отвечать за это буду я. Кроме того, что хорошего, если собака умрет от тоски по погибшему хозяину?
Итак, днем, пока остальные сидели за столом, Руфон отвел огромное лохматое животное за ворота и отпустил его. Позже он сказал мне, что Эйлб некоторое время просто сидел напротив него, глядя безнадежным, полным тоски взглядом. Но после того, как Руфон подержал перед его носом ботинок Кевина, а затем швырнул на дорожку, собака подняла уши и встала на ноги.
– Сначала мне показалось, что Эйлб бестолково мечется, но потом я понял, что он идет по какому-то следу, – сказал Руфон с хитрой усмешкой. – Летом запахи сохраняются долго, так что, я думаю, молодой человек к вечеру найдется.
Я думала об этом целый день и, ложась в постель, молила бога о том, чтобы он защитил их обоих.
24
ЛАВИНИЯ
В комнату отца я вошла с тяжелым предчувствием в душе.
Я не знала, зачем он позвал меня, но, было ли это связано с уходом Кевина, нашей поездкой на озеро или потерей Эйлба, он имел право сердиться, и я с ужасом ждала выговора.
Окна, выходящие на запад, были открыты, и, летний ветерок доносил тихое воркование голубей. Король Регеда пристально разглядывал родословную таблицу лошадей, расстеленную на столе, и казалось, не замечал моего присутствия, пока я не подошла и не стала рядом. Однако он так и не поднял глаз, и я тоже начала изучать таблицу, в уме прослеживая родословную Быстроногой, пока не поняла, что отец рассматривает уже не таблицу, а меня.
– Что на тебя накатило вчера, дитя? – спросил он. В его голосе слышалось скорее удивление, чем обвинение. – Тебе, конечно, было известно, что они христиане и сочтут оскорбительным твое предложение встретиться с Владычицей?
Я пожала плечами и уставилась на свои руки, не в силах придумать ответ. Мои мысли были заняты другими, более важными вещами, и я забыла о перепалке с племянником короля Марка сразу, как только добилась своего.
– И с каких это пор ты превратилась в защитницу Владычицы? – продолжал отец, опускаясь на стул, и сделал мне знак садиться. – Я никогда не думал, что ты так увлечена ею…
– Я понимаю, отец. – Я кивнула, думая, с чего начать. – Я виновата, что была груба с нашими гостями. Мне правда жаль. Но меня очень испугало, что ты собираешься отдать меня в жены незнакомому человеку. Это… это не то, что мне хочется, отец.
Ответ короля был быстрым и негодующим.
– Не хочется? Какое отношение ко всему этому имеет слово «хочу»? Есть многие вещи, которые монархи – и короли, и королевы – обязаны делать, хотя им лично делать этого не хочется. И брак тоже иногда относится к таким вещам. – Он с минуту помолчал и, казалось, сменил тему. – Кети говорит, что ты слишком много внимания уделяла ирландскому мальчишке и расстроена его бегством…
Я сидела очень тихо, не зная, к чему он клонит. Связав Кевина с моим отказом претендентам, отец вполне сможет назначить награду за голову ирландца…
– Ну, на этот счет можешь не беспокоиться, дитя. Я не собираюсь приговаривать его к смерти, и людям не запрещается встречаться с ним. Жаль, конечно, что так случилось, но ты не можешь допустить, чтобы подобное происшествие отвлекало тебя от твоих обязанностей. Жизнь продолжается, – добавил он, рассматривая кольцо на руке, подаренное матерью.
Было ясно, что отец воспринял мои отношения с Кевином просто как детскую дружбу. Сейчас, конечно, было не время предполагать, что они могли перерасти во что-то более серьезное, гораздо более серьезное, поэтому я вздохнула с облегчением, довольная тем, что король не собирается развивать эту тему.
– Сейчас ты приближаешься к тому возрасту, когда девушки выходят замуж, – продолжил он. – И обязательно появятся другие мужчины, которые захотят посмотреть на тебя, и кое-кто, даю слово, будет предлагать тебе руку и корону. Подобные дела требуют такта и уважительности, ты же не можешь гнать их от себя только забавы ради. – Он снова помолчал. – Твоя мать, будь она жива, объяснила бы тебе это лучше…
– Ха, – фыркнула я, – она поняла бы меня лучше кого бы то ни было! Разве ты забыл, что ее собирались выдать замуж за человека, которого она никогда не видела, когда она согласилась убежать с тобой? Мать отлично понимала, что значит, если тебя продают как кусок сыра ради политической выгоды…
Отец метнул меня быстрый тяжелый взгляд и дернул бровью.
В течение долгой минуты я не опускала глаз, и наконец он громко вздохнул и отвернулся.
– Тебе будет легче, если я пообещаю не принимать никаких решений, не посоветовавшись с тобой? Мы рассмотрим все за и против вместе, когда придет время. Но сейчас проблема состоит в том, чтобы твой острый язык не оттолкнул от нас половину британских королевств. Я не позволяю тебе отпускать шпильки и колкости, когда у нас гости. И хотя, – добавил он медленно и твердо, – они могут подумать, что ты сама не ведаешь, что творишь, я-то отлично знаю, что это не так.
Я наклонила голову в надежде, что он не заметит выражения моего лица, потому что была не в ладах не столько с ним, сколько с богинями судьбы, столь внезапно усложнившими жизнь. Если бы только Кевин не убежал, все было бы очень просто!
– Давай договоримся, – наконец предложил отец. – Я не стану принуждать тебя к браку с человеком, откровенно неприятным тебе, а ты не будешь поступать легкомысленно и ставить под сомнение наше доброе имя гостеприимных и вежливых хозяев. Это облегчит жизнь тебе и принесет огромное облегчение мне.
Я кивнула, не отрывая глаз от пола.
– Договорились? – спросил он, отказываясь принимать по-детски молчаливое согласие.
Я гордо подняла голову и попыталась ответить, как взрослая.
– Да, сэр, договорились. – В конце концов я пообещала быть вежливой по отношению к возможным гостям, а от такого обещания до согласия выйти замуж очень далеко.
После этой беседы я решила, что вопрос моего будущего отложен в сторону и забыт, но такая надежда была разрушена первыми месячными, начавшимися на следующий день. Густые и темные, они безошибочно засвидетельствовали мое превращение в женщину. Для других девушек, например для дочери Гледис, это было лишь подтверждением того, что они расстаются с детством, но для меня же означало только одно – дни моей свободы сочтены. Даже древние обряды, проводимые в тени священных камней и наполненные песнопениями, шепотом и радостными гимнами, посвященными женской зрелости, не веселили меня. Когда я легла спать, гнев мой не утих, и я плакала как ребенок, пока не заснула.
В следующие несколько месяцев мы редко виделись с отцом; он продолжал путешествовать по стране, проводя советы и обсуждая договоры Артура, а я бродила по дому, не в силах думать ни о чем другом, кроме исчезновения Кевина.
Я работала на кухне вместе с Гледис или вертелась около Бригит, но выходила только изредка, когда отправлялась за ягодами вместе с младшими ребятишками. Я говорила себе, что мне нельзя ездить верхом, потому что нога Быстроногой должна поправиться, но в действительности мне никуда не хотелось ехать, как не хотелось ни с кем проводить время.
Единственным утешением была вера в то, что весной Кевин обязательно вернется. Я снова и снова воскрешала в памяти нашу последнюю поездку, наделяя любое замечание, каждое действие множеством значений, понятных только ему и мне. В моем воображении мы клялись во взаимной любви и обещали хранить друг другу верность. Я не сомневалась, что он понимает, как я несчастна без него, и что любовь приведет его обратно.
Когда начали опадать листья, двор переехал с побережья в Карлайль, и было окончательно решено, кто останется там, а кто должен ехать вместе с нами на север. Я безучастно наблюдала за происходящим, забыв, как совсем недавно с нетерпением ждала возвращения в Мот.
В то утро перед отъездом отец позвал Бригит и меня в комнату, где решались государственные дела. Я была потрясена его усталым видом: изможденный и поседевший, он, казалось, с начала лета постарел на десять лет.
– Ах да, Гвен… – слегка встрепенулся он, будто удивляясь моему присутствию. – Как ты?
– Все в порядке, – ответила я уклончиво.
– Хорошо, хорошо, – сказал он, ерзая на стуле и глядя мне прямо в лицо. – Господи, ты становишься настоящей молодой женщиной.
Я промолчала, и он с надеждой посмотрел на Бригит.
– Мы с твоим отцом недавно говорили, Гвен, – начала моя подруга, – о той части твоего образования, которую мы упустили из виду. Ты знаешь прядение и ткачество и все такое прочее и умело управляешься на кухне. Но… сейчас пришло время подумать о твоем будущем… Есть многое в придворной жизни, чему Тебе следует научиться.
Наступило неловкое молчание, и я подумала, к чему бы этот внезапный интерес к моему образованию. Здесь, конечно, речь шла о чем-то большем, чем дополнительные занятия с Катбадом.
– Я познакомилась с вдовой из Йорка, очень достойной женщиной хорошего римского происхождения, – продолжала Бригит, – и мы с ней все уже обсудили. Твой отец и я решили, что она будет для тебя хорошей компаньонкой. Я не в состоянии одновременно вести дом и быть твоей воспитательницей, тем более что многим вещам научить тебя не могу.
Бригит серьезно смотрела на меня, и я прикусила язык, чтобы не сказать лишнего, пока не пойму, что происходит на самом деле. Все это начинало напоминать западню, и мне отчаянно хотелось под каким-нибудь предлогом встать и незамеченной исчезнуть из комнаты.
– Она согласна жить при дворе, – торопливо вставил отец, – и тебя не придется никуда отсылать. И мы все, вероятно, сможем многому научиться у нее.
– А что будет с Катбадом? – спросила я, недоумевая, как поладят друг с другом пожилая римская матрона и молодой кельтский жрец.
– Катбад был очень полезен нам в последние годы, – ответил мой отец, слегка хмурясь. – Надеюсь, он останется с нами при дворе. Но теперь тебе следует учиться другому. – Он медленно крутил на пальце кольцо матери, подыскивая слова. – Сейчас тебе нужна женщина, воспитанная госпожа, которая поможет тебе подготовиться к исполнению обязанностей королевы, имеющей собственный двор. Она должна научить тебя латыни, этикету, чтению и письму…
Он замолчал и посмотрел на Бригит, надеясь на ее поддержку.
– Есть много важных вещей, которые следует знать о большом дворе, Гвен, – ласково сказала она. – О них мы здесь даже не думали.
– Но я не хочу жить при большом дворе, – медленно сказала я, поднимаясь. – Мне никогда не хотелось уезжать из Регеда. Регед – мой дом, моя родина, мой мир. Я здесь родилась и здесь хочу жить. – Я начала расхаживать по комнате, и это немного помогало преодолеть ощущение того, что я запутывалась в чем-то невидимом.
– Тут мой народ, и я – его будущая королева, – кипела я, с жаром защищая титул, которым наградил меня в детстве Кевин. – И мне не нужен латинский, чтобы разговаривать с ними. Большинство наших подданных вообще не знают латыни.
Отец и Бригит молчали, и их молчание давило на меня, поэтому я повернулась и снова уселась на скамью.
– Кроме того, я никогда, никогда не научусь есть лежа!
При таком заявлении бровь моего отца полезла вверх, и, наклонившись ко мне, он с серьезным видом пообещал, что этого не будет никогда.
Затем последовали обсуждения, нужно ли монархам знать латынь для управления государством и дипломатии и как должен быть подготовлен Регед, чтобы занять свое место в планах верховного короля, и мне стало ясно, что все уже решено без меня. Я почувствовала себя лисенком: сердитым, негодующим и совершенно не желающим быть прирученным.
Но у лисенка по крайней мере была нора, в которой он мог спрятаться.
Наконец, не видя никакого способа избежать нового развития событий, я молча удалилась. «Ничего, – твердила я себе, – вот вернется Кевин, и мы все исправим».
Итак, Лавиния прибыла ко двору. Это была маленькая и пухлая женщина, с тщательно завитыми волосами и благоухающая духами, за которыми регулярно посылала к торговцу в Марсель. Она была безумно аккуратной и принялась управлять моей жизнью, словно курица, пытающаяся выгнать утенка из воды, и с таким же успехом.
В первое же утро после ее приезда я проснулась и обнаружила, что моя туника и штаны исчезли, а на том месте, где я оставила их, на колышках было аккуратно развешено простое длинное платье.
– Туники, особенно туники ярких расцветок, – твердо заявила она, – носят женщины с дурной славой. И ни одна приличная женщина не наденет штаны. Не представляю, о чем думала твоя нянька, позволив тебе бегать как дикарке или еще того хуже.
Мне было интересно, что в данном случае означало слово «хуже», но она уже открывала материнский сундук и рассматривала хранившиеся там платья.
– Приличные вещи мы используем, – жизнерадостно сказала она, – а остальные раздадим. Конечно, самые роскошные наряды мы сохраним на потом. Когда-нибудь ты станешь взрослой, и тебе понадобятся красивые одежды.
Я уставилась на очаровательные вещи, отделанные кружевами и украшенные вышивкой, и поклялась, что в скором времени они мне не понадобятся.
Мысль о том, чтобы спать в комнате с незастекленными окнами, была для Винни таким же потрясением, как и моя одежда, и она тут же потребовала, чтобы это дело немедленно было решено.
Она переехала в меньшую комнату, где жила Бригит, – там хотя бы с окнами все было в порядке, а Бригит стала спать в комнате напротив моей.
Нонни по-прежнему называлась моей нянькой, но ее ум все больше туманился, и она постоянно путала меня с моей матерью и вспоминала истории и события, происшедшие задолго до моего рождения. Временами Нонни пристально вглядывалась в Лавинию и выпаливала странные замечания, например, такие:
– Что случилось с волосами этой женщины?
Винни относилась к этому спокойно, воспринимая старую няньку-кумбрийку как впавшую в детство старуху. По крайней мере, обиженной она не выглядела.
Мое время внезапно оказалось заполненным уроками, посвященными всем видам домашнего хозяйства. Винни забрала все ключи и настаивала, чтобы я совершала с ней осмотр всех шкафов и обход всех помещений.
– При изысканных дворах спят на полотняных простынях, – заявила она, скептически разглядывая простые, но вполне приличные шерстяные одеяла, которыми пользовались мы.
– Неужели здесь никто не слышал о самосской посуде? – спросила она, недоверчиво разглядывая содержимое буфетов.
Я попыталась вставить, что у нас есть несколько чаш из красной глины, но Винни только грустно качала головой.
– Ах, это совсем не похоже на старые времена, дитя, – вздохнула она. – В доме моей матери даже после приезда в Британию пользовались только прекрасной глиняной посудой с континента. Конечно, после начала Смутного времени гораздо труднее достать что-нибудь стоящее.
